Литература о византии. Игорь Медведев

Однако в том же самом VI в. формируется совсем иная поэзия, равноценная таким органическим проявлениям новой эстетики, как храм Айя-София. Литургическая поэзия после всех поисков IV—V вв. внезапно обретает всю полноту зрелости в творчестве Романа, прозванного потомками «Сладкопевцем» (род. в конце V в., ум. после 555 г.).

Уже по своему происхождению Роман ничем не связан с воспоминаниями античной Греции: это — уроженец Сирии. Прежде чем поселиться в Константинополе, он служил диаконом в одной из бейрутских церквей.

В Сирии существовала духовная традиция литургической поэзии, связанная с почином Ефрема (Афрема) Сирина. Сирийские стиховые и музыкальные навыки, по-видимому, помогли Роману Сладкопевцу отрешиться от догм школьной просодии и перейти на тонику, которая одна только могла создать внятную для византийского уха метрическую организацию речи.

Он создал форму так называемого кондака — литургической поэмы, состоящей из вступления, долженствующего эмоционально подготовить слушателя, и не менее 18 строф. У кондака много общего с сирийской метрически организованной проповедью; как и в другом жанре сироязычной литературы, который называется согита, в кондаке часто встречается диалогическая драматизация библейского повествования, обмен репликами, живое «разыгрывание в лицах».

Всего Роман, по преданию, написал около тысячи кондаков. В настоящее время известны около 85 его произведений (атрибуция некоторых сомнительна).

Отказавшись от ретроспективных метрических норм, Роман должен был резко повысить конструктивную роль таких факторов стиха, как аллитерации, ассонансы и рифмоиды. Весь этот набор технических средств давно существовал в традиционной греческой литературе, но всегда был достоянием риторической прозы: Роман перенес его в поэзию.

Ему принадлежат первые в истории византийской поэзии (да и вообще в истории европейской поэтической традиции) стихи, в которых рифма может стать почти обязательным фактором художественной структуры, как, например, в кондаке «Об Иуде Предателе»:

Как зе́мли снесли дерзновение,

Как воды стерпели преступление,

Как море гнев сдержало,

Как небо на землю не пало,

Как мира строение устояло?..

(Перевод С. Аверинцева)

Следующим шагом на пути к регулярной стиховой рифме были парные строки (так называемые хайретизмы) «Акафиста Богородице», принадлежность которого тому же Роману или хотя бы его поколению отнюдь не исключена (см. ниже).

В открытии рифмы византийской поэзии принадлежит приоритет перед западной, латинской. Позднее, однако, византийская поэзия не знала столь последовательного пользования рифмой вплоть до эпохи Четвертого Крестового похода, когда мода на рифму шла уже с Запада.

С обновленным богатством форм Роман соединяет душевную теплоту, цельность эмоции, наивность и искренность нравственных оценок. Мало того, как это ни неожиданно, но чисто религиозная по своей тематике поэзия Романа гораздо больше говорит о реальной жизни времени, чем слишком академическая светская лирика эпохи Юстиниана.

В кондаке «На усопших» внутренне закономерно возникают образы той действительности, которая волновала плебейских слушателей Сладкопевца:

Над убогим богач надругается,

Пожирает сирых и немощных;

Земледела труд — прибыль господская,

Одним пот, а другим — роскошества,

И бедняк в трудах надрывается,

Чтобы все отнялось и развеялось!..

(Перевод С. Аверинцева)

Мы находим у Романа первообразы не только многих произведений позднейшей византийской гимнографии, но дух известнейших гимнов западного Средневековья.

Низовой византийский читатель получает в эту эпоху и свою историографию. Труды Прокопия или Агафия с их интеллектуальной и языковой утонченностью были ему непонятны; для него создается специфически средневековая форма монашеской хроники.

Очень красочный памятник последней представляет собой «Хронография» Иоанна Малалы (491—578), излагающая в восемнадцати книгах историю всех народов от древнейших времен до 563 г. (может быть, ныне утерянное заключение доходило до 574 г.).

Малала путается в греческих и тем более римских древностях; для него ничего не стоит назвать Цицерона и Саллюстия «искуснейшими римскими поэтами», сделать Геродота продолжателем Полибия и щедро наделить мифического Циклопа вместо одного — тремя глазами.

Но бойкое, красочное, живое изложение гарантировало его хронике успех — в особенности у потомков, когда Византия уже достаточно далеко отошла от своих античных истоков.

Мировая история превращается в пересказе Иоанна Малалы в сказку, примитивную и порой абсурдную, но не лишенную занимательности; как у всякого сказочника, фантазия Малалы по преимуществу оперирует образами царей и цариц, закономерно не находя себе материала в мире греко-римской древности — из всей истории республиканского Рима Малалу привлекает только нашествие галлов.

«Хронике» Малалы следовали и подражали не только греческие и сирийские хронисты (Иоанн Эфесский, анонимный автор «Пасхальной хроники» и др.), но и западные историки (начиная с составителя латинской «Палатинской хроники», VIII в.); наконец, с X в. появляются славянские переводы, с XI в. — грузинский перевод, примерно тогда же славянские переводы получают хождение на Руси.

Удачливый византийский хронист предвосхитил общий стиль средневекового восприятия истории как череды чудесных, занимательных и назидательных эпизодов, в которых обнаруживается воля божества.

Чем «Хроника» Иоанна Малалы была для историографии, т. е. описания мира во времени, тем «Христианская топография» (первая половина VI в.) явилась для географии, т. е. описания мира в пространстве. «Христианская топография» дошла под не вполне достоверным именем Косьмы Индикоплова («Индикоплевст», т. е. «плаватель в Индию»).

Автор — не ученый, а бывалый человек, купец и путешественник, своими глазами видевший дальние страны (Эфиопию, Аравию и т. п.) и на старости лет в душеспасительных целях пишущий об увиденном. Его космология — варварская: отрицая завоевания античной науки, он описывает Землю как плоскость, закрытую небесным сводом, над которым обретается верхний ярус мироздания — рай.

Его язык — почти простонародная речь. Его занимательные рассказы, наивно-мудрые рассуждения и сказочная картина мира имели для средневекового читателя исключительное обаяние. Поэтому «Христианская топография» была переведена на различные языки христианского мира; она пользовалась популярностью и в Древней Руси.

Низовой характер имеет и переживающая расцвет в эти века аскетическая назидательная литература. Едва ли не важнейший ее памятник — «Лествица» синайского монаха Иоанна (ок. 525 — ок. 600), прозванного по своему главному труду «Лествичником» («Климаком»).

«Лествица», т. е. лестница, — проходящий через всю книгу сквозной символ трудного духовного восхождения. Выше всего ценит Иоанн именно напряженное усилие борьбы с самим собой; гораздо меньше он доверяет умозрению и рафинированной созерцательности.

Суровые предписания подвижнической морали изложены в «Лествице» очень простым и непринужденным языком; они перемежаются с доверительными рассказами о личных переживаниях или о том, что случилось с собратьями Иоанна по монашеской жизни.

Большую роль играют сентенции, пословицы и поговорки фольклорного характера. Перевод «Лествицы» был известен на Руси с XI в. и пользовался огромной популярностью.

История всемирной литературы: в 9 томах / Под редакцией И.С. Брагинского и других - М., 1983-1984 гг.

Влияние византийской литературы на европейскую очень велико, неоспоримо ее влияние и на славянскую литературу. До XIII в. в византийских библиотеках можно было встретить не только греческие рукописи, но и их славянские переводы. Некоторые произведения сохранились лишь в славянском переводе, оригиналы утрачены. Собственно византийская литература появляется в VI-VII вв., когда греческий язык становится господствующим. Памятники народного творчества до нашего времени почти не сохранились. По мнению западноевропейских ученых, византийская литература считалась «архивом эллинизма», недооценивался ее свободный характер, между тем византийская литература самобытна, и можно говорить об эллинизме как о литературном влиянии наравне с влиянием арабской, сирийской, персидской, коптской литератур, хотя эллинизм проявлялся более отчетливо. Наиболее известна нам поэзия гимнов: Роман-Сладкопевец (VI в.), император Юстиниан, патриарх Константинопольский Сергий, патриарх Иерусалимский Софроний. Гимны Романа Сладкопевца характеризуются близостью к псалмам в музыкальном и смысловом отношении (темы Ветхого завета, глубина и аскетичность музыки). Из тысячи написанных им гимнов сохранилось около 80. По форме это повествование с элементами диалога, по стилю - сочетание учености и назидательности с поэзией.

В византийской литературе популярно историческое повествование в стиле Геродота. В VI в. это Прокопий, Петр Патрикий,Агафия, Менандр. Протиктор и др. Лучшие писатели, воспитанные в античных школах на языческих традициях, - Афанасий Александрийский, Григорий Богослов, Иоанн Златоуст. Влияние Востока наблюдается в патериках V-VI вв. (рассказах о пустынниках-аскетах). В период иконоборчества возникают жития святых и их двенадцатимесячные сборники «Четьи-Минеи».

Начиная с IX в., после иконоборчества, появляются исторические хроники с церковной направленностью. Особенно интересна хроника Георгия Амартола (конец IX в.) от Адама до 842 г. (монашеская хроника с нетерпимостью к иконоборчеству и пристрастием к богословию).

Среди литературных деятелей следует отметить патриарха Фотия и императора Константина VII Багрянородного. Фотий был высокообразованным человеком, а его дом - ученым салоном. Его ученики занимались составлением словаря-лексикона. Самое выдающееся произведение Фотия - его «Библиотека» или «Многокнижие» (880 глав). В них содержатся сведения о греческих грамматиках, ораторах, философах, естествоиспытателях и врачах, о романах, агиографических произведениях (апокрифы, сказания и т. д.).

Константин Багрянородный за свой счет издавал обширные сборники и энциклопедии из произведений старой литературы, ставших редкостью. По его приказу была составлена историческая энциклопедия.

Византийская литература: Книжные сокровища монастырей

Византийская культура - самая ранняя в истории средневековой Европы - развивалась на традициях греко-римского мира, в условиях противоборства с азиатскими цивилизациями (Ираном, Палестиной, Арабским Востоком), взаимопроникновения культур Запада, распространения христианства. Беллетристических форм здесь возникло не так много, и все же нельзя замыкать византийскую прозу в рамках религиозно-дидактической проблематики или функций церковного культа и аскетической проповеди бестелесного духа. Чад лампадного масла, изнуряющее истомление тела во время постов, торжественная роскошь церковной службы не могли пресечь азартный шум на площадях, острословие на улицах, веселые голоса в часы застолья. Византия оставила в наследство сердечную откровенность жанра фиктивного письма, сарказм бытовой сатиры, исторический эпос и, наконец, опуская весь арсенал религиозной письменности, роман в стихах и прозе.

Собирателем античной классики был византийский патриарх Фотий (ок. 820-891), благодаря которому до нас дошли изложения текстов и критические интерпретации многих прозаических произведений Древнего мира - «всего книг триста без двадцати одной», включенных в его огромный свод «Мириобиблион» («Множество книг»), известный также под названием «Библиотека». Этот удивительный «библиографический труд Рубакина» эпохи средневековья очерчивал круг самообразовательного чтения и призывал к упрочению знания: «Книга эта, несомненно, поможет тебе вспомнить и удержать в памяти, что ты при самостоятельном чтении почерпнул, найти в готовом виде, что ты в книгах искал, а также легче воспринять, что ты еще своим умом не постиг».

Дело Фотия продолжил его ученик АРЕФА КЕСАРИЙСКИЙ (ок. 860- 932), проявивший пристальное внимание к творчеству Платона, Лукиана, к «Апокалипсису» и оставивший огромное литературное наследство. В нем заметное место занимает яркий памфлет «Хиросфант, или Ненавистник чародейства», найденный в конце XIX в. в библиотеке нынешнего Исторического музея в Москве. Это виртуозно выполненное поношение против «дерзкого упорства», с каким его современник Лев Хиросфант выступил в защиту языческой культуры, «пускал в глаза пыль безбожия». Впрочем, Арефа с неменьшей дерзостью осудил самих христианских церковников в своей «Речи в защиту тех, кто воспроизводит жизнь в театре, славил бога Диониса, дарящего людям радость и отдых, и дал остроумным людям занятие, при помощи которого они утешали бы тех, кто пал духом».

Истоки крупного жанра в художественной прозе Византии уже заметно выявляются в V в. Учеником знаменитой, трагически погибшей женщины-ученого Ипатии был писатель СИНЕСИЙ (370-413/414), родившийся в североафриканской колонии Кирене. В 397 г. представлял интересы своей родины в Константинополе, защищая ее от бездарных и бессовестных наместников. Там, возможно, и возник его своеобразный политический роман «Египтяне, или О провидении», где изображены интриги при византийском дворе под видом распрей между двумя египтянами - степенным Озирисом и разбитным Тифоном.

В основе конфликта между главными персонажами было положено опасное заблуждение приверженцев тиранической власти считать «единственным занятием людей свободнорожденных - поступать как придется и делать что кто захочет».

Одно из наиболее значительных произведений в византийской литературе - «Любовные письма» АРИСТЕНЕТА (или Аристинита, VI в.), задавшего ученым немало загадок. Одна из них - смысловое значение авторского имени, что в переводе значит: «хвалящий лучше всех» или «заслуживающий преимущественной похвалы». Другая - был ли в действительности такой писатель или это имя взято со страниц Лукиана. Третья загадка касается равнодушия современников к этому выдающемуся литературному памятнику и молчания византийцев позже, в XI-XII вв., когда возрастал интерес к любой античности. Открытие Аристенета относится к 1566 г.

Избранный Аристенетом жанр фиктивного письма восходит в своих истоках к Алкифрону, Элиану и Филострату с их неоднократным обращением к авторитету Гомера, Платона, Каллимаха, Сапфо, Лукиана, Ксенофонта Эфесского, Ахилла Татия. Заимствования у некоторых из них мотивов и сюжетов, выписки отдельных ярких фраз или целых пассажей складываются в любовных письмах персонажей в занимательный сюжетный узор, где цитаты включены в само действие, а авторы цитат выступают подчас действующими лицами. Писатель стремится ввести необычность, психологически обосновать ситуации, когда юноши домогаются любви, заводят уличные знакомства, бросают любимых девушек и когда устраиваются веселые пикники влюбленных, а гетеры отдаются переменчивому чувству каприза.

Художественная эпистолярная проза Византии знает и других мастеров этого жанра - Энея Софиста (конец V в.), тяготеющего к афористичности, Феофилакта Симокатту (первая половина VI в.), чьи фиктивные нравоучительные, сельские и любовные письма получают адресатов из реальной истории (Перикл, Плотин, Платон, Сократ), из мифологии (Атлант, Фетида, Евридика) из художественной литературы.

ЕВМАТИЙ МАКРЕМВОЛИТ - автор византийского романа о любви - «Повести об Исминии и Исмине» (XII в.). Как и Аристенет, Евматий широко обращается к античности, к цитатам из Гомера, Гесиода, трагиков, Аристофана и т. п. Его повесть обнаруживает зависимость от романа Ахилла Татия «Левкиппа и Клитофонт» не только в стиле и языке, но и в построении ситуаций: встреча молодых людей в гостеприимном доме, возникновение любви, тайное общение за пиром и свидания в саду, бегство, разлука, рабство и т. п. Из рискованных положений влюбленные выпутываются благодаря своей исключительной добродетели, иногда столь экстравагантно, что ученые посчитали произведение карикатурой на «Левкиппу и Клитофонта», а его автора назвали сошедшим с ума Ахиллом Татием. Однако в данном случае византийский автор языческую тематику проецировал на средневековье, воспринимавшее реальность в абстрактных символах Разума, Силы, Целомудрия, Закона, Любви и т. п. Эта аллегоричность спасла роман от забвения и вместе с тем стерла конкретные приметы времени, превратив влюбленных - Исминия и Исмину - в условные фигуры, что подчеркнуто тождественностью их имен.

К назидательной, увещевательной прозе относится «Стратегикон», автор которого КЕКАВМЕН (XI в.), возможно, был одно лицо со знаменитым полководцем Катакалоном Кекавменом. Это не столько трактат о военном искусстве, сколько свод нравственных наставлений, правил жизни. Книга содержит совет быть «домовитым человеком и общественным».

К утраченному санскритскому первоисточнику восходит сюжет «КНИГИ СИНТИПЫ» (XII в.), в арабской версии известной как «Рассказ о царевиче и семи везирах», а в сирийском варианте названной «Повестью о Синдбаде и философах», в персидском же варианте - «Синдбад-наме». В основу повести положена история царского сына, обучавшегося разным наукам у философа Синтипы (или Синдбада), но обреченного молчать семь дней из-за неблагоприятного положения звезд. За это время жена царя пытается соблазнить юношу, а затем очернить перед лицом отца, но семь придворных советников предотвращают несправедливую казнь нравоучительными рассказами. «Книга Синтипы» свидетельствовала о том, что наряду с суровым аскетизмом в литературе существовала фривольность и даже откровенная эротика. Она послужила источником для «Римских деяний» и «Декамерона» Д. Боккаччо.

Византийская литература: Книжные сокровища монастырей

Традицию, идущую от Филострата и Диогена Лаэртского, так же с предпочтением к анекдоту и к афоризму, в Византии продолжил агиографический жанр, т. е. литература, дававшая для подражания образцы поощряемого христианским учением нравственного поведения. В поисках своих героев на «грешной» земле авторы произведений этого жанра отходили от религиозного мифа к народному преданию, легенде и сказке, в результате пережили средневековье и не исчезли бесследно. Позже к житийным сюжетам обращались Герцен, А. К. Толстой, Л. Толстой, Лесков, Гаршин. На основе сочинения византийского автора Афанасия Александрийского (293-373), поведавшего историю об удивительной жизни и учении Антония, Флобер написал повесть «Искушение святого Антония». Другой византийский писатель ПАЛЛАДИЙ История ЕЛЕНОПОЛЬСКИЙ (ок. 364-430) донес до нас сведения о том, как возникали в пустынях Египта монастыри, «скиты», где приверженцы аскетизма проявляли необычайное подвижничество, чтобы добиться победы духа над плотью. Бытовой колорит того времени красочно, с юмором и сказочностью передан Палладием в книге «Лавсаик».

Созвучной характеру «Лавсаика» была повесть Феодорита Кипрского (387-457) о подвижничестве своих современников - тридцати аскетов евфратской земли. Чуждый человеческой природе фанатизм аскетизма много веков спустя был едко высмеян в повести А. Франса «Таис».

Тенденция к «заземлению» сюжета, отказу от благочестивого экстаза, доверительность тона повествования заметны у НИКИТЫ ИЗ АМНИИ (первая половина IX в.). Он создал задорную «Повесть о житии и деяниях, преисполненную великого назидания Филарета Милостивого». Ее сюжет, напоминающий более позднюю сказку о Золушке, вдохновил А. Н. Радищева на разработку темы для повести, которую предназначал своим детям: «Читая житие святого Филарета Милостивого, душа над тем паче прилепилася и внимая подвиги, что она соразмернее на подражание нашему слабому сложению».

Агиография запечатлела и реальные события. Подвиг сорока двух славных защитников фригийского города Амории в Малой Азии, осажденного История арабскими войсками в 838 г., лег в основу анонимного произведения «Мучения святых сорока двух мучеников» (IX в.), близкого по форме народному эпическому сказанию с эмоциональным рассказом о мужестве и силе человеческого духа, с выразительными диалогами, передающими драматизм ситуации. Другое анонимное «Житие Стефана Сурожского» (IX в.) отразило последний этап иконоборческого движения, подвергшегося репрессиям со стороны неистового императора Льва. К иконоборческому движению одно время примыкал диакон Софийского собора в Константинополе Игнатий (VIII-IX вв.), пока не перешел на сторону иконопочитателей. В свою повесть о чудотворце Георгии он поместил главу о Руси.

Попытку вывести агиографию на путь занимательного повествования сделал СИМЕОН МЕТАФРАСТ (X в.), не без основания прозванный «пересказчиком». Благодаря литературному таланту он сумел придать художественную форму составленным безвестными авторами сказаниям о подвижничестве. Михаил Пселл, живший веком позже, отмечал: «Симеон знал множество способов построения фраз и в достаточной степени пользовался ими так, чтобы могли слушать и ученые мужи, и люди из простого народа. Он удовлетворил вкус тех и других... Симеон переделывал только внешний вид сказания, не меняя материи...» В жизнеописании Галактиона и Эпистимии Симеон нарочито подчеркивает литературный вымысел, называя родителей своего героя именами главных персонажей романа Ахилла Татия «Левкиппа и Кли-тофонт».

Для проявления самобытности человеческого характера рамки жития были тесны. Возникает потребность в автобиографии. Проявляется она в творчестве Никифора Влеммида (ок. 1197 - ок. 1282). Он добился известности ученого и отказался от сана вселенского патриарха, предпочитая участь настоятеля основанного им монастыря близ Эфеса. Но он жаждал славы мудреца, что проявилось в его «Избранных местах из автобиографии монаха и пресвитера Никифора, ктитора».

Жанр сатирического диалога следовал традиции Лукиана. Как ветвь повествовательной прозы он не предполагал дальнейшего сценического воплощения, был лишен религиозной окраски и апологетического изображения средневековья. Главный герой в диалогах обычно рассказывает, а взволнованный собеседник переспрашивает его и торопит. Диалоги создавались на фантастический сюжет хождения в потусторонний мир - либо на небеса, либо в подземное царство, продолжая линию мифических посещений преисподней Орфеем, Одиссеем, Гераклом, Тезеем, героями Аристофана («Лягушки»), Платона («Республика»), Плутарха («О позднем возмездии богов»), а еще ранее - ассиро-аккадского эпоса о Гильгамеше.

Диалог «ПАТРИОТ, ИЛИ ПОУЧАЕМЫЙ» (X в.) считали и памфлетом на христианские верования, и риторической шуткой, и обличением язычества. Одно время его авторство приписывалось то Пселлу, то Лукиану. О своем посещении сборища «парящих в небесах мужей» «стоухий» язычник Критий рассказывает с грубоватыми шутками недавно окрещенному Триефонту, представляя завсегдатаев небесных круч носителями темных сил - злодеями и обманщиками, лишенными какой бы то ни было нравственности.

Авторство диалога «ТИМАРИОН» (XII в.) условно приписывается врачу и поэту Николаю Калликлу (XI-XII вв.). Герою диалога философу Тимариону, однажды ставшему жертвой ошибки и поплатившемуся за это жизнью, не везет и после воскрешения. Здесь отсутствуют ужасы загробной фантастики: подземный мир скорее смешон, причудлив, освещен с авторской иронией. Изрядно наслышавшись о неблаговидных делах прошлых времен, Тимарион был возвращен к земному существованию после того, как его судебная жалоба на насильственное и противозаконное сведение его души в мир иной была признана обоснованной.

Сатирический диалог «МАЗАРИС» («Пребывание Мазариса в царстве мертвых, или Расспросы покойников об иных из своих знакомых, с которыми доводилось им встречаться при дворе») (XV в.) был создан, по всей вероятности, лицом, близким к императору. Здесь фигура любопытного собеседника героя заменена читателем. Мазарис как бы проходит стажировку в подземном мире, стилизованном под греческую древность, беседует с его обитателями. Средневековый колорит создается грубостью шуток, пристрастием к перечислениям отрицательных качеств человека. Фантастические картины пародируют дворцовые интриги, скандальные перечни соперничества, обид, подсиживаний, обманов. Эта мелочность обличительной темы иллюстрирует оскудение былого культурного величия Пелопоннеса.

Исторический жанр повествовательной прозы в византийскую эпоху представляет творчество многих писателей. Писатель-историк ПРОКОПИЙ КЕСАРИЙСКИЙ (VI в.) был участником походов императора Юстиниана. В первом своем произведении «Истории в восьми книгах» он отразил события, очевидцем которых был сам, описал войну с персами, вандалами и остготами, иноземные нравы и обычаи. Вторым его произведением стала «Тайная история» - своеобразная книга воспоминаний, обличающая деспотизм, порочность и коварство Юстиниана и его жены Феодоры.

Продолжить дело Прокопия взялся историк и поэт АГАФИЙ МИРИНЕЙСКИЙ (536/537-582). В своем произведении «О царствовании Юстиниана» (между 570-582) он попытался «соединить муз с харитами», скептицизм с этикой Эпикура, личные воспоминания с письмами и официальными документами. Стремясь доказать, что современность не менее значительна, чем древность, что полководцы, писатели и ученые его времени - не ниже античности, Агафий призывал к нравственному совершенствованию человека, к тому, чтобы полезные деяния восхвалять, а дурные порицать.

Напряженность ритма, интерес к занимательным подробностям, к действию, поведению человека как главной пружины событий характерны для летописного жанра - хронографии. Их создавали Феофан Исповедник (ок. 760-818) о периоде с времен Диоклетиана (277 г.) до 805 г., Симеон Магистр и Логофет (вторая половина X в.) о византийских императорах 813- 963 гг.

Энциклопедической образованностью отличился МИХАИЛ ПСЕЛЛ (1018-ок. 1097). В историческом повествовании он обращал особое внимание не на подробности событий, перечисление их или описание военных походов и битв, а на драматические столкновения характеров, широко используя аллегории, параллели, портретные зарисовки, стремясь к занимательности рассказа. «Хронография» Пселла была использована почти дословно писателями последующего поколения - Никифором Вриеннием и Анной Комниной.

«И в тяжких трудах не пренебрегал литературными занятиями и написал различные сочинения, достойные памяти»,- таким был, по словам его супруги Анны Комнины, полководец, дипломат и ученый Никифор Вриенний (1062-1136), автор «Исторических записок», по стилю и тематике напоминающих «Анабасис» Ксенофонта с описаниями битв и солдатской жизни в лагере.

Старшая дочь Алексея, основателя династии Комнинов, АННА КОМНИНА (1083-1153/1155), воспитанная в гуманистическом уважении к древности, принадлежала к блестящим эрудитам своего времени. В гуще дворцовых интриг она неудачно попыталась захватить престол и затем удалилась в монастырь, где до конца своих дней отдалась литературным занятиям. Она попыталась увековечить образ своего отца и его деяния. Так возник героический эпос «Алексиада» о прекрасном владыке, мудром правителе: «...когда он, грозно сверкая глазами, сидел на императорском троне, то был подобен молнии... весь его героический облик вселял в большинство людей восторг и изумление... Если же он вступал в беседу, то казалось, что его устами говорит пламенный оратор Демосфен...». В 55-летнем возрасте она завершила историческое сочинение своего мужа В историческом повествовании проявил себя НИКИФОР ГРИГОРА История (1295 -ок. 1360).

Его перу принадлежит «Ромейская история», написанная в форме воспоминаний обо всем, что прославляет человека, содержащая рассуждения о непостоянстве человеческой деятельности и афоризмы, утверждавшие мысль, что не должно быть «ничего сверх меры».

Византийская эпоха заканчивается в 1453 г., когда Константинополь захватили турки-сельджуки и последний император Константин Палеолог погиб на поле брани. Закат византийской литературы сопровождается «плачами о падении Константинополя», о муке и позоре его исторической изжитости.

Список литературы

Для подготовки данной работы были использованы материалы с сайта http://www.byzantion.narod.ru/

Репетиторство

Нужна помощь по изучению какой-либы темы?

Наши специалисты проконсультируют или окажут репетиторские услуги по интересующей вас тематике.
Отправь заявку с указанием темы прямо сейчас, чтобы узнать о возможности получения консультации.

Отказавшись от язычества античности и приняв христианство как идеологию нового общества, народы бывшей Римской империи стали создавать свою, иную культуру, на западе - начав почти с нуля, на востоке - сохраняя обломки прежней античной цивилизации и приспосабливая их к новому миру ценностей.

Как мы помним, Древняя Римская империя была огромной, ее пространства простирались от Гибралтара на западе до Кавказа на востоке. В 395 году она распалась на две части - западную с Римом во главе и восточную, столицей которой стал когда-то маленький поселок Византий, превратившийся в пышный город Константинополь. Ныне он носит турецкое имя Стамбул (на Руси его звали Царьградом).

Западная часть империи распалась на множество малых государств, которые то собирались снова в большие территориальные объединения (Империя Карла Великого в последней четверти VIII - начале IX века), то распадались.

Восточная часть империи сумела сохранить единую государственность на всей своей территории, а она включала в себя Египет, Палестину, Малую Азию и черноморское побережье Колхиды (нынешнего Кавказа), Балканский полуостров и острова Эгейского моря. Такова была первоначально Византия. Жители ее называли себя ромеями и считали свою страну «вторым Римом» - хранительницей былой славы Рима.

История Византии складывалась сложно. Со всех сторон теснили ее враги, алчущие ее богатств. Последним взлетом ее славы и ее могущества было время правления императора Юстиниана I. Он максимально расширил ее границы, но уже в 630 году арабы оторвали от нее Египет.

В конце концов территория Византии свелась к землям Балканского полуострова и Малой Азии.

Византия приняла христианство, когда была еще в составе Римской империи, но после разделения ее на восточную и западную части начались церковные разногласия, которые в 1054 году привели к окончательному расколу. В западной части установился католицизм (греч. католикос вселенский, всеобщий), в восточной - православие. Церкви не примирились до сих пор. В 1204 году крестоносцы-христиане (о них будет речь впереди) Западной Европы захватили Византию и на части ее территории основали Латинскую империю. Она была ликвидирована примерно через шестьдесят лет Михаилом VIII.

От Византии восприняла христианство Россия. Великий князь киевский Владимир провел акт крещения Руси в 988 году. Византийские иконы, византийская книжность широкой волной хлынули в русские города, прежде всего, конечно, в Киев и Новгород.

После падения Константинополя, а это произошло в 1453 году под ударами турецких войск, Византия как государство перестала существовать, и Москва назвала себя «третьим Римом», приняв историческую эстафету православия. «Москва - третий Рим, а четвертому не бывать!» - гордо заявляли русские священнослужители.

Культура Византии складывалась под идеологическим воздействием христианского вероучения. Нигде религия так не влияла на культуру, как в Византии. Все было пронизано ею. В самом начале, после официального признания христианства государственной религией, старая греческая культура подверглась проклятиям и осуждению. Была уничтожена значительная часть знаменитой Александрийской библиотеки (IV век). В 529 году была закрыта философская школа в Афинах. Старые культурные центры (Афины, Александрия) уцелели, но значительно потускнели. Высшая образованность сосредоточилась в Константинополе. В 425 году там открылась христианская высшая школа. Новая религия требовала пропагандистских сил, научных обоснований. Но наука стала утрачивать одну позицию за другой. В VI веке монах Косьма Индикоплов («открыватель Индии») пишет книгу «Христианская топография», в которой начисто отвергает несовершенную, но все же более близкую к истине картину космоса, созданную в античности (систему Птолемея), и представляет Землю как плоский четырехугольник, окруженный океаном, с раем на небесах.

Однако полностью с античностью Византия не порвала. Население ее говорило на греческом языке, правда, уже значительно видоизменившемся сравнительно с языком древности. Не иссякал интерес к античным авторам, к античной истории. Историческая картина мира представала, конечно, в довольно фантастическом виде. Такова, к примеру, Хроника Георгия Амартола, столь популярная и у нас на Руси (IX век) с яркой христианской тенденциозностью и с широким использованием сочинений богословов и даже греческих авторов (Плутарха, Платона).

В X веке по приказу императора Константина VI Багрянородного создается историческая энциклопедия, нечто вроде исторической хрестоматии с фрагментами из сочинений древних историков и писателей («Библион»). В XI веке философ и филолог Михаил Псел изучал Гомера, писал комментарии к комедиям Менандра.

Византийская поэзия в основном состоит из церковных гимнов. Большим мастером этого жанра был сириец Роман Сладкопевец (VI век).

Большую часть византийской прозы составляют жития отшельников святых (Патерики), но писались и романы о любви, романы авантюрные. Большой популярностью пользовался роман об Александре Македонском с серией приключений, но не без христианской символики.

Византийское искусство несет на себе печать иного мировоззрения и иного эстетического идеала сравнительно с античным временем. Художник отказался от идеала гармонично развитого человека и усмотрел и в мире, и в личности дисгармонию, диспропорцию, он отвернулся от красоты телесной и проникся уважением к духовному началу. В византийских иконах мы ощущаем эту тягу мастера к духовности, к отрешенности от мира, в иконе мы видим прежде всего глаза изображенного в ней Бога или святого - огромные скорбные глаза как зеркало души.

В житиях святых мы находим ту же тягу к духовности. Писатель показывает маленького человека с немощным тщедушным телом, но с несокрушимой волей. В борьбе плоти и духа побеждает дух, и писатель славит эту победу.

Византийская культура не дала миру ни одного значительного автора, ни одного имени, способного занять место рядом с прославленными мастерами западноевропейской средневековой культуры, но она сохранила что-то от античности, тлеющий уголек от когда-то яркого костра. После падения Константинополя она перенесла его в Европу (Ренессанс).

Еще одно маленькое добавление к теме: у нас хранится икона Владимирской божьей матери. Она создана в Константинополе в первой половине XII века. Переданная России, она вошла в жизнь народа и связана со многими значительными событиями русской истории. Икона прекрасна. Вот как ее описывает специалист: «…представлена мать с младенцем: она - в скорбной обреченности принести сына в жертву, он - в серьезной готовности вступить на тернистый путь.

Они одни во всем мире и тянутся в безысходном своем одиночестве друг к другу: мать - склоняя голову к сыну, сын - устремляя к ней недетски серьезные глаза. Благородный лик богоматери кажется почти бесплотным, нос и губы едва намечены, только глаза - огромные печальные глаза - смотрят на младенца, на зрителя, на все человечество, и трагедия матери становится общечеловеческой трагедией. Краски кажутся густыми и сумеречными, господствуют темные, коричневато-зеленые тона, и из них лик младенца выступает светлым, контрастирующим с ликом матери. Направленная на то, чтобы возвысить человека до божественного созерцания, такая икона, как Владимирская божья матерь, рождала у зрителя ощущение безысходной скорбности земного бытия» (Каждан А. П. «Византийская культура»).

Евангелист Марк. Лист евангелиария. Начало XI века Walters Ms. W.530.A, St. Mark / The Walters Art Museum

Научная литература о Византии необъятна. Дважды в год самый авторитетный международный византиноведческий журнал Byzantinische Zeitschrift (буквально — «Византийский журнал») составляет аннотированную библиографию новых работ по византинистике, и обычно выпуск объемом в 300-400 страниц включает от 2500 до 3000 пунктов. Ориентироваться в таком шквале публикаций непросто. Тем более что это литература на разных языках: византиноведение (как и, к примеру, классическая филология) так и не стало англоязычной дисциплиной, и каждый византинист обязан читать минимум на немецком, французском, итальянском, новогреческом и латыни (латынь для византинистов не только язык источников, но и рабочий инструмент: в соответствии с традицией именно на ней по сей день пишутся предисловия к критическим изданиям). В начале XX века в этот обязательный список входил и русский язык, а сейчас все более сильные позиции завоевывает турецкий.

Именно поэтому даже важные книги переводятся очень редко. Парадоксально, но даже программная книга Карла Крумбахера «Geschichte der byzantinischen Litteratur» («История византийской литературы»), заложившая в конце XIX века основы научного византиноведения, не переведена полностью ни на один европейский язык, кроме новогреческого. Ситуация с переводами на русский еще плачевней — основополагающие работы на нем прочитать нельзя.

В приведенный ниже список попала одна популярная монография, призванная объяснить, что такое Византия, человеку, впервые задавшемуся этим вопросом, и пять «классических» книг, оказавших большое влияние на развитие византиноведческой мысли. Это либо работы русскоязычных ученых, либо монографии европейских исследователей, доступные в переводе (впрочем, качество перевода не всегда высоко, и при возможности всегда лучше обращаться к оригиналу). В список не вошли важные книги, посвя-щенные отдельным фигурам византийской культуры Например, Любарский Я. Н. «Михаил Пселл. Личность и творчество. К истории византийского предгуманизма» (М., 1978); Мейендорф И., протопресв. «Жизнь и труды святителя Григория Паламы: введение в изучение» (2-е изд. СПб., 1997). , или глубокие исследования, вскрывающие какой-то узкий пласт византийской культуры Оустерхаут Р. «Византийские строители» (М., Киев, 2005); Тафт Р. Ф. «Византийский церковный обряд» (СПб., 2000). , поскольку рекомендовать такого рода частные исследования для первого знакомства с Византией было бы неправильно.

Джудит Херрин. «Византия: Удивительная жизнь средневековой империи»

Профессор Джудит Херрин (р. 1942) написала свою популярную монографию о Византии — если, конечно, верить предисловию, а не считать его литературной игрой — после того, как не сумела ответить на вопрос рабочих, делавших ремонт в ее кабинете в лондонском Кингс-колледже: «А что такое Византия?» (Это загадочное слово они заметили на двери ее кабинета.) От книги, которая вряд ли откроет что-то новое специалисту, но будет полезной всякому, кто задается тем же вопросом, что и герои предисловия, не стоит ждать последовательного изложения византийской истории — по признанию автора, это лишь «ассорти мезе» (этим изначально персидским словом называют закуски по всему Средиземноморью), призванные не насытить, а лишь раздразнить аппетит читателя. Книга выстроена по хронологическому принципу (от основания Константинополя до его падения), но ее главы сделаны сознательно разновесными — на одном уровне могут оказаться, на первый взгляд, необъятные темы «Греческое православие» или «Византийская экономика» и совсем частные «Василий II Болгаробойца» и «Анна Комнина».

Херрин предлагает взглянуть на историю Византии не как на бесконечную череду императоров, полководцев и патриархов с непривычными для европейского уха именами, а как на историю людей, создавших цивили-зацию, которая в VII веке защитила собой Европу от арабской угрозы,
а в XIII-XV веках заложила основы европейского Возрождения — и тем не менее среднему современному европейцу совершенно не знакома и сводится в его представлении к стереотипам о коварстве, обскурантизме, лести и притворстве. Херрин мастерски расправляется с этими стереотипами, унаследованными еще от Монтескьё и Эдуарда Гиббона, одновременно и остраняя, и приближая Византию. Она описывает Византию с помощью изящных парадоксов («Культурное влияние Византии росло обратно пропор-ционально ее политической мощи»), но одновременно показывает, как эта, казалось бы, бесконечно далекая цивилизация прорывается в окружающий нас мир, делясь детскими впечатлениями от мозаик Равенны или анализируя выступление папы римского Бенедикта XVI 2006 года, в котором он ссылался (впрочем, если верить Херрин, не вполне корректно) на антиисламские высказывания императора Мануила IIКомнина.

Herrin J. Byzantium: The Surprising. Life of a Medieval Empire. Princeton, N. J., 2008.
Альтернатива: Херрин Дж. Византия. Удивительная жизнь средневековой империи. М., 2015.

Александр Каждан. «История византийской литературы»

Незавершенный проект Александра Каждана (1922-1997), к которому он шел долгие годы, постепенно двигаясь от занимавшей его в молодости социально‑экономической проблематики к истории византийской литературной эстетики. Работа над томами началась в 1993 году и к моменту, когда Каждан ушел из жизни, ни один из них не был полностью готов к печати. Опубликованы книги были только спустя девять лет, причем в Греции, из-за чего они практически не попадали в библиотеки и книжные сети.

Опубликованные тома — лишь малая часть того, что должно было быть написано. Они охватывают период темных веков (сер. VII — сер. VIII века), эпоху монашеского возрождения (ок. 775 — ок. 850 года) и время византийского энциклопедизма (850-1000 годы). Каждан не успел написать ни про Михаила Пселла, ни про так любимого им Никиту Хониата (впрочем, тут некоторой компенсацией может служить сборник его статей «Никита Хониат и его время» (СПб., 2005).

Название книг Каждана вряд ли обратит на себя внимание читателя, незнакомого с обстоятельствами. Между тем за простотой заглавия скрывается полемика с основателем византинистики Карлом Крумбахером и его необъятным и по-немецки дотошным справочником «История византийской литературы» (в черновиках и личной переписке Каждан даже сокращал свою книгу как GBL, как будто бы писал ее не на английском, а на немецком). Книги, заменившие в середине XX века устаревший компендиум Крумбахера (например, работы Герберта Хунгера по высокой светской литературе или Ханса Георга Бека по церковной письменности и народноязычной словесности), также представляли собой скорее справочники — подробные, сложно структурированные, но лишенные каких бы то ни было эстетических оценок перечни текстов с исчерпывающей источниковедческой характеристикой и полной библиографией.

Задача Каждана была иной — вернуться к вопросу об «удовольствии, получаемом при чтении греческого средневекового литературного текста», попытаться оценить византийскую литературу «по ее собственным меркам», разобраться в вопросах литературного стиля. Именно поэтому форма книги импрессионистична — Каждан отказался от попытки охватить все литературное наследие Византии и создал цикл хронологически последовательных литературоведческих зарисовок-эссе, подчас почти лишенных справочно-библиографического аппарата. В центре каждого из них стоит ключевая для той или иной эпохи фигура писателя, а авторы меньшей величины, действующие в орбите главного героя или же продолжающие заданный им вектор, упоминаются лишь вскользь.

«История византийской литературы» Каждана окончательно утвердила права литературоведческого, а не источниковедческого подхода к памятникам византийской словесности и вызвала лавинообразный рост числа работ по византийской литературной эстетике.

Kazhdan A. A History of Byzantine Literature (650-850) (in collaboration with L. F. Sherry and Ch. Angelidi). Athens, 1999. Kazhdan A. A History of Byzantine Literature (850-1000). Ed. Ch. Angelidi. Athens, 2006 Свои последние книги Александр Каждан писал на английском языке — поскольку с 1979 года он жил в США и работал в византиноведческом центре Думбартон-Окс. .
Альтернатива: Каждан А. П. История византийской литературы (650-850 гг.). СПб., 2002.
Каждан А. П. История византийской литературы (850-1000 гг.). Эпоха византийского энциклопедизма. СПб., 2012.

Игорь Медведев. «Византийский гуманизм XIV-XV веков»

Первое издание книги нынешнего главы санкт-петербургской школы византиноведения Игоря Медведева (р. 1935) состоялось в 1976 году; для второго издания 1997 года она была дополнена и переработана. Монография Медведева ставит вопрос о гуманистических тенденциях в культуре Поздней Византии (XIV-XV веков) и о типоло-гическом сходстве этих тенденций с чертами западноевропейского Ренессанса.

Центральная фигура книги — философ-неоплато-ник Георгий Гемист Плифон, который на излете византийской истории предложил программу радикального обновления империи на основе возрождения языческих олимпийских культов. Преданный забвению в Византии (самая скандальная его книга, «Законы», была уничтожена константинопольским патриархом Геннадием Схоларием), Плифон, представ-лявший собой невообразимое сочетание византийца — интеллектуала и нео-язычника, неизменно интриговал и интригует исследователей (к примеру, в прошлом году в престижном английском издательстве Ashgate вышла новая четырехсотстраничная книга о Плифоне с подзаголовком «Между эллинизмом и ортодоксией»). Добавленная Медведевым во втором издании книги глава «Апофеоз Плифона» носит характерный подзаголовок «Новая историогра-фическая волна».

Согласно Медведеву, в XIV-XV веках в византийской элите сформировалась особая среда, в которой получили распространение тенденции, в чем-то родственные идеям итальянского гуманизма. Самые яркие представители этой среды (Плифон и писатель Феодор Метохит) были готовы предложить Византии «эллинистическое» будущее, основанное на идеологии «светского гуманизма» и открытом признании единства греческой культуры от Антич-ности до Средневековья. Однако возможность этой альтернативной истории так никогда и не стала реальностью, поскольку «византийская церковь, „одобрив учение св. Григория Паламы… решительно отвернулась от Возрождения По мнению Медведева, обоснованный Григорием Паламой исихазм — монашеская и аскетическая практика, позволяющая человеку соединиться с Богом, — являлся «обскурантизмом», а его победа не оставила никакого пространства для свободных дискуссий о вере: возникла система «политического преследования по образцу католической инквизиции», и теперь за «зачатки нового видения мира, нового мировоззрения, рожденного ренессансной эпохой, людям приходилось проливать кровь». “ (цитата из Иоанна Мейендорфа Иоанн Мейендорф (1926-1992) — американский историк церкви, исследователь исихазма. ), а в 1453 году турецкий клинок прервал окончательно политическое существование Византии». Сегодня, когда церковная составляющая византийской культуры затмевает в массовом сознании все остальные, такое соположение «заслуг» Константинопольской церкви и турок, равно как и весь антиисихастский пафос книги, звучит особенно актуально.

Медведев И. П. Византийский гуманизм XIV-XV вв. 2-е издание, исправленное и дополненное. СПб., 1997.

Сергей Аверинцев. «Поэтика ранневизантийской литературы»

Книга Сергея Аверинцева (1937-2004), пожалуй, самое популярное издание со словом «византийский» в заглавии, когда-либо опубликованное в России. Она многократно переиздавалась и входит в списки литературы для студентов не только специализированных византиноведческих кафедр.

Книга одновременно и легка, и трудна для чтения. Она почти лишена справочно-библиографического каркаса и намеренно путает читателя заголовками-загадками никак формально не структурированных разделов: «Бытие как совершенство — красота как бытие», «Согласие в несогласии», «Мир как загадка и разгадка». Книга представляет собой не последовательное изложение этапов литературного процесса в Средиземноморском регионе и не справочник по жанрам, а собрание написанных ярким, образным языком культурологи-ческих эссе, в которых автор пытается нащупать специфику византийской культуры через литературные тексты, формально к византийскому периоду еще не относящиеся (как правило, о византийской литературе говорят применительно к памятникам не ранее VI или даже VII века).

Аверинцев предложил отказаться от бесконечного спора о том, где пролегает граница между Античностью и Византией, признав, что тексты, о которых он рассуждает (авторства Нонна Панополитанского или Григория Богослова), можно с полным правом отнести и к античной, и к пред- (или ранне-) византийской словесности. По его словам, речь идет лишь о фокусе — о взгляде вперед или назад: «Мы искали и в этих текстах в первую очередь не отголоски старого, а черты нового; нас занимала не столько отработанная за века гармония инерции, сколько плодотворная дисгармония сдвига… Самые фундаментальные литературные принципы мы стремились брать в их подвижном, самопротиворечивом, переходном состоянии. <…> Никакая эпоха не может быть вполне „равна себе“ — в противном случае следующая эпоха не имела бы шансов когда-либо наступить».

Другое принципиальное решение Аверинцева — включение в круг источников текстов, в новоевропейском понимании литературой не являющихся: богословских трактатов, проповедей, литургической поэзии. Эти тексты, знакомые многим хотя бы по церковным службам, но тем самым вырванные из византийского, а тем более породившего их античного контекста, раскрываются именно как произведения литературы и обретают свое место в истории литературной эстетики.

Аверинцев С. Поэтика ранневизантийской литературы. М., 1997.

Дмитрий Оболенский. «Византийское содружество наций»

В книге Дмитрия Оболенского (1918-2001) предложена концепция «Византийского содружества наций» (по аналогии с Британским Содружеством — British Commonwealth). Оболенский постулирует возможность «полагать [Византию и страны Восточной Европы] единым международным сообществом», «сверхнациональ-ным объединением христианских государств», между частями которого существуют противопо-ложные линии натяжения: центробежные (борьба народов Восточной Европы с Византией на политическом, культурном, церковном и военном уровне) и центростремительные (постепенное восприятие и признание главенства византийской культурной традиции в Восточной Европе). Географические границы мира, описанного на страницах книги, подвижны. Фокус внимания исследователя перемещается и по временной, и по географической шкале, поскольку в орбиту влияния византийской культуры непрестанно попадали новые народы: «сердцевина» византийского мира на Балканах оставалась неизменной, но с течением времени от Византии отходили одни регионы (Моравия, Хорватия, Венгрия) и приближались другие (Русь, Молдавия, Валахия). Цикл хронологически организованных очерков сменяется рассуждениями о факторах культурного проникновения Византии.

Согласно Оболенскому, «Содружество», сформировавшееся в полной мере к началу XI века, обладало исключительной устойчивостью и просуществовало вплоть до падения Византии. Настаивая на том, что это «не интеллектуальная абстракция», Оболенский признает, что сами византийцы и их соседи не всегда в полной мере осознавали природу своих отношений и не смогли сами концептуализировать их. Впрочем, гибкость терминологии, описывавшей эти отношения, имела и свои преимущества, а современные попытки «описать их в точных юридических терминах <…> чрезмерно упростят и исказят их природу». Принципиальным решением автора стал отказ видеть в отношениях Византии с восточноевропейскими странами и регионами упрощенную схему борьбы византийского «империализма» и «местных национальных движений».

Идея «Содружества» снимала казавшееся предшественникам Оболенского неразрешимым противоречие между «политической независимостью средневековых народов Восточной Европы» и «признанием ими верховной власти императора». Его скрепами были исповедание восточного христиан-ства и признание верховенства Константинопольской церкви, норм римско-византийского права, высшей политической власти византийского императора над всем православным миром, а также стандартов византийской литератур-ной и художественной эстетики.

Obolensky D. The Byzantine Commonwealth: Eastern Europe, 500-1453. London, 1971.
Альтернатива: Оболенский Д. Византийское содружество наций. Шесть византийских портретов. М., 1998.

Поль Лемерль. «Первый византийский гуманизм»

Классическая монография французского визан-тиниста Поля Лемерля (1903-1989), ставшая доступной на русском языке только через сорок лет после публикации, посвящена культурному преображению Византии эпохи Македонского Ренессанса (IX-X века) — времени «первого» гуманизма, который сделал возможным не только «второй», куда более известный, гуманизм эпохи Палеологов, но также косвенно повлиял и на гума-низм западноевропейского Возрождения. Багаж знаний об античной культуре византийцев, бежавших в Италию после 1453 года, был наработан учеными XIV-XV веков, однако они, в свою очередь, опирались на интеллектуалов Македонской эпохи, первыми вырвавших из забвения темных веков сочинения Платона, Аристотеля, Эсхила и Еврипида.

Вторая половина IX — X век — время нового знакомства византийцев с античной культурой и накопления и кодификации знаний во всех сферах жизни. Задаваясь вопросом о причинах этого культурного всплеска, Лемерль отказывается видеть в нем внешнее (каролингское западное или сиро-арабское восточное) влияние. В его интерпретации возможность такого возрождения всегда была заложена в византийской культуре, которая формально декларировала ненависть к языческому прошлому, но в действительности бережно относилась к сохранению его культурного наследия. Отношения христианства и языческой античности Лемерль описывает в терминах «разрыва и непрерывности». Восточное христианство осуждало язычество, но было парадоксальным образом и связующим элементом между эпохами. Оно превратило античную традицию образования «в одно из орудий своей победы», но (в отличие от Западной церкви) не пошло по пути полного подчинения школьного образования. Согласно Лемерлю, «первое спасение эллинизма» произошло уже на заре византийской эры, когда в Константи-нополе по распоряжению императора Констан-ция II началось масштабное копирование античных папирусов.

В центре каждой из глав основной части книги стоит какая-нибудь важная фигура эпохи — Лев Математик, патриарх Фотий, Арефа Кесарийский, Константин VII Багрянородный. Самостоятельные разделы посвящены развитию школьного образования и технической революции, случившейся благодаря изобретению минускула — то есть письма строчными буквами, позволившего значительно ускорить переписывание, а значит, и распространение текстов. Формально не претендуя ни на что большее, чем «замечания и заметки» (notes et remarques), Лемерль приходит к важным выводам о специфике византийской цивилизации: «имперский» или «барочный» эллинизм в ней сочетается с решением церкви «усвоить [языческую культуру], а не уничтожить ее», что породило типично византийскую «двойственность или, если угодно, двусмысленность» всей византийской культуры.

Lemerle P. Le premier humanisme byzantin: Notes et remarques sur enseignement et culture à Byzance des origines au X e siècle. Paris, 1971.
Альтернатива: Лемерль П. Первый византийский гуманизм. Замечания и заметки об образовании и культуре в Византии от начала до Х века. СПб., 2012.