Театр простодушных. Жизнь и творчество людей с особенностями развития
"Театр Простодушных" называют социокультурным феноменом современной России. Это некоммерческая театральная группа, играющая драматические спектакли в столице, на периферии и за рубежом, в которой нет актеров в привычном понимании этого слова. Весь основной состав труппы - это люди с синдромом Дауна. У этого уникального театра нет собственной сцены, поэтому "Простодушные" играют в Москве на разных сценических площадках.
"Театр Простодушных", созданный в 1999 г. актером и режиссером Игорем Неупокоевым, стремится быть в авангарде театрального процесса, признан лауреатом Всероссийского фестиваля "Протеатр", Версальского Европейского фестиваля "Орфей", Международного фестиваля "Доверие" в Санкт-Петербурге ("Балтийский Дом"), Московского фестиваля творчества "Нить Ариадны", награжден премией "Акция по поддержке российских театральных инициатив" совета Президента РФ по культуре и искусству, специальным призом Высшей театральной премии Москвы "Хрустальная Турандот" - "За подвижничество в искусстве".
Временная команда превратилась в регулярно действующую творческую мастерскую, где актеры с проблемами здоровья и их близкие увлеченно участвуют в общем деле, несмотря на финансовые трудности, отсутствие репетиционной базы и постоянной сцены для выступлений. Другой театр - особый - противопоставляется тривиальному в искусстве, обывательскому взгляду на мир, механически пошлому считыванию действительности. Индивидуальности этих исполнителей - колоритные, такие несовременные, даже вневременные - придают их игре исключительную художественную значимость. Сложившийся актерский ансамбль образовался в универсальную коллективную личность, где все участники выступают в одном амплуа - "инженю" (от франц. ingenue - "наивная", "простушка", а в мужском варианте - "простак"). В этом театральном эксперименте сплавляются воедино элементы народного театра и собственно индивидуального творчества. Эти элементы объединяются и сочетаются в полупрофессиональных формах, потому что в строго профессиональной сфере не может быть реализован творческий потенциал этих исполнителей. Специалисты относят "Театр Простодушных" к направлению арт брют (от франц. art brut - искусство "сырое", неограненное) - творчество в наиболее чистом его проявлении, свободное от влияний культуры; спонтанный выплеск из глубин сознания. Близкие по смыслу явления; творчество аутсайдеров, фолк-искусство, интуитивное творчество. В этом причудливом сплаве взрослого, осмысленного понимания бытия и по-детски наивного восприятия жизни открывается цельная картина мира.
Выступления прессы о новом театре начинались с благоприятных откликов и доходили до восторженных. Так творческий союз из переменной величины стал постоянной, а труппа "Простодушных" превратилась в настоящий театр, который регулярно дает спектакли в столице и регионах: в Санкт-Петербурге, Воронеже, Ярославле, Екатеринбурге, а также гастролировал в Париже, Киеве. В данной театральной новации совмещаются сразу несколько тенденций, каждая из которых самодостаточна. Важнейшей целью является интеграция в отечественную культуру особых артистов, творческая реабилитация и социальная реклама их возможностей.
Понятие "Театр Простодушных" включает в себя адаптированные формы народного театра, искусства символизма и самодеятельного творчества; это выражено уже в самом названии театра. Жанровые формы тут почти не изменились, но меняется их содержательно-идейная составляющая.
Все участники "Театра Простодушных", которые еще вчера признавались изгоями общества, воспринимают свои выступления на сцене как миссионерское задание и свое призвание. Но особенный театр, как продукт маргинального искусства, оставаясь в оппозиции к доминирующей культуре, при этом стремится вписаться в нее, выйти из подполья. Исключительное значение в процессе адаптации этих исполнителей придается их выступлениям перед широкой публикой. Развитие этого уникального театрального проекта послужит преодолению негативного отношения к людям с интеллектуальной недостаточностью, осознанию обществом ответственности за своих "слабых" членов и в результате становлению в России "общества без лишних людей".
Ира Долинина
Театр простодушных
Театр это мы. Соберемся – вот театр. А не соберемся, и нет театра
О «Театре Простодушных» я слышала не раз. Для меня они уже несомненно были звездами: актерам задавали вопросы, после спектакля режиссера благодарили восторженные зрители, а он просил только об одном – приходить к ним на спектакли.
Оказалось, что театру, которому больше всего нужна поддержка, её как раз не оказывают. Ребятам необходимо репетировать три раза на неделе и выступать, как минимум, несколько раз в месяц, чтобы держать себя в форме и не забывать роли. Но своего здания у них нет, репетиции проводят там, где смогут договориться бесплатно. Спрашиваю режиссёра, почему ребята так редко выступают? «Нам негде выступать. В театрах просят оплатить аренду. Откуда у театра Простодушных могут быть средства? Это же некоммерческий проект. Ну вот сейчас такое время: требовать с инвалидов аренду, понимаете? Вот сидят директора в театрах теперь, совсем уже одурели».
«Театр это мы. Соберемся – вот театр. А не соберемся, и нет театра. У нас же нет здания. Мы просто собрались, и мы театр», – говорит мама одного из актёров. «Театр Простодушных» выступал в Париже. Ребят пригласили на сцену Королевского версальского театра. В России государство не оказывает им поддержки. Мама актера Антона рассказывает, что у участников труппы театра улучшается речь и память, потому что на них ложится большая ответственность перед зрителями. Они очень хотят того, чтобы их понимали. Она говорит, что после спектакля часто подходят родители детей с похожими проблемами и благодарят, потому что, видя, как ребята играют на сцене, у них появляется надежда.
Сегодня ребята играли «Повесть о капитане Копейкине». Первую половину спектакля я почти не понимала, что они говорят, но отчаянно пыталась. Поначалу я жутко стыдилась этого, но потом расслабилась и стала смотреть и слушать сердцем. С моего лица весь спектакль не сходила улыбка. Эта искренняя реакция и была самой верной. Как только я прогнала все мысли о том, что мне необходимо понять происходящее между героями на сцене, я поняла, что зрители тут совсем для другого. Нас пригласили не для того, чтобы мы в очередной раз узнали о трагической судьбе Копейкина – нас позвали в мир абсолютных и чистых эмоций, мир обнаженной души. И если впустить их в свое сердце и дать там сыграть свой спектакль, то точно поймешь, что это наивное и простое таится в каждом из нас.
Во время спектакля я оглянулась назад и увидела, что всех зрителей можно разделить на две группы: те, у кого самая искренняя и детская улыбка, и те, у кого на лице выражение легкого недоумения. Улыбок было больше. Для актеров это очень важно, потому что, вопреки всем правилам театральной игры, в зал они смотрели – с волнением. Но простодушных нельзя назвать непрофессионалами. Они не только вжились в образы и выучили свой текст – каждый из актеров удивительным образом поработал над пластикой своего персонажа. Движения простодушных напоминают пронзительную игру на скрипке: они экспрессивны, выразительны до боли. Это эмоции в самом чистом и редком виде. У меня захватывало дух, когда они начинали танцевать.
Антон в театре с самого основания. Он тут уже пятнадцать лет. Сейчас ему тридцать три года. В спектакле «Повесть о капитане Копейкине» он играл ведущего. У Антона было в разы больше текста, чем у всех остальных. Он тем и знаменит, что быстрее всех выучивает свою роль, а потом запоминает тексты остальных. Во время спектакля он не раз подсказывал ребятам реплики, когда они их забывали.
– Что ты чувствуешь после спектакля?
– Когда мы встречаемся, хорошо становится. Вообще-то я сейчас свободное время провожу – сейчас лето – на даче. За ягодами, за грибами хожу.
– А ты хочешь актером стать?
– Да. Ну еще. Если мне мои подруги подарят планшет, я буду искать работу.
– А кем ты еще хочешь работать?
– Как папа, в разные города ездить. Хочу в Петербурге найти работу. Там еще мои подруги живут, которых я люблю смотреть: Даша Баранова и Ирина Петровна (прим. – ведущие «Пятого канала»). А по воскресеньям выпуск по телевидению программы «Главное».
– Ты хочешь на телевидении работать?
– Нет!
– А здесь ты дружишь с кем-нибудь?
– Я с девочками дружу: с Верой и Викой. Я ей помогал, чтобы она не ушла никуда, я был опекуном. Её мама не поехала, ей некогда, а я за девочку отвечал.
– Ты один ездишь на репетиции?
– Нет, мы вместе с мамой.
– А кто на спектакли к тебе приходит?
Мама:
Разные люди, но в основном приходят, конечно, студенты. Они интересуются чем-то новым. Приходят и родители с такими же проблемами, как у нас. Потому что это страшно – вы ждали ребенка, а вдруг у вас рождается... Это очень тяжело.
Антон:
Сейчас у меня здоровье меняется в лучшую сторону!
– А что театр для тебя значит?
– Это работа. Это когда ты приходишь работать, работаешь, и еще тебе там цветы дарят.
– Тебе нравится работать?
Антон:
Да, особенно когда меня все считают джентльменом. Мне нравится, когда красивые девушки подходят. Я еще на обложки смотрю, мы выписываем журнал «Вязание модно и просто» – там тоже девушки. Они модели.
Мама:
Я вам скажу от себя. Для них это... Понимаете, какая у нас альтернатива: дома сидеть, смотреть телевизор? Мыть посуду, чистить картошку и всё. А тут мы приходим, общаемся с ребятами, у которых такие же проблемы. И мы забываем о своих проблемах. У нас общие интересы, потому тут у них хоть какой-то коллектив.
Антон:
Это хорошо!
Мама:
Они друг о друге знают. Понимаете, альтернативы больше нет. Это в советское время были фабрики, заводы: таких детей вели от школы, потом учили профессии. Их держали «в потоке». Сейчас всё это сломалось, сейчас ничего нет. Все брошены: выживай, как хочешь. Что ты можешь дать своему ребенку? Я когда услышала это... Это тяжело. Нужно бросить всё, нужно потратить время. Мы три раза в неделю ходим на репетиции.
Антон:
Понедельник, среда, пятница!
Мама:
Понимаете, но им, но он... Кому сколько Бог дал рассудка. Но им же скучно.
Антон:
Да..
– А вы за это деньги получаете?
Мама:
Ну, он снялся в одной серии передачи «Человек и закон». Ему тогда деньги заплатили.
Антон:
30 тысяч!
– А спектаклями, получается, вообще не заработать?
Антон:
Нет. Я играю, чтоб мне хорошо было, и другим себя показать, рассказать, на что мы способны. Чтоб никому не скучно было и мне тоже. И я при деле. Вот это важно.
Детские, камерные, академические, малые, большие — почти 200 различных театров насчитывается в российской столице. Известные и не очень, модные и непризнанные — каждый со своим лицом, по своему неповторимым. Есть среди этого бесчисленного количества сцены воистину уникальные не только для Москвы и для России, но, вероятно, для всего театрального мира.
Текст (с) официальный сайт театра — http://www.teatrprosto.ru
Фото (с) bulbashov
1) Это «Театр Простодушных» — социо-культурный феномен, некоммерческий театр, дающий спектакли на разных сценах московских театров. Феномен, потому, что в театре нет актеров в привычном понимании смысла этого слова. Вся Простодушных — люди с синдромом Дауна.
2) «Театр Простодушных» создан в 1999 году актером и режиссёром Игорем Неупокоевым; при поддержке Асоциации Даун Синдром, Народной артистки России Екатерины Васильевой.
3) Целью Благотворительного творческого проекта «Театр Простодушных» является интеграция в отечественную культуру артистов - инвалидов, социальная реклама их возможностей и творческая реабилитация, которая осуществляется на занятиях по мастерству актера, сценической речи и движению. Особое место в процессе реабилитации занимают выступления артистов с инвалидностью перед широкой публикой.
4) Временный коллектив превратился в постоянный.
5) Актеры и их родители подружились, и увлеченно работают, несмотря на финансовые трудности и отсутствие постоянного помещения для репетиций.
6) Вместе с ними все радости и печали разделяют организатор театра — человек, влюбленный в своих актеров — Игорь Неупокоев и помощник режиссера — Ксения Соколовская, которая, кстати, подарила некоторым воспитанникам щенки той терьера .
7) “Театр Простодушных” стремится быть в авангарде театральных достижений, сотрудничает с “Театром.DOC”, признан дважды лауреатом всероссийского фестиваля “Про-театр”, версальского европейского фестиваля особых театров, награждён премией “Акция по поддержке российских театральных инициатив” совета Президента РФ по культуре и искусству, специальным призом “Хрустальный росток” за подвижничество в искусстве высшей театральной премии Москвы “Хрустальная Турандот”.
8) Выступления прессы о “Театре Простодушных” начинались с благоприятных откликов и доходили до экстаза.
9) Из труппы, выступающей время от времени, “Театр Простодушных” превратился в труппу, регулярно выступающую на сценах Московских театров, гастролировал в регионах России (Санкт-Петербург, Воронеж, Ярославль), во Франции, в Украине. У многих постоянных зрителей теперь уже не возникает вопроса « ?», они сразу идут сюда.
10) Поскольку у театра нет своей собственной сцены, спектакли играются на разных площадках. Билеты можно приобрести за полчаса до начала спектакля. Заказать билеты можно по телефону: 8 916 293 95 36.
11) И у простодушных артистов больше, чем у других, проявляется эта двойственность театральной игры, возносящей человека высоко, но не выше его человеческого удела. “Я сижу в темноте / И она не хуже / чем темнота снаружи”, — писал Иосиф Бродский про себя. Но так могут сказать о себе и “простодушные” артисты. У них все по-своему. Архимандрит Тихон (Шевкунов) называет их “инопланетянами”, потому что они как из другой цивилизации. Здесь в чистом виде выражен национальный архетип Иванушки-дурачка, который на поверку оказывается счастливее своих правильных братьев, мыслящих банально и потому ущербных, или Емели, оригинала, пролежавшего всю жизнь на печи, но не упустившего своей удачи. Можно отметить, что один из меценатов, в этом году вывез ребят на
Как-то к актеру Игорю Неупокоеву, поправлявшему свое здоровье в одном из подмосковных пансионатов, с просьбой поставить небольшой спектакль обратились родители необычных детей. Это были дети с синдромом Дауна. Как из любительского спектакля «Дюймовочка» вырос единственный в своем роде «Театр простодушных» – об этом в нашем интервью с режиссером театра Игорем Неупокоевым.
– Удивляясь необычности Вашего начинания, все же нельзя назвать Вас новатором: тема людей, имеющих синдром Дауна, сейчас, как ни странно, в моде (этой теме посвящаются выставки модных фотографов, их снимают в кино и т.д.). Какова история Вашего обращения? Это дань моде, «перст судьбы» или результат поисков нового в режиссуре, театре?
– Когда мы начинали, а это было уже 7 лет назад, участие людей с синдромом Дауна в различных арт-проектах еще не было так распространено. А теперь, действительно, наблюдается какое-то оживление в этой области: и фотохудожники, и режиссеры активно используют их в своих проектах. Они стали востребованы в современном искусстве. Причем чаще всего они интересны именно как натурщики, как фактура.
– Как нечто странное, новенькое…
– Да, да. И должен сказать, что они вначале и меня прилекали с этой стороны. Мне было интересно, прежде всего, вывести на сцену какого-то необычного исполнителя. И я тогда не задумывался о том, к чему приведет нас это общение, к чему мы в результате вывернем. Я теперь часто вспоминаю те времена и думаю, что, действительно, я, как Иван Сусанин, повел всех через болото, через тьму, неведомо куда.
– «Всех» – это зрителя или свою новую труппу?
– Прежде всего, компанию людей, которые мне поверили: это люди с синдромом Дауна, мои артисты, и их родители. Люди, совершенно далекие от театра, никогда не игравшие на сцене, редко даже как зрители бывающие в театре, они почему-то увлеклись этой моей идеей. И вот я, как Иван Сусанин, куда-то их повел. Но он-то хотел погубить этих своих поляков, а я, конечно, хотел их вывести в свет.
Ну, как в свет? Очень хорошее слово, я сейчас его разъясню. Я хотел создать такую ситуацию, при которой они оказались бы под лучами софитов. Я хотел, чтобы люди, которым, на первый взгляд, там не место, оказались в этом волшебном пространстве сцены. Потому что под лучами софитов (это как-то уже закреплено в нашем сознании) должны быть какие-то яркие личности, какие-то выдающиеся исполнители, с каким-то особым талантом, даром. А здесь люди, казалось бы, лишенные этого самого дара, но их зачем-то вот этот режиссер Неупокоев решил поднять на подмостки. Но для меня было ясно почему. Я знал, чего хочу. Мне хотелось, чтобы сцена в данном случае стала местом встречи. Встречи людей, которых обычно убирают из круга света и запихивают куда-то в темные углы. И мне хотелось, чтобы они встретились с широкой публикой, с обществом, можно сказать.
– То есть все-таки получается, это был акт, имеющий двуединую природу: не только они заинтересовали Вас своей фактурностью, как Вы в начале говорили, но и сами эти люди нуждались в подобном акте?
– Это, действительно, так и получается. Потому что я долго думал, что, собственно, с ними можно сделать? Я был настроен на серьезный драматический спектакль. И, поразмыслив (а думал я года два), выбрал «Повесть о капитане Копейкине» Гоголя. Это глава из «Мертвых душ». И вот здесь, действительно, мне нужна была их фактура, потому что мне они виделись как гоголевские персонажи. И я понял, что надо надеть на них фраки, разучить текст, и вот они уже…
– Готовые, не требующие грима…
– Да! Вот эти типажи, как гоголевские чиновники! Какие-то странные персонажи, немножко с картин Михаила Шемякина. Я так видел гоголевских героев. Но есть еще одна важная тема в этом произведении. Это величайшая гоголевская мысль о маленьком человеке. Человеке беспомощном, которого перемалывают жернова этой огромной государственной машины. Вот этой не только художественной, но нравственной идеей Гоголь очень болел. Идеей о том, что каждый человек, каким бы он ни был ничтожеством и «фитюлькой», Богоподобен.
– Ну а Достоевский всегда говорил, что «все мы вышли из гоголевской «Шинели»». Вот это великое сострадание, которое есть в нашей русской литературе, эта тема как нельзя более кстати была в их интерпретации. Это меня грело – чтобы они взялись выражать эту тему, которая меня самого очень волнует. Для России эта тема всегда была важной. Великая русская литература состоялась на этой теме. И Гоголь, как мировой гений, русский гений, выразил ее глубочайшим образом. И здесь мы пытались оголить эту тему, в исполнении действительных инвалидов показать ее зрителям.
– Вероятно, такой актерский «материал» значительно сужает, конкретизирует подбор репертуара?
– Репертуар – принципиально важное в театре. Т.е. здесь выстраивается вся идеология коллектива. А мне всегда интересен театр, в котором есть какая-то идея, идеология, платформа. Если в театре этого нет, то это какой-то бессмысленный театр для меня. Вот наш театр начался с гоголевского трагифарса. Он у нас был обозначен, как спектакль-балаган. По форме он такой и был, и есть. Но по содержанию это совсем не балаган, а нравственный какой-то вопрос к публике, к обществу. Это послание. Словом, мне всегда хотелось с ними делать спектакль веселый, какой-то искрометный, спектакль, в котором все-таки провозглашается радость жизни, любовь к жизни и увлеченность этой нашей многообразной жизнью. Но при этом, да – балаган, да – фарс, какое-то развлекающее шоу даже («Копейкин» у нас действительно такой: они там и танцуют, и пляшут, и играют на музыкальных инструментах и т.д.), но это нравственное послание к обществу, призыв увидеть и понять маленького человека.
– А как сложился все-таки театр? Как он вырос из одного спектакля?
– в истории нашего театра интереснее всего то, что о театре-то никто и не помышлял: ни я, как режиссер, ни – тем более – мои актеры. Да, собственно, я сам, как режиссер, дебютировал с «Копейкиным». Я – актер по образованию. Снимался в кино, работал в театре, но никогда не режиссировал и не думал об этом. Они меня подтолкнули к этому занятию. И так мы стали «Театром простодушных». Хотя игрался один единственный спектакль, и я, честно говоря, не готов был продолжать это, даже не хотел.
Я должен был созреть, что ли. Создавать еще один спектакль – это поступок! К нему надо было опять подготовиться, а я такой медленно зреющий человек. Но меня стали подталкивать: «Давайте, продолжайте! Давайте новый спектакль!» И тут передо мной стал новый вопрос: ну, что значит: «давайте»? А что можно играть с ними, ведь они же не актеры! И в ответе одного своего приятеля я неожиданно услышал, что мне нужно сейчас делать, какой спектакль. А сказал он, собственно, вот что: «В этом спектакле забываешь о сюжете пьесы, о содержании спектакля, отвлекаешься, начинаешь философствовать совсем о другом, о том, что такое природа человека». Он сравнил их с доисторическими людьми, рассказав какую-то красивую легенду о неардентальцах…
И тут меня осенило: я вспомнил пьесу, в которой действуют люди не из доисторического прошлого, а наоборот, в мире после конца истории. Это была пьеса «Зверь» Гиндина и Синакевича, советских драматургов, в 80-е годы ее ставили по всему Советскому Союзу. Это был тот самый адекватный материал, которому всегда радуешься. Я понял, что они опять имеют право выйти на сцену. Потому что здесь показан человек после мировой катастрофы. Человек беззащитный, без подпорок в виде всех завоеваний цивилизации, человек вне цивилизации, человек вне национальности, этноса, вне культуры, человек, потерявший религию, не знающий Бога. Т.е. человек в полуживотном состоянии. На самом деле, это жуткое, страшное состояние, с которым мы пока еще все-таки не знакомы: ведь современный человек – человек еще не погибший.
Вот этот круг вопросов волновал меня, когда мы делали «Зверя». А мне всегда хочется делать спектакль, где поднимается величайший вопрос, наиважнейший вопрос. Вот и в «Звере» тоже тема наиважнейшая: погибший человек, потерявший Бога, все потерявший, беззащитный, без подпорок. Что остается тогда, когда все вычеркнуто, все в минусе? Что же в плюсе? И …остается одно: та же самая живая душа человека, а душа эта жива только любовью. Любовь в данном случае (Бога-то они уже потеряли!) к ближнему. Вот это они не потеряли, это их спасает. Вот о чем спектакль.
– Давайте обратимся к зрителю, к тому, с кем должны встретиться на сцене Ваши необычные актеры. Каким Вы видите того, кто сидит в тени зрительного зала? Вы думаете об этом или Вам безразлично, к кому обращен Ваш, как вы говорили, нравственный вопрос?
– Да, конечно, думаю. Для меня принципиально важно здесь, чтобы это был обычный зритель, просто люди, грубо говоря, с улицы. Не какая-то элитная публика, избранные какие-то, но именно те, которые интересуются этой модной темой – «Люди с синдромом Дауна в искусстве». Мне хотелось, чтобы это была встреча с широкой публикой. Но как раз так у нас пока и не выходит. Мы играем на камерных сценах, в малых залах.
– Думаю, многим будет интересно, где же именно.
– К счастью, мы попали в хорошую компанию – это театр « Doc .» Иначе он называется «Театр документальной драмы», «Театр новой драмы». Это экспериментальная сцена для людей театра, в основном – молодых, режиссеров, драматургов и актеров. Но тех, которых не устраивает современное положение дел «на театре». Это театр для людей, которые ищут какие-то новые пути в драме, в актерском деле, в режиссуре. И мы как-то по-своему вписались, несмотря на то, что берем основательный, классический драматургический материал, т.е. экспериментируем не с драматургией. Но у нас эксперимент заложен в самом театре, как таковом, как театре с актерами, имеющими синдром Дауна.
– Таким образом, пока Ваш зритель – зритель театра « Doc .» – еще не широкая публика, а специфическая. Во всяком случае, не случайная. Что это за люди?
– Да, я уже теперь знаю нашего зрителя. Это, можно так выразиться на современный манер, «продвинутая» молодежь. Студенты, которые интересуются современным искусством, современным театром. Словом, в основном молодая аудитория, и это мне очень нравится.
– И этой молодой аудитории, которая, скорее всего, ищет нового вовсе не в области русской классики, Вы ее преподносите…
– Да, пусть в такой необычной интерпретации, в таком прочтении.
– А какими еще сокровищами одарила Ваш театр великая русская литература?
– Всегда, когда находишь материал, который тебе важен, это праздник жизни, это радость. Я нашел пьесу, которой вот уже 100 лет. Автор ее – Алексей Михайлович Ремизов. Пьеса была поставлена в Санкт-Петербурге в 1907 году в театре Веры Комиссаржевской. Пьеса символическая, очень русская. В основу ее положено житие Моисея Угрина, русский духовный стих «Плач Адама», а так же переведенная с немецкого духовная драма, которая называлась «Прение живота со смертью».
– Ваши актеры пришлись и тут «ко двору»?
– Да. Потому что пьеса, построенная на психологизме, им не по зубам. Они не смогут взять эту высоту. Зато с ними можно ставить символическую пьесу, где образы – как знаки, где нет сложного психологического рисунка роли, где нет изощренной партитуры роли, как, например, у персонажей чеховских пьес или у Достоевского. Это им не по силам, и им это не нужно. «Театр простодушных» сложился как театр наивный, архаический. И гоголевский спектакль, и философская притча, антиутопия «Зверь» – они все равно были в рамках этого наивного, архаического, примитивного театра.
Но идеальнейшим образом эту идею можно выразить только в символической пьесе. И здесь Ремизов оказался нашим автором. Что бы мы делали, если бы не было Николая Васильевича Гоголя, если бы не было Ремизова? Мы живем в круге их идей, мы живем теми же чувствами и заботами, которые их волновали, которые они обозначили. Вот если бы мы жили в Норвегии – это же кошмар, там кроме Ибсена никого нет! А русская культура – это клад, тут можно все найти, даже для театра людей, имеющих с синдромом Дауна! Здесь есть все!
– А чего Вы ждете от публики после Ваших спектаклей? Что она уйдет растроганная? Или глубоко потрясенная?
– У меня, конечно, уже есть многолетние наблюдения за зрителем. Я понял, что зритель, естественно, разный, и каждый по-своему воспринимает и видит свое, и ософская притча,тавитьм. Это, выводы делает свои. Если это зритель случайный, неподготовленный, он может просто растрогаться, умилиться, поплакать. Если это более изощренный, утонченный, эстетствующий зритель, он увидит там какую-то необычную трактовку произведения. То есть моя задача, как режиссера, любому зрителю, независимо от того, насколько он подготовлен и образован, дать пищу для души, дать импульс для какого-то душевного движения.
– Как создается сценический образ в случае с такими актерами? Ведь обычно создание образа, продумывание рисунка игры – плод совместных усилий режиссера и актера, зачастую решение образа приходит в полемике. А как это происходит у Вас с Вашими актерами? Роль просто «надевается» на пассивного актера, как надевается потом костюм?
– Должен сразу сказать, что в нашем случае – это диктатура режиссера. Да, я навязываю свое видение пьесы в целом и каждой роли в отдельности. Потому что…
Вот однажды у меня была встреча с журналисткой из Франкфурта. Она очень интересно увидела наш театр. Она написала потом, что Генрих фон Кляйст, немецкий романтик, всегда мечтал о театре марионеток как о самом совершенном театре, где актер лишен своей воли, где актер – только функция. Живой актер с очень виртуозной внутренней техникой и физической пластичностью при этом не претендует на роль автора, художника. Он – как кукла в руках демиурга. В европейском театре XVIII – XIX веков это была мечта художника. Об этом очень много писал Гордон Крэк, великий английский режиссер. Он тоже мечтал о театре марионеток, но при этом марионеток в кавычках, потому что речь идет об актере, виртуозно владеющем техникой.
И вот эта журналистка пишет, что «Неупокоев воплотил мечту Генриха фон Кляйста о театре марионеток, он, как кукловод, дергает за ниточки своих актеров». Мне она открыла глаза, я сам не думал, что таким образом строю свой театр, но тут мне показалось, что она очень оригинально увидела это все. И это верно: я действительно, такой Карабас Барабас, который со своими куклами устраивает какое-то зрелище.
И самое удивительное, что они, действительно, как куколки внешне выглядят. Они такие же люди, как все остальные, но какие-то немножко… во-первых, дети все равно, даже взрослые, но все равно дети. И очень близки они к этому образу марионетки, куклы, но не в плохом каком-то смысле. Просто они изначально не профессиональные артисты, поэтому диктат режиссера оправдан.
– Работа с такими актерами мучительная, трудная? Или наоборот, отсутствие у них амбиций, их простодушие облегчают задачу режиссера?
– После работы с ними я стал наблюдать, что, по сравнению с профессиональными актерами, с моими мне легче и интереснее, потому что они с послушанием и уважением относятся к тем задачам, которые ставит режиссер. У моих актеров есть доверие к нему. Профессиональный актер с трудом верит режиссеру. Он все время подозревает режиссера в какой-то несостоятельности. И часто актер оказывается действительно прав. Так получается, что в театре сталкиваются амбиции: режиссер стремится осуществить свой замысел, а актер хочет себя выразить. В лучшем случае достигается компромисс. А у моих актеров послушание, стопроцентное желание выполнять задачи, которые я перед ними ставлю. Это идеальные исполнители. У них есть доверие к режиссеру. Они в этом смысле совершенные актеры, выполняют всё по первому требованию и никогда не настаивают, что сцену надо сыграть так или иначе. Они – мечта для режиссера. Но, называя их идеальными и совершенными, я ни на минуту не забываю, что они, в первую очередь, ограниченные во всех смыслах.
Словом, за мечтой, творческой победой всегда сокрыт тупик, неудача. Им порой трудно говорить, тем более играть. А они играют, и с какой экспрессией! Они наполнены какой-то беспредельной любовью. Эти актёры удивляют безыскусными проявлениями чувств – в основном сиюминутными эмоциями. Как раз тем, что люди обычно скрывают, маскируют. И получается, что эти люди на сцене – это мы, только без масок. Я, как актер, учусь у них. Могу порой сфальшивить, не схватить верной ноты, состояния, быть поверхностным. А они просто не умеют врать. Они абсолютно чисты и свежи, это вечные дети. С одной стороны, по психофизическим данным, они совсем не актеры: память плохая, реакции замедленные, пластика неправильная, с дефектами речи. Но с другой – обнаженная психика. Они могут дать фору любому артисту по экспрессивности, эмоциональности. Искренность в чистом виде.
– Вы согласитесь, что основной миссией подобной труппы является «встряска» зрителя?
– Конечно. Это и входило в первоначальный замысел. Прежде всего, я хотел делать не реабилитационный театр, не театр для людей с синдромом Дауна, как такой театральный кружок, это мне совершенно было не интересно, и я никогда бы не стал этого делать. Мне важно было зацепить, задеть довольного, благополучного зрителя, который пришел посмотреть на что-то, как ему говорили, необычное, интересное. И таким образом завлекая, заманивая зрителя, принудить, подтолкнуть его к размышлениям о себе самом. Потому что люди с синдромом Дауна это, во-первых, тоже люди, во многом, очень во многом такие же, как мы, просто мы этого не знаем.
Мы думаем, что это какие-то совсем уже умственно отсталые, сумасшедшие. Это не так. д а, они, может быть, в чем-то более беспомощны и беззащитны. Но здесь уже возникает вообще тема о человеке. Каждый из нас по-своему беззащитен. И вот эта возможность наблюдать другого человека, который еще слабее, чем ты, провоцирует внимательного зрителя на размышления о себе самом: почему же я, такой молодой, красивый и образованный, так неправильно живу? Это одна из моделей, которая возникает у людей при просмотре наших спектаклей. Могут быть и другие оценки. В зависимости от того, каков интеллект нашего зрителя, у него строится оценка спектакля.
– То есть людей с синдромом Дауна можно рассматривать как некую притчу о человеке?
– Безусловно. О том и хочу я сказать, когда говорю, что они не актеры, а как бы кукла актера, типаж, натурщик.
– Скажите, все-таки общение с такими людьми требует особого психологического напряжения, или добрые свойства их душ совершенно покрывают неполноценность их развития?
– Нет, трудно бывает. Ну а незлобие их и простодушие действительно обезоруживает. Когда я о своем новом деле рассказал своему товарищу по институту кинематографии и наместнику Сретенского монастыря архимандриту Тихону, он был потрясен и сказал, что монахам полезно было бы поучиться простодушию, бескорыстию и незлобию этих людей. А это действительно так – люди с синдромом Дауна лишены малейшей враждебности к внешнему миру, никогда не сделают ничего разрушительного, им присущи наивность, доверчивость им сложно критически оценить ситуацию, понять скрытые мотивы действий людей.
Кроме того, характерная их черта – “патологическая честность”. Вернее, неспособность ко лжи, неприятие неправды даже в мелочах. Им свойственно неприятие не только лжи, но и всякого зла в любых формах. Человек с синдромом Дауна не может заподозрить в другом человеке злого умысла. Он совсем не склонен к агрессии, и в ответ на нападки он может внутренне закрыться, обидеться, уйти, но не будет защищаться, лезть в драку. Он довольствуется малым, в этом есть некая достигнутая элементарность интересов. Но… это какая-то «бескрылость». Все они добры, приветливы, стараются окружить теплотой и вниманием и умеют это сделать. Но эта теплота какая-то слепая. Действие её иссякает почти тут же, за пределами небольшого пространства, в ней нет звонкости, нет света. Уж слишком сплошное тепло, сплошная ласка.
Тут всё подобралось одно к одному. Никогда ни одного пошловатого слова, ни одного приниженного интереса, никакого проявления эгоизма, всегдашняя предупредительность друг к другу. Достоевскому тут нечего было бы делать. Отрицательных свойств других людей они не только не видят, но даже подозревать о них не могут. Они беззащитны. В этом они приближаются к христианскому идеалу. Разница только в том, что христианин сознательно строит себя, храм своей души, зная, что зло можно победить, поборов его в себе самом, призвав на помощь Христа: только так происходит личностное развитие, которое стимулирует борьба противоположных начал. А им это дано сразу. Как известно, до грехопадения человек не знал зла. Ему внутри самого себя и в окружающем мире не нужно было делать выбор между добром и злом. Человек был изначально, так сказать, носителем естественного добра. Сложно сказать, по какому пути пошло бы развитие человечества, и возникла бы современная цивилизация, если бы все так и оставалось. Но Ева вкусила плода от древа Познания. Тут-то всё и началось…
Перед человеком, не знающим зла, проблема выбора не стоит. Он в каком-то смысле “обречен” на добро, а значит, в некотором смысле лишен свободы воли. Не зная зла, другого полюса, оппозиции, доисторический человек не мог критически оценить ситуацию и выбрать правильное решение. Тут есть о чем задуматься. Ведь люди с синдромом Дауна отчего-то продолжают рождаться в нашем мире один на 600-800 человек, причем это не зависит от социального статуса, образования, национальности, образа жизни родителей. И верно, они – притча о человеке, но притча, толкование которой открыто.
|
Вот куда я еще хотел бы сходить - на спектакль в исполнении Театра Простодушных . Я и представить не мог, что такое бывает, а вот случайно увидел в ленте новостей упоминание о том что они завтра будут в гостях в Совете Федерации (в связи с заседанием Совета по делам инвалидов). "Театр Простодушных" создан в 1999 году актером и режиссёром Игорем Неупокоевым. Вся труппа этого театра - люди с синдромом Дауна. У театра нет своего дома, спектакли играются на разных площадках. Я же впервые познакомился с миром этих людей два года назад, сперва побывав на премьере испанского фильма "Я тоже", как раз об одном из таких людей, а затем работая на кинофестивале фильмов о людях с ограниченными возможностями "Кино без барьеров". Я бы очень хотел, чтобы отношение нашего общества к этим людям менялось, как изменилось в Америке и Европе. Там ни у кого не возникнет даже мысли кривить лицо при виде человека в коляске или смеяться над людьми с синдромом Дауна. Вот, что вспомнилось по этому поводу. До 19 века слепоглухие дети фактически не развивались умственно - все сразу махали на них рукой, как на бесполезных и бесперспективных. Потом появилась Лора Бриджмен , научившаяся писать стихи и работать, а потом и Хелен Келлер , ставшая полноценным членом общества. Сейчас слепоглухие от рождения люди вполне могут ассимилироваться в обществе и приносить ему пользу - благодаря тому что в свое время нашлись неравнодуные люди которые попытались найти способ общения с ними. То же самое, уверен. возможно и в отношении "даунов" - надо лишь достучаться до них, и когда-нибудь они, возможно, еще удивят нас всех. Говорят, что они похожи на инопланетян - а кто знает, может быть однажды окажется, что спасение рода человеческого будет зависеть от того, как наши "больные с синдромом Дауна" найдут общий язык с внеземным разумом? Хорошо, что есть такие проекты, как этот театр. Ещё наши паралимпийцы, которые всегда выступают успешнее, чем сборная на обычной Олимпиаде. Вот только нужно ещё и города делать удобнее для жизни таких людей. А начинать с того, что перестать над ними смеяться или соболезновать. Им нужно не сочувствие, а человеческое отношение. В театр же я теперь очень хочу сходить. |