СЕНТЯБРЬ, 1789. ПАРИЖ Вспоминая свои письма в Америку, регулярно посылавшиеся им в течение жаркого парижского лета, Джефферсон порой задавался вопросом: кого он пытался убедить в том, что Французская революция идёт правильным и желательным путём, - своих адресатов или

Текущая страница: 14 (всего у книги 44 страниц) [доступный отрывок для чтения: 29 страниц]

Гоголь и Булгарин: к истории литературных взаимоотношений 598
Первый и второй разделы статьи, а также приложение были опубликованы ранее: Служил ли Гоголь в III отделении?: (К спорам вокруг биографии Гоголя) // Филологические науки. 1992. № 5/6. С. 23–30; Гоголь и Булгарин: К истории литературных взаимоотношений // Гоголь: материалы и исследования. М., 1995. С. 82–98; третий раздел печатается впервые.

В обширной литературе о Гоголе отношениям его с Ф.В. Булгариным уделено непропорционально малое место. Данной проблеме, по сути, посвящено лишь несколько работ, в которых рассматриваются либо обстоятельства их знакомства, либо влияние Булгарина на Гоголя599
См.: Кирпичников А.И. Сомнения и противоречия в биографии Гоголя // Изв. Отд. рус. яз. и словесности Академии наук. 1900. Т. 5, кн. 2. С. 612–616; Энгельгардт Н.А. Гоголь и романы двадцатых годов // Исторический вестник. 1902. № 2. С. 577–579; Ю. Ф[охт]. «Иван Выжигин» и «Мертвые души» // Русский архив. 1902. № 8. С. 594–603; Энгельгардт Н.А. Гоголь и Булгарин // Исторический вестник. 1904. № 7. С. 154–173; Документы о службе Гоголя в департаменте государственного хозяйства и публичных зданий / Публ. Вас. Гиппиуса // Н.В. Гоголь: Материалы и исследования. М.; Л., 1936. Вып. 1. С. 291–294; Золотуский И. «Записки сумасшедшего» и «Северная пчела» // Золотусский И. Поэзия прозы. М., 1987. С. 145–164; Alkire G.H. Gogol and Bulgarin’s «Ivan Vyzhigin» // Slavic review. 1969. Vol. 28. № 2. P. 289–296.

Нам представляется, что подобное положение совершенно неоправданно.

Ф.В. Булгарин – одна из ключевых фигур русской литературной жизни 1820 – 1840-х гг. В этот период он служил точкой отсчета при социально-политическом и литературном самоопределении писателей. Сложными конфликтными отношениями оказался связан с ним и Гоголь.

В данной работе мы ставим своей целью обобщить имеющиеся данные об этих отношениях, привлечь некоторые дотоле не используемые материалы, сопоставить и проанализировать их и, на этой основе, сделать ряд предварительных обобщений.

Мы выделим три основных аспекта:

1) биографический (личные контакты Гоголя и Булгарина);

2) литературной полемики (высказывания их друг о друге и участие в групповой борьбе);

3) творческий (влияние Булгарина на Гоголя и Гоголя на Булгарина).

Деятельность Булгарина слабо изучена, и нам приходится подробно документировать свои суждения, обильно цитируя его фельетоны, мало известные не только в силу редкости комплектов «Северной пчелы», но и из-за громадного объема помещенных там за 30 лет булгаринских публикаций (далее в статье при цитировании в скобках указываются год и номер газеты).

Знакомство

Начальный период жизни Н.В. Гоголя в Петербурге изучен явно недостаточно. В наших знаниях о нем много пробелов, неясностей, спорных гипотез. Особенно это касается взаимоотношений Гоголя с Ф.В. Булгариным и службы Гоголя в III отделении600
См.: Кирпичников А.И. Указ. соч.; Документы о службе Гоголя в департаменте государственного хозяйства и публичных зданий.

Основной источник сведений о знакомстве Гоголя с Булгариным, которое состоялось в конце 1829-го или начале 1830 г., – воспоминания самого Булгарина. Они были написаны в связи с выходом книги Николая М. (П.А. Кулиша) «Опыт биографии Н.В. Гоголя» (СПб., 1854) и опубликованы в составе фельетона Булгарина «Журнальная всякая всячина» (Северная пчела. 1854. № 175). Учитывая важность этого текста для данной статьи и не очень широкую его распространенность601
Он перепечатан в тексте упомянутой статьи А.И. Кирпичникова и в книге В. Вересаева «Гоголь в жизни» (М.; Л., 1933. С. 88–89; переиздана: М., 1990), но отсутствует в сб. «Гоголь в воспоминаниях современников» (М., 1952).

Процитируем полностью мемуарный фрагмент. Булгарин писал:

«Господин биограф утверждает, что Гоголь, прожив год в Петербурге, определился на службу в Департамент уделов, заняв место столоначальника, но не прослужил в этом месте даже одного года. Не знаю, по какому случаю, господин биограф Гоголя, описывая величайшие мелочи, позабыл одно важное обстоятельство, которое я ему напомню.

В конце 1829 или в начале 1830 года, хорошо не помню, один из наших журналистов, живший тогда в Почтамтской, в доме господ Яковлевых (ныне А.М. Княжевича), сидел утром за литературною работою, как вдруг зазвенел в передней колокольчик, и в комнату вошел молодой человек, белокурый, низкого роста, расшаркался и подал журналисту бумагу. Журналист, попросив посетителя присесть, стал читать поданную ему бумагу – это были похвальные стихи , в которых журналиста сравнивали с Вальтер-Скоттом, Адиссоном и так далее. Разумеется, что журналист поблагодарил посетителя, автора стихов за лестное об нем мнение, и спросил, чем он может ему служить. Тут посетитель рассказал, что он прибыл в столицу из учебного заведения искать места и не знает, к кому обратиться с просьбою. Журналист просил посетителя прийти чрез два дня, обещая в это время похлопотать у людей, которые могут определять на места. Журналист в тот же день пошел к покойному Максиму Яковлевичу Фон-Фоку, управлявшему III отделением Собственной канцелярии его императорского величества, рассказал о несчастном положении молодого человека и усердно просил спасти его и пристроить к месту, потому что молодой человек казался близким к отчаянию. Кто только знал покойного М.Я. Фон-Фока, тот умел ценить его добрую, благородную, нежную душу. Журналиста знал М.Я. Фон-Фок еще в детстве, в родительском доме, быв сам молодым человеком и офицером в Легкоконном Харьковском полку, и потому охотно согласился помочь приезжему из провинции, и дал место Гоголю в канцелярии III-го отделения. Не помню, сколько времени прослужил Гоголь в этой канцелярии, в которую он являлся только за получением жалованья; но знаю, что какой-то приятель Гоголя принес в канцелярию просьбу об отставке и взял обратно его бумаги. Сам же Гоголь исчез куда неизвестно! У журналиста до сих пор хранятся похвальные стихи Гоголя и два его письма (о содержании которых почитаю излишним извещать); но более Гоголь журналиста не навещал. Вот истина, которую можно подтвердить стихами и двумя письмами!».

Это свидетельство Булгарина, по сути дела, отвергнуто современным отечественным литературоведением. Биографы Гоголя либо вообще не упоминают о версии Булгарина602
См., например: Жданов В.В . Н.В. Гоголь. М., 1959; Степанов А.Н . Н.В. Гоголь. М.; Л., 1966.

Либо подозревают его в обмане603
См.: Золотусский И . Гоголь. М., 1984. С. 89–90.

Либо прямо пишут о «клеветническом сообщении»604
Гиллельсон М.И., Мануйлов В.А., Степанов А.Н . Гоголь в Петербурге. Л., 1961. С. 41.

Или «инсинуации»605
Машинский С. Художественный мир Гоголя. М., 1979. С. 366.

Зарубежные исследователи не столь щепетильны и нередко склонны с доверием отнестись к воспоминаниям Булгарина606
См.: Lavrin J . Nikolai Gogol. N.Y., 1962. P. 92; Lindstrom Т.S . Nikolay Gogol. N.Y., 1974. P. 30.

Попробуем непредвзято оценить степень достоверности этого мемуарного источника. Прежде всего отметим, что, с нашей точки зрения, в отношении воспоминаний, как и в сфере права, должна действовать презумпция невиновности. Это значит, что источник должен считаться достоверным, пока путем прямых или косвенных доказательств (улик) не будет доказана его недостоверность. Причем дисквалификация источника должна вестись на основе фактов (путем регистрации неверных утверждений мемуариста в этом или, по крайней мере, в других принадлежащих ему мемуарных текстах), а не на основе отказа в доверии автору из-за низких его моральных качеств, нечестности в других сферах жизненного поведения. Опыт показывает, что даже самые непорядочные, имеющие подорванную литературную репутацию мемуаристы могут оставить вполне достоверные воспоминания607
Пример этого см. в: Рейтблат А.И. Путь к истине // Рейтблат А.И. Как Пушкин вышел в гении. М., 2001. С. 256–260.

Это означает, что исходной должна быть критика мемуаров Булгарина, обнаружение в них ошибок, обмана и т. д., а отнюдь не доказательство их достоверности. В противном случае исследователь не сможет доверять громадному числу воспоминаний о Гоголе, так как значительную часть мемуарных свидетельств ничем подтвердить нельзя. Оговорим также, что со стопроцентной уверенностью нельзя, по нашему мнению, принимать ни один мемуарный текст ни за абсолютно истинный, ни за абсолютно ложный. Речь может идти о степени доверия к источнику, и, по сути дела, даже самые малодостоверные воспоминания (к которым литературоведы относят, например, мемуары П.В. Быкова или В.П. Бурнашева) при критическом использовании могут послужить источником ценной информации.

Сформулировав исходные посылки, попробуем оценить степень достоверности булгаринских воспоминаний. Прежде всего рассмотрим, на каком основании они были отведены исследователями.

В начале XX в., после долгого периода чисто идеологического, ничем не обоснованного недоверия к словам Булгарина, А.И. Кирпичников для разрешения ряда неясностей и противоречий в гоголевской биографии был вынужден принять булгаринскую версию о службе Гоголя в III отделении и привел ряд аргументов в пользу ее достоверности608
См.: Кирпичников А.И . Указ. соч. С. 612–616.

Точка зрения Кирпичникова получила широкое распространение, ей следовал такой авторитетный исследователь Гоголя, как Вас. Гиппиус609
См.: Гиппиус Вас . Гоголь. Л., 1924. С. 25; Н.В. Гоголь в письмах и воспоминаниях. М., 1931. С. 46. См. также: Воронский А . Гоголь. М., 1934. С. 51.

Однако после того, как в 1936 г. тем же Гиппиусом были опубликованы документы о службе Гоголя в Департаменте государственного хозяйства и публичных зданий и приведены аргументы против булгаринской версии610
См.: Документы о службе Гоголя в департаменте государственного хозяйства и публичных зданий. С. 291–294.

Она стала считаться недостоверной. Так ли это? Рассмотрим доказательства Гиппиуса. По его мнению, после обнаружения публикуемых им документов «для “булгаринской версии” в биографии Гоголя не остается <…> места»611
Там же. С. 294.

Но из булгаринских воспоминаний следует, что Гоголь числился на службе в III отделении очень недолго. Следовательно, все три отводимые Гиппиусом хронологические точки вполне подходят для этого. Гиппиус утверждает, что «поступление на службу до заграничной поездки невероятно. Если еще можно было допустить, что Гоголь для успокоения матери выдумывал несуществующие службы, то обратное было бы абсурдом; скрывать от матери свою службу, зная, как она ждет от него известий о поступлении, Гоголь, конечно, не стал бы»612
Документы о службе Гоголя в департаменте государственного хозяйства и публичных зданий. С. 94.

Это не совсем так. Если Гоголь, поступив в III отделение, сразу пожалел об этом и решил не служить там, то он не стал бы информировать мать о поступлении, чтобы не пускаться в сложные и малопонятные матери мотивы ухода с этой службы. Это могло происходить в апреле или мае 1829 г., до отъезда в Германию.

Отводит Гиппиус и сентябрь 1829 г., так как «слова в письме от 27 октября – “в скором времени я надеюсь определиться на службу” – в общем контексте письма заставляют думать, что речь идет о первой службе»613
Там же.

Однако и здесь Гоголь, как уже пояснялось выше, мог скрывать от матери факт службы в III отделении.

Наконец, что касается месячного промежутка между увольнением из Департамента государственного хозяйства и поступлением в Департамент уделов, то, по мнению Гиппиуса, «слова письма от 2 апреля – “после бесконечных исканий, мне удалось, наконец, сыскать место”, – говорят о том, что и в марте 1830 г. Гоголь, скорее всего, нигде не служил»614
Там же.

Последнее утверждение не представляется достаточно убедительным. Если Гоголь писал о «бесконечных исканиях», среди которых и служба в Департаменте государственного хозяйства, то что мешало ему включать в число этих «бесконечных исканий» и кратковременную службу в III отделении?

Таким образом, доводы Гиппиуса гипотетичны, и, поскольку других опровержений воспоминаний Булгарина нет, отбрасывать его мемуары нет оснований. Разберем возможные «за» и «против» истинности воспоминаний в целом и отдельных их положений.

Прежде всего о степени доверия к Булгарину как мемуаристу. Он часто выступал с воспоминаниями615
См., например: Воспоминания. СПб., 1846–1849. Ч. 1–6; Встреча с Карамзиным // Альбом северных муз. СПб., 1828; Воспоминания о незабвенном А.С. Грибоедове // Сын Отечества и Северный архив. 1830. № 1; Воспоминания об И.А. Крылове и беглый взгляд на характеристику его сочинений // Северная пчела. 1845. № 8, 9, и др.

Но, несмотря на многочисленные отклики на них, никто из рецензентов не смог (а многие из них очень этого хотели) «подловить» Булгарина на сознательном обмане, отмечались лишь второстепенные ошибки и неточности, которые встречаются у всякого мемуариста.

Наш опыт изучения биографии и журналистской деятельности Булгарина свидетельствует, что он лгал, но редко, в случае крайней необходимости, когда находился в большой опасности либо мог получить значительную выгоду. Сочинить данную историю, когда живы еще многие современники описываемых (или придуманных) событий, причем «впутав» в дело такое могущественное и опасное учреждение, как III отделение, – трудно предположить, что Булгарин пошел бы на это лишь для того, чтобы дезавуировать покойного Гоголя и «насолить» своим журнальным противникам. Ведь в случае, если бы было доказано, что он лжет, Булгарин мог многим поплатиться, вплоть до потери газеты (в этот период отношение царя к нему резко ухудшилось, и он часто подвергался выговорам и цензурным репрессиям).

Показательно, что, когда Министерство народного просвещения «просигнализировало» III отделению о статье Булгарина, где «неуместно и двусмысленно говорится о службе покойного Гоголя в III отделении», то Дубельт в своем ответе, признавая, что воспоминания не должны были быть опубликованы, также мотивировал это «неуместностью», но отнюдь не их недостоверностью616
Публикацию переписки см.: Литературный музеум. Пб., 1921. С. 175–180.

Характерно, что не вызвала сомнения достоверность воспоминаний и у такого сторонника Гоголя, как И.С. Аксаков617
См.: Иван Сергеевич Аксаков в его письмах. М., 1892. Ч. 1. Т. 3. С. 64–65.

Стоит отметить и тот факт, что версия о помощи Гоголю родилась у Булгарина не в 1854 г. Еще в 1852 г., в письме некоему Василию Васильевичу, предложившему для публикации в «Северной пчеле» свою статью618
После отказа Булгарина печатать статью автор выпустил ее анонимно в том же году отдельной брошюрой: «Несколько слов о Гоголе» (СПб., 1852).

Булгарин писал: «Гоголь в первое свое пребывание в Петербурге обратился ко мне, чрез меня получил казенное место с жалованием, и в честь мою писал стихи, которые мне стыдно даже объявлять!»619
Киевская старина. 1893. № 5. С. 321.

Трудно представить, что впервые Булгарин сочинил эту версию для частного письма, а через два года развил и детализировал ее печатно.

Но рассмотрим детальнее текст булгаринских воспоминаний. Он утверждает, что знакомство состоялось «в конце 1829 или в начале 1830 года». Это находит свое подтверждение в письме Гоголя матери от 2 апреля 1830 г., где он пишет, что в январе «выручил за статью, переведенную с французского: О торговле русских в конце XVI и начале XVII века, для Северного архива <…> 20 р.»620
Гоголь Н.В . Полн. собр. соч. М., 1940. Т. 10. С. 175. Далее при ссылках на это издание в скобках указывается номер тома (римскими цифрами) и страница.

Поскольку журнал «Северный архив» (или, точнее, «Сын Отечества и Северный архив») редактировал Булгарин, то они, по-видимому, должны были быть знакомы к этому времени (если, конечно, верить Гоголю, а не считать это сообщение выдумкой, которые время от времени появлялись в его письмах к матери). Эта статья в журнале не появилась. Если бы Булгарин не считал ее подходящей для журнала, он бы не оплатил труд Гоголя, трудно предполагать также, что данный материал задержала цензура. Поэтому неясно, почему в журнале нет соответствующей публикации.

Обращение Гоголя к Булгарину вполне понятно. В 1829 г. литературная карьера Булгарина достигла своего пика – именно тогда он выпустил роман «Иван Выжигин», имевший невиданный дотоле успех у читателей и интенсивно обсуждавшийся во всех периодических изданиях. Влиятельный редактор газеты «Северная пчела» и журнала «Сын Отечества и Северный архив», он занимал одну из ключевых позиций в русской литературе того времени, а в Петербурге был, бесспорно, журналистом номер один. Начинающий провинциал, каковым был Гоголь в то время, еще плохо ориентирующийся в характере литературных споров, неизбежно должен был «выйти» на Булгарина. Отметим, что даже «литературные аристократы» лишь в конце этого года узнали о сотрудничестве Булгарина с III отделением, а более широким литературным кругам это стало известно еще позже.

Первая публикация Гоголя (стихотворение «Италия») появилась в «Сыне Отечества и Северном архиве» (1829. № 12. Цензурное разрешение от 22 февраля), однако стихотворение было послано в журнал анонимно, и соответственно автор его не был известен Булгарину.

Свою вышедшую под псевдонимом Н. Алов поэму «Ганц Кюхельгартен» (СПб., 1829) Гоголь, по свидетельству Булгарина (1854. № 175), прислал на рецензию в «Северную пчелу» (отрицательный отзыв был помещен в № 87), однако и в этом случае Булгарин не узнал имени автора.

Знакомство могло произойти в конце июля 1829 г. Возможно, к службе в III отделении относятся слова Гоголя в письмах к матери от 1 августа («…я в Петербурге могу иметь должность, которую и прежде хотел, но какие-то глупые людские предубеждения и предрассудки меня останавливали» (X, с. 152)) и 13 августа («Я теперь в силах занять в Петербурге предлагаемую должность» (X, с. 155)). Трудно предполагать, что речь здесь идет о службе в Департаменте государственного хозяйства, куда Гоголь подал прошение лишь через три месяца. Тогда поступление на службу в III отделение можно предположительно датировать концом сентября – началом октября 1829 г.

Отметим еще утверждение Булгарина, что «Гоголь явился к первому ко мне с рукописью “Вечера на Диканьке”» (1855. № 244). Речь не может идти о всем сборнике, поскольку в период завершения работы над ним Гоголь уже примкнул к лагерю литературных врагов Булгарина. По-видимому, имеется в виду повесть «Вечер накануне Ивана Купала», опубликованная в «Отечественных записках» в феврале – марте 1830 г. и написанная, следовательно, не позднее января 1830 г., а скорее всего, на несколько месяцев раньше.

Архив III отделения не дает, к сожалению, возможности проверить свидетельство Булгарина. Лемке писал более 80 лет назад: «При всем моем старании отыскать что-нибудь в делах III отделения по экспедиции личного состава, не удалось найти ровно ничего – дела эти уничтожены даже и за гораздо более поздние годы… Таким образом, нет пока возможности или опровергнуть или принять рассказ Булгарина, как факт…»621
Лемке М. Николаевские жандармы и литература 1826–1855 гг. СПб., 1909. С. 135.

Предпринятые нами разыскания в фонде III отделения в ГАРФ также не дали никакого результата. Подобная ситуация вполне понятна. Как справедливо указывал Кирпичников, «формуляр составляется не скоро и, обыкновенно, по желанию самого чиновника; ни одно учреждение не имеет выгоды тратить время на составление формуляров лиц, только что поступивших на службу, принятых только на испытание…»622
Кирпичников А.И. Указ. соч. С. 615.

Вполне достоверно выглядят и «похвальные стихи» Гоголя Булгарину. Во-первых, трудно ожидать, что Булгарин обещал их опубликовать, не располагая ими (в подобном случае лучше было бы писать, что стихи не сохранились, или вообще не упоминать об их дальнейшей судьбе). Во-вторых, мы знаем, что, стремясь достигнуть какой-либо цели (например, места профессора в Киевском университете или денежного пособия от царя), Гоголь обращался к высокопоставленным лицам или их приближенным с панегирическими высказываниями. К сожалению, мы не можем проверить и это сообщение, так как архив Булгарина не сохранился.

Далее. В многочисленных письмах Булгарина, хранящихся в архивах, содержится немалое число просьб о помощи тем или иным молодым людям. Булгарин любил покровительствовать, и подобное обращение начинающего литератора за помощью, безусловно, льстило его самолюбию. Поэтому вполне можно поверить, что он попытался помочь Гоголю. Учитывая, что он действительно находился с М.Я. Фоком в тесных, почти дружеских отношениях, вполне правдоподобно, что по поводу Гоголя он обратился именно к нему. Сомнения вызывает сообщение Булгарина, что Гоголь «являлся только за получением жалованья». Мелкий чиновник, писец (а Гоголь еще не получил классного чина) не мог бы получать жалованье, не являясь на службу (если, конечно, не пользовался высоким покровительством, а такового у Гоголя не было). Думается, что именно в этом пункте сообщение Булгарина следует отвести.

Подводя итоги нашего рассмотрения воспоминаний Булгарина, зафиксируем следующее. Вывод Гиппиуса, что «если вновь найденные документы и не могут считаться достаточными, чтобы окончательно опровергнуть версию Булгарина, то они во всяком случае существенно подрывают ее»623
Документы о службе Гоголя в департаменте государственного хозяйства и публичных зданий. С. 294.

Сделан без достаточных к тому оснований. Обозначение же ее как «гнусной клеветы»624
Там же.

Или «легенды» совершенно несправедливо.

У нас нет фактов, позволяющих отвести воспоминания Булгарина. Не принимая их за полностью достоверное свидетельство (как и многие другие мемуары), мы не можем тем не менее игнорировать их при реконструировании гоголевской биографии. Нам представляется вполне вероятным, что во второй половине 1829 г. Гоголь нанес визит Булгарину, просил его о помощи, был рекомендован в канцелярию III отделения и написал прошение о зачислении туда на службу. Однако, будучи принят, Гоголь, по-видимому, не служил и в скором времени забрал свои документы.

Участие в литературной полемике

Входя в литературу, Гоголь постепенно начал ориентироваться в литературной борьбе и столкнулся с необходимостью сделать выбор между различными литературными группами. Не чуждаясь на раннем этапе булгаринских изданий, он с конца 1830 г. связал свою судьбу с враждебными Булгарину «литературными аристократами». Хотя отношение его к Булгарину резко ухудшилось, тот продолжал сохранять для него свою значимость. Гоголь регулярно читал «Северную пчелу», внимательно изучал рецензии на свои произведения, часто упоминал Булгарина в письмах.

Наиболее полно свое мнение о Булгарине Гоголь сформулировал в 1836 г. в черновых набросках к статье «О движении журнальной литературы в 1834 и 1835 году», где писал: «Г-н Булгарин явился на нашу <словесность?> как рассказчик, занявший на некоторое время публику <…>. Но г. Булгарин, как всякому известно, [нравился тем, что человек умный и сметливый, но не имеет в себе никакой сильной] поражающей оригинальности. [Ни одного не издал он критического] такого сочинения, в котором [бы был виден] эстетический вкус. Он начал писать у нас русские романы, [которые очень понравились, потому что бы<ли> новость, потому что у нас очень немного было русских романов, да и те были мало известны публике. Но в романах этих, как всякий знает, нет верного живого изображения жизни, чисто] русской природы. [Они были небольшого искусства. Они были написаны человеком умным, но не имевшим таланта. Они были длинны и скучны и лишены той живости, которую сообщает один только эстетический вкус]» (VIII, с. 547–548). Характеристика эта довольно точно воспроизводит мнение, установившееся о Булгарине в среде «литературных аристократов». Однако в окончательный текст, опубликованный в первом номере «Современника» за 1836 г. без подписи, Гоголь ее не внес. Сделав объектом своих нападок Сенковского, он задевал Булгарина главным образом из-за поддержки, оказываемой им редактору «Библиотеки для чтения». Например, отрицательно оценив статью Сенковского о скандинавских сагах, он с возмущением отмечал, что «Булгарин даже написал рецензию, в которой поставил г-на Сенковского выше Шлецера, Гумбольта и всех когда-либо существовавших ученых» (VIII, с. 159)625
Справедливости ради отметим, что в этом споре прав был Булгарин. Сенковский одним из первых в отечественной историографии писал о значении саг для изучения истории Древней Руси, используемых сейчас как важный исторический источник.

Отзывы Гоголя об изданиях Булгарина отрицательны, но не враждебны, о «Северной пчеле», например, он пишет: «В литературном смысле она не имела никакого определенного тона и не выказывала никакой сильной руки, двигавшей ее мнения. Она была какая-то корзинка, в которую сбрасывал всякой все, что ему хотелось» (VIII, с. 162), «была всегда исправная ежедневная афиша» (VIII, с. 163).

В повестях «Портрет», «Невский проспект» и «Записки сумасшедшего» Гоголь по разным поводам трижды высмеял «Северную пчелу»626
Об этом см.: Золотусский И. Указ. соч. С. 163.

В «Театральном разъезде после представления новой комедии» (1842) Булгарин был выведен в образе «Еще Литератора»627
Первым на это указал Н. Тихонравов. См. его комментарии: Гоголь Н.В. Соч. М., 1889. Т. 2. С. 781.

Высказывания которого воспроизводят не только суть булгаринских нападок на «Ревизора», но и ряд характерных для него речевых штампов («докажу математически, как дважды два», «комедийка Коцебу в сравнении с нею – Монблан перед Пулковскою горою» и т. п.).

Булгарин для Гоголя – это литератор бесталанный и беспринципный, угождающий маловзыскательным читателям. Писать о нем серьезно – значит уронить себя, поэтому в переписке Гоголь упоминает о Булгарине, как правило, в ироническом контексте. Развивая сопоставление Булгарина с низовым литератором А.А. Орловым (впервые сделанное Н.И. Надеждиным в опубликованной без подписи рецензии на их новые книги (Телескоп. 1831. № 9)), Гоголь в том же году в письме Пушкину придумывает новые аспекты подобного сравнения, высмеивая усиленную апелляцию Булгарина к православным чувствам народа, его «байроновское» направление и т. д. (X, с. 203–205). В письме к земляку А.С. Данилевскому (1833) он сетует, что «пришлось и нам терпеть» от Булгарина, который в романе «Мазепа» обратился к украинской тематике (X, с. 260). В письме к М.П. Погодину (1834) он иронизирует над Булгариным, который заявил, что правка Сенковского в «Библиотеке для чтения» является честью для него, и замечает, что «сомнительно, чтобы все были так робки, как этот почтенный государственный муж» (X, с. 293). Наконец, в 1838 г., узнав, что Булгарин кем-то избит, замечает: «Этого наслаждения я не понимаю. По мне поколотить Булгарина так же гадко, как и поцеловать его» (XI, с. 149).

Литература для Гоголя – служение высоким ценностям (Родина, народ, Бог), а Булгарин, по его мнению, превращает ее в средство наживания денег. В «Северной пчеле» Гоголь находит (1838) «все рынок и рынок, презренный холод торговли и ничтожества» (XI, с. 131). Когда М.П. Погодин в 1839 г. задумал издавать газету литературного характера, Гоголь, явно имея в виду Булгарина, отмечал, что подобное издание может иметь успех только тогда, «когда издатель пожертвует всем и бросит все для нее, когда он превратится в неумолкающего гаера, будет ловить все движения толпы, глядеть ей безостановочно в глаза, угадывать все ее желания и малейшие движения, веселить, смешить ее» (XI, с. 262). Все, что публикует Булгарин, для Гоголя представляет образец пошлости (см.: XI, с. 296; XII, с. 112).

Со временем презрительно-ироническое отношение к Булгарину переходит у Гоголя в резко враждебное. После публикации «Мертвых душ» он уже относит его к числу «несправедливейших и бранчливых» (XIII, с. 329) своих рецензентов, способных на «самую злейшую критику» (XII, с. 363). Однако мнение Булгарина о его произведениях продолжает интересовать Гоголя. В 1844 г. он из-за рубежа просит П.В. Анненкова: «Можно много довольно умных замечаний услышать от тех людей, которые совсем не любят моих сочинений. Нельзя ли при удобном случае также узнать, что говорится обо мне в салонах Булгарина, Греча, Сенковского и Полевого? В какой силе и степени их ненависть, или уже превратилась в совершенное равнодушие?» (XII, с. 255–256).

Отношение Булгарина к Гоголю определялось следующими разнонаправленными факторами. Сам юморист и сатирик, Булгарин вначале с сочувствием отзывался о его произведениях, ощущая определенную близость. Правда, с течением времени эстетические расхождения усиливались и, соответственно, отношение Булгарина к Гоголю также менялось. Однако его печатные отклики на творчество Гоголя определялись и другими обстоятельствами. Булгарин видел в Гоголе соперника, не только действующего на одном с ним поприще, но и примкнувшего к стану его литературных врагов, и потому всячески стремился преуменьшить его значение. И, наконец, как журналист, ориентирующийся на вкусы публики, Булгарин не мог игнорировать их при оценке гоголевского творчества. Отсюда тактика «борьбы за Гоголя», отделения его от поддерживающей его литературной школы, признания ряда достоинств Гоголя, но критика «преувеличений».

Вплоть до начала 1836 г. «Северная пчела» вполне положительно (если не считать негативного отклика на «Ганца Кюхельгартена», вышедшего под псевдонимом) оценивала гоголевское творчество. В.А. Ушаков с похвалой отозвался там о «Вечерах на хуторе близ Диканьки» (1831. № 219, 220), П.И. Юркевич – сочувственно о «Миргороде» (1835. № 115). В анонимной отрицательной рецензии на «Арабески», принадлежащей, возможно, Булгарину, вошедшие в сборник беллетристические произведения оценивались тем не менее положительно, причем подчеркивалось, что «карикатуры и фарсы, всегда остроумные и забавные, всегда удаются г. Гоголю» (1835. № 73). В анонимной рецензии на второе издание «Вечеров» Гоголю давалась исключительно высокая оценка. Там говорилось, что он «стал наряду с лучшими нашими литераторами. Его повести неоспоримо лучшие народные повести в нашей литературе; в них самая добродушная юмористика соединена с верным и поэтическим изображением Малороссии, с теплым чувством, с самым живым и занимательным рассказом» (1836. № 26). Однако с того же года, что связано, по-видимому, с активным участием Гоголя в начавшем выходить тогда пушкинском «Современнике», тон отзывов о Гоголе в газете резко меняется. Критические замечания по его поводу становятся лейтмотивом булгаринских литературных обзоров. Так, в статье «Настоящий момент и дух нашей литературы» (1836. № 12) он писал: «Между нами есть писатели, которые ради оригинальности коверкают и терзают русский язык, как в пытке, и ради народности низводят его ниже сельского говору <…> просим заглянуть в книгу, под названием “Миргород”, книгу, расхваленную в журналах (в том числе и в “Северной пчеле”. – А.Р .). Там есть такие фразы, что сам Эдип не разгадал бы их. Перекорчено, перековеркано донельзя». Через несколько месяцев исключительно резкой критике подвергся «Ревизор» (1836. № 97, 98). Булгарин утверждал, что литературная форма пьесы банальна (завязка «не новая и пустейшая»), а события ее неправдоподобны («Автор <…> не воспользовался всеми преимуществами этой старой сценической машины. Он основал свою пьесу не на сходстве или правдоподобии, но на невероятности и несбыточности», злоупотребления, взяточничество и т. п. в стране «являются в других формах»). Отмечает Булгарин украинизмы и «цинизм» в языке пьесы и сетует, что в ней «одни только грубые насмешки или брань; не видать ни одной благородной черты сердца человеческого!». Причину успеха пьесы у зрителей Булгарин видит в том, что «это презабавный фарс, ряд смешных карикатур, которые непременно должны заставить вас смеяться». Он признает: «[Гоголь – ] писатель с дарованием, от которого мы надеемся много хорошего, если литературный круг, к которому он теперь принадлежит, и который имеет крайнюю нужду в талантах, его не захвалит !»628
Через несколько лет в статье «Панорамический взгляд на современное состояние театров в Санкт-Петербурге, или Характеристические очерки театральной публики, драматических артистов и писателей» (Репертуар русского театра. 1840. Т. 1, кн. 3) Булгарин вновь дал характеристику «Ревизора», придя к выводу, что в нем «нет, во-первых, никакого вымысла и завязки; во-вторых, нет характеров; в-третьих, нет натуры; в-четвертых, нет языка; в-пятых, нет ни идей, ни чувства, т. е. нет ничего, что составляет высокое создание» (с. 22).

В дальнейшем произведения Гоголя неизменно встречали в «Северной пчеле», особенно в статьях Булгарина, отрицательный прием. О «Мертвых душах» Булгарин писал: «Ни в одном русском сочинении нет столько безвкусия, грязных картин и доказательств совершенного незнания русского языка, как в этой поэме…» (1842, № 119); о «Женитьбе»: «…ни завязки, ни развязки, ни характеров, ни острот, ни даже веселости – и это комедия!» (1842. № 279).

В своих фельетонах, начиная с 1841 г. еженедельно появлявшихся в «Северной пчеле», Булгарин регулярно высказывался о Гоголе. В этих откликах (список наиболее важных из них дается в приложении к статье) Булгарин варьировал те же темы и мотивы, которые намечены в рецензии на «Ревизора». По его мнению, «Гоголь искусно рисует карикатуры и комические сцены» (1842. № 7)629
Карикатуру Булгарин приравнивал к шаржу и давал ей такое определение: «Преувеличенное изображение смешного или недостатков в человеке, в обществе или даже в деле рук человеческих, или преувеличение в смешном виде характеристики какого бы ни было предмета» (1846. № 55).

Выше всего Булгарин ценит «Вечера на хуторе близ Диканьки», для которых характерны «особый малороссийский юмор, свойственный только уроженцам Малороссии, верные очерки малороссийских нравов и занимательность рассказа…» (1847. № 8). Однако в произведениях Гоголя «нет философского взгляда на свет, нет познания сердца человеческого» (1842. № 7), он показывает только недостатки, плохих людей, но «не представил ни одного усладительного портрета, ни одного нежного, доброго характера!» (1851. № 277). «Мертвые души» и «Ревизор» – совершенно неправдоподобны: «Самое основание сказки “Мертвые души” – нелепость и небывальщина. Господин Гоголь предполагает, что Чичиков скупает умершие души, находящиеся в ревизских сказках до новой ревизии, или переписи, чтоб заложить их в ломбард. Но это совершенная невозможность <…>. У нас принимается в залог населенная земля, но не иначе, как со свидетельством губернского начальства. Основать сказку на том, что Чичиков разъезжает по России для покупки мертвых душ , т. е. одних имен умерших людей, и что есть дураки, которые верят Чичикову, значит записать в дураки всех действующих лиц в сказке» (1855. № 244).

Кроме того, Булгарин считает, что Гоголь «весьма плохо знает русский язык, и сверх того составил себе какое-то фигурное наречие, вопреки всех правил грамматики и логики» (1843. № 18). Он значительно уступает В.Ф. Одоевскому и В.А. Соллогубу, и для него «вовсе не будет унижением, когда мы его поставим на одну доску с Поль-де-Коком и Пиго-Лебреном, писателями талантливыми, но не имевшими притязаний на поэзию и философию» (1843. № 18). В чем же усматривал Булгарин причины успеха Гоголя? Во-первых, «наша публика любит потешное, охотница похохотать, а малороссийский юмор Гоголя точно забавен, хотя иногда и является неумытым, небритым и непричесанным» (1855. № 244); во-вторых, «новой партии натуралистов непременно нужны гении, чтоб блеском их славы помрачить всех прежних русских писателей, живых и умерших. На первых порах они хватились за г. Гоголя, человека с дарованием, рисовщика и довольно забавного рассказчика, а без его ведома и вероятно желания произвели его в гении, сравнили с Гомером» (1846. № 27).

ГОГОЛЬ - А. С. ПУШКИНУ

СПб. Августа 21.

Насилу теперь только управился я с своими делами и получил маленькую оседлость в Петербурге. Но и теперь еще половиною - что я, половиною? - целыми тремя четвертями нахожусь в Павловске и Царском Селе. В Петербурге скучно до нестерпимости. Холера всех поразгоняла во все стороны. И знакомым нужен целый месяц антракта, чтобы встретиться между собою. У Плетнева я был, отдал ему в исправности ваши посылку и письмо . Любопытнее всего было мое свидание с типографией . Только что я просунулся в двери, наборщики, завидя меня, давай каждый фиркать и прыскать себе в руку, отворотившись к стенке. Это меня несколько удивило. Я к фактору, и он, после некоторых ловких уклонений, наконец сказал, что: штучки, которые изволили прислать из Павловска для печатания, оченно до чрезвычайности забавны и наборщикам принесли большую забаву . Из этого я заключил, что я писатель совершенно во вкусе черни . Кстати о черни - знаете ли, что вряд ли кто умеет лучше с нею изъясняться, как наш общий друг Александр Анфимович Орлов. В предисловии к новому своему роману: «Церемониал погребения Ивана Выжигина, сына Ваньки Каина» он говорит, обращаясь к читателям: «Много, премного у меня романов в голове (его собственные слова), только все они сидят еще в голове; да такие бойкие ребятишки эти романы, так и прыгают из головы. Но нет, не пущу до время; а после извольте, полдюжинами буду поставлять. Извольте! извольте! Ох вы, мои други сердечные! Народец православный!» Последнее обращение так и задевает за сердце русской народ. Это совершенно в его духе, и здесь-то не шутя решительный перевес Александра Анфимовича над Фадеем Бенедиктовичем. Другой приятель наш, Бестужев-Рюмин, здравствует и недавно еще сказал в своей газете: «Должно признаться, что «Северный Меркурий» побойче таки иных «Литературных прибавлений». Как-то теперь должен беситься Воейков! а он, я думаю, воображал, что бойче «Литературных прибавлений» нет ничего на свете. Еще о черни. Знаете ли, как бы хорошо написать эстетический разбор двух романов, положим: «Петра Ивановича Выжигина» и «Сокол был бы сокол, да курица съела». Начать таким образом, как теперь начинают у нас в журналах: «Наконец, кажется, приспело

то время, когда романтизм решительно восторжествовал над классицизмом и старые поборники французского корана на ходульных ножках (что-нибудь вроде Надеждина) убрались к черту. В Англии Байрон, во Франции необъятный великостью своею Виктор Гюго, Дюканж и другие, в каком-нибудь проявлении объективной жизни, воспроизвели новый мир ее нераздельно-индивидуальных явлений. Россия, мудрости правления которой дивятся все образованные народы Европы и проч. и проч., не могла оставаться также в одном положении. Вскоре возникли и у ней два представителя ее преображенного величия. Читатели догадаются, что я говорю о г.г. Булгарине и Орлове. На одном из них, то есть на Булгарине, означено направление чисто байронское (ведь это мысль недурна сравнить Булгарина с Байроном). Та же гордость, та же буря сильных, непокорных страстей, резко означившая огненный и вместе мрачный характер британского поэта, видна и на нашем соотечественнике; то же самоотвержение, презрение всего низкого и подлого принадлежит им обоим. Самая даже жизнь Булгарина есть больше ничего, как повторение жизни Байрона; в самых даже портретах их заметно необыкновенное сходство. Насчет Александра Анфимовича можно опровергать мнение Феофилакта Косичкина; говорят, что скорее Орлов более философ, что Булгарин весь поэт». Тут не дурно взять героев романа Булгарина: Наполеона и Петра Ивановича, и рассматривать их обоих как чистое создание самого поэта; натурально, что здесь нужно вооружиться очками строгого рецензента и приводить места (каких, само по себе разумеется, не бывало в романе). Не худо присовокуплять: «Почему вы, г. Булгарин, заставили Петра Ивановича открыться в любви так рано такой-то, или почему не продолжили разговора Петра Ивановича с Наполеоном, или зачем в самом месте развязки впутали поляка (можно придумать ему и фамилию даже)?» Все это для того, чтобы читатели видели совершенное беспристрастие критика. Но самое главное - нужно соглашаться с жалобами журналистов наших, что действительно литературу нашу раздирает дух партий ужасным образом, и оттого никак нельзя подслушать справедливого суждения. Все мнения разделены на две стороны: одни на стороне Булгарина, а другие на стороне Орлова, и что они, между тем как их приверженцы нападают с таким ожесточением друг на друга, совершенно не знают между собою никакой вражды и внутренно, подобно всем великим гениям, уважают друг друга.

У нас бывают дожди и необыкновенно сильные ветры; вчерашнюю ночь даже было наводнение. Дворы домов по Мещанской, по Екатерининскому каналу и еще кое-где, а также и много магазинов были наполнены водою. Я живу на третьем этаже и не боюсь наводнений; а кстати, квартира моя во 2 Адмиральтейской части, в Офицерской улице, выходящей на Вознесенский проспект, в доме Брунста .

Прощайте. Да сохранит вас бог вместе с Надеждою Николаевною от всего недоброго и пошлет здравие навеки. А также да будет его благословение и над Жуковским.

Ваш Гоголь .

РА , 1880, № 2, с. 509-511; Акад. , X, № 114.

1 Рукопись «Повестей Белкина» и письмо от середины августа 1831 г.

2 В типографии департамента народного просвещения печаталась первая часть «Вечеров на хуторе близ Диканьки» (вышла в сентябре 1831 г.). Следующий ниже рассказ о посещении типографии был использован Пушкиным в его отзыве о гоголевском сборнике (Лит. прибавл. к РИн , 1831, № 79, 3 октября).

3 Гоголевская фраза имеет иронический характер, раскрывающийся в контексте последующих рассуждений об А. А. Орлове. Плодовитый московский литератор А. А. Орлов имел устойчивую репутацию лубочного писателя, поставщика низкосортной литературы. В 1831-1832 гг. главным образом из полемических соображений он выпустил серию «нравственно-сатирических романов» (практически же небольших по объему брошюрок), как бы продолжающих известные романы Фаддея Венедиктовича Булгарина «Иван Выжигин» (1829) и «Петр Иванович Выжигин» (1831). Это вызвало негодование Булгарина и его союзника Н. И. Греча, ославивших Орлова как любимца «толкучего рынка, лавочников и деревенских любителей словесности, равных им по просвещению» (СПч , 1831, № 152), а литературным противникам Булгарина дало возможность пародийно сопоставить творчество обоих авторов, таким образом уравнивая их. Впервые это развернуто сделал Н. И. Надеждин (Т , 1831, № 9), а затем А. С. Пушкин, развивший предложенный Надеждиным принцип иронического сопоставления в памфлете «Торжество дружбы, или Оправданный Александр Анфимович Орлов», который послужил ответом на предпринятую Гречем (Сын отечества, 1831, № 27) попытку защиты Булгарина. Статья Пушкина вышла из печати в последних числах августа (Т, 1831, № 13; подписана псевдонимом «Феофилакт Косичкин»), однако, как видно, была знакома Гоголю еще до публикации. Далее в письме речь идет о романах Орлова «Церемониал погребения Ивана Выжигина, сына Ваньки Каина» (М., 1831) и «Сокол был бы сокол, да курица съела, или Бежавшая жена» (М., 1831).