"Дети Райка" закрываются (эпитафия постоянных клиентов). Варвара Турова: «Проблема – в московской публике

24 мая 2009 года моего племянника, маленького Алешу сбила машина на пешеходном переходе на улице Долгоруковская.

Аня Немзер справляла день рождения в Мастерской в тот день, было воскресенье. Мне позвонила мама и упавшим голосом сказала:

Алешу сбили, он в больнице.

В смысле, сбили???

Машина сбила.

Очень. Приезжай.

Я не могу вспомнить, о чем я думала в машине.

В больнице (Спасибо, Господи, спасибо, врачам Скорой, которые без малейшего блата повезли его именно в 20-ую, на Полянке, клинику доктора Рошаля, которого в жизни ни в чем не обвиню и которому памятник надо поставить уже только за одну эту больницу) я обнаружила усилием воли спокойную сидящую на лавочке маму и вовсе не спокойную Аню, ходящую по коридору от одной стены до другой.

Так прошло часа, кажется 3. Или 4.

У Алеши был сильный ушиб головного мозга, перелом основания черепа, перелом ноги.

Он был в коме и не было никакой «неврологической активности».

Мы подождали, когда выйдет дежурный врач, Ирина Анатольевна, услышали: «Ситуация очень серьезная, но сегодня вам тут делать нечего, езжайте домой отдыхать, возвращайтесь завтра в 15.00 и верьте в лучшее», и уехали домой.

Мы приехали к Аниной свекрови, где ждали Анины младшие дети Петя и Инночка, и все, наперебой, стали друг друга подбадривать. Очень активно. Очень искренне. Как в какой-то пьесе. Как будто мы репетировали это много раз.

В 15 часов в больнице на Полянке происходит вот что. В холл приемного отделения выходит дежурный врач реанимации. Он говорит: «Информация», и к нему выстраивается очередь. Очередь из бледный нервных осунувшихся людей, родителей детей, с которыми все не в порядке. Врач по очереди, тихонько, чуть в стороне, рассказывает родителям, что нового случилось за сутки. Если случилось. Если у врача звонит в этот момент телефон, он просто говорит в трубку: «я на информации». На том конце всегда знают, что это значит.

Это единственное время суток, когда ты хоть как-то можешь со всем этим справляться. До 15.00 жизнь имеет какой-то смысл и конкретное занятие - ты ждешь 15.00.

Наутро нам сказали, что гематома увеличилась больше, чем в 2 раза, что его готовят к операции. Будут делать трепанацию, удалять гематому. Мы все слышали слово «трепанация» только в кино, и очень испугались, конечно. Но все, наперебой, стали подбадривать друг друга и особенно Аньку. Как в пьесе. Как будто выучили, что именно надо говорить в таких ситуациях. Как будто мы это репетировали.

Потому, что это и называется крепкая семья. Мы так называемся.

Алешу прооперировали. Ситуация лучше не становилась, в коме он не проявлял никаких признаков этой самой неврологической активности, внутричерепное давление скакало очень резко и как нам объясняли врачи именно это и было самым опасным.

Мы дышали вместе с ним. Мы ходили по городу с Анькой, ездили во все монастыри (даже не только из-за желания молиться о нем (конкретное дело в таких ситуациях - дико важная вещь!)), сколько и из-за общей там тишины и покоя). Мы сидели в монастыре Даниловском у цветущих клумб и пытались быть такими спокойными, и так ровно дышать, чтобы и Алешино давление успокоилось. Чтобы как-то передать ему наш покой. Которого, конечно, не было и в помине, но который мы изо всех сил старались выработать.

Все это время, рядом с нами был человек, который Алешу сбил. 19-летний дагестанец Гаджи. И его семья - старший брат Александр и мама - Лидия. Мне казалось, и кажется до сих пор, что вообще-то, это было испытание для их (а не для нашей) семьи. Бог затеял это не про нас, а про них.

Потому что я никогда не видела такого раскаяния, такого мучения, такого ада. Они очень бедная семья, у них ничего нет, они хотели заработать в Москве хоть что-то. Лидия, в платочке, деревенская такая, плакала не переставая. Совсем. Без остановки. Говорила сквозь слезы: «Выздоровеет мальчик - поедем к нам Дагестан. Костер сделаем, барана зарежем, шашлык будет делать, шалаш поставим!». Гаджи молчал и не мог (физически смотреть нам в глаза). Александр тихо повторял: «Пусть лучше Аллах меня заберет!». Мы очень сблизились с ними в то время. Не потому, что мы такие уж хорошие, правда. Просто вы не видели их глаз.

Отец Алексей Уминский приехал из дома по первой Аниной просьбе, открыл запертую церковь и мы молились в пустой церкви этой. Я не знаю не просто, что было бы с Алешей, если бы не эти молитвы с о. Алексеем, я не знаю в первую очередь, что было бы с нами, что было бы со мной.

Ситуация не улучшалась. Врачи, выходящие в 15.00, один раз в сутки, к нам, говорили одно и то же, чуть разными интонациями. Ирина Анатольевна пыталась говорить нам что-то обнадеживающее, низенький полный лысый доктор, хирург с толстыми руками, переживал так, как будто это его ребенок (я даже подумала - надо же, а я думала для такой работы надо наоборот каменным быть, ан нет, живые все люди), еще одна доктор была холодна и профессиональна и на Анин прямой вопрос «А какой самый худший вариант, кроме летального, который может случиться?» (не задавайте таких вопросов врачам, что бы ни происходило, никогда) ответила: «На данный момент ситуация говорит о том, что есть довольно большой шанс, что он проведет жизнь в вегетативном состоянии».

У нас были распределены роли, это было важно. Мы все поддерживали и питали друг друга и Аню, но все как-то по-разному. Мы запретили людям (близким и переживающим за нас) плакать при нас или говорить что-либо вроде "Анечка, бедная, как же ты выдерживаешь это". Запретили, прямым текстом. Мы запретили ездить с нами вместе в больницу моей любимой крестной, которая не могла сдерживать слез.

Числа, кажется, 4 июня (как я могла забыть? 4?), Аня Красильщик написала мне смс, что машина сбила 6-летнего Глеба, сына наших друзей. Мы сразу позвонили им, мы думали помочь им, в том числе тем опытом, который у нас уже к тому моменту был. Мы как раз выходили из больницы в момент этого смс. А через 2 часа другая Аня, Карельская, написала мне два слова: «Глеб умер».

Мне никогда не приходило в голову, что моя поддержка, слово какое-то, не говоря уже о присутствии на молебне, может облегчить ситуацию незнакомым людям. Мне казалось, что им до меня, а мне до них

Потом у наших друзей был день, когда они с утра ходили на похороны Глеба, а вечером на молебен, куда мы очень попросили их всех прийти, вместе помолиться за Алешу. И когда молебен закончился, отец Алексей повернулся к нам (было человек 70), посмотрел, и вместо проповеди сказал: «Все будет хорошо!».

Отец Алексей это сказал, в том числе потерявший несколько лет назад своего взрослого сына, и отпевавший его. Было какое-то чувство, что ему лучше знать. Что все будет хорошо.

Мы всей толпой пошли гулять на бульвар, мы старались веселиться, не буйно, не фальшиво, а как-то по-настоящему. Мы старались благодарить. Друг друга, людей, которые невероятно, невероятно, неправдоподобно нас поддерживали.

За те дни мы получили сотни (!) писем, записок, звонков и смс от, часто, незнакомых вовсе людей. Это - мое главное открытие за год. Я часто помогала друзьям и поддерживала их. Но мне никогда не приходило в голову, что моя поддержка, слово какое-то, не говоря уже о присутствии на молебне, может облегчить ситуацию незнакомым людям. Мне казалось, что им до меня, а мне до них. Многие мои друзья не звонили мне в то время, потому что «ну мы думали, тебе не до нас». Всегда звоните. Всегда пишите.

В Мастерскую пришла женщина и оставила мне записку - «Знайте, что в таком-то храме, каждый вечер весь приход молится за Алешу». Александр (брат Гаджи) говорил нам: «За Алешу вчера 4 тысячи мусульман молилось, мы попросили всех попросить». На молебен пришли люди, которые просто читали мой жж, они никогда не видели ни меня, ни Алешу, ни Аню. Но они пришли. Я не знала, что такое бывает. Я не знаю, как их - вас - благодарить.

Вы не представляете, как это важно. Никогда не стесняйтесь позвонить и сказать: «Я с тобой. Я все время с тобой. Чем тебе помочь? Хочешь, я приеду?». Это важно. Это очень помогает. Очень.

Алеша все не начинал дышать сам.

Я уехала с Инкой и Петей в Кратово. Там я легла попробовать поспать днем на первом этаже, и засыпая, увидела, как качаются верхушки сосен. Подумала что-то вроде: «может этот ветер поможет ему дышать, пусть ему станет легко», и впервые за те дни заснула спокойно. Проснулась от Анютиного звонка: «Алеша проснулся из комы, он даже пытался говорить».

На следующий день была Троица. Как сегодня. Мы ехали в церковь к Уминскому, и когда зашли в нее, я говорю - Ань, сегодня самый счастливый день в твоей жизни?

А она ответила:

Самый счастливый будет, когда я приду сюда с Алешей.

Постепенно Алеша приходи в себя, как только его перевели в обычную палату, его стало можно навещать. Я пришла и испугалась. Передо мной на кровати сидел лысый, бледный, похудевший мальчик, с какими-то заторможенными реакциями, какой-то очень повзрослевший и грустный. У меня сжималось сердце от мысли, что он таким будет теперь. Это только потом мне объяснили, что ему давали в то время такое количество всяких препаратов, что он просто не мог не быть заторможенным, что нельзя выходить из комы прямиком в нормальную жизнь и т.д.

Конечно, меня страшно интересовало, видел ли он что-нибудь, пока «спал».

Он рассказал:

«Мне казалось, я у бабушки (нашей с Аней мамы Алисы) и хочу в школу уйти, а Алиса мне говорит: "Не ходи сегодня в школу, Алешенька, ты болен".

А еще ужасно неприятная музыка в реанимации играет».

Я подумала - радио какое-то моет врачи дежурные слушают. Ничего подобного. Не играет там никакая музыка, я позже узнала.

Гаджи пришел в больницу в какой-то момент и подарил Алеше настоящий дагестанский нож. Они были как братья, правда. Такие два пацана.

А еще через неделю Александр, старший брат Гаджи, разбился насмерть в автокатастрофе.

В Дагестан мы так и не поехали, у них начался траур, и т. д.

Маленький Алеша вскоре пришел в церковь, ту самую, на костылях. Ему было неловко, потому что туда пришла куча народу, которая его никогда не видела, но которая жила новостями о нем в течении всех тех недель.

Потом, на следующую Троицу, он прислуживал в Алтаре, взрослый, высокий, в белоснежном стихаре.

А этим летом в Шишаках мой яблочный пирожок маленький Алеша схватил меня на руки и кружил по террасе. Совсем большой. Приходит в Мастерскую сам, играет на флейте и гитаре, мечтает стать врачом. Сегодня у него день рождения.

Зачем я все это написала?

Да просто, на самом деле, я хочу сказать вам, друзья, - спасибо вам всем, отмолили, спасли.

Леха, с днем рождения! Люблю тебя

В мой мир

Варвара Турова, с которой я “познакомилась”, вестимо, через Facebook – совершенно потрясающая личность. Красавица, певица – не слышала, но думаю, что с голосом у неё всё в порядке, какая-то страшно популярная московская персона – ну, можно считать, что и богемная, ну, во всяком случае – тусовочная, владелица каких-то Мастерских и богемного ресторана, музыковед, журналист – с прекрасно подвешанным разговорным языком и ещё лучше – литературным, короче – какая-то универсальная натура, и самое главное, при всё при этом – искренняя, добрая и удивительно настоящая – вот такая это интереснейшая особа. Итак, перекличка с ней:

Варвара : Еще минимум 10 дней строжайшего голосового покоя (то есть молчания), антибиотики, ингаляции, полоскания, микстура, тишина вокруг, никакой оперной музыки нельзя даже слушать, не петь, не говорить, не находиться в местах, где шумно,

В общем, впервые в жизни, не петь мне в этом году стихиры Пасхи.
Это ли не чувство юмора, это ли не ирония, что самое трудное для меня испытание – вовсе не битвы, не противостояния, не отстаивание справедливости, не турниры в блестящих доспехах, а просто помолчать, просто чуть-чуть, Варь, помолчать?
Да, Господь дико остроумный человек. Кажется, он намекает и на фейсбук тоже.

В городе Герцег-Нови в Черногории, если идти вверх к крепостной стене от въезда в город, слева будет магазин, в котором строгие продавщицы в белых халатах, вылавливают половниками круглый, мокрый домашний сыр, и раздражаются, что ты не знаешь, какой из них как называется. В этом же магазине я купила как-то раз большой пакет маленьких разноцветных болгарских перцев, да так и оставила его потом на кухне, уезжая, потому что я не умею ничего готовить из этих перцев, но они были так хороши, что не купить их было невозможно. В городе Герцег-Нови, в отличие от всей остальной Черногории, всегда немножко грустно и немножко туман, как в Фиальте, да. Сегодня в Москве ровно такой же свет и цвет, как в городе Герцег-Нови.

А однажды я решила поехать на новый год (я много лет подряд уезжала на новый годв одиночестве в какое=нибудь прекрасное место) в итальянские термы. Забронировала еще в сентябре примерно крутейшую красивейшую гостиницу с колоннами и балконами, в которой останавливалась Каллас, в которой останавливалась принцесса Грейс, и всякие другие приятные люди, купила билет до Милана, провела 3 дня в ужасной Флоренции (бррр), села на поезд рано утром, и в 9 утра была на станции городка, где находятся эти термы. Дальше все и правда как в этом рассказе, “все мокро – пегие стволы платанов” и прочее. Туман, полная тишина, поезд высадил меня и уехал, вокруг лениво поют птички. Дымка. Дошла, не торопясь, с чемоданом до гостиницы. И оказалось, что крутейшей и красивейшей она последний раз и была, когда в ней останавливалась принцесса Грейс, а с тех пор там, примерно, даже не подметали. Я люблю потерянный рай и потертую роскошь, поэтому я, конечно, пришла в восторг. В этот же восторг пришли люди на рецепции, каждому из которых было минимум 70 лет. И тут к ним, в почти пустой (за исклюением парочки парочек под 80 лет) приезжает синьорина. Капелли Росси. 30 сука декабря. Одна. Вообще непонятно, почему именно к ним. Забегали, засуетились, дали мне огромный тяжелый ключ, поселили с видом на сад. А еще через час, на мой вежливый, за чашкой чая в огромной столовой с расписным потолком и толстыми старыми коварми, вопрос относительно, так сказать, терм, удивленно ответили: “Синьора, термы не работают уже лет 15, они закрыты на реконструкцию”.

Непонятно, к чему я это.
Ну, в общем.

Я : Варя, постойте, как это, как это – “ужасная Флоренция”?! Да это один из самых удивительных городов Италии, да чего уж там – берите – мира. Вместо тухлых неработающих терм нужно былo срочно для помытия души бежать в собор Санта Кроче, где не до конца облупившиеся фрески Джоттo заставили бы вас остановиться в изумлении от того, что это так просто, так вечно, и так насущно, где каждый пройденный шаг отозвался бы эхом ушедшего времени, а саркофаги всех этих невероятных, давно ушедших людей, поражали бы тем, что над ними – прямо перед вашими глазами – витал бы их дух. Эх, Варя, Варя… А музей Уффица? Знаете, какие там есть в укромном уголке светящиеся неподражаемым изумрудным цветом кикиморообразные Адам и Ева? Я таких потрясающих Адама с Евой вообще никогда не видела. В этом самом уголке мне сразу стало понятно, что мы всё-таки произошли от земноводных, и потому нас так тянет к воде…

А улочки – такие узкие, почти как в Венеции, в которой идущий навстречу вам пешеход заставляет вжиматься в стенку – но во Флоренции, вместо идущего навстречу пешехода на вас мчится на бешеной скорости разудалый флорентийский байкер. При этом он умудряется вас объехать, даже если вы не успели юркнуть в ближайший подъезд или влепиться в стену дома. Эх, Варя, Варя…

Варвара: Флоренция город из моих страшных снов. Отходишь 2 метра от пряничной красоты и оказываешься в каком-то католическом триллере, в котором тебе, за Христа нашего, то есть не нашего, того и гляди нож вонзят в спину. Мрачный, холодный город без чувств, эмоций и собственного лица. Обманка, закрытость, ледяное равнодушие, вот слова про Фиренцэ, и это самые жуткие слова из всех моих самых жутких ночных кошмаров, да. Ледяное равнодушие.

Я : Э нет, Варя, это не ледяное равнодушие, это – город, хранящий тайны за своим кажущимся мрачным молчанием. Да, он и правда производит впечатление тяжёлого монолита, который давит на душу, и как-то некуда выпорхнуть, чтобы посвистать на ближайшей ветке. Согласна. Но это – город-магнит, он как раз и притягивает своим двойственным характером, это не серые декорации, оставшиеся после какого-то давно окончившегося спектакля провинциального театра, там в каждом уголке – история. Надо полагать, невесёлая. Но интересная. Жу-у-уть:))).

Варвара : кто ж спорит с тем, что история. просто та история, которую рассказывает этот город, мне неприятна. необъяснимо, спорно, ошибочно -окей, но что ж я могу поделать с этим.

Наташа : Нельзя туда больше вернуться. К этим старикам, в смысле. История эта уже в сундуке с сокровищами. И хорошо. Будет новая. Главное – разглядеть сразу. Не потом. Столько красоты кругом.

Варвара : Ну не факт. Иногда можно вернуться. иногда нельзя. Нет никаких таких точных правил, что вот. сундук. заперт, то се. Нет. По-разному может быть.

Я : Я не очень понимаю, какая история закрыта в сундуках. По-моему, она там не лежит – её туда кладут. На самом деле, все человеческие страсти-мордасти, по большому счёту делающие историю – а уж Флоренция ими напичкана от края до края – совершенно не меняются со временем. Декорации – да, а основа остаётся. Так что – история – это вовсе не сундук, напичканный старым тряпьём, это – бесконечный и очень живой источник для всевозможных размышлений и обсасываний, а уж что касается всевозможных судеб – ну, там есть, в чём покопаться. Пожалуй, поинтереснее, чем в современности. Тем более, что это всё отфильтрованно и спресcованно – так что плотность материала – дай-дай.

Только сейчас – как бы вернувшись во Флоренцию 😉 в этом разговоре – поняла, что кто про что, а я про Ерёму. Прошу прощения. Тут истории как бы были перепутаны – “личная” и “общественная”. 😉 В личную, наверное, вернуться нельзя – она всё равно будет иной. Я-то говорила об истории, натыканной по углам флорентийского дома, как вот натыкали траву или что там в бревенчатые дома – чтобы не продувало. Я просто хотела сказать, что она напичкана историей – и для того, чтобы ходить по её улицам, хрустя этой историей под ногами, нужно много о ней знать. Я-то не знаю, только осчусчаю.

Неужели я опять ошиблась? Почему я всё время ошибаюсь?

Продолжение – не о Флоренции: (из частной переписки) (первые два – сначала, а последние – потом):

Варя, я абсолютно искренно Вами восхищаюсь. Я не могу понять, как можно быть настолько свободным человек в такой несвободной стране. Это просто что-то поразительное.

Впрочем, Штаты тоже не свободная страна, но по-другому. Но Вы просто гигант, абсолютный. Для меня это сочетание каких-то несочетаемых вещей – публичности и глубины, лиризма и востребованности. Удивительно. Вы просто удивительный человек. И я горжусь “дружбой” с Вами.

8 hours ago
Варя, скажите – можно ли как-то помочь Александру Пану? ведь его элементарно могут ни за что упечь в тюрьму. При том, что он пострадает, защищая другого. Вы же были на процессе Рябова? Кто-нибудь сможет придти и выступить в его защиту?

28 minutes ago
Варя, так как насчёт Саши Пана? Или Вы решили по этому поводу не отвечать? Я вовсе не хочу на Вас давить, но просто мы как бы “познакомились” в связи с “делом” проф. Рябова – и это его гнусное продолжение… Не могу поверить, чтобы у Вас добрые дела делались только “на публику”. По-моему, это совсем не в Вашем характере. Может быть, я ошиблась?

Варя, Вы меня извините, я вовсе не собираюсь “учить Вас жить”, но мне почему-то думается, что помочь талантливому альтисту, попавшему в беду, потому что он защищал другого, кажется как-то гораздо более естественным, чем вытаскивать из бездомных некоего неудавшегося “нейрохирурга”, принесённого западными ветрами в Россию, который по собственной инициативе стал алкашом. Саше реально грозит заключение. И, главное, из-за чего?! Вот что самое страшное. Я не знаю, есть ли у Вас какие-то ресурсы для этого, но по крайней мере какие-то каналы можно было бы запустить – Вы же человек публичный.

Advertisements

На скриншоте Варвара Турова объясняет своему бывшему работнику из кафе «Мастерская», почему ему не выплачена з/п. «Мастерская» закрылась в конце 2016 г., сейчас середина 2017, из переписки выясняется, что деньги работникам до сих пор заплачены не были. И это не случайность. Несколько дней назад Турова закрывала второе свое московское кафе «Дети райка», и в фейсбуке был размещен призыв обязательно придти в последние дни, но не затем, чтоб попрощаться с любимым местом, а «чтобы до закрытия у нас были люди – это позволит заплатить зарплаты нашей команде, поварам, мойщицам посуды, уборщицам и так далее». Иначе говоря, персонал получит причитающиеся деньги, только если удачно сложатся звезды, а не потому что работодатель имеет какие-либо обязательства.

Я имел финансовые отношения внутри среды, представители которой себя называют «люди с хорошими лицами», «рукопожатные», «изряднопорядочные», по сути это москвичи интеллигентского происхождения, объявившие себя моральными и культурными авторитетами русского общества и сами уверовавшие в таковой свой статус и таковую свою миссию. Поэтому с высокой вероятностью предсказываю, что полного расчета со стороны Туровой не будет ни в случае «Мастерской», ни в случае «Детей райка», разве что по суду.

Если эти люди должны кому-либо деньги, то взаимоотношения проходят три этапа:

1) Я обязательно верну.

2) Ты обладаешь такими-то отрицательными качествами, и мне это чрезвычайно неприятно [сюда подставляются реальные или вымышленные качества кредитора], но даже несмотря на это я верну деньги.

3) Я все-таки не верну деньги, потому что ты обладаешь такими-то отрицательными качествами и значит не достоин столь широких жестов с моей стороны.

Каждый раз, когда я выступал в роли кредитора, ситуация последовательно проходила три указанных этапа.

В конце нулевых племянник правозащитницы Людмилы Алексеевой, Иван Симочкин, назанимал в оппозиционной тусовке суммы по 1-2 тыс. евро (Иван хороший психолог, умеющий втираться в доверие). С теми кредиторами, которые требовали вернуть деньги (требовали не все), обязательно находились идеологические разногласия, постепенно делающие возврат долга решительно невозможным. Аналогично поступил некий партнер Алексея Кабанова, т.е. человек из той же компании московских рестораторов, правозащитников и туровых, который в итоге заявил мне, что раз я, мол, поступил нехорошо с третьим лицом X (к ситуации долга это не имело отношения), то вернуть мне долг он не считает возможным.

На скриншоте Туровой мы видим этап №2. Далее ожидается этап №3, потому что когда ты сам себя провозгласил моральным ориентиром и совестью народа, то, во-первых, тебе удобно этот ориентир сдвигать и подстраивать под собственные текущие нужды. Во-вторых, естественно требовать от тех, для кого ты сияешь моральным маяком, определенного самопожертвования в твою пользу.

«Мораль выше правил», как по схожему поводу сформулировал свой жизненный принцип один политический эмигрант.

Сегодня в нашей рубрике певица, музыкант, журналист, актриса, путешественница, общественный деятель и к тому же успешный бизнесмен. А так же красивая девушка и хороший человек. И все это в одном лице, между прочим. Как это удается Варваре Туровой, мы не знаем. Потому что мы беседовали с ней сегодня исключительно о ее любимом детище — . Это место знают и любят многие горожане, кажется что оно было всегда. Проекту на днях исполняется 4 года. Действительно долгожитель по московским меркам! Итак, начнем…

— Варвара, как и кому пришла идея создать такое место?

— Мы очень любим театр, но в Москве не было ни одного клуба, который был бы с ним связан. Поэтому мы давно хотели открыть то место, в котором каким-то образом он бы присутствовал. Мы даже и не мечтали о помещении с отдельным театральным залом. Но были идеи построить клуб с небольшой сценой, на которой шли бы маленькие оперы.

Я занималась клубами всю жизнь, но никогда их не строила сама. В своё время я работала и барменом, и официантом, и уборщицей, и посудомойкой, и пиар-менеджером в самых разных местах. Я вообще музыкант, но надо было как-то подрабатывать, и почему то это всегда было связано с клубами. А потом Алексей Паперный сказал: «Я нашёл помещение и там есть настоящий театральный зал. Давай вместе всё придумаем и построим». И тогда мы стали придумывать и чудовищно ругаться, просто грызться по поводу всего: стен, занавесок и так далее. Но мне кажется, что из этих споров и вырос успех этого места и его популярность, а также совершенно неописуемый, но очень узнаваемый стиль.

Очень многие люди говорят мне про «Мастерскую» — «как дома», хотя, мне кажется, совсем она не похожа на привычное понимание слова «дом». Мне кажется, люди имеют в виду какой-то покой, и для меня это самое важное, самое ценное в ней.

Когда мы придумывали название для клуба, у нас были разные варианты — «Игра», «Фигаро» и т.д. Но мы решили назвать его «Мастерской», потому что мы хотели, чтобы здесь не только играли музыканты, но и всё время происходило бы какое-то варево, как в котле. Ещё у нас была идея знакомить некоторых людей друг с другом и каким-то образом сводить их. Это уже несколько раз получилось и довольно успешно. Когда, например, к нам приходил какой-нибудь человек со своим спектаклем, и мы понимали, что для его постановки идеально подойдёт музыка нашего знакомого композитора. Получается такая тайная продюсерская деятельность, свести правильных людей друг с другом. Но вот, что не удалось из наших планов, так это устраивать раз в неделю «прослушивание» всех желающих в театральном зале, своеобразный «поиск талантов», это оказалось просто невыносимым кошмаром и больше мы такое не проводим.

— В «Мастерскую» приходит очень разноплановая публика. Как вы думаете, что привлекает их и почему они должны приходить сюда?

— Я считаю, что никто не должен сюда ходить. Мне нравится, как я здесь себя чувствую, и я знаю, что очень многие люди чувствуют себя здесь также и для нас это очень важно. У меня очень тяжёлые отношения со словом модный, мне всё время говорят «Вы совсем не модные» и видимо подразумевается, что это недостаток, а для меня это ничто. У «Мастерской» нет никакой задачи быть «модным местом», потому что я, честно говоря, не вполне понимаю, что это такое.

В Москве есть «модные места», например, «Gipsy», они мне очень нравятся, мне кажется, что это лучшее место в городе, даже лучше нашего, и может быть ещё клуб «Пропаганда». Но это какой-то совершенно отдельный жанр, я ими восхищаюсь, но я не хочу быть такой. Мне нравится то, что происходит у нас, совсем не всегда, но в большом проценте случаев. Мне нравится, что люди, которые здесь работают, вкладывают в это душу, не спят ночами. Наверное, так любой владелец клуба может сказать, но для меня это ребёнок, вне всякого сомнения. У меня нет детей, но, как и любая литературно настроенная девушка представляю себе идеального, розового младенца, который тихо спит, ест, сидит в ванне, но на самом деле в жизни, я думаю, всё это сильно отличается от моих представлений. В том числе, когда ребёнок вырастает, он сам знает, куда ему деваться, с кем ему общаться, на ком ему жениться. И ты никак не можешь это контролировать, ты должен это каким-то образом принимать.

Когда мы строили «Мастерскую» я точно знала, какой столик будет самый уютный, где будут сидеть и на что будут смотреть, но всё получилось совсем не так как я себе это представляла. И это даже не связано, например, с деньгами, потому что, конечно, должен быть бизнес-план и ему нужно соответствовать, но в том, что касается каких-то эмоциональных вещей, ты никогда не знаешь, что будет. И «Мастерская» — это совершенно отдельный от меня ребёнок, у которого есть своё собственное мнение, свой собственный характер, который меня иногда страшно бесит. Как с настоящим ребёнком, иногда хочется просто дать по башке: «Не нравится мне какую музыку ты слушаешь, дорогая дочка», но она такая, она не похожа ни на меня, ни на Алёшу (Алексей Паперный), мы ведь вместе строили, почти как родители.

Мне нравится что «Мастерская» какая-то своя, что здесь происходит какой-то абсолютный бардак, что нет никакого официоза, здесь как на даче у друзей: всё в беспорядке, в тесноте, ничего невозможно найти, но ты прекрасно провёл время и вспоминаешь это потом как большое счастье.

— Вероятно, в таком месте часто происходят необычные истории? Можете рассказать одну из них?

— Однажды мне нужно было срочно найти группу настоящих чёрных джазменов для одного мероприятия в клубе «Река». У меня была всего неделя, и за эту неделю я обзвонила всех своих знакомых музыкантов от Америки до Австралии, я нашла много подходящих групп, но все они были заняты, не хватало времени сделать визу. И вот в полном отчаянии я как-то ночью зашла в «Мастерскую» и обнаружила, что там сидит двадцать прекрасных чёрных парней в каких-то красных смокингах с бриллиантами в ушах и в белых мехах, которые играют на фортепиано, поют и танцуют. И первые пятнадцать минут я просто не могла пошевелиться, потому что именно то, что я искала целую неделю по всему миру, оказалось в «Мастерской». Это была некая группа, которая приехала на совершенно другой концерт, но мы их немедленно свели с организаторами в «Реке» и они там тоже отыграли концерт.

— Какие у вас планы на этот год? Будут ли здесь выступать иностранные музыканты?

— 7 марта у «Мастерской» день рождения, ей исполняется 4 года. Мы планируем устроить здесь очень крутую вечеринку, но пока ничего не скажем об этом. А насчёт музыкантов, в этом году у нас есть гигантские планы по поводу weekend-фестивалей разных стран. В одни выходные это может быть Швеция, в другие Америка, и так далее.

Интервью — Анастасия Нарушевич. Фото — из архива В. Туровой.

P.S. Ну а мы все таки приоткроем завесу тайны. Тема праздничной вечеринки в «Мастерской» — Чикаго 20-30-х годов. На сцене — ретро-команда «26 Герц». Специальный праздничный сет сыграют djs Kogan & Goose («Ухо селедки»). Вход 500 руб.

После недавней премьеры на «Платформе» Кирилла Серебренникова о ней заговорили как о талантливой актрисе. Прежде Варвара Турова была известна как один из главных трендсеттеров Москвы. В ближайшие выходные, 14 июля, например, она с коллегами устраивает масштабный фестиваль в парке «Музеон». Это стало поводом для нашей встречи, которая проходила на веранде сада «Эрмитаж».

Я сейчас попробую перечислить твои профессии (образы, в которых я тебя наблюдал): журналист, музыкальный критик, продюсер, клубный деятель и вот теперь актриса… Есть в твоей карьере какая-то логика?
Во-первых, это, конечно же, никакая не карьера. Данное слово ко мне вообще не имеет отношения. А во всем этом только одна логика. Перечисленные тобой занятия — то, чем я никогда не мечтала заниматься. (Смеется.) Не думаю, что кто-то с детства страстно хотел быть музыкальным критиком. В том числе и я. Просто мой папа работал в одном интернет-проекте, и им срочно нужен был музыкальный обозреватель. Он меня заставил, я не виновата. Слава богу, через несколько лет я покончила с музыкальной критикой.

Теперь ты совладелец и арт-директор клуба «Мастерская». Есть мнение, что клубная тусовка — не самая приятная компания…
Полностью с тобой согласна.

Серьезно?
Шучу, конечно. Нет такого явления, как клубная тусовка. У каждого клуба она своя. Если говорить о нашем клубе, то плюс «Мастерской»(а возможно, и ее проблема) в том, что здесь происходят очень разные вещи. Когда в одном и том же помещении есть театр, кинопоказы, классическая музыка, угар, сумасшедший дом, пляски, лекции, детские занятия, круглые столы, дискотеки, ты не можешь рассчитывать на одну и ту же публику. Иногда бывают смешные ситуации — когда серьезные люди, какие-то бабушки в кружевных шалях, выходят из театрального зала, а уже пришли на дискотеку хипстеры с безумными глазами. Вдруг эти потоки сталкиваются. Очень забавное иногда получается зрелище.

Варвара Турова: «. Источник: Варвара Турова: «.

Легко привозить в Россию интересных артистов?
Самая большая проблема в привозе музыкантов — помимо виз, цен на самолетные билеты и завышенных требований по гонорарам — это московская публика. Потому что заставить московскую публику чем-то заинтересоваться (кроме групп, слышанныхт ысячу раз и давно сдувшихся в творческом плане) невероятно сложно.

Ты очень привередлива в выборе групп и музыкантов? Какова ваша музыкальная политика?
Я была бы еще более строгой в отборе, если бы в Москве было достаточно хороших групп. Но, к сожалению, их очень мало. За четыре-пять лет я так и не смогла четко сформулировать, каков же наш музыкальный формат. Есть какие-то интуитивные определения. Например, у группы есть большой шанс у нас сыграть, если она театральна. Такое попадание недавно произошло с группой «Кассиопея». Еще мы любим ретро, стилизацию, игру.

Мне всегда казалось, что у нас точно никогда не будет откровенной поп-музыки. Но, тем не менее, на одной из частных вечеринок у нас играла группа «А-Студио». И меня потрясло качество их материала, их профессионализм. Недавно у нас был день рождения клуба, и мы думали, что устроить. Я предложила: «Давайте позовем группу «Виа Гра»! Вот тут-то все обалдеют». Как-то не успели организовать. Ну, может в следующем году. Нам как раз будет 5 лет. Наш формат именно в этой свободе - может произойти что угодно.

Куда ты еще ходишь, кроме как в свой клуб?
Я еще хожу в наше же кафе «Дети райка» на Никитском бульваре, это не то, чтобы какой-то адский пиар, просто мне там очень вкусно. И в сад «Эрмитаж», в клуб «32.05». Помимо того, что у них отличная веранда, по вечерам еще устраиваются дико крутые пляски. Я не пью, никогда не пила, поэтому в каком-то смысле мной можно мерить уровень веселья — если уж и мне весело, и я пляшу до утра, значит, в самом деле отличная вечеринка. Еще мне кажутся очень успешными проекты п оследней пары лет — Oldich в первую очередь или Gipsy, например, — где чувствуется совершенная свобода от условностей жанра. Любого.

Поскольку ты упомянула Gipsy, хочу спросить про «Красный Октябрь». Какое-то странное место, которое живет словно параллельно с Москвой и вообще с российской ситуацией.
У меня к нему неоднозначное отношение. Мы в прошлом году открыли там клуб «Река», но потом оттуда ушли. Идея была дико амбициозная: каждую неделю привозить новых иностранных музыкантов. Привозили, например, Рэя Джелато, игравшего на свадьбе Пола Маккартни и для английской королевы. Вместе с тем я ужасно рада, что мы ушли с «Октября». Потому что я, вообще-то, терпеть не могу это место. Мне очень нравятся отдельные заведения там, но сам остров — это ровно те «голимые понты», которые я совершенно не переношу. Такая очень внутренняя московская история. Если какие-то музыканты играют на «Октябре», это - «модно», а если в другом месте - уже «не модно».

Давай перейдем к театру. К вашей последней премьере «Август». Один уважаемый критик написал о спектакле, что это самодеятельность в хорошем смысле слова. Ты согласна с таким определением?
Нет. Понимаю, что бы я сейчас ни сказала, это будет выглядеть, будто я обиделась. Да и пусть выглядит (смеется). На самом деле мне кажется, в современном мире разделение на «домашний», «самодеятельный» или «профессиональный» театр безнадежно устарело. Это позавчерашний подход. Если поездить по европейским фестивалям, сразу станет понятно, что в чистом виде профессионального театра давно не существует. Что это вообще значит? Театр, в котором каждые две минуты выезжают и уезжают какие-нибудь высокотехнологичные штуковины, — это профессиональный театр? А театр, в котором актер сидит на табуретке весь спектакль и произносит какой-нибудь текст, — непрофессионален? Спектакли Кристофа Марталера — бесспорно профессиональны, но никому в голову не придет осуждать его за то, что там играют непрофессиональные актеры, например. К нашему спектаклю может быть масса претензий, но только не эта.