Историческая справка герой нашего времени. Срочно на завтра нужно помогите!!!!!!!!!!!! герой нашего времени!!!!!!!! история создания произведения герой нашего времени(сочинение не нужно) мне нужно только критические типы

Энциклопедичный YouTube

1 / 5

✪ ГЕРОЙ нашего времени. Михаил Лермонтов

✪ Лермонтов. Сложность Печорина в «Герое нашего времени». Русская классика. Начало

• Субтитры

Структура романа

Роман состоит из нескольких частей, хронологический порядок которых нарушен. Такое расположение служит особым художественным задачам: в частности, сначала Печорин показывается глазами Максима Максимыча, а только затем мы видим его изнутри, по записям из дневника.

• Предисловие
• ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
  • I. Бэла
  • II. Максим Максимыч
• Журнал Печорина
  • Предисловие
  • I. Тамань
• ЧАСТЬ ВТОРАЯ (Окончание журнала Печорина )
  • II. Княжна Мери
  • III. Фаталист

Хронологический порядок частей

1. Тамань
2. Княжна Мери
3. Фаталист
4. Максим Максимыч
5. Предисловие к "Журналу Печорина"

Между событиями «Бэлы» и встречей Печорина с Максимом Максимычем на глазах у рассказчика в «Максиме Максимыче» проходит пять лет.

Также в некоторых научных изданиях «Бэла» и «Фаталист» меняются местами.

Сюжет

«Бэла»

Представляет собой вложенный рассказ: повествование ведёт Максим Максимыч, который рассказывает свою историю неназванному офицеру, встретившемуся ему на Кавказе. Скучающий в горной глуши Печорин начинает свою службу с кражи чужого коня (благодаря помощи Азамата) и похищения Бэлы, любимой дочери местного князя (также при помощи Азамата в обмен на коня Казбича), что вызывает соответствующую реакцию горцев. Но Печорину нет до этого дела. За неосторожным поступком молодого офицера следует обвал драматических событий: навсегда покидает семью Азамат, от руки Казбича погибает Бэла, а также её отец.

«Максим Максимыч»

Эта часть примыкает к «Бэле», самостоятельного новеллистического значения не имеет, но для композиции романа целиком важна. С Печориным здесь читатель единственный раз встречается лицом к лицу. Встреча старых приятелей не состоялась: это скорее мимолетный разговор с желанием одного из собеседников поскорее его закончить.

Повествование построено на контрасте двух противоположных персонажей - Печорина и Максима Максимыча. Портрет даётся глазами офицера-рассказчика. В этой главе высказывается попытка разгадать «внутреннего» Печорина через внешние «говорящие» черты.

«Тамань»

Повесть рассказывает не о рефлексии Печорина, а показывает его с активной, деятельной стороны. Здесь Печорин неожиданно для себя становится свидетелем бандитской деятельности. Он поначалу думает, что человек, приплывший с другого берега, рискует жизнью ради чего-то действительно ценного, но на самом деле это всего лишь контрабандист. Печорин очень разочарован этим. Но всё равно, уезжая, он не жалеет, что побывал в этом месте.

Главный смысл в заключительных словах героя: «И зачем было судьбе кинуть меня в мирный круг честных контрабандистов ? Как камень, брошенный в гладкий источник, я встревожил их спокойствие и, как камень, едва сам не пошёл ко дну!»

«Княжна Мери»

Повесть написана в форме дневника. По жизненному материалу «Княжна Мери» ближе всего к так называемой «светской повести» 1830-х годов , но Лермонтов наполнил её иным смыслом.

Повесть начинается с прибытия Печорина в Пятигорск на лечебные воды, где он знакомится с княгиней Лиговской и её дочерью, называемой на английский манер Мери. Кроме того, здесь он встречает свою бывшую любовь Веру и приятеля Грушницкого. Юнкер Грушницкий, позёр и тайный карьерист, выступает контрастным персонажем к Печорину.

За время своего пребывания в Кисловодске и Пятигорске Печорин влюбляет в себя княжну Мери и ссорится с Грушницким. Он убивает Грушницкого на дуэли и отказывает княжне Мери. По подозрению в дуэли его вновь ссылают, на этот раз в крепость. Там он знакомится с Максимом Максимычем.

«Фаталист»

Дело происходит в казачьей станице, куда приезжает Печорин. Он сидит в гостях, компания играет в карты. Вскоре им это надоедает, и завязывается беседа о предопределении и фатализме, в который некоторые верят, некоторые нет. Завязывается спор между Вуличем и Печориным: Печорин говорит, что видит явную смерть на лице у Вулича. В результате спора Вулич берёт пистолет и стреляет в себя, но происходит осечка. Все расходятся по домам. Вскоре Печорин узнаёт о смерти Вулича: его зарубил шашкой пьяный казак. Тогда Печорин решается испытать судьбу и поймать казака. Он прорывается к нему в дом, казак стреляет, но мимо. Печорин хватает казака, приезжает к Максиму Максимычу и всё ему рассказывает.

Основные действующие лица

Печорин

Печорин - петербуржец. Военный, как по своему чину, так и в душе. В Пятигорск он приезжает из столицы. Его отъезд на Кавказ связан с «какими-то похождениями». В крепость, где происходит действие «Бэлы», он попадает после дуэли с Грушницким, в возрасте двадцати трёх лет. Там он находится в чине прапорщика. Вероятно, он был переведен из гвардии в армейскую пехоту или армейские драгуны.

Встреча с Максимом Максимычем происходит через пять лет после истории с Бэлой, когда Печорину уже 28.

Фамилия Печорина, происходящая от названия реки Печоры , имеет семантическую близость с фамилией Онегина. Печорин является естественным продолжателем Онегина, но Лермонтов идёт дальше: как р. Печора севернее р. Онеги , так и характер Печорина более индивидуалистичен, чем характер Онегина.

Образ Печорина

Образ Печорина - одно из художественных открытий Лермонтова. Печоринский тип поистине эпохален, и прежде всего потому, что в нем получили концентрированное выражение особенности последекабристской эпохи, когда на поверхности «видны были только потери, жестокая реакция», внутри же «совершалась великая работа… глухая и безмолвная, но деятельная и беспрерывная …» (Герцен, VII, 209-211). Печорин - личность неординарная и спорная. Он может жаловаться на сквозняк, а через некоторое время скакать с шашкой наголо на врага. Образ Печорина по главе «Максим Максимыч»: «Он был среднего роста; стройный, тонкий стан его и широкие плечи доказывали крепкое сложение, способное переносить все трудности кочевой жизни и перемены климатов, не побеждённое ни развратом столичной жизни, ни бурями душевными…».

Публикация

Роман появлялся в печати по частям с 1838 г. Первое полное издание вышло в г.

• «Бэла» была написана в г. Первая публикация - в «Отечественных записках» , март , т. 2, № 3.
• «Фаталист» был впервые опубликован в «Отечественных записках» в 1839 г., т. 6, № 11.
• «Тамань» была впервые напечатана в «Отечественных записках» в 1840 г., т. 8, № 2.
• «Максим Максимыч» впервые появился в печати в 1-м отдельном издании романа в г.
• «Княжна Мери» впервые появилась в 1-м издании романа.
• «Предисловие» было написано в Санкт-Петербурге весной г. и впервые появилось во втором издании романа.

Иллюстрации

Книгу многократно иллюстрировали известные художники, в числе которых Михаил Врубель (1890-1891) , Илья Репин , Евгений Лансере , Валентин Серов (1891), Леонид Фейнберг , Михаил Зичи () , Пётр Боклевский , Дементий Шмаринов (1941), Николай Дубовский (1890) и Владимир Бехтеев (1939).

Истоки и предшественники

• Лермонтов намеренно преодолевал авантюрную романтическую традицию романов на кавказскую тему, заданную Александром Бестужевым-Марлинским .
• Роман Альфреда де Мюссе «Исповедь сына века» вышел в 1836 г. и тоже повествует о «болезни», разумея «пороки поколения».
• Руссоистская традиция и разработка мотива любви европейца к «дикарке». Например, у Байрона , а также пушкинские «Цыганы» и «Кавказский пленник» .
• Пушкинские «Евгений Онегин», «Кавказский пленник», «Капитанская дочка» и проч.

Примыкающие произведения Лермонтова

География романа

Действие романа происходит на Кавказе. Основное место - Пятигорск. А также некоторые герои находятся в Кисловодске.

Кавказские народы в романе

Лермонтов, будучи офицером русской армии, ведшей боевые действия на Кавказе, весьма близко был знаком как с армейской жизнью, так и с бытом и обычаями местного населения. При написании романа эти знания были широко использованы писателем, картина жизни на Кавказе в 1830-е годы воспроизведена весьма подробно, как с помощью описания традиций местного населения, так и отношений между русскими и кавказцами. Уже в начале «Бэлы» Максим Максимыч проявляет характерный взгляд русского офицера на местное население, как на «азиатов-плутов, которые дерут деньги на водку с проезжающих». Кабардинцы и чеченцы определяются Максим Максимычем как «разбойники и голыши, зато отчаянные башки», при этом они противопоставляются осетинам , которых штабс-капитан характеризует как «преглупый народ, неспособный ни к какому образованию, у которого даже порядочного кинжала ни на ком не увидишь».

Более подробно в «Бэле» Лермонтов останавливается на жизни черкесов , фактически этому посвящена почти вся эта глава.

Экранизации

Год	Производство	Название	Режиссёр	Печорин	Примечание
	Госкинпром Грузии	Княжна Мери	Владимир Барский	Николай Прозоровский
	Госкинпром Грузии	Бэла	Владимир Барский	Николай Прозоровский	Черно-белая, немая костюмная драма по одноименной главе из романа
	Госкинпром Грузии	Максим Максимыч	Владимир Барский	Николай Прозоровский	Черно-белая, немая костюмная драма по главам «Максим Максимыч», «Тамань» и «Фаталист» из романа

Единственный завершённый роман Лермонтова, стоящий у истоков русской психологической прозы. Его сложного, опасного и невероятно притягательного героя автор назвал воплощением пороков своего поколения, но читатели замечают в Печорине прежде всего уникальную личность.

комментарии: Лев Оборин

О чём эта книга?

Об исключительном человеке, который страдает и приносит страдания другим. Лермонтовский Печорин, как сообщает авторское предисловие, — собирательный образ, «портрет, составленный из пороков всего нашего поколения, в полном их развитии». Несмотря на это — или благодаря этому, — Лермонтов сумел создать одного из самых живых и привлекательных героев в русской литературе: в глазах читателей его нарциссизм и любовь к манипулированию не затмевают ни глубокого ума, ни храбрости, ни сексуальности, ни честного самоанализа. В эпоху, уже почти расставшуюся с романтизмом, Лермонтов пишет «историю души» романтического героя и подбирает для его действий подходящих статистов и впечатляющие декорации.

Александр Клюндер. Портрет М. Ю. Лермонтова. 1839 год. Институт русской литературы РАН. Санкт-Петербург

Когда она написана?

В 1836 году Лермонтов начинает писать роман («светскую повесть») «Княгиня Лиговская», главный герой которого — 23-летний Григорий Печорин. Работа над романом затягивается, её прерывает ссылка Лермонтова на Кавказ после написания стихотворения «Смерть Поэта». В конце концов Лермонтов забрасывает первоначальный замысел (неоконченная «Княгиня Лиговская» будет опубликована только в 1882-м, через 41 год после гибели автора). Вероятно, в 1838 году, во время отпуска, он приступает к «Герою нашего времени», куда переносит не только героя, но и некоторые мотивы предыдущего романа. 1838-1839 годы — очень насыщенные для Лермонтова: к этому же периоду относятся несколько редакций «Демона», «Мцыри», «Песня про купца Калашникова», два десятка стихотворений, среди которых «Поэт», «Дума», «Три пальмы», «Молитва». Накануне отправки «Героя нашего времени» в печать Лермонтов примет участие в дуэли с сыном французского посла Эрнестом де Барантом и за это будет переведён служить на Кавказ, где через год погибнет — на другой дуэли.

Видно, Русь так уж сотворена, что всё в ней обновляется, кроме подобных нелепостей. Самая волшебная из волшебных сказок у нас едва ли избегнет упрёка в покушении на оскорбление личности!

Михаил Лермонтов

Как она написана?

У «Героя нашего времени» уникальная для своей эпохи композиция: он состоит из пяти отдельных повестей, неравнозначных по объёму текста и количеству действия и расположенных не по хронологии: мы сначала узнаём давнюю историю из жизни главного героя («Бэла»), затем встречаемся с ним лицом к лицу («Максим Максимыч»), потом узнаём о его смерти (предисловие к «Журналу Печорина») и, наконец, через его записи («Тамань», «Княжна Мери», «Фаталист») восстанавливаем более ранние эпизоды его биографии. Таким образом, романтический конфликт человека с окружением и с самой судьбой разворачивается почти детективно. Зрелая лермонтовская проза, наследуя пушкинской, спокойна по темпераменту (в отличие от ранних опытов Лермонтова, таких как незаконченный роман «Вадим»). Она часто иронична — романтический пафос, к которому не раз прибегает Печорин («Я, как матрос, рождённый и выросший на палубе разбойничьего брига: его душа сжилась с бурями и битвами, и, выброшенный на берег, он скучает и томится…»), поверяется интроспекцией, самоанализом, а романтические штампы разоблачаются на сюжетном уровне — так устроена «Тамань», где вместо любовного приключения с дикой «ундиной» начитанный Печорин чуть не оказывается жертвой контрабандистов. Вместе с тем в «Герое нашего времени» присутствуют все составляющие классического романтического текста: исключительный герой, экзотическая обстановка, любовные драмы, игра с судьбой.

Что на неё повлияло?

В огромной степени — «Евгений Онегин». Недавно возникшая традиция русской «светской» повести — от Пушкина до Николая Павлова Николай Филиппович Павлов (1803-1864) — писатель. Как внебрачный сын помещика и наложницы, был крепостным крестьянином, но ещё в детстве ему была дарована вольная. Павлов окончил Московский университет, после учёбы работал в Московском надворном суде. В 1820-е годы публиковал стихи. В 1835 году Павлов выпустил сборник из трёх повестей «Именины», «Ятаган» и «Аукцион», который принёс ему известность и признание. В 1840-е годы дом Павлова и его жены поэтессы Каролины Павловой (урождённой Яниш) стал одним из центров культурной жизни в Москве. ⁠ и Владимира Одоевского. Уже существующий «кавказский текст» русской литературы — сверхромантические повести Бестужева-Марлинского Александр Александрович Бестужев (1797-1837) — писатель, литературный критик. C 1823 по 1825 год вместе с Кондратием Рылеевым издавал журнал «Полярная звезда», в котором публиковал свои литературные обозрения. За участие в декабристском восстании Бестужева, находящегося в чине штабс-капитана, сослали в Якутск, затем разжаловали в солдаты и отправили воевать на Кавказ. С 1830 года в печати начали появляться повести и рассказы Бестужева под псевдонимом Марлинский: «Фрегат «Надежда», «Аммалат-бек», «Мулла-Нур», «Страшное гадание» и другие. ⁠ , поэмы Пушкина. Известные путевые записки (тот жанр, который сейчас называют травелогом) — в первую очередь пушкинское «Путешествие в Арзрум» 1 Виноградов В. В. Стиль прозы Лермонтова // Литературное наследство. Т. 43/44: М. Ю. Лермонтов. Кн. I. М.: Изд-во АН СССР, 1941. С. 580-586. ⁠ . Разумеется, собственный опыт жизни и военной службы на Кавказе. Западная приключенческая проза (Вальтер Скотт, Фенимор Купер), которая на тот момент была новейшим образцом прозы как таковой: «Лермонтова захватил вихрь культурной революции. <…> Приключенческий жанр давал ему возможности обобщить романтический опыт, создать русский роман, ввести его в общеевропейское русло и сделать достоянием профессиональной литературы и массового читателя» 2 Вайль П. Л., Генис А. А. Родная речь. М.: КоЛибри, 2008. C. 111. ⁠ . Европейская романтическая литература вообще, в том числе проза французских романтиков, где действует разочарованный, мятущийся герой: «Рене» Шатобриана, «Исповедь сына века» Мюссе, произведения неистовой школы ⁠ , отдельно нужно говорить о влиянии более раннего романа Бенжамена Констана «Адольф» (впрочем, по мнению исследователей, все эти влияния были опосредованы Пушкиным 3 Эйхенбаум Б. М. Статьи о Лермонтове. М., Л.: Издательство академии наук СССР, 1961. С. 227-228. ⁠ . Наконец, Байрон и Шекспир: по замечанию филолога Анны Журавлёвой, сквозь поэзию и биографию Байрона в романе «явственно прорезается шекспировское (гамлетовское)»: например, когда Печорин неожиданно даёт понять, что ему известен заговор Грушницкого с капитаном, это отсылает к «пьесе в пьесе» «Мышеловка» из шекспировской трагедии 4 Журавлёва А. И. Лермонтов в русской литературе. Проблемы поэтики. М.: Прогресс-Традиция, 2002. C. 209. ⁠ .

Джордж Байрон. Поэзия и биография Байрона повлияли на весь корпус русской романтической литературы, в том числе на «Героя нашего времени», который романтическую традицию уже преодолевает

Сначала роман публиковался по частям в «Отечественных записках» Литературный журнал, издававшийся в Петербурге с 1818 по 1884 год. Основан писателем Павлом Свиньиным. В 1839 году журнал перешёл Андрею Краевскому, а критический отдел возглавил Виссарион Белинский. В «Отечественных записках» печатались Лермонтов, Герцен, Тургенев, Соллогуб. После ухода части сотрудников в «Современник» Краевский в 1868 году передал журнал Некрасову. После смерти последнего издание возглавил Салтыков-Щедрин. В 1860-е в нём публиковались Лесков, Гаршин, Мамин-Сибиряк. Журнал был закрыт по распоряжению главного цензора и бывшего сотрудника издания Евгения Феоктистова. ⁠ . Это было в порядке вещей в XIX веке, но относительная автономность частей «Героя нашего времени» заставляла первых читателей воспринимать их не как «роман с продолжением», а как отдельные повести о Печорине. При этом части выходили не в том порядке, в каком мы читаем их сейчас: первой вышла «Бэла», вторым — «Фаталист» (обе — в 1839 году), третьей, в 1840-м, — «Тамань». Следом в том же году появилось уже отдельное издание романа в двух книгах: здесь впервые были напечатаны «Максим Максимыч», предисловие к «Журналу Печорина» и «Княжна Мери». Наконец, в 1841 году вышло второе отдельное издание: после добавления двухстраничного предисловия — «Во всякой книге предисловие есть первая и вместе с тем последняя вещь…» — роман обрёл канонический вид.

Текст «Героя нашего времени» (глава «Тамань»), записанный Акимом Шан-Гиреем под диктовку Лермонтова в 1839 году

Рукопись «Героя нашего времени» (главы «Максим Максимыч», «Фаталист», «Княжна Мери»). 1839 год. Беловой автограф с исправлениями, исключениями и вставками, предшествовавший окончательной редакции

Российская национальная библиотека

Как её приняли?

«Герой нашего времени» сразу заинтересовал публику, его обсуждали в частной переписке и салонных беседах. Уже после первых журнальных публикаций Белинский написал в «Московском наблюдателе», что проза Лермонтова «достойна его высокого поэтического дарования», и противопоставил её цветистой кавказской прозе Марлинского — это противопоставление стало классическим. Впоследствии Белинский ещё несколько раз возвращался к «Герою нашего времени», и его статьи стали ключевыми в канонизации Лермонтова. Именно Белинский предлагает впоследствии общепринятую трактовку композиции романа. Именно Белинский смещает критический акцент на самоанализ героя («Да, нет ничего труднее, как разбирать язык собственных чувств, как знать самого себя!») и определяет его как рефлексию, при которой «человек распадается на два человека, из которых один живёт, а другой наблюдает за ним и судит о нём». Именно Белинский, вторя самому автору, поясняет, почему Печорин — не порочный уникум, не эгоист, а живой, страстный и одарённый человек, чьи действия и бездействие зависят от общества, в котором он живёт; слова Лермонтова о «портрете, составленном из пороков всего нашего поколения» нужно понимать именно в этом смысле.

Конечно, были и другие оценки. Одна из первых реакций на книжное издание — статья критика Степана Бурачка Степан Онисимович Бурачок (1800-1877) — кораблестроитель, публицист, издатель. Бурачок окончил Училище корабельной архитектуры и был принят на службу в Петербургское адмиралтейство. Управлял Астраханским адмиралтейством, преподавал в Морском кадетском корпусе. Бурачок проектировал и строил корабли, разработал проект подводной лодки. С 1840 по 1845 год издавал журнал «Маяк», где публиковал свои статьи о литературе. Журнал часто становился предметом насмешек в среде столичных литераторов. ⁠ , которую он опубликовал анонимно в своём журнале «Маяк». Бурачок выше всего ставил романы, которые, в противоположность французской неистовой школе Художественное направление, возникшее во Франции в 1820-е годы. В это время страна увлекалась «северной» литературой: мрачными английскими и немецкими романами, наполненными мистикой. Она повлияла и на французских писателей: Виктора Гюго, Оноре де Бальзака, Жерара де Нерваля, Теофиля Готье. Программным текстом «неистовой словесности» стал роман Жюля Жанена «Мёртвый осёл и гильотинированная женщина». Интерес к мрачной и жестокой литературе возник как противовес классицистическим и сентименталистским романам, идеализирующим реальность. ⁠ , изображали «внутреннюю жизнь, внутреннюю работу духа человеческого, ведомого духом хрис-тианства к совершенству, путём креста, разрушения и борьбы между добром и злом». Не найдя в «Герое нашего времени» ни следа «пути креста», критик отказал роману и в изображении «внутренней жизни» (то есть в том, что сегодня кажется очевидным): для Бурачка роман оказался «низеньким», построенным на ложных романтических посылах. Печорин вызывает у него отвращение (его душа «валяется в грязи неистовств романтических»), а простой и добрый Максим Максимыч — сочувствие. Впоследствии Бурачок написал полемическую по отношению к лермонтовскому романтизму повесть «Герои нашего времени».

Вы мне опять скажете, что человек не может быть так дурен, а я вам скажу, что ежели вы верили возможности существования всех трагических и романтических злодеев, отчего же вы не веруете в действительность Печорина?

Михаил Лермонтов

В оценке Максима Максимыча Бурачок не был одинок: штабс-капитан приглянулся и демократу Белинскому, и ведущему славянофильскому критику Степану Шевырёву Степан Петрович Шевырёв (1806-1864) — литературный критик, поэт. Участвовал в кружке «любомудров», издании журнала «Московский вестник», был близким другом Гоголя. С 1835 по 1837 год был критиком «Московского наблюдателя». Вместе с Михаилом Погодиным издавал журнал «Москвитянин». Шевырёв был известен своими консервативными взглядами, именно он считается автором фразы «загнивающий Запад». В 1857 году между ним и графом Василием Бобринским из-за политических разногласий произошла ссора, закончившаяся дракой. Из-за этого инцидента Шевырёва уволили со службы и выслали из Москвы. ⁠ , который писал в своей в целом недоброжелательной рецензии: «Какой цельный характер коренного русского добряка, в которого не проникла тонкая зараза западного образования…» Сам Николай I, начав по просьбе жены читать «Героя нашего времени», пребывал в радостной уверенности, что истинный «герой нашего времени» — это Максим Максимыч: «Однако капитан появляется в этом сочинении как надежда, так и не осуществившаяся, и господин Лермонтов не сумел последовать за этим благородным и таким простым характером; он заменяет его презренными, очень мало интересными лицами, которые, чем наводить скуку, лучше бы сделали, если бы так и оставались в неизвестности — чтобы не вызывать отвращения». В это время решается участь Лермонтова после дуэли с Барантом; царь не колеблясь утверждает решение отправить поэта на Кавказ: «Счастливый путь, господин Лермонтов, пусть он, если это возможно, прочистит себе голову в среде, где сумеет завершить характер своего капитана, если вообще он способен его постичь и обрисовать».

Консервативная критика, смешивавшая героя с автором и клеймившая автора за безнравственность, задевала Лермонтова, — вероятно, именно после рецензии Бурачка в «Герое нашего времени» появилось авторское предисловие: «…видно, Русь так уж сотворена, что всё в ней обновляется, кроме подобных нелепостей. Самая волшебная из волшебных сказок у нас едва ли избегнет упрёка в покушении на оскорбление личности!» Тем любопытнее, что критик, до сих пор воплощающий идею русского охранительства — Фаддей Булгарин, — отозвался о «Герое» восторженно: «Лучшего романа я не читал на русском языке»; впрочем, для Булгарина «Герой нашего времени» — произведение нравоучительное, а Печорин однозначно отрицательный герой.

Критик Виссарион Белинский (Кирилл Горбунов. 1876 год. Всероссийский музей А. С. Пушкина) оценил роман высоко

Кораблестроитель и издатель журнала «Маяк» Степан Бурачок назвал роман «низеньким»

Император Николай I (Франц Крюгер. 1852 год. Эрмитаж) счёл, что истинный «герой нашего времени» - это Максим Максимыч

Позднейшие оценки критиков, в основном из демократического лагеря, фиксировались на образе Печорина как «лишнего человека» — закономерного представителя 1830-х годов, которому противопоставлены «новые люди» 1860-х. Для Герцена, Чернышевского, Писарева Печорин становится типом, его называют во множественном числе наряду с предшественником: «Онегины и Печорины». Так или иначе все критики XIX века рассматривают вопрос о национальном в Печорине. Показательна здесь перемена во взглядах Аполлона Григорьева Аполлон Александрович Григорьев (1822-1864) — поэт, литературный критик, переводчик. С 1845 года начал заниматься литературой: выпустил книгу стихов, переводил Шекспира и Байрона, писал литературные обзоры для «Отечественных записок». С конца 1950-х годов Григорьев писал для «Москвитянина» и возглавлял кружок его молодых авторов. После закрытия журнала работал в «Библиотеке для чтения», «Русском слове», «Времени». Из-за алкогольной зависимости Григорьев постепенно растерял влияние и практически перестал печататься. ⁠ . В 1850-е он считал Печорина чуждым русскому духу байроническим героем: для критика он — «поставленное на ходули бессилие личного произвола». В 1860-е, смешивая романтический эстетизм с почвенническими идеями, Григорьев писал уже другое: «Может быть, этот, как женщина, нервный господин способен был бы умирать с холодным спокойствием Стеньки Разина в ужаснейших муках. Отвратительные и смешные стороны Печорина в нём нечто напускное, нечто миражное, как вообще вся наша великосветскость... основы же его характера трагичны, пожалуй, страшны, но никак уже не смешны».

Читатели XIX века никогда не забывают о Печорине, многие принимают его за образец в быту, в поведении, в личных отношениях. Как пишет филолог Анна Журавлёва, «в сознании рядового читателя Печорин уже несколько упрощается: философичность лермонтовского романа не воспринимается публикой и отодвигается в тень, зато разочарованность, холодная сдержанность и небрежность героя, трактуемые как маска тонкого и глубоко страдающего человека, становятся предметом подражания» 5 Журавлёва А. И. Лермонтов в русской литературе. Проблемы поэтики. М.: Прогресс-Традиция, 2002. C. 218. ⁠ . Появляется феномен «печоринства», вообще-то предсказанный ещё самим Лермонтовым в фигуре Грушницкого. Салтыков-Щедрин пишет в «Губернских очерках» о «провинциальных Печориных»; в «Современнике» печатается роман Михаила Авдеева Михаил Васильевич Авдеев (1821-1876) — писатель, литературный критик. После отставки со службы начал заниматься литературой: печатал повести и романы в журналах «Современник», «Отечественные записки», «Санкт-Петербургских ведомостях». Известность ему принесли романы «Тамарин» (1852) и «Подводный камень» (1862). В 1862 году Авдеева арестовали за связи с революционером Михаилом Михайловым и выслали из Петербурга в Пензу. В 1867 году он был освобождён от надзора. ⁠ «Тамарин», где облик героя списан с Печорина, хотя Тамарин и относится к «людям дела». По адресу Печорина прохаживается ультраконсервативная беллетристика: одиозный Виктор Аскоченский Виктор Ипатьевич Аскоченский (1813-1879) — писатель, историк. Получил богословское образование, исследовал историю православия на Украине. В 1848 году издал первую книгу, посвящённую биографиям русских писателей. Известность Аскоченскому принёс антинигилистический роман «Асмодей нашего времени», вышедший в 1858 году. С 1852 года издавал ультраконсервативный журнал «Домашняя беседа». Два последних года жизни провёл в больнице для душевнобольных. ⁠ выпускает роман «Асмодей нашего времени», главный герой которого — карикатура на Печорина с говорящей фамилией Пустовцев. Вместе с тем «Герой нашего времени» стал предметом серьёзной рефлексии в последующей русской литературе: чаще всего здесь называют Достоевского. Его герои — Раскольников, Ставрогин — во многом близки Печорину: как и Печорин, они претендуют на исключительность и по-разному терпят крах; как и Печорин, они ставят эксперименты над собственной жизнью и жизнью других.

Присутствие энтузиаста обдаёт меня крещенским холодом, и я думаю, частые сношения с вялым флегматиком сделали бы из меня страстного мечтателя

Михаил Лермонтов

Символисты, главным образом Мережковский, видели в Печорине мистика, посланника потусторонней силы (герои Достоевского, как и Печорин, безнравственны «не от бессилия и пошлости, а от избытка силы, от презрения к жалким земным целям добродетели»); марксистские критики, напротив, развивали мысль Белинского о том, что Печорин — характерная фигура эпохи, и возводили весь роман к классовой проблематике (так, Георгий Плеханов Георгий Валентинович Плеханов (1856-1918) — философ, политик. Возглавлял народническую организацию «Земля и воля», тайное общество «Чёрный передел». В 1880 году эмигрировал в Швейцарию, где основал «Союз русских социал-демократов за границей». После II съезда РСДРП Плеханов разошёлся во взглядах с Лениным и возглавил меньшевистскую партию. Вернулся в Россию в 1917 году, поддержал Временное правительство и осудил Октябрьскую революцию. Умер Плеханов через полтора года после возвращения от обострения туберкулёза. ⁠ считает симптоматическим, что в «Герое» обойдён стороной крестьянский вопрос) 6 Найдич Э. Э. «Герой нашего времени» в русской критике // Лермонтов М. Ю. Герой нашего времени. М.: Изд-во АН СССР, 1962. С. 193. ⁠ .

«Герой нашего времени» — один из самых переводимых русских романов. На немецкий отрывки из него перевели уже в 1842 году, на французский — в 1843-м, на шведский, польский и чешский — в 1844-м. Первый, достаточно вольный и неполный английский перевод «Героя нашего времени» появился в 1853 году; из последующих английских изданий, которых было больше двадцати, стоит упомянуть перевод Владимира и Дмитрия Набоковых (1958). Ранние переводчики часто жертвовали «Таманью» или «Фаталистом». Все эти переводы активно читались и оказывали влияние; один из французских переводов был опубликован в журнале Le Mousquetaire Александром Дюма; примечательно, что молодой Джойс, работая над первой версией «Портрета художника в юности» — «Героем Стивеном», — называл «Героя нашего времени» «единственной известной мне книгой, напоминающей мою» 7 Потапова Г. Е. Изучение Лермонтова в Великобритании и США // Творчество М. Ю. Лермонтова в контексте современной культуры. СПб.: РХГА, 2014. С. 234. ⁠ .

В СССР и России «Герой нашего времени» экранизировался шесть раз и многократно инсценировался — вплоть до балета в Большом театре (2015, либретто Кирилла Серебренникова, композитор — Илья Демуцкий). Последние новинки в области паралитературы не хуже голосования наших экспертов доказывают, что «Герой нашего времени» остаётся внутри орбиты актуальных текстов: в одной из российских хоррор-серий вышел роман «Фаталист», где Печорину противостоят зомби.

Горная вершина Адай-Хох. 1885 год. Из альбома «Путешествие Морица Деши по Кавказу»

Что означает название романа? Почему Печорин — герой?

Как не раз бывало в истории русской литературы, исключительно удачное название предложил не автор. Сначала роман был озаглавлен «Один из героев начала века»: по сравнению с «Героем нашего времени» это название громоздко, компромиссно, уводит проблематику романа от современности. Название «Герой нашего времени» предложил издатель «Отечественных записок» Андрей Краевский Андрей Александрович Краевский (1810-1889) — издатель, редактор, педагог. Краевский начал редакторскую карьеру в «Журнале Министерства народного просвещения», после смерти Пушкина был одним из соиздателей «Современника». Руководил газетой «Русский инвалид», «Литературной газетой», «Санкт-Петербургскими ведомостями», газетой «Голос», но самую большую известность получил как редактор и издатель журнала «Отечественные записки», к участию в котором были привлечены лучшие публицисты середины XIX века. В литературной среде Краевский имел репутацию издателя скупого и очень требовательного. ⁠ , один из самых успешных журналистов XIX века. Чутьё его не подвело: название сразу стало скандальным и определило отношение к роману. Оно будто заранее отметало возражения: критик Александр Скабичевский Александр Михайлович Скабичевский (1838-1911) — литературный критик. Начал печататься в 1860-х. С 1868 года стал сотрудником «Отечественных записок». Также Скабичевский редактировал журналы «Слово», «Новое слово», писал литературные фельетоны в «Биржевых ведомостях» и «Сыне отечества». В 1891 году вышла его книга «История новейшей русской литературы», которая пользовалась успехом у читателей. ⁠ напрасно жалел, что Лермонтов «согласился на изменение Краевского, так как первоначальное заглавие более соответствовало значению в жизни того времени Печорина, который вовсе не олицетворял всю интеллигенцию 30-х годов, а был именно одним из её героев» 8 Скабичевский А. М. М. Ю. Лермонтов. Его жизнь и литературная деятельность. М.: Директ-Медиа, 2015. C. 145. ⁠ .

Слово «герой» имеет два пересекающихся значения: «человек исключительной смелости и благородства, совершающий подвиги во имя великой цели» и «центральный персонаж». Первые читатели романа о Печорине не всегда различали эти значения, и Лермонтов указывает на эту амбивалентность в конце предисловия: «Может быть, некоторые читатели захотят узнать моё мнение о характере Печорина? — Мой ответ — заглавие этой книги. «Да это злая ирония!» — скажут они. — Не знаю». Характерно, что Лермонтов уклоняется от оценки: сам факт выбора такого героя, как Печорин, лежит вне «моралистической традиции предшествующей литературы» 9 Архангельский А. Н. Герои классики: продлёнка для взрослых. М.: АСТ, 2018. C. 373. ⁠ .

К печали я так же легко привыкаю, как к наслаждению, и жизнь моя становится пустее день ото дня; мне осталось одно средство: путешествовать

Михаил Лермонтов

В предисловии Лермонтов напрямую указывает, что «Герой нашего времени» — это собирательный образ: «портрет, составленный из пороков всего нашего поколения, в полном их развитии». И тут же противоречит себе, указывая, что Печорин — не просто ходячая аллегория всех пороков, а правдоподобная, живая личность, реальный автор дневника: «Вы мне опять скажете, что человек не может быть так дурен, а я вам скажу, что ежели вы верили возможности существования всех трагических и романтических злодеев, отчего же вы не веруете в действительность Печорина?» В конце концов, романтический герой-злодей, губящий дорогих ему людей, — совсем не изобретение Лермонтова: Печорин наследует здесь байроновским Гяуру и Конраду. В свою очередь, роковая скука, пресыщенность миром — болезнь другого байроновского героя, Чайльд-Гарольда.

Если между читателями и романтическими пиратами пролегала слишком явственная пропасть, то Чайльд-Гарольд и герой «Исповеди сына века» Мюссе были им понятнее. Однако значительной части читателей было непросто увидеть в Печорине героическое. И дело тут как раз в его двойственном положении: Печорин уникален, но в то же время его интересуют земные вещи, у него земные представления о защите чести. Читатели должны признать, что Печорин — их современник, часть их общества, и это ставит перед ними проблему, у которой нет однозначного разрешения.

В. А. Поляков. Фаталист. Иллюстрация к «Герою нашего времени». 1900 год

Почему в «Герое нашего времени» перепутан порядок событий?

Странности композиции — первое, на что обращают внимание, говоря о «Герое нашего времени». Более поздние приключения героя предшествуют более ранним, о его смерти мы узнаём в середине романа, повествование ведётся с нескольких точек зрения, части романа неравнозначны по объёму и значению. При этом «Герой нашего времени» — не собрание отдельных повестей: у романа есть внутренний сюжет, который восстанавливает всякий читатель. В своём предисловии к «Герою нашего времени» Владимир Набоков даже привязывает последовательность событий к точной датировке: действие «Тамани» происходит летом 1830 года; весной — летом 1832 года Печорин влюбляет в себя княжну Мери и убивает на дуэли Грушницкого, после чего его переводят служить в крепость в Чечне, где он знакомится с Максимом Максимычем; в декабре 1832-го происходит действие «Фаталиста», весной и летом 1833-го — «Бэлы», осенью 1837-го рассказчик и Максим Максимыч встречаются с Печориным во Владикавказе, а ещё годом или двумя позже Печорин умирает по дороге из Персии. По отношению к этой ясной фабуле композиция «Героя нашего времени» и впрямь запутана; по мысли Набокова, «весь фокус подобной композиции состоит в том, чтобы раз за разом приближать к нам Печорина, пока наконец он сам не заговорит с нами». Этот «фокус» подан очень естественно — мы знакомимся с историей Печорина в том же порядке, в каком её узнаёт основной, «рамочный» рассказчик — «автор-издатель» (не равный автору — Лермонтову!). Вначале нам показывают Печорина глазами простодушного Максима Максимыча, затем — глазами более проницательного рассказчика, который, впрочем, видится с героем всего несколько минут, и наконец — глазами самого Печорина: мы получаем доступ к его сокровенным мыслям, проникаем в его внутренний мир, где он уже ни перед кем не рисуется. По словам Александра Архангельского, логика композиции романа — «от внешнего к внутреннему, от простого к сложному, от однозначного к неоднозначному. От сюжета — к психологии героя» 10 Архангельский А. Н. Герои классики: продлёнка для взрослых. М.: АСТ, 2018. C. 353. ⁠ . И хотя, по мнению Бориса Томашевского, на решение Лермонтова превратить цикл повестей о Печорине в роман могло повлиять устройство упомянутой в «Герое нашего времени» «Тридцатилетней женщины» Бальзака (этот роман сначала был «сборником самостоятельных новелл») 11 Томашевский Б. В. Проза Лермонтова и западно-европейская литературная традиция // Литературное наследство. Т. 43/44: М. Ю. Лермонтов. Кн. I. М.: Изд-во АН СССР, 1941. С. 469-516. (Лит. наследство; Т. 43/44). C. 508. ⁠ , ясно, что именно соображения постепенного раскрытия героя здесь перевешивают.

Вид Пятигорска. Середина XIX века

Fine Art Images/Heritage Images/Getty Images

Почему в «Герое нашего времени» меняются рассказчики? Кто из них — основной?

Вопрос о рассказчике и смене точек зрения в «Герое нашего времени» напрямую связан с вопросом о композиции. В романе три рассказчика — «автор-издатель», Максим Максимыч и собственно Печорин; как отмечает чешский филолог Мирослав Дрозда, «даже «автор» не представляет собою единой, неизмененной «маски», а выступает в разных, противоречащих друг другу обликах»: в предисловии к роману он — литературный критик и критик нравов, затем — путешественник и слушатель, затем — издатель чужой рукописи. Различаются у этих авторских ипостасей и аудитории: адресаты авторского предисловия — вся читающая публика, уже знакомая с историей Печорина; адресат Максима Максимыча — «автор-издатель» (а адресаты «Максима Максимыча» — гипотетические читатели, напрасно ждущие этнографического очерка); наконец, дневник Печорина рассчитан только на него самого 12 Дрозда М. Повествовательная структура «Героя нашего времени» // Wiener Slawistischer Almanach. Bd. XV. 1985. S. 5-6. ⁠ . Вся эта игра нужна, чтобы постепенно «приблизить» к нам Печорина, а ещё — затем, чтобы отразить его в разных точках зрения, как в разных оптических фильтрах: впечатления Максима Максимыча и «автора-издателя» в конечном счёте накладываются на то, как Печорин видит себя сам.

Это множество оптик не согласуется с тем, как традиционно понимают устройство речи персонажей. Многие исследователи «Героя нашего времени» отмечают здесь несообразности. Тот же Максим Максимыч, передавая монологи Печорина или Азамата, впадает в совершенно несвойственный ему тон — а ведь, казалось бы, цитируя других, человек подлаживает их стиль речи под свой собственный. Но, несмотря на это, биография и жизненная философия Печорина в изложении Максима Максимыча ощутимо беднее, чем в изложении самого Печорина — инстанции, наиболее приближенной к авторской.

И здесь, конечно, встаёт вопрос о личности и стиле конечного «автора-издателя», собирающего всю историю воедино. Он многим похож на Печорина. Как и Печорин, он тоже странствует на перекладных, тоже ведёт путевые записки, тоже тонко воспринимает природу и способен радоваться, сопоставляя себя с ней («…какое-то отрадное чувство распространилось по всем моим жилам, и мне было как-то весело, что я так высоко над миром…»). В разговоре с Максимом Максимычем он со знанием дела говорит о печоринской хандре и вообще разделяет с Печориным «парадоксальное восприятие действительности» 13 Виноградов В. В. Стиль прозы Лермонтова // Литературное наследство. Т. 43/44: М. Ю. Лермонтов. Кн. I. М.: Изд-во АН СССР, 1941. С. 588. ⁠ . Поразительная ремарка о смерти Печорина — «Это известие меня очень обрадовало» — перекликается с диким смехом, которым Печорин встречает смерть Бэлы. Возможно, именно ощущая родство с Печориным, он берётся судить его и публикует его записки, несомненно на него повлиявшие. Впрочем, от Печорина его отделяет серьёзная дистанция. Он печатает записки Печорина, думая, что эта «история души человеческой» принесёт людям пользу. Печорин никогда бы этого не сделал, и не из боязни исповеди: он, обладающий прекрасным слогом, равнодушен к своему дневнику; он говорит Максиму Максимычу, что тот может сделать с его бумагами что хочет. Это важный момент: ведь в черновиках «Героя нашего времени» Лермонтов не только оставляет Печорина в живых, но и даёт понять, что он готовил свои записи к публикации 14 Эйхенбаум Б. М. Статьи о Лермонтове. М., Л.: Издательство академии наук СССР, 1961. C. 246-247. ⁠ . Значит, Лермонтов хотел увеличить расстояние между героем и «автором-издателем», который относится к литературе куда почтительнее. Песню Казбича, переданную ему прозой, он перелагает стихами и просит прощения у читателей: «привычка — вторая натура». Так мы узнаём, что составитель «Героя нашего времени» — поэт.

Грузинская шашка. 1860-е годы

Wikimedia Commons

Похож ли Печорин на самого Лермонтова?

О сходстве и даже тождестве Печорина с его автором говорили многие современники Лермонтова. «Нет… сомнения, что если он не изобразил в Печорине самого себя, то по крайней мере идеал, сильно тревоживший его в то время, и на который он очень желал походить», — пишет Иван Панаев Иван Иванович Панаев (1812-1862) — писатель, литературный критик, издатель. Заведовал критическим отделом «Отечественных записок». В 1847 году вместе с Некрасовым начал издавать «Современник», для которого писал обзоры и фельетоны. Панаев — автор множества повестей и романов: «Встреча на станции», «Львы в провинции», «Внук русского миллионера» и другие. Был женат на писательнице Авдотье Панаевой, спустя десять лет замужества она ушла к Некрасову, с которым долгие годы жила в гражданском браке. ⁠ , вспоминая «печоринские» черты характера Лермонтова: «пронзительные взгляды, ядовитые шуточки и улыбочки, желание показать презрение к жизни, а иногда даже и задорливость бретёра». «Известно, что он до некоторой степени изобразил самого себя в Печорине», — вторит Панаеву Тургенев. «Печорин — это он сам, как есть», — с полной уверенностью заявляет в письме Василию Боткину Василий Петрович Боткин (1811-1869) — литературный критик, публицист. В середине 1830-х годов сблизился с Белинским, участвовал в кружке Станкевича, публиковался в журналах «Телескоп», «Отечественные записки», «Московский наблюдатель». В 1855 году стал сотрудником «Современника» Некрасова. Боткин много путешествовал, после поездки в Испанию опубликовал в «Современнике» цикл «Письма об Испании». В конце 1850-х критик разошёлся во взглядах с демократами и начал защищать эстетический подход к искусству. ⁠ Белинский 15 Щёголев П. Е. Книга о Лермонтове: В 2 выпусках. Вып. 2. Л.: Прибой, 1929. C. 19, 23, 45. ⁠ . Екатерина Сушкова, в которую Лермонтов был влюблён, называла его «расчётливым и загадочным»: она имела право и на более нелестную характеристику, потому что Лермонтов, желая отомстить ей за равнодушие, спустя несколько лет повёл с ней примерно такую игру, какую Печорин ведёт с княжной Мери. «Теперь я не пишу романов — я их делаю, — пишет он другу в 1835 году. — Итак вы видите, что я хорошо отомстил за слёзы, которые кокетство mlle S. заставило меня пролить 5 лет назад; о!» Впрочем, Печорин не мстит княжне за отвергнутую когда-то любовь, а затевает интригу от скуки.

Литературовед Дмитрий Овсянико-Куликовский ⁠ писал об «эгоцентризме натуры» Лермонтова: «Когда такой человек мыслит или творит, — его «я» не тонет в процессе мысли или творчества. Когда он страдает или наслаждается, — он явственно ощущает своё страдающее или наслаждающееся «я» 16 Овсянико-Куликовский Д. Н. М. Ю. Лермонтов. К столетию со дня рождения великого поэта. СПб.: Кн-во «Прометей» Н. Н. Михайлова, (1914). C. 6. ⁠ . Печорин «справедливо признаётся наиболее субъективным созданием Лермонтова: это, можно сказать, его автопортрет», — без обиняков заявляет исследователь 17 Овсянико-Куликовский Д. Н. М. Ю. Лермонтов. К столетию со дня рождения великого поэта. СПб.: Кн-во «Прометей» Н. Н. Михайлова, (1914). C. 72. ⁠ . Речь не только о внешних сходствах (военная служба на Кавказе, храбрость, игра в карты, готовность к дуэлям). Речь о тайных переживаниях — «похороненных в глубине сердца» лучших чувствах, желании быть принятым миром и отверженности. Противоречивые чувства Печорина («Присутствие энтузиаста обдаёт меня крещенским холодом, и я думаю, частые сношения с вялым флегматиком сделали бы из меня страстного мечтателя») находят параллель в отношениях Лермонтова с Белинским («На серьёзные мнения Белинского он начал отвечать разными шуточками»). Очевидно при этом, что и Печорин, и Лермонтов способны к рефлексии: они осознают, что больны «болезнью века», скукой и пресыщенностью.

У меня врождённая страсть противоречить; целая моя жизнь была только цепь грустных и неудачных противоречий сердцу или рассудку

Михаил Лермонтов

Как и пушкинский Онегин, Печорин явно принадлежит к тому же кругу, что его автор. Он образован, цитирует Пушкина, Грибоедова, Руссо. Наконец, есть ещё одна важнейшая вещь, обусловленная самим устройством «Героя нашего времени». Петр Вайль и Александр Генис пишут: «Не стоит забывать, что Печорин — писатель. Это его перу принадлежит «Тамань», на которую опирается наша проза нюансов — от Чехова до Саши Соколова. И «Княжну Мери» написал Печорин. Ему Лермонтов доверил самую трудную задачу — объяснить самого себя: «Во мне два человека: один живёт в полном смысле этого слова, другой мыслит и судит его» 18 Вайль П. Л., Генис А. А. Родная речь. М.: КоЛибри, 2008. C. 114. ⁠ .

С этим высказыванием Печорина перекликается ещё одно мемуарное свидетельство — князя Александра Васильчикова, литератора и секунданта Лермонтова на дуэли с Мартыновым: «В Лермонтове (мы говорим о нём как о частном лице) было два человека: один добродушный для небольшого кружка ближайших своих друзей и для тех немногих лиц, к которым он имел особенное уважение, другой — заносчивый и задорный для всех прочих его знакомых» 19 Щёголев П. Е. Книга о Лермонтове: В 2 выпусках. Вып. 2. Л.: Прибой, 1929. C. 188. ⁠ . Итак, в отличие от Печорина, у Лермонтова был ближний круг, с которым он мог быть вполне откровенен; в свою очередь, Печорин далеко не со всеми держал себя заносчиво: например, его отношения с доктором Вернером вполне уважительны.

Итак, Печорин — не литературное alter ego Лермонтова, но, конечно, персонаж наиболее ему внятный и близкий. Филолог Ефим Эткинд вообще считает, что «настоящий Печорин без маски» — это поэт-романтик, способный тонко, с умилением переживать и великолепно описывать природу 20 Эткинд Е. Г. «Внутренний человек» и внешняя речь: Очерки психопоэтики русской литературы XVIII-XIX вв. М.: Языки русской культуры, 1998. C. 106-107. ⁠ («постоянный, сладостно-усыпительный шум студёных ручьёв, которые, встретясь в конце долины, бегут дружно взапуски и наконец кидаются в Подкумок» — здесь ручейки уподоблены детям; «как поцелуй ребёнка» свеж и чист для Печорина кавказский воздух и так далее). Пейзажи — то, что часто остаётся за рамками обсуждения романов; между тем в прозе поэта на них стоит обращать особое внимание.

Михаил Лермонтов. Гравюра с акварели Кирилла Горбунова 1841 года

Печорин из «Княгини Лиговской» и Печорин из «Героя нашего времени» — это один и тот же Печорин?

Нет, это разные персонажи, между которыми, несомненно, есть преемственность. Печорин из незавершённой «Княгини Лиговской» «пытается с помощью внимательного наблюдения и анализа читать потаённые чувства других персонажей, но эти попытки оказываются бесплодными» 21 Kahn A., Lipovetsky M., Reyfman I., Sandler S. A History of Russian Literature. Oxford: Oxford University Press, 2018. P. 426. ⁠ . Этот полезный навык пригодится и Печорину из «Героя нашего времени» — но он ни в чём не сомневается: он не читает чужие характеры, а заранее их знает. У первого Печорина есть сестра, которую он нежно любит; у второго, кажется, нет никаких близких родных. Печорин из «Княгини Лиговской» — человек непривлекательной внешности; портрет Печорина в «Герое нашего времени», при всей его противоречивости (которая должна подчеркнуть демоничность), изображает красивого и знающего о своей красоте человека. В «Княгине Лиговской», «чтоб немного скрасить его наружность во мнении строгих читателей», Лермонтов объявляет, что у родителей Печорина три тысячи душ крепостных; «Герой нашего времени» лишён такой иронии по отношению к герою (хотя сохраняет иронию по отношению к читателю). Первый Печорин компрометирует девушку, просто чтобы прослыть опасным соблазнителем; поступки второго Печорина обусловлены не столько праздностью, сколько роковой и глубокой противоречивостью характера.

В «Герое нашего времени» глухо упоминается какая-то петербургская история, вынудившая Печорина уехать на Кавказ, но нет данных, что это развязка конфликта, намеченного в «Княгине Лиговской». В черновиках «Героя» Печорин говорит о «страшной истории дуэли», в которой он участвовал. Борис Эйхенбаум полагает, что причины отъезда были политическими и Печорин мог быть связан с декабристами (потому-то «автор-издатель», имея в своём распоряжении целую тетрадь с описанием печоринского прошлого, отказывается до поры до времени её публиковать) 22 Эйхенбаум Б. М. Статьи о Лермонтове. М., Л.: Издательство академии наук СССР, 1961. C. 254-265. ⁠ . В любом случае в «Княгине Лиговской» нет и следа всей этой тайной биографии.

Дело, в конце концов, и просто в том, что «Княгиня Лиговская» и «Герой два нашего времени» — очень разные произведения. По выражению Эйхенбаума, русская проза 1830-х проводит «черновую» работу, подготавливающую появление настоящего русского романа. В отношении стиля «Княгиня Лиговская» испытывает сильное гоголевское влияние, а её светское содержание связано с такими текстами, как повести Бестужева-Марлинского и Одоевского, примиряющие романтический подход к реальности с нравоописательностью, в которой уже больше предвестия натуральной школы, чем влияния европейской прозы XVIII века. Прекратив движение в этом русле, Лермонтов совершает рывок вперёд и создаёт новаторский текст на излёте романтической традиции — эксперимент «Героя нашего времени» с романной формой и углубление романтического героя настолько убедительны, что порождают целый шлейф подражаний, хотя, казалось бы, эпоха романтизма уже позади.

Вместе с тем считать «Княгиню Лиговскую» совершенно неудачным опытом — несправедливость: одна только сцена объяснения Печорина с оскорблённым им бедным и гордым чиновником Красинским вполне стоит Достоевского. Некоторые черты и мысли Красинского Лермонтов передаст Печорину из «Героя нашего времени».

Михаил Лермонтов. Развалины на берегу Арагвы в Грузии. 1837 год

Михаил Лермонтов. Офицер верхом и амазонка. 1841 год

Чем так разочарован Печорин?

Если верить самому Печорину, причины его состояния нужно искать в его ранней молодости и даже детстве. Он исповедуется сначала Максиму Максимычу, а затем княжне Мери, жалуясь одному на пресыщенность светскими удовольствиями, женской любовью, военными опасностями, другой — на трагическое непонимание, которое он всю жизнь встречал от людей. «К печали я так же легко привыкаю, как к наслаждению, и жизнь моя становится пустее день ото дня; мне осталось одно средство: путешествовать» — так говорит Печорин в изложении Максима Максимыча. Перед нами типично байроническая биография и рецепт от скуки: они умещаются, например, в канву «Паломничества Чайльд-Гарольда». Но в разочаровании Печорина усматривают не только «моду скучать», которую завели англичане. Разумеется, байроническая хандра и отверженность импонировали Печорину, хорошо знавшему Байрона. В советском и российском литературоведении есть традиция считать поведение лермонтовского героя следствием апатии, охватившей общество после провала восстания декабристов, в «ужасные» годы, как называл их Герцен 23 Гуревич А. М. Динамика реализма (в русской литературе XIX в.): Пособие для учителя. М.: Гардарика, 1995. C. 34; Гинзбург Л. Я. Творческий путь Лермонтова. Л.: Худ. лит., 1940. С. 162. ⁠ . В этом есть доля истины: ещё Герцен возводил идеи Лермонтова к декабризму, а историческая травма — характерное оправдание для «болезней века» (так и у Мюссе герой «Исповеди сына века» ссылается на раны 1793 и 1814 годов). Но Печорина даже меньше, чем Евгения Онегина, волнуют идеалы свободы: он противопоставляет себя в том числе и обществу, в котором эти идеалы могут быть востребованы. Эти идеалы, безусловно, были важны для Лермонтова — и может быть, здесь кроется причина сходства между автором и героем: Лермонтов сообщает Печорину свои чувства, своё ощущение безвыходности, но не даёт ему своей мотивации. Возможно, чтобы компенсировать это, он придаёт портрету Печорина контрастные, противоречивые черты: «В его улыбке было что-то детское. Его кожа имела какую-то женскую нежность», но на «бледном, благородном лбу» можно при усилии заметить «следы морщин, пересекавших одна другую и, вероятно, обозначавшихся гораздо явственнее в минуты гнева или душевного беспокойства». Глаза Печорина «не смеялись, когда он смеялся», а его тело, «не побеждённое ни развратом столичной жизни, ни бурями душевными», может в минуту отдыха «изобразить какую-то нервическую слабость». Столь контрастный облик, согласно представлениям XIX века о физиогномике Определение личности человека, его физического и душевного здоровья по чертам лица. Сегодня физиогномика считается псевдонаучной дисциплиной. ⁠ , обличает и противоречия в характере героя: действительно, читая «Журнал Печорина», мы можем видеть постоянные смены его настроения, перемежаемые опытами глубокого самоанализа.

Почему Печорина называют лишним человеком?

«Лишними людьми» называют персонажей, которые не встраиваются в социум в силу своей исключительности: среда не способна найти им применение. Печорина, наряду с Онегиным, считают родоначальником «лишних людей» в русской литературе. В толковании традиционного советского литературоведения Печорин не может раскрыть свой общественный потенциал и оттого занят интригами, игрой, соблазнением женщин. Эта точка зрения существовала и до Октябрьской революции. Так, в 1914 году Овсянико-Куликовский Дмитрий Николаевич Овсянико-Куликовский (1853-1920) — литературовед, лингвист. Преподавал в Новороссийском, Харьковском, Петербургском и Казанском университетах. С 1913 по 1918 год редактировал журнал «Вестник Европы». Изучал творчество Гоголя, Пушкина, Тургенева, Толстого, Чехова. Самой известной работой Овсянико-Куликовского стала «История русской интеллигенции», вышедшая в 1907 году. Изучал синтаксис русского языка, а также санскрит и индийскую философию. ⁠ пишет о Печорине: «Как многие эгоцентрические натуры, он — человек с ярко выраженным и очень активным социальным инстинктом. Ему, для уравновешивания его гипертрофированного «я», потребны живые связи с людьми, с обществом, и всего лучше удовлетворила бы этой потребности живая и осмысленная общественная деятель-ность, для которой у него имеются все данные: практический ум, боевой темперамент, сильный характер, умение подчинять людей своей воле, наконец, честолюбие. Но условия и дух времени не благоприятствовали сколько-нибудь широкой и неза-висимой общественной деятельности. Печорин поневоле остал-ся не у дел, откуда его вечная неудовлетворенность, тоска и скука» 24 Овсянико-Куликовский Д. Н. М. Ю. Лермонтов. К столетию со дня рождения великого поэта. СПб.: Кн-во «Прометей» Н. Н. Михайлова, (1914). C. 78. ⁠ .

Возможна и другая трактовка, скорее экзистенциального, а не социального характера. «У меня врождённая страсть противоречить; целая моя жизнь была только цепь грустных и неудачных противоречий сердцу или рассудку», — говорит о себе Печорин. Здесь легко узнать характеристику другого типажа русской литературы — «подпольного человека» Достоевского, живущего за счёт негативного самоутверждения. Психологизм лермонтовской прозы — именно в понимании возможности подобного характера, глубоко индивидуалистичного, фрустрированного впечатлениями детства. Печорина, в конце концов, можно считать «лишним» в позитивном смысле: ни один другой герой романа не способен к такому «напряжённому самоуглублению» и «исключительной крепости субъективной памяти» 25 Овсянико-Куликовский Д. Н. М. Ю. Лермонтов. К столетию со дня рождения великого поэта. СПб.: Кн-во «Прометей» Н. Н. Михайлова, (1914). C. 83. ⁠ . «Я глупо создан: ничего не забываю», — говорит Печорин; это свойство, в свою очередь, роднит его если не с Лермонтовым, то с писателем вообще — с человеком, способным изобрести и организовать мир, вложив в него собственный опыт. Несмотря на то что Печорин, как предполагает Лермонтов, портрет типичного человека своего поколения, собравший в себе все пороки времени, на самом деле он уникален — и именно поэтому привлекателен.

Похож ли Грушницкий на Печорина?

Время действия «Героя нашего времени» — пик увлечения романтическим искусством и романтическими штампами в русском аристократическом обществе. Эмоциональный шлейф от этого увлечения растянется ещё на долгие десятилетия, но конец 1830-х — то время, когда романтизм, в литературе уже проблематизированный и даже преодолённый (в первую очередь усилиями Пушкина), «идёт в народ». Отсюда и эпигонское, демонстративное поведение Грушницкого (например, его преувеличенная и пошлая куртуазность). Печорин ощущает, что Грушницкий — карикатура на того человека, каким является он сам: Грушницкий «важно драпируется в необыкновенные чувства, возвышенные страсти и исключительные страдания», что «нравится романтическим провинциалкам» (последнее высказывание — камень и в огород самого Печорина); он «занимался целую жизнь одним собою». «Пышные» слова имеются в запасе и у Печорина, но он не произносит их перед другими, доверяя их только своему дневнику», — замечает Овсянико-Куликовский 26 Овсянико-Куликовский Д. Н. М. Ю. Лермонтов. К столетию со дня рождения великого поэта. СПб.: Кн-во «Прометей» Н. Н. Михайлова, (1914). С. 94. ⁠ . Вполне возможно, что Грушницкий раздражает Печорина не только тем, что он обезьянничает его поведение, но и тем, что он утрирует и выставляет напоказ его неприглядные стороны — становясь, таким образом, не карикатурой, а скорее кривым зеркалом. Если предполагать в «Герое нашего времени» нравоучительный компонент, то фигура Грушницкого гораздо сильнее, чем фигура Печорина, обличает типовой романтический образ жизни. Следующая в русской литературе итерация сниженной романтической фигуры — Адуев-младший из «Обыкновенной истории» Гончарова 27 Гинзбург Л. Я. О психологической прозе. О литературном герое. СПб.: Азбука, Азбука-Аттикус, 2016. C. 130. ⁠ . Впрочем, стоит учесть амбивалентное отношение Гончарова к своему персонажу: как мы сейчас увидим, неоднозначен в глазах автора и Грушницкий.

Разумеется, Лермонтов подчёркивает разницу между Печориным и Грушницким — вплоть до мелочей. Например, важный для романа мотив звёзд появляется в «Княжне Мери» только дважды: Грушницкий, произведённый в офицеры, называет звёздочки на эполетах «путеводительными звёздочками», Печорин же перед дуэлью с Грушницким волнуется, что его звезда «наконец ему изменит». «Простое сопоставление этих восклицаний убедительней всякого комментария рисует характеры героев и отношение к ним автора, — пишет филолог Анна Журавлёва. — У обоих высокий мотив звёзд возникает как бы по сходному бытовому поводу. Но у Грушницкого — «путеводительная звёздочка» карьеры, у Печорина — «звезда судьбы» 28 Журавлёва А. И. Лермонтов в русской литературе. Проблемы поэтики. М.: Прогресс-Традиция, 2002. C. 203. ⁠ .

Вместе с тем момент экзистенции, предельного, предсмертного состояния высвечивает в Грушницком глубину, которую Печорин, ставящий своего соперника в патовую ситуацию, не мог раньше в нём заподозрить. Грушницкий отказывается продолжать нечестную игру, предлагаемую ему гусарским капитаном, и жертвует собой, — возможно, чтобы искупить ранее совершенную подлость. Петр Вайль и Александр Генис пишут: «Грушницкий… перед смертью выкрикивает слова, которые никак не соответствуют дуэльному кодексу: «Стреляйте!.. Я себя презираю, а вас ненавижу. Если вы меня не убьёте, я вас зарежу ночью из-за угла». Это пронзительное признание совсем из другого романа. Быть может, из того, который ещё так нескоро напишет Достоевский. Жалкий паяц Грушницкий в последнюю секунду вдруг срывает маску, навязанную ему печоринским сценарием» 29 Вайль П. Л., Генис А. А. Родная речь. М.: КоЛибри, 2008. C. 116. ⁠ . Примечательно, что в 1841 году знакомая Лермонтова Эмилия Шан-Гирей, которую Лермонтов «находил особенное удовольствие» дразнить, возвращает ему угрозу Грушницкого: «я вспылила и сказала, что ежели б я была мужчина, я бы не вызвала его на дуэль, а убила бы его из-за угла в упор» 30 Щёголев П. Е. Книга о Лермонтове: В 2 выпусках. Вып. 2. Л.: Прибой, 1929. C. 192. ⁠ . Примечательно, наконец, что, высмеивая и убивая Грушницкого, Лермонтов выводит из-под удара Печорина. Жизненная цель Грушницкого — сделаться героем романа — действительно сбывается, когда Грушницкий попадает в записки Печорина и в роман Лермонтова. Но Печорин, острящий по этому поводу, тем самым отвергает возможные обвинения в литературности 31 Эйхенбаум Б. М. Статьи о Лермонтове. М., Л.: Издательство академии наук СССР, 1961. C. 268. ⁠ : он — живой человек, а не какой-то там герой романа.

В. А. Поляков. Княжна Мэри. Иллюстрация к «Герою нашего времени». 1900 год

Скала Лермонтова в Кисловодске. Открытка XIX века

Почему Печорин так нравится женщинам?

Когда героине романа Йена Флеминга «Из России с любовью», русской шпионке Татьяне Романовой, нужно придумать легенду о том, почему она якобы влюбилась в Джеймса Бонда (по-настоящему она влюбится в него уже потом), она скажет, что он напоминает ей Печорина. «Он любил играть в карты и только и делал, что ввязывался в драки» — так характеризует Печорина с чужих слов начальник Бонда. Репутация опасного мужчины, конечно, благоприятствует интересу противоположного пола, тем более если к ней добавляется физическая красота. «Он был вообще очень недурён и имел одну из тех оригинальных физиономий, которые особенно нравятся женщинам светским» — так «автор-издатель» заканчивает портрет Печорина. «Печориным просто нельзя не восхищаться — он слишком красив, изящен, остроумен», — считают Вайль и Генис; в результате этого восхищения «поколения школьников приходят к выводу — умный негодяй лучше добропорядочного дурака» 32 Вайль П. Л., Генис А. А. Родная речь. М.: КоЛибри, 2008. C. 115. ⁠ .

«Негодяйство» Печорина проявляется в первую очередь в том, как он ведёт себя с женщинами. Это касается не столько «Бэлы», сколько «Княжны Мери», где он следует пушкинской максиме «Чем меньше женщину мы любим, / Тем легче нравимся мы ей» и выступает в роли знатока женщин («Нет ничего парадоксальнее женского ума; женщин трудно убедить в чём-нибудь, надо их довести до того, чтоб они убедили себя сами»). Он раздражает и одновременно интригует княжну Мери, затем раскрывает ей душу в исповеди — будто бы искренней по содержанию, но произнесённой с расчётом (Печорин говорит, «приняв глубоко тронутый вид») — и добивается признания в любви. Эта игра с наивной княжной — вполне романтического свойства: Печорин становится «светским вариантом Демона», «сея зло без наслажденья» 33 Эткинд Е. Г. «Внутренний человек» и внешняя речь: Очерки психопоэтики русской литературы XVIII-XIX вв. М.: Языки русской культуры, 1998. C. 105. ⁠ . Он упивается произведённым эффектом: «Все заметили эту необыкновенную весёлость. И княгиня внутренно радовалась, глядя на свою дочку; а у дочки просто нервический припадок: она проведёт ночь без сна и будет плакать. Эта мысль мне доставляет необъятное наслаждение: есть минуты, когда я понимаю Вампира... А ещё слыву добрым малым и добиваюсь этого названия!»

Современный психолог мог бы найти в Печорине черты перверзного нарциссиста : человека, идеализирующего самого себя и испытывающего потребность подчинять других своей воле. Такой человек запутывает и изматывает своего партнёра, который не в силах с ним расстаться. Он создаёт вокруг себя своего рода психологическое силовое поле и уверен в своей неотразимости — вспомним, как легко Печорин покупается на трюк, который проделывает с ним контрабандистка в «Тамани» (хотя и принимает меры предосторожности). Сложная личность Печорина не ограничивается этими чертами (перверзные нарциссисты, как правило, выбирают одну жертву на долгое время). Во многих других отношениях он благороден, а в своих неблаговидных поступках отдаёт себе отчёт. Ему трудно понять, почему его любит Вера, которая одна поняла его до конца, со всеми пороками и слабостями. Вера меж тем любит его «просто так» — и это единственная необъяснимая и подлинная любовь в романе.

Насколько самостоятельны женщины у Лермонтова?

«Вообще женские образы не удавались Лермонтову. Мери — типичная барышня из романов, напрочь лишённая индивидуальных черт, если не считать её «бархатных» глаз, которые, впрочем, к концу романа забываются. Вера совсем уже придуманная со столь же придуманной родинкой на щеке; Бэла — восточная красавица с коробки рахат-лукума» — так, в обычной своей манере, аттестует героинь романа Набоков. Вера не нравилась и Белинскому: «Лицо Веры особенно неуловимо и неопределённо. Это скорее сатира на женщину, чем женщина. Только что начинаете вы ею заинтересовываться и очаровываться, как автор тотчас же и разрушает ваше участие и очарование какою-нибудь совершенно произвольною выходкою».

Эта «произвольная выходка» — знаменательная проговорка: Белинский не готов видеть в «произволе» женщины сознательное решение автора. Между тем Вера — самая «субъектная» героиня Лермонтова. Именно она «ведёт» во взаимоотношениях с Печориным, именно она помогает запуститься интриге с Мери, наконец, именно она — одна из всех — поняла Печорина «совершенно, со всеми… слабостями, дурными страстями». Вера жертвует собой, надеясь, что Печорин когда-нибудь поймёт, что её любовь к нему «не зависела ни от каких условий»; потеряв Веру, Печорин выходит из себя, почти сходит с ума, моментально расстаётся со своим блестящим хладнокровием.

Другие женщины в «Герое нашего времени» гораздо «объектнее». Исследовательница Жеанн Гайт называет героиню, которую отвергает «лишний человек» в романтическом произведении, «обязательной женщиной»: она непременно присутствует возле героя и определяет его качества. В таком случае Бэла и Мери необходимы сюжету, чтобы показать неспособность Печорина к любви и верности 34 Kahn A., Lipovetsky M., Reyfman I., Sandler S. A History of Russian Literature. Oxford: Oxford University Press, 2018. C. 476-477. ⁠ . «Я никогда не делался рабом любимой женщины; напротив, я всегда приобретал над их волей и сердцем непобедимую власть, вовсе об этом не стараясь. <…> Надо признаться, что я точно не люблю женщин с характером: их ли это дело!..» — хвалится Печорин; «не стараясь» — это, положим, неправда, но отношение героя к женщинам из этих фраз ясно. Посмотрим, как оно реализуется.

Нет ничего парадоксальнее женского ума; женщин трудно убедить в чём-нибудь, надо их довести до того, чтоб они убедили себя сами

Михаил Лермонтов

Описание Бэлы входит в «полный стандартный набор» 35 Вайль П. Л., Генис А. А. Родная речь. М.: КоЛибри, 2008. C. 112. ⁠ романтических штампов о Кавказе: перед нами «высокая, тоненькая» дикарка, чьи «глаза чёрные, как у горной серны, так и заглядывали нам в душу». Нельзя сказать, что Бэла совершенно пассивна: она сама пропевает Печорину нечто «вроде комплимента», в минуту гордости и гнева на Печорина она вспоминает: «Я не раба его — я княжеская дочь!..»; она готова мстить за отца. «И в тебе, душенька, не молчит разбойничья кровь!» — думает Максим Максимыч — единственный человек, чьими глазами мы видим Бэлу. «Мы не знаем, как воспринимают Бэлу Азамат или Печорин… — напоминает Александр Архангельский, — мы не допущены в её внутренний мир и можем лишь догадываться о глубине её радости и силе её страдания». Характерно, что единственный раз, когда покорённая Бэла совершает нечто по собственной воле, — ослушавшись Печорина, выходит из крепости, — заканчивается её гибелью.

Впрочем, если бы Бэла не ослушалась, то погибла бы всё равно, окончательно наскучив Печорину, который её так добивался. Сегодня уговоры Печорина могли бы войти в феминистский учебник как примеры виктимблейминга От английского victim — «жертва» и blame — «обвинять». Под виктимблеймингом понимают ситуацию, когда ответственность за насилие, физическое или психологическое, возлагается не на насильника, а на жертву. ⁠ и газлайтинга Психологическое манипулирование, призванное заставить жертву сомневаться в собственной адекватности. Происхождение термина связано с голливудским фильмом «Газовый свет» (1944), в котором изображён этот вид психологического насилия. ⁠ : «…Ведь ты знаешь, что рано или поздно ты должна быть моею, — отчего же только мучишь меня? <…> Поверь мне, аллах для всех племён один и тот же, и если он мне позволяет любить тебя, отчего же запретит тебе платить мне взаимностью? <…> …Я хочу, чтоб ты была счастлива; а если ты снова будешь грустить, то я умру»; наконец, он предлагает ей свободу, но в то же время сообщает, что едет подставить себя под пулю или удар шашки. Бедной Бэле ничего не остаётся, кроме как сдаться.

Так же объективируется поначалу и княжна Мери («Если бы можно было слить Бэлу и Мери в одно лицо: вот был бы идеал женщины!» — восклицает критик Шевырёв). Замечания Печорина о ней циничны — даже пустой Грушницкий замечает: «Ты говоришь о хорошенькой женщине, как об английской лошади». Ничего необычного в этом нет: Печорин и в «Тамани» заявляет, что «порода в женщинах, как и в лошадях, великое дело». Ещё циничнее та игра, которую он ведёт с Мери. Но когда эта игра подходит к финалу, Мери удаётся перерасти назначенную ей роль:

— …Видите ли, я перед вами низок. Не правда ли, если даже вы меня и любили, то с этой минуты презираете?

Она обернулась ко мне бледная, как мрамор, только глаза её чудесно сверкали.

— Я вас ненавижу... — сказала она.

А вот в «Тамани» уверенность Печорина в том, что ему покорится любая женщина, играет с ним злую шутку. Печорин не просто уверен в своей победе — он и странности в поведении контрабандистки, которые могли бы внушить ему сомнения, трактует в духе романтической литературы: «дикая» девушка кажется ему то Ундиной из баллады Жуковского, то гётевской Миньоной. Крах любовного приключения подан, как обычно у Лермонтова, иронически, но кажется, что эта ирония маскирует здесь разочарование.

В. А. Поляков. Бэла. Иллюстрация к роману М. Ю. Лермонтова «Герой нашего времени». 1900 год

Зачем в романе Максим Максимыч?

Обыгрывая штамп «лишний человек», мы можем прийти к выводу, что на самом деле такого названия в романе заслуживает Максим Максимыч. Его последовательно игнорируют: умирающая Бэла не вспоминает о нём перед смертью, и это ему досадно; Печорин, встретившись с ним снова, обижает его грубостью и холодностью. Он отсутствует в активном движении сюжета почти так же, как «автор-издатель» романа, который сознательно (но не полностью) устраняется из текста.

Но, как и «автор-издатель», «маленький» и «лишний» человек Максим Максимыч на самом деле важнейший элемент в системе персонажей. Именно он запускает механизм повествования и играет не последнюю роль в судьбе героев (рассказывает Печорину о разговоре Казбича с Азаматом, ведёт Бэлу прогуляться на вал, где её увидит Казбич). Более того, в его руках в какой-то момент оказывается судьба всей истории Печорина: обиженный встречей, он готов пустить печоринские рукописи на патроны.

Я вступил в эту жизнь, пережив её уже мысленно, и мне стало скучно и гадко, как тому, кто читает дурное подражание давно ему известной книге

Михаил Лермонтов

И сторонники, и противники Лермонтова отмечали, что Максим Максимыч — исключительно удачный образ. Белинский писал о «типе старого кавказского служаки, закалённого в опасностях, трудах и битвах, которого лицо так же загорело и сурово, как манеры простоваты и грубы, но у которого чудесная душа, золотое сердце» и говорил, что этот тип — «чисто русский, который художественным достоинством создания напоминает оригинальнейшие из характеров в романах Вальтера Скотта и Купера, но который, по своей новости, самобытности и чисто русскому духу, не походит ни на один из них»; свою апологию критик завершает пожеланием читателю «поболее встретить на пути вашей жизни Максимов Максимычей ». Критики отмечали сходство Максима Максимыча с одним из первых «маленьких людей» в русской литературе — Самсоном Выриным из «Станционного смотрителя»; читательская симпатия к Вырину переносится и на лермонтовского штабс-капитана.

Но помимо сюжетной и типологической у Максима Максимыча есть ещё две важные функции. Во-первых, он — основной источник этнографических сведений в «Бэле». Он понимает языки горских народов и прекрасно знает их обычаи и нравы, хотя и толкует их с позиции снисходительного европейца, вплоть до «Ужасные бестии эти азиаты!». Его опыт «старого кавказца», в котором Лермонтов обобщил собственные наблюдения и знания старших товарищей по службе, гарантирует достоверность сведений — при этом Лермонтов, конечно, осознаёт колониальную оптику своего персонажа, заставляя его произносить сентенции вроде: «Из крепости видны были те же горы, что из аула, — а этим дикарям больше ничего не надобно». Во-вторых, Максим Максимыч, как и доктор Вернер, в системе персонажей «Героя нашего времени» служит противовесом фигуре Печорина; явно ощутимая авторская симпатия к обоим персонажам (сообщённая Печорину и безымянному рассказчику) означает не только то, что они добрые и честные люди, но и то, что они необходимы сюжету, гармонизируют его. «Для того и введён в повествование этот персонаж, чтобы на его фоне сложное, путаное, но масштабное «печоринское» начало проступило особенно ярко», — замечает Александр Архангельский 36 Архангельский А. Н. Герои классики: продлёнка для взрослых. М.: АСТ, 2018. C. 362. ⁠ .

В. А. Поляков. Максим Максимыч. Иллюстрация к роману М. Ю. Лермонтова «Герой нашего времени». 1900 год

В чем суть спора Печорина с Вуличем о предопределении?

Мотив судьбы так или иначе появляется во всех частях «Героя нашего времени». В «Фаталисте» вопрос о том, предначертана ли каждому его судьба, ставится с «финальной остротой» 37 Архангельский А. Н. Герои классики: продлёнка для взрослых. М.: АСТ, 2018. C. 359. ⁠ . Пари Печорина с Вуличем состоит в следующем: Вулич утверждает, что предопределение существует, Печорин — что нет; Вулич подносит пистолет к виску и нажимает на курок: пистолет даёт осечку — значит, Вуличу не суждено умереть в этот раз, и он мог спокойно испытать судьбу. Легко заметить, что у этого пари странные условия: если бы пистолет выстрелил, можно было бы сказать, что так и должно было произойти и Вулич угадал свой роковой миг. Дело осложняется тем, что Печорин, ставящий против предопределения, на самом деле в него тайно верит: он видит, что на лице Вулича лежит печать смерти, «странный отпечаток неизбежной судьбы». Таким образом, предлагая Вуличу пари, он фактически готов стать инструментом этой судьбы и принести своему сопернику смерть.

Эта сложная игра с судьбой — очередное подтверждение двойственности героя. В Вуличе он впервые встречает ровню себе: человека бесстрашного и демоничного. Как и пародийный Грушницкий, этот двойник должен быть устранён, а его смерть должна подтвердить способность Печорина знать всё наперёд. Спасение Вулича поражает его, он начинает верить в предопределение осознанно — хотя вся его скептическая философия этому противится:

…Мне стало смешно, когда я вспомнил, что были некогда люди премудрые, думавшие, что светила небесные принимают участие в наших ничтожных спорах за клочок земли или за какие-нибудь вымышленные права!.. <…> А мы, их жалкие потомки, скитающиеся по земле без убеждений и гордости, без наслаждения и страха, кроме той невольной боязни, сжимающей сердце при мысли о неизбежном конце, мы не способны более к великим жертвам ни для блага человечества, ни даже для собственного счастия, потому знаем его невозможность и равнодушно переходим от сомнения к сомнению...

Мысль о предопределении неприятна Печорину и с прагматической точки зрения: ведь он «всегда смелее идёт вперёд, когда не знает, что его ожидает». Вскоре после пари Вулич действительно гибнет от руки пьяного казака — и Печорин поражён таким неожиданным разрешением спора о предопределении: Вулич, думавший, что должен жить, на самом деле должен был умереть. После этого Печорин рискует жизнью, помогая схватить убийцу Вулича. У этого поступка опять-таки двойная мотивировка: с одной стороны, Печорин решает так же, как Вулич, испытать судьбу — и превзойти своего двойника, остаться живым там, где Вулич погиб. С другой стороны, он помогает совершиться возмездию — и тем самым отдаёт убитому дань уважения.

Дуэльный пистолет Кухенройтера. Около 1830 года

Колониальный роман, рождающийся внутри романтизма, тесно связан с приключенческим жанром. В одних случаях он предполагает цивилизаторское, эксплуататорское, высокомерное отношение героя-европейца к коренному населению: вероятно, самый известный текст такого рода — «Копи царя Соломона» Генри Хаггарда (1885). В других случаях представитель цивилизации заводит с «аборигенами» дружбу, участвует в их приключениях, даже становится на их сторону; в качестве примеров можно назвать знакомые Лермонтову романы Фенимора Купера. Оба типа романа строятся на мифах — об «ужасном дикаре» и о «благородном дикаре». «Героя нашего времени» трудно отнести к одному из этих типов. К примеру, цивилизаторская снисходительность Максима Максимыча к «азиатам» и «татарам» оттеняется иронической характеристикой самого Максима Максимыча, а «автор-издатель» разделяет штампы о кавказцах довольно пассивно: характерно, что, попав в саклю, полную бедных путников, он называет их «жалкими людьми», а Максим Максимыч — «преглупым народом».

Русский «кавказский текст» первой половины XIX века отвечает романтическому, восходящему к Шеллингу требованию национального содержания для литературы. У национальной литературы должно быть и своё экзотическое; естественным образом для Лермонтова, вслед за Пушкиным и Марлинским, экзотическим полигоном становится Кавказ. Экзотика здесь важнее достоверной этнографии — уже в 1851 году журнал «Современник» оглядывался на русскую романтическую прозу со словами: «Недостаток фактических сведений обыкновенно пополнялся красотами цветистого слога, сделавшегося до того неизбежным в кавказских повестях, что одно время кавказская повесть и высокий слог были синонимами в русской литературе» 38 Виноградов В. В. Стиль прозы Лермонтова // Литературное наследство. Т. 43/44: М. Ю. Лермонтов. Кн. I. М.: Изд-во АН СССР, 1941. С. 565. ⁠ . По замечанию Виктора Виноградова, «кавказский» лексикон Максима Максимыча «не выходит за пределы наиболее характерных бытовых названий и формул: мирнóй князь… кунак, кунацкая; джигитовка… сакля, духанщица, бешмет, гяур, калым »; и это притом, что Максим Максимыч — пограничный персонаж, который то «становится на точку зрения туземцев, то, напротив, переводит тамошние понятия и обозначения на язык русского человека» 39 Виноградов В. В. Стиль прозы Лермонтова // Литературное наследство. Т. 43/44: М. Ю. Лермонтов. Кн. I. М.: Изд-во АН СССР, 1941. С. 571-572. ⁠ . Этнонимы у Лермонтова условны: неразличение между черкесами, чеченцами, «татарами» задаёт головную боль комментаторам Лермонтова 40 Дурылин С. Н. «Герой нашего времени» М. Ю. Лермонтова. Комментарии. М.: Учпедгиз, 1940. ⁠ . Неосознанное пренебрежение видно и в речах Печорина, который называет Бэлу пери — то есть персонажем персидской демонологии, не имеющим отношения к Кавказу.

В описаниях Кавказа у Лермонтова много двойственности. С одной стороны, он с удивительным искусством говорит о горных вершинах, речках, ущельях; превосходный знаток Кавказа, он явно передаёт собственное восхищение кавказской природой. Его описания разительно, иногда почти дословно совпадают с пушкинским «Путешествием в Арзрум», но гораздо красочнее, насыщенней; те же впечатления отразились в «Демоне» и «Мцыри». С другой стороны, он способен, снижая регистр, вспомнить «чугунный чайник — единственную отраду мою в путешествиях» или даже, будто боясь быть принятым за Марлинского, демонстративно отказаться следовать жанру: «Избавлю вас от описания гор, от возгласов, которые ничего не выражают, от картин, которые ничего не изображают, особенно для тех, которые там не были, и от статистических замечаний, которые решительно никто читать не станет». Вся эта двойственность — признак неустоявшегося отношения Лермонтова к кавказскому экзотизму и романтической мифологии. Чтобы снять эту проблему, он, как всегда, прибегнет к иронии — так появится «Тамань», где, по словам Бориса Эйхенбаума, «снимается налёт наивного «руссоизма» 41 Эйхенбаум Б. М. Статьи о Лермонтове. М., Л.: Издательство академии наук СССР, 1961. C. 279. ⁠ . Если покорение женщины для Печорина некоторым образом параллельно покорению Кавказа, то в «Тамани» погоня за очередной «дикаркой» оканчивается комической катастрофой.

Карта Кавказского края до 1832 года

Как связан «Герой нашего времени» с «Евгением Онегиным»?

Первое сходство героев Пушкина и Лермонтова видно на самом внешнем уровне: обе фамилии, Онегин и Печорин, не существовали в реальности и происходят от названий рек — Онеги и Печоры. Отталкиваясь от этого, Белинский писал, что «несходство их между собою гораздо меньше расстояния между Онегою и Печорою»: Печорин — «это Онегин нашего времени». Характерно, что в черновиках «Княгини Лиговской» Лермонтов один раз по ошибке называет своего Печорина Евгением. Очевидны и сюжетные параллели: любовь княжны Мери к Печорину, в которой она признаётся сама, напоминает нам о признании Татьяны Онегину; дуэль с Грушницким — младшим другом Печорина — вторит дуэли Онегина с Ленским даже в мотивировке: Онегин, чтобы позлить Ленского, танцует с Ольгой; Печорину скучно, и он разыгрывает с Грушницким комедию для собственного увеселения. В фигуре Грушницкого, эталонного «вульгарного романтика», очень многое сходно с Ленским:

Говорит он скоро и вычурно: он из тех людей, которые на все случаи жизни имеют готовые пышные фразы, которых просто прекрасное не трогает и которые важно драпируются в необыкновенные чувства, возвышенные страсти и исключительные страдания. Производить эффект — их наслаждение; они нравятся романтическим провинциалкам до безумия. <…> Его цель — сделаться героем романа.

<…> …Я уверен, что накануне отъезда из отцовской деревни он говорил с мрачным видом какой-нибудь хорошенькой соседке, что он едет не так, просто, служить, но что ищет смерти, потому что... тут, он, верно, закрыл глаза рукою и продолжал так: «Нет, вы (или ты) этого не должны знать! Ваша чистая душа содрогнётся! Да и к чему? Что я для вас! Поймёте ли вы меня?» — и так далее.

Всё это, не правда ли, напоминает «тёмные и вялые» вирши Ленского, в которых Пушкин пародирует ходовой поэтический романтизм, и его чрезмерную аффектацию в личных отношениях (впоследствии эти излияния хорошенькой соседке спародирует Гончаров в «Обыкновенной истории»). Слово «пародия» здесь повторяется не напрасно: сама «Княжна Мери» находится с «Евгением Онегиным» в отчасти пародических отношениях 42 Святополк-Мирский Д. П. История русской литературы. Новосибирск: Издательство «Свиньин и сыновья», 2014. C. 253. ⁠ , которые не отменяют лермонтовского восхищения Пушкиным. Чтобы осознать это, посмотрим на то, чем герои Лермонтова отличаются от пушкинских. В их психологических портретах есть двойственность, некое подчёркнутое тёмное начало. Возвращаясь к гидронимическому сходству, можно вспомнить замечание Бориса Эйхенбаума: «Онега течёт ровно, в одном направлении к морю; русло Печоры изменчиво, витиевато, это бурная горная река» 43 Эйхенбаум Б. М. Статьи о Лермонтове. М., Л.: Издательство академии наук СССР, 1961. C. 235. ⁠ . Ленский, конечно, не способен на подлость в духе Грушницкого, который сначала распускает о Печорине и об отвергнувшей его Мери грязные сплетни, а затем хочет одурачить Печорина, по совету товарища не зарядив его пистолет. То же и с Печориным: как пишет филолог Сергей Кормилов, «невозможно вообразить Онегина на балконе чужого дома подглядывающим в окно Татьяны, а Печорин, выбираясь таким путём от Веры, чужой жены, удовлетворяет своё любопытство, заглянув в комнату Как «Герой нашего времени» связан с поэзией Лермонтова?

Параллели между романом и лирикой Лермонтова отмечались не раз, в том числе на структурном уровне. Анна Журавлёва считает, что роман Лермонтова объединён не только сюжетом, но и «словесно-смысловыми мотивами, характерными для поэзии Лермонтова… так, как бывает объединён лирический цикл» 46 Журавлёва А. И. Лермонтов в русской литературе. Проблемы поэтики. М.: Прогресс-Традиция, 2002. C. 204. ⁠ . Ещё раньше Набоков замечал, что вложенность снов и смена точек зрения в стихотворении «Сон» («В полдневный жар в долине Дагестана…») «сродни переплетению пяти рассказов, составивших роман Лермонтова».

Психологическая близость Печорина к Лермонтову делает переклички романа с лермонтовской лирикой неизбежными. Так, уже в раннем стихотворении «1831-го, июня 11 дня» можно увидеть мотивы исповедальных монологов Печорина, его двойственности, непонимания со стороны окружающих:

Моя душа, я помню, с детских лет
Чудесного искала. Я любил
Все обольщенья света, но не свет,
В котором я минутами лишь жил…

Никто не дорожит мной на земле,
И сам себе я в тягость, как другим;
Тоска блуждает на моём челе.
Я холоден и горд; и даже злым

Толпе кажуся; но ужель она
Проникнуть дерзко в сердце мне должна?
Зачем ей знать, что в нём заключено?
Огонь иль сумрак там — ей всё равно.

Только в природе герой стихотворения находит утешение, и печоринские описания природы Кавказа вторят лермонтовской лирике. Сравним: «Весело жить в такой земле! Какое-то отрадное чувство разлито во всех моих жилах. Воздух чист и свеж, как поцелуй ребенка…» и «Воздух там чист, как молитва ребёнка; / И люди, как вольные птицы, живут беззаботно». Отношения героя с людьми на этом фоне — продукт раздражения: находясь среди них, Печорин не может показать «себя настоящего». Так и героя стихотворения Лермонтова, вспоминающего прекрасное детство (ребёнком он был «царства дивного всесильный господин»), раздражает общество, в котором он вынужден находиться: «О, как мне хочется смутить весёлость их / И дерзко бросить им в глаза железный стих, / Облитый горечью и злостью!..»

Печально я гляжу на наше поколенье!
Его грядущее — иль пусто, иль темно,
Меж тем, под бременем познанья и сомненья,
В бездействии состарится оно.
Богаты мы, едва из колыбели,
Ошибками отцов и поздним их умом,
И жизнь уж нас томит, как ровный путь без цели,
Как пир на празднике чужом.

«Я вступил в эту жизнь, пережив её уже мысленно, и мне стало скучно и гадко, как тому, кто читает дурное подражание давно ему известной книге», — соглашается Печорин.

Вот «автор-издатель» обращается в мыслях к воющей метели: «И ты, изгнанница, плачешь о своих широких, раздольных степях!», а вот Лермонтов пишет о тучках небесных: «Мчитесь вы, будто как я же, изгнанники, / С милого севера в сторону южную». Вот Печорин губит Бэлу, а Демон — Тамару. В поэме «Измаил-Бей» мы найдём описания кавказских обычаев, похожие на описания из романа… Примеры перекличек можно ещё множить, но ясно, что между «Героем нашего времени» и поэзией Лермонтова существует прочная связь. В конце концов, стихи есть и в самом романе: «автор-издатель» по привычке переводит на русский песню Казбича, а Печорин записывает песню контрабандистки. Обе песни отличает стилизация народной поэзии: в песне Казбича применена типичная фольклорная формула («Золото купит четыре жены, / Конь же лихой не имеет цены»), а в последней строке ритмическая вариация — выпуск одного слога — создаёт впечатление вольной, некнижной поэтической речи. «Аутентичная» песня контрабандистки написана и вовсе разностопным народным стихом («Как по вольной волюшке — / По зелёну морю, / Ходят всё кораблики / Белопарусники…») с

Что Печорин делал в Персии?

Печорин умирает, возвращаясь из Персии. Так сбывается пророчество Максима Максимыча о том, что он дурно кончит. Сам Печорин в «Бэле» говорит: «Как только будет можно, отправлюсь — только не в Европу, избави боже! — поеду в Америку, в Аравию, в Индию, — авось где-нибудь умру на дороге!» Так и происходит; Печорин, которому предсказывали гибель «от злой жены», нагадывает себе другую смерть.

В своей статье «Зачем Печорин ездил в Персию?» 47 Ермоленко С. И. Зачем Печорин ездил в Персию? // Филологический класс. Т. V. № 17. 2007. С. 41-48. ⁠ филолог Светлана Ермоленко суммирует возможные ответы на этот вопрос. Комментатор романа Сергей Дурылин полагает, что для Печорина путешествие в Персию, которая находится в зоне дипломатических интересов России, — комфортабельный способ «утолить тягу к Востоку, почерпнутую из Байрона», а заодно и сбежать от «казарменной николаевщины». Борис Эйхенбаум, в соответствии со своей теорией о декабризме Печорина, видит в этом не прихоть, а выражение «характерных последекабристских настроений» (в Персию хочет незадолго до смерти отправиться Веневитинов, «в Аравии, в Иране золотом» ищет счастья Ижорский, герой драмы Кюхельбекера). Ермоленко возражает Дурылину: по сравнению с грибоедовским временем политическая ситуация в Персии ещё усложнилась — эти места были «театром беспрерывных, с начала XIX века, военных действий». Таким образом, Печорин мог сознательно искать смерти. Не забудем, что по прямой хронологии события «Бэлы» — последнее приключение Печорина. Вполне возможно, что оно надломило его байронический характер: когда Максим Максимыч напоминает ему о Бэле, Печорин бледнеет и отворачивается. Он не беспокоится больше о судьбе своих записей, которые, как он когда-то считал, должны были стать для него «драгоценным воспоминанием»; ему теперь одна дорога — к гибели.

Связь Персии со смертью должна была напомнить любому светскому читателю о гибели в Тегеране Грибоедова. Один из главных эпизодов «Путешествия в Арзрум», на которое Лермонтов явственно опирается, — встреча Пушкина с мёртвым «Грибоедом», и перед нами, таким образом, ещё одна отсылка к пушкинскому произведению (Борис Эйхенбаум считает, что таким образом Лермонтов отдаёт дань уважения «полуопальному» Пушкину). Известно, что Лермонтов собирался взяться за новый роман «из кавказской жизни», «с персидской войной»; в этом романе он хотел описать и смерть Грибоедова. Ермоленко обращает внимание: Пушкин сетовал на то, что Грибоедов «не оставил своих записок»; Печорин, на Грибоедова совсем не похожий, свои записки как раз оставил, позволив другим прочитать свою «историю души».

Наконец, ещё одно соображение. «Америка, Аравия, Индия», да и Персия, куда стремится Печорин, — пространства не просто экзотические для русского человека, а вовсе не изведанные. Это своего рода «тот свет», потусторонний мир. Получается, что Персия для Печорина — такой же знак гибели, как Америка для героев Достоевского, продолжателя лермонтовской психологической и экзистенциальной традиции.

список литературы

• Архангельский А. Н. Герои классики: продлёнка для взрослых. М.: АСТ, 2018.
• Виноградов В. В. Стиль прозы Лермонтова // Литературное наследство. Т. 43/44: М. Ю. Лермонтов. Кн. I. М.: Изд-во АН СССР, 1941. С. 517–628.
• Гинзбург Л. Я. О психологический прозе. О литературном герое. СПб.: Азбука, Азбука-Аттикус, 2016.
• Гуревич А. М. Динамика реализма (в русской литературе XIX в.): Пособие для учителя. М.: Гардарика, 1995.

• Дрозда М. Повествовательная структура «Героя нашего времени» // Wiener Slawistischer Almanach. Bd. XV. 1985. S. 5–34.
• Дурылин С. Н. «Герой нашего времени» М. Ю. Лермонтова. Комментарии. М.: Учпедгиз, 1940.
• Ермоленко С. И. Зачем Печорин ездил в Персию? // Филологический класс. Т. V. № 17. 2007. С. 41–48.
• Журавлёва А. И. Лермонтов в русской литературе. Проблемы поэтики. М.: Прогресс-Традиция, 2002.
• Кийко Е. И. «Герой нашего времени» Лермонтова и психологическая традиция во французской литературе // Лермонтовский сборник. Л.: Наука, 1985. С. 181–193.
• Кормилов С. И. М. Ю. Лермонтов // Русская литература XIX–XX веков: В 2 т. Т. 1. М.: Изд-во Московского университета, 2001. С. 137–173.
• Найдич Э. Э. «Герой нашего времени» в русской критике // Лермонтов М. Ю. Герой нашего времени. М.: Изд-во АН СССР, 1962. С. 163–197.
• Овсянико-Куликовский Д. Н. М. Ю. Лермонтов. К столетию со дня рождения великого поэта. СПб.: Кн-во «Прометей» Н. Н. Михайлова, .
• Перльмуттер Л. Б. Язык прозы М. Ю. Лермонтова // Жизнь и творчество М. Ю. Лермонтова: Исследования и материалы: Сб. первый. М.: ОГИЗ; ГИХЛ, 1941. С. 310–355.
• Потапова Г. Е. Изучение Лермонтова в Великобритании и США // Творчество М. Ю. Лермонтова в контексте современной культуры. СПб.: РХГА, 2014. С. 232–248.
• Сартаков Е. В. С. А. Бурачок - критик романа М. Ю. Лермонтова «Герой нашего времени» // Вестник МГУ. Сер. 10. Журналистика. 2015. № 6. С. 193–203.
• Скабичевский А. М. М. Ю. Лермонтов. Его жизнь и литературная деятельность. М.: Директ-Медиа, 2015.
• Святополк-Мирский Д. П. История русской литературы. Новосибирск: Издательство «Свиньин и сыновья», 2014.
• Томашевский Б. В. Проза Лермонтова и западно-европейская литературная традиция // Литературное наследство. Т. 43/44: М. Ю. Лермонтов. Кн. I. М.: Изд-во АН СССР, 1941. С. 469–516. (Лит. наследство; Т. 43/44).
• Щёголев П. Е. Книга о Лермонтове: В 2 выпусках. Вып. 2. Л.: Прибой, 1929.
• Эткинд Е. Г. «Внутренний человек» и внешняя речь: Очерки психопоэтики русской литературы XVIII–XIX вв. М.: Языки русской культуры, 1998.
• Kahn A., Lipovetsky M., Reyfman I., Sandler S. A History of Russian Literature. Oxford: Oxford University Press, 2018.

Весь список литературы

В 1836 году Лермонтов, по примеру Пушкина, который показал своего современника - Евгения Онегина - на фоне петербургской жизни 1820-х годов, задумал написать роман, в котором он бы изобразил своего современника - гвардейского офицера Печорина на широком фоне столичной жизни. Но в 1837 году за стихотворение "Смерть поэта" Лермонтов был арестован и выслан на Кавказ, а после ссылки он уже не захотел возвращаться к прежнему замыслу. Лермонтов побывал в Пятигорске и в Кисловодске, в казачьих станицах на Тереке, проехал вдоль линии боевых действий; в городке Тамани, на побережье Черного моря, его хотели утопить контрабандисты, которые заподозрили в нем сыскного. С побережья Черного моря Лермонтов отправился в Грузию, и на обратном пути, в Ставрополе, он встретился с сосланными декабристами. Встречи с новыми людьми, новые впечатления вдохновили его на создание живых образов своих современников. Роман писался Лермонтовым с 1837 по 1840 г. Последовательность написания повестей точно не установлена, но предполагается, что ранее других (осенью 1837 г.

) написана "Тамань", затем "Фаталист", "Бэла", "Максим Максимыч"; но не исключено, что "Тамань" была написана последней, а "Фаталист" - после "Максима Максимыча". Первые произведения были задуманы как отдельные фрагменты из записок офицера, но потом они стали "длинной цепи повестей", не объединенных в роман, но связанных общими героями - Печориным и Максимом Максимычем. Первой была опубликована "Бэла" в "Отечественных записках" (1839, № 3) с подзаголовком "Из записок офицера о Кавказе" - так подчеркивалась связь новеллы с романтической "кавказской литературой", популярной в 1830-х годах. Тем не менее, произведение было, вопреки традиции живописно-риторических описаний, стилистически ориентировано на "Путешествие в Арзрум" А. С. Пушкина.

Эту особенность "Бэлы" отмечал В. Г. Белинский: "Простота и безыскусственность этого рассказа - невыразимы, и каждое слово в нем так на своем месте, так богато значением. Вот такие рассказы о Кавказе, о диких горцах и отношениях к ним наших войск мы готовы читать, потому что такие рассказы знакомят с предметом, а не клевещут на него.

Чтение прекрасной повести г. Лермонтова многим может быть полезно еще и как противоядие чтению Марлинского". Повесть "Фаталист" была напечатана в "Отечественных записках" (1839, № 11). По утверждению биографа Лермонтова П. А.

Висковатова (1842-1905), "Фаталист" "списан с происшествия, бывшего в станице Червленой с А. А. Хастатовым", дядей Лермонтова: "По крайней мере, эпизод, где Печорин бросается в хату пьяного рассвирепевшего казака, произошел с Хастатовым". Историк и собиратель лермонтовских рукописей В.

X. Хохряков указывал на рассказ друга Лермонтова С. А. Раевского о том, что в "Фаталисте" запечатлено подлинное происшествие, участниками которого были сам Лермонтов и его приятель А. А. Столыпин (Монго).

Было высказано и предположение о том, что тему новеллы Лермонтов отыскал в мемуарах Байрона, содержащих рассказ об удивительном случае, происшедшем с школьным приятелем автора: "...взяв пистолет и не справляясь, был ли он заряжен, он приставил его себе ко лбу и спустил курок, предоставив случаю решить, последует выстрел или нет". В ноябре 1839 г.

в редакционном примечании к публикации "Фаталиста" сказано: "С особенным удовольствием пользуемся случаем известить, что М. Ю. Лермонтов в непродолжительном времени издаст собрание своих повестей, - и напечатанных и ненапечатанных. Это будет новый, прекрасный подарок русской литературе". К моменту издания "Тамани" ("Отечественные записки", 1840, № 2) работа над романом была завершена. По свидетельству мемуаристов, сюжет повести основан на действительных событиях, участником которых оказался сам Лермонтов во время своего пребывания в Тамани осенью 1837 году. Товарищ Лермонтова по Школе юнкеров и позднее по лейб-гвардии Гродненскому полку М.

И. Цейдлер, который посетил Тамань через год после него, в своих записках о Кавказе 1830-х гг. подробно описал дни, проведенные в этом "небольшом, невзрачном городишке", и не мог не отметить сходства своего описания с "поэтическим рассказом о Тамани в "Герое нашего времени": "Мне отвели с трудом квартиру, или, лучше сказать, мазанку, на высоком утесистом берегу, выходящем к морю мысом. Мазанка эта состояла из двух половин, в одной из коих я и поместился... по всей вероятности, мне суждено было жить в том же домике, где жил и он; тот же слепой мальчик и загадочный татарин послужили сюжетом к его повести. Мне даже помнится, что когда я, возвратясь, рассказывал в кругу товарищей о моем увлечении соседкою, то Лермонтов пером начертил на клочке бумаги скалистый берег и домик, о котором я вел речь".

Рисунок сохранился. В апреле 1840г. было опубликовано "Сочинение М. Ю.

Лермонтова (так стояло на обложке книги) Герой нашего времени", состоящее из ряда отдельных новелл, открывавшегося "Бэлой" и завершающегося "Фаталистом". В следующем, 1841 г. состоялось второе издание романа, в которое было включено предисловие, помещенное по техническим причинам не в начале, а перед второй частью. Предисловие содержит ответ на критику романа С. П.

Шевыревым, увидевшим в Печорине порочное явление, не свойственное русской жизни, а привнесенное с Запада, и С. А. Бурачком, который в журнале "Маяк" (1840, ч. IV, гл. IV) определил Печорина как "эстетическую и психологическую нелепость", клевету "на целое поколение людей". Первоначальное заглавие романа, известное по рукописи, - "Один из героев начала века" - связано с появившимся в 1836 г.

романом А. Мюссе (точный перевод - "исповедь одного из детей века").

Многие персонажи повести "Княжна Мери", по свидетельству мемуаристов, имели своих прототипов. Общепризнанным прототипом Грушницкого был Николай Петрович Колюбакин (1811- 1868).

Вспыльчивый, фатоватый, любитель вычурной фразы и завзятый дуэлист. Ранение в ногу во время экспедиции послужило поводом для поездки на воды, где и состоялась его встреча с Лермонтовым.

Не исключено, что в Грушницком отразились и какие-то черты Н. С. Мартынова (1815-1875), противника Лермонтова на роковой дуэли, состоявшейся в июле 1841 г.

В прошлом его товарища по Школе гвардейских подпрапорщиков и кавалерийских юнкеров. Прообразом Веры, очевидно, послужила В. А. Лопухина-Бахметева; мнения современников относительно прототипа княжны Мери расходятся: одни называли имя Н. С. Мартыновой, сестры Н.

С. Мартынова, другие - Э. А. Клинберг, пятигорской знакомой Лермонтова, впоследствии жены А.

П. Шан-Гирея, друга и родственника поэта. Доктор Вернер списан с медика штаба кавказских войск в Ставрополе Н. В. Майера, Вулич - с конногвардейца И. В. Вуича.

Прообразом Печорина, как убедительно доказала Э. Г. Герштейн, в значительной мере явился товарищ поэта по "кружку 16-ти" граф Андрей Павлович Шувалов. Он "храбро сражался на Кавказе, где получил... легкую рану в грудь.

Он был высокого роста и тонок; у него было красивое лицо... плохо скрывавшее нервные движения, присущие его страстной натуре... Он очень нравился женщинам благодаря контрасту между его внешностью, казавшейся нежной и хрупкой, его низким приятным голосом, с одной стороны, и необычайной силой, которую скрывала эта хрупкая оболочка, - с другой".

Роман «Герой нашего времени» - это единственный роман Михаила Юрьевича Лермонтова, который был окончен и опубликован еще при его жизни.

«Герой нашего времени» - роман, в котором рассказывается о гвардейском офицере. Звали этого офицера Григорий Александрович Печорин. На написание этого романа автора вдохновило произведение Александра Сергеевича Пушкина «Евгений Онегин».

Смерть А. С. Пушкина вызвала у Лермонтова бурю эмоций, поэтому в 1837 году он пишет стихотворение под названием «Смерть поэта». За столь дерзкое стихотворение Михаила Лермонтова арестовывают. Он сослан в ссылку на Кавказ.

Лермонтову нет дела до продолжения написания романа «Герой нашего времени». В поездках по разным городам: Пятигорск, Кисловодск, Терек, Черное море, он понимает, что готов взяться за продолжения написания своего романа. В этих городах он получил много бесценного опыта для творчества. Лермонтов уже уверенно знает, о чем и как он будет продолжать написание своего, в будущем знаменитого романа.

Лермонтов писал свой лирико-психологический роман почти три года, период с 1837 по 1840 года. На тот момент последовательность глав была совершенно другая. Начинался роман с главы «Тамань», а заканчивался главой «Максим Максимыч». Эти произведения должны были выглядеть как записки офицера, которые являются составляющей целой истории.

Часть «Фаталист» была опубликована в том же году, что и «Бэла». В которой, описывался случай борьбы с казаком, но он не был выдумкой, это действительно было, но в этой борьбе участвовал сам Михаил Юрьевич. А в 1840 году была опубликована «Тамань».

Но в апреле месяце 1840 года было опубликовано, что роман состоит, из нескольких новелл. Новеллы, которые начинаются с части «Бела» и заканчивается частью «Фаталист», в которой рассказывается о трагической судьбе действующего персонажа - Григория Александровича Печорина.

История написания такого великого романа как «Герой нашего времени» не известна. Многие современники по сей день спорят о том, кто является в романе прототипом главного персонажа. Все критики расходятся во мнении, называя много разных имен. Многие даже считали, что прообразом главного персонажа Григория Печорина является сам автор.

Современники угадывали в остальных героях романа разных людей, которые известны в тесных светских кругах. У каждого из персонажей романа был свой прототип.

Историю о Бэле Михаил Юрьевич узнал из рассказа своего дальнего родственника А.Хастатова. Татарка Бэла жила у него некоторое время.

А история, которая описывалась в главе «Тамань», произошла с самим Михаилом Юрьевичем во время его нахождения в Тамани. На то время он перебывал у казачки Царицыхи.

Прообраз Грушницкого был не понятен. Некоторые критики склонялись к мнению, что это образ Н.П.Колюбакина, а вот другие думали, что это Н.С.Мартынов – убийца Михаила Лермонтова. Так как у обоих был вспыльчивый характер.

Данный роман и сегодня значится гениальным произведением, которое отчетливо показывает быт и культуру позапрошлого века.

История написания и прототипы героев

Также читают:

Популярные сегодня темы

• Анализ произведения Толстого Юность

  Произведение «Юность» Л.Н. Толстого – это третья часть трилогии «Детство. Отрочество. Юность», в которой описывается судьба Николеньки Иртеньева и его мужание

• Фамусов и Чацкий в комедии Горе от ума сочинение

  Фамусов и его общество это полное олицетворение взглядов прошлого века, но полной противоположностью таковых является Чацкий.

• Образ Коршунова в комедии Бедность не порок Островского сочинение

  Африкан Савич Коршунов является одним из персонажей из известной комедии Островского, Бедность не порок. Этот человек имеет большое состояние, владелец фабрики. Он дружит с неким Гордеем Карпычем.

• Сочинение описание по картине Буря на Северном море Айвазовского

  Для того чтобы передать мощь стихии довольно действенным приемом выглядит сравнение ничтожности человека перед мощью этой стихии и Айвазовский пользуется таким способом в картине Буря на Северном море

Другие материалы по творчеству Лермонтов М.Ю. Краткое содержание поэмы "Демон: восточная повесть" Лермонтова М.Ю. по главах (частях) Идейно-художественное своеобразие поэмы "Мцыри" Лермонтова М.Ю. Идейно-художественное своеобразие произведения "Песня про царя Ивана Васильевича, молодого опричника и удалого купца Калашникова" Лермонтова М.Ю. Краткое содержание "Песня про царя Ивана Васильевича, молодого опричника и удалого купца Калашникова" Лермонтова М.Ю. «Пафос поэзии Лермонтова заключается в нравственных вопросах о судьбе и правах человеческой личности» В.Г. Белинский

Творческий путь Лермонтова начался в эпоху господства поэтических жанров. Первое прозаическое произведение — неоконченный исторический роман «Вадим» (название условное, так как первый лист рукописи не сохранился) — относится к 1833-1834 гг. Главный герой романа — разрушитель, «демон, но не человек», мститель за поруганную честь своей семьи. Несмотря на то, что Лермонтов воспользовался историческим материалом (эпоха пугачевского бунта), в центре романа оказалась судьба романтического героя. Историческая проблематика уступила место философско-психологической: писатель поставил проблему добра и зла, рассмотрев ее в широком, «мировом» контексте, характерном для романтизма.

В середине 1830-х гг. внимание начинающего прозаика переключилось на сюжеты, взятые из жизни современного светского общества, однако многие замыслы так и остались нереализованными. Сохранились отрывки и наброски, в которых едва намечены конфликты и сюжетные линии будущих произведений: отрывок «Я хочу рассказать вам историю женщины...», связанный с традицией «светской» повести, и неоконченный роман «Княгиня Литовская» (1836).

Роман «Княгиня Лиговская» — важный этап в становлении поздней прозы Лермонтова. В отличие от «ультраромантического» «Вадима», в центре нового романа оказался не исключительный герой-романтик, а молодой петербургский офицер Жорж Печорин. Впервые появилось имя центрального персонажа будущего романа «Герой нашего времени», а самое главное — Лермонтов сделал первый шаг к созданию образа Григория Александровича Печорина. Образ Жоржа Печорина в «Княгине Литовской» — это «проба пера», эскиз, первая прорисовка характера героя будущего романа. Жорж Печорин — один из многих светских молодых людей. В его душе пока еще нет скептицизма и отчаяния — психологических качеств «героя нашего времени», хотя Лермонтов и обнаружил интерес к его внутреннему миру. События жизни и характер героя показаны в «Княгине Литовской» лишь настолько, насколько это было возможно в масштабе одного биографического эпизода — столкновения Печорина с бедным чиновником Красинским (в тексте незавершенного романа этот эпизод не имеет развязки).

В романе обозначились новые черты творческой манеры Лермонтова-прозаика. Изображая петербургскую жизнь и светское общество, он следовал традиции популярных в 1830-е гг. «светских» повестей, опирался на творческий опыт Гоголя — создателя «петербургских» повестей и авторов так называемых «физиологий» — произведений, написанных в жанре «физиологического очерка». В изображении внутреннего мира персонажей романа закладывались основы лермонтовского психологизма, блестяще развившегося в «Герое нашего времени».

Петербургская жизнь героя, изображенного в «Княгине Литовской», внешне может показаться предысторией Печорина из романа «Герой нашего времени». Однако считать два произведения единой биографией героя не следует. «Княгиня Литовская» — только этап в формировании и развитии прозаических замыслов Лермонтова. «Герой нашего времени» не является продолжением этого неоконченного романа.

Отметим важную особенность романа «Герой нашего времени»: петербургский период жизни Печорина намеренно скрыт, кроме нескольких глухих намеков, о нем ничего не сказано. Для Лермонтова это имеет принципиальное значение — вокруг биографии героя возникает ореол таинственности. Это подтверждается характером работы над текстом романа. В черновой рукописи было указание, что Печорин переведен на Кавказ за дуэль, но в окончательной редакции эта мотивировка его появления на Кавказе отсутствует. Лермонтов отказался от хроникального изображения жизни героя. Его привлек характер сложившийся, завершенный, интересный не тем, при каких обстоятельствах он сформировался, а своей необычностью, сложным взаимодействием индивидуального и типического, психологически неповторимого и социально обусловленного.

Роман «Герои нашего времени» (1838-1839) — единственное законченное и опубликованное при жизни Лермонтова прозаическое произведение, высшее достижение Лермонтова прозаика. Смерть оборвала работу над другими произведениями: в 1841 г. были написаны отрывок «У графа В. был музыкальный вечер...», известный под названием «Штосс», и нравоописательный очерк «Кавказец». В планах писателя было создание романов, посвященных трем эпохам жизни русского общества: царствованию Екатерины II, эпохе Александра I и современности. Таким образом, именно «Герой нашего времени» сделал Лермонтова, наряду с Пушкиным и Гоголем, одним из создателей русской классической прозы.

Творческая история «Героя нашего времени» почти не документирована. Ход работы над романом устанавливается на основе анализа текста, а также по мемуарным свидетельствам людей, близко знавших Лермонтова. Вероятно, ранее других повестей-«глав», вошедших в состав романа, была написана «Тамань» — осенью 1837 г. После «Тамани» создан «Фаталист», а замысел романа как «длинной цепи повестей» сложился в 1838 г. Лермонтов пришел к мысли объединить свои произведения, связав их той концепцией современного поколения, которая представлена в стихотворении «Дума» (1838).

Роман в первой редакции открывала повесть «Бэла», за ней следовали «Максим Максимыч» и «Княжна Мери». «Бэла» и «Максим Максимыч» имели подзаголовок «Из записок офицера» и составляли «объективную» часть романа (Печорин — объект рассказа повествователя и Максима Максимыча). Второй, основной частью первой редакции была повесть «Княжна Мери» — записки героя, его«исповедь».

В августе-сентябре 1839 г. создана вторая, промежуточная редакция романа. Лермонтов переписал все повести-«главы» с черновиков в особую тетрадь, за исключением «Бэлы», которая была к этому времени уже опубликована. В эту редакцию вошла и повесть «Фаталист». Последовательность повестей стала такой: «Бэла», «Максим Максимыч» (обе повести — записки офицера-повествователя), «Фаталист», «Княжна Мери» (эти повести составили записки Печорина). Роман получил название — «Один из героев начала века».

К концу 1839 г. Лермонтов создал третью, окончательную редакцию романа: включил в него повесть «Тамань» и определил композицию всего произведения. Расположение повестей-«глав» приняло привычный для нас вид: «Бэла», «Максим Максимыч», «Тамань», «Княжна Мери» и «Фаталист». «Тамань» открывает записки Печорина, а повесть «Фаталист» их завершает, что в большей мере соответствует ее итоговому философскому смыслу. Появилось название записок героя — «Журнал Печорина». Кроме того, писатель вычеркнул концовку повести «Максим Максимыч», готовившую переход к «Журналу», и написал предисловие к нему. Было найдено окончательное название — «Герой нашего времени». Роман опубликован в 1840 г., а в начале 1841 г., готовя второе издание, Лермонтов написал к нему предисловие, ставшее своеобразным объяснением с читателями и критиками.

История создания «Героя нашего времени» показывает, что замысел главного произведения поставил перед Лермонтовым ряд сложных художественных проблем, прежде всего проблему жанра. Многие писатели 1830-х гг. стремились создать роман о современности, но эту задачу так и не решили. Однако опыт писателей-современников подсказал Лермонтову, что самый перспективный путь к роману — циклизация произведений «малых» жанров: повестей, рассказов, очерков. Все эти жанры, а также отдельные сцены и зарисовки, объединяясь в цикл, подчинялись новому творческому заданию — возникал роман, крупная эпическая форма. Границы между собранием повестей, рассказов, очерков и романом в 1830-е гг. не всегда ощущались достаточно четко. Например, редакция журнала «Отечественные записки», в котором печатались повести-«главы» будущего произведения, представила роман Лермонтова как «собрание повестей». Автор анонса полагал, что писатель, ранее опубликовавший «Бэлу», «Фаталиста» и «Тамань», не рассматривает новые повести как части единого целого — романа.

Действительно, каждая из повестей в составе «Героя нашего времени» может быть прочитана как вполне самостоятельное произведение (подтверждение этому — их инсценировки и экранизации), ведь все они имеют законченный сюжет, самостоятельную систему персонажей. Единственное, что объединяет повести, создавая не сюжетный, а смысловой центр романа, — центральный персонаж, Печорин.

Каждая повесть связана с определенной жанровой и стилевой традицией. В «Бэле», «Тамани», «Княжне Мери» и «Фаталисте» Лермонтов сознательно варьирует темы, «заданные» литературной традицией, по-своему интерпретирует уже известные сюжетные и жанровые модели.

Например, в «Бэле» разработан популярный романтический сюжет о любви европейца, воспитанного цивилизацией, к «дикарке», выросшей среди «детей природы» и живущей по законам своего племени. Но Лермонтов, в отличие от своих предшественников (Шатобриана, А.С.Пушкина — автора романтических поэм, А.А.Бестужева-Марлинского), не увлечен этнографическими подробностями, не идеализирует горцев. Он не ограничивается романтической антитезой «разочарованный европеец — сильная, гордая дикарка». Новаторство Лермонтова в том, что традиционная сюжетная схема пропущена сквозь сознание рассказчика — бесхитростного и прямодушного Максима Максимыча. История любовного «эксперимента» Печорина дает материал для объективной характеристики героя, ведь это первое знакомство, в ходе которого представлены, но не объяснены многие его качества. Кроме того, романтическая новелла, рассказанная штабс-капитаном, вставлена в сюжетную «рамку» путевого очерка. Это еще больше видоизменяет традиционный сюжет, акцентируя внимание читателя не на обстоятельствах, а на смысле рассказанного Максимом Максимычем. Значение любовной истории по существу исчерпывается характеристикой Печорина.

В повести «Тамань» использована сюжетная схема авантюрной новеллы. В «Княжне Мери» Лермонтов ориентировался на традицию «светской» повести. «Фаталист» напоминает романтическую новеллу на философскую тему: в центре поступков и размышлений героев оказалось «предопределение», то есть судьба, рок. Однако связи повестей с традиционными жанрами — внешние: Лермонтов сохраняет литературную «оболочку», но наполняет свои повести новым содержанием. Все повести, входящие в «Журнал Печорина», — звенья интеллектуальной и душевной жизни героя, подчиненные единому художественному заданию — создать психологический портрет Печорина. Не сюжетные коллизии, а серьезные нравственно-психологические проблемы оказываются маются в центре внимания. Острые ситуации, в которые попадает Печорин (столкновение с «честными контрабандистами», светская интрига, смертельный риск в схватке с судьбой), осмыслены им самим, стали фактами его самосознания и нравственного самоопределения.

Главная проблема, которой подчинены все компоненты формы лермонтовского романа, и прежде всего композиция, — изображение Печорина. В каждой повести он предстает в новом рпкурсе, а в целом роман — это сочетание различных аспектов изображения главного героя, дополняющих друг друга. В «Бэле» и «Максиме Максимыче» дан внешний рисунок характера Печорина. «Журнал Печорина», куда входят три повести— «Тамань», «Княжна Мери» и «Фаталист», — яркий психологический автопортрет героя. Изображение характера Печорина, раскрывающегося в его поступках, во взаимоотношениях с людьми и в его;шписках-«исповедях», делает «Героя нашего времени» не «собранием: повестей», а социально-психологическим и философским романом.

Необычность лермонтовского романа в том, что автор отказался от последовательного рассказа о судьбе Печорина, а значит, отверг традиционный для романа-«биографии» хроникальный сюжет. В предисловии к «Журналу Печорина» повествователь, обосновывая свой интерес к психологии героя, отмечает: «История души человеческой, хотя бы самой мелкой души, едва ли не любопытнее и не полезнее истории целого народа...». Однако ни в романе в целом, ни в «Журнале» нет истории души Печорина: все, что указывало бы на обстоятельства, в которых сформировался и развивался его характер, опущено.

Духовный мир героя, каким он предстает в романе, уже сформировался, все происходящее с Печориным не приводит к изменениям в его мировоззрении, морали, психологии. Автор только намекает на возможность продолжения публикации записок героя («...в моих руках осталась еще толстая тетрадь, где он рассказывает всю жизнь свою. Когда-нибудь и она явится на суд света...»). Таким образом, художественная цель, поставленная Лермонтовым, обусловила прерывистый, «пунктирный» характер изображения судьбы Печорина.

Сюжет каждой повести — концентрического типа: Печорин — в центре всех событий, именно вокруг него сгруппированы второстепенные и эпизодические персонажи. События его жизни изложены вне их естественной хронологической последовательности. Повесть «Тамань» (третья по общему счету), в которой рассказан случай, происшедший с Печориным еще до приезда на Кавказ, следует за повестью «Максим Максимыч», которая занимает вторую позицию. В «Максиме Максимыче» случайная встреча двух бывших сослуживцев происходит через несколько лет после окончания «кавказского» периода жизни Печорина, незадолго до его смерти. Повести-«главы», относящиеся ко времени пребывания Печорина на Кавказе («Бэла», «Княжна Мери», «Фаталист»), служат «обрамлением» этих двух повестей, занимая соответственно первую, четвертую и пятую позиции в романе.

Заметим, что все попытки выстроить повести в их естественной хронологии не очень убедительны и существенного значения для понимания смысла романа не имеют. Лермонтов, не стремившийся дать подробное жизнеописание Печорина, намеренно затемнил связи между разрозненными эпизодами его жизни. Не сюжетные, а психологические мотивировки обусловили порядок расположения повестей. Первым на это указал еще В.Г.Белинский, заметив, что повести в романе «расположены сообразно с внутреннею необходимостью» как части единого целого.

Композиция «Героя нашего времени» имеет две мотивировки: внешнюю и внутреннюю. Внешняя мотивировка расположения повестей — постепенное «приближение» читателя к главному герою. Ее можно считать основным композиционным принципом романа. Лермонтов учитывает три главных фактора, влияющих на понимание смысла произведения: Печорин — объект рассказа (тот, о ком рассказывается), рассказчики — субъекты рассказа (те, кто рассказывает о Печорине) и читатель, воспринимающий и оценивающий главного героя, а также достоверность, точность и глубину рассказа о нем. От повести к повести между читателем и Печориным постепенно убираются все «посредники» —рассказчики, герой «приближается» к читателю.

В « Бале» между читателем и Печориным — два рассказчика, две «призмы», сквозь которые читатель видит героя. Основной рассказчик — Максим Максимыч, сослуживец, участник и свидетель всего, что произошло в крепости. Именно его точка зрения ни Печорина в этой повести господствует. Вторым рассказчиком пишется молодой офицер-повествователь, заинтересовавшийся Печориным и передающий рассказ Максима Максимыча. Первый рассказчик ближе к Печорину, второй — к читателю. Но оба рассказчика не только помогают понять героя, но и в какой-то степени «мешают» читателю. На реально существующий облик Печорина накладываются субъективные мнения, эмоции рассказчиков, уровень их понимания людей, а это неизбежно приводит к ощущению, что первое знакомство с героем состоялось, но было отрывочным, мимолетным: он мелькнул, заинтриговал и как бы растворился в толпе...

В повести «Максим Максимыч» остается один рассказчик — молодой офицер-повествователь, наблюдающий встречу Максима Максимыча с Печориным: герой «на один шаг» приближается к читателю. В «Журнале Печорина» все «призмы» между читателем и Печориным исчезают: герой сам рассказывает о событиях своей жизни, а повествователь, неизменно присутствовавший в первых двух повестях романа, становится «издателем» его записок. Меняется тип повествования: еслив «Бэле» и «Максиме Максимыче» о Печорине говорилось в третьем лице, то в повестях из «Журнала Печорина» рассказ ведется от первого лица. Записи Печорина не предназначались для постороннего читателя (это отмечено автором в предисловии к «Журналу»), это искренний самоанализ, приближающийся к исповеди перед самим собой. Однако «выборочное» издание материалов из «Журнала Печорина» делает их исповедью перед читателем.

Внутренняя мотивировка расположения повестей — постепенное проникновение в духовный мир Печорина. Именно эту задачу решает Лермонтов, шаг за шагом освобождая читателя от присутствия рассказчиков. От повести к повести меняются не только фигуры рассказчиков — меняется содержание рассказов о Печорине. В «Бэле» Максим Максимыч дает почти «протокольное» описание поведения Печорина. Это наблюдательный, честный рассказчик, симпатизирующий столь загадочному для него Печорину. Однако мотивы странного, непоследовательного поведения героя в истории с Бэлой абсолютно непонятны для Максима Максимыча, а следовательно, скрыты и от второго рассказчика, и от читателя. Недоумение рассказчика лишь усиливает атмосферу таинственности, окутывающую Печорина. И для самого штабс-капитана, и для повествователя, и для читателей герой, увиденный глазами Максима Максимыча, остается человеком загадкой. В этом и заключается смысл повести: Печорин заинтриговывает читателя, его личность, «странная», исключительная, вызывающая недоумение и вопросы, проясняется в следующих повестях.

Максим Максимыч увидел в Печорине противоречивость и сложность, но не смог их объяснить. Внешние контуры печоринского характера очерчены в «Бэле» очень резко: ведь рассказчик говорит о Печорине с солдатской прямотой, ничего не скрывая и не приукрашивая. Печорин — холодный, замкнутый человек, повинующийся своим мимолетным желаниям и страстям. Он совершенно равнодушен к людям, не считается с общепринятой моралью. Люди для него — объект эгоистических «экспериментов». Быстрая смена настроений и привязанностей — характерная черта Печорина. Человек храбрый и решительный, он в то же время кажется слишком впечатлительным и нервным. Таковы итоги наблюдений Максима Максимыча.

Между «Журналом Печорина» (его исповедью) и «протокольным» рассказом Максима Максимыча есть рассказ другого типа — интерпретирующее описание внешности и поведения Печорина. Повествователь не просто наблюдает за ним, фиксируя мимику, жесты, детали внешнего облика, а пытается проникнуть в его внутренний мир. Итогом наблюдений является психологический портрет героя. Этот портрет не рассеивает впечатления о его загадочности, но дает важную подсказку, в чем искать «тайну» личности Печорина — в его душе. Лишь попытка самого героя «душу рассказать» поможет выяснить, почему, например, не смеялись его глаза, когда он смеялся: признак ли это злого нрава, недоверия и равнодушия к людям или глубокой постоянной грусти.

В «Журнале Печорина» образ героя создан в его собственных рассказах-исповедях. Исповедальный характер записок Печорина подчеркнут в предисловии «издателя»: «Перечитывая эти записки, я убедился в искренности того, кто так беспощадно выставлял наружу собственные слабости и пороки». Психологическая достоверность записок подтверждается, по мнению издателя, еще и тем, что они написаны «без тщеславного желания возбудить участие или удивление». В центре «Журнала» личность человека, искренне высказывающего наблюдения «зрелого ума» над самим собой. В нем и дается самый важный «внутренний», психологический портрет, составленный, как уверял Лермонтов в предисловии к роману, «из пороков всего нашего поколения, в полном их развитии».

«Журнал Печорина» не содержит истории духовного развития героя. Из всей «объемистой тетради», оставленной Печориным, отобрано всего три эпизода, но именно в них дорисовывается психологический портрет «героя нашего времени» — исчезает ореол таинственности, сопровождавший его в предшествующих повестях. В расположении эпизодов есть своя логика: каждая повесть в «Журнале» — шаг к максимально полному пониманию личности Печорина. Здесь так же, как и в романтических поэмах, важны не столько конфликты, в которые втянут Печорин, события, участником которых он становится, сколько психологические результаты его поступков. Они не просто зафиксированы, а подвергнуты беспощадному самоанализу.

Лермонтов переходит к прямому психологическому изображению своего героя, между читателем и Печориным нет рассказчиков, выводы делает сам читатель на основе своего жизненного опыта. Возникает вопрос: какова мера искренности героя, где его способность к самоанализу проявляется с наибольшей полнотой? В «Журнале» используются четыре вида самоанализа Печорина:

— самоанализ в форме исповеди перед собеседником. В монологах, обращенных к доктору Вернеру и княжне Мери, Печорин не лжет, не лицедействует, но и не «расшифровывает» себя до конца;

— самоанализ ретроспективный: совершенные ранее поступки и пережитые мысли и чувства Печорин вспоминает и анализирует наедине с самим собой, в дневниковых или путевых записях. Этот вид самоанализа впервые появляется в финале «Тамани», господствует в повестях «Княжна Мери» и «Фаталист» — здесь личность героя раскрывается полнее и конкретнее, чем в искренних, но слишком общих по содержанию монологах-исповедях.

— синхронный самоанализ Печорина — постоянный «самоконтроль», которым сопровождаются все его поступки, высказывания, размышления и переживания. Возникает впечатление, что за героем наблюдает некто посторонний, придирчиво и беспощадно оценивающий все, что совершает Печорин, а также его внутреннее состояние. В своих записях герой тщательно фиксирует то, что сделал, подумал, ощутил. Этот вид самоанализа есть во всех трех повестях, но особенно велика его роль в насыщенной резкими психологическими поворотами повести «Фаталист».

Самый сложный, но, пожалуй, и самый характерный для Печорина вид самоанализа — психологический «эксперимент» над самим собой и другими людьми. Испытывая себя, герой втягивает в свою орбиту многих людей, делает их послушным материалом для удовлетворения собственных прихотей. Психологические эксперименты Печорина позволяют увидеть его с двух сторон: и как человека действующего (сфера его активности — частная жизнь), и как человека с сильными аналитическими способностями. Здесь-то и выясняется, что героя интересуют не конкретные, «материальные», а психологические результаты.

Все виды самоанализа с наибольшей полнотой представлены в повести «Княжна Мери», поэтому она занимает центральное положение — и в «Журнале Печорина», и в композиции романа. В ней особенно детально раскрывается внутренний мир Печорина, а его «эксперимент» оборачивается трагедией.

Повесть «Тамань», открывающая записки Печорина, — необходимое звено для понимания его личности. Правда, многое из того, что мы узнаем о герое в этой повести, уже известно из рассказа Максима Максимыча. В «Тамани» Печорин, еще не доехавший до места своей службы на Кавказе, пускается в рискованное предприятие: нарушив покой «честных контрабандистов», он рискует жизнью. Однако любовь героя к риску без нравственных ограничений и ясной цели обнаружилась уже в «Бэле». В истории, рассказанной Максимом Максимычем, его жертвой стала черкешенка, в «Тамани» — контрабандисты. В этом жизненном эпизоде Печорин вновь сыграл роль «топора в руках судьбы».

Новизна повести — в том, как сам герой оценивает случившееся. Из его размышлений в финале «Тамани» следует, что рискованные истории, в которых он является главным действующим лицом, — не частные случаи и не случайные приключения. Печорин видит в случившемся знак судьбы, а себя — слепым орудием в ее руках: «И зачем было судьбе кинуть меня в мирный круг честных контрабандистов? Как камень, брошенный в гладкий источник, я встревожил их спокойствие, и как камень едва сам не пошел ко дну!» Герой сравнивает себя с «камнем» в руках судьбы, брошенным в «гладкий источник». Он прекрасно понимает, что грубо вторгся в чужую жизнь, нарушил ее спокойное, медленное течение, принес людям несчастье. Таким образом, Печорин прекрасно понимает свою роль в судьбах других людей. Мысли об этом тревожат его постоянно, но здесь они высказаны впервые. Кроме того, важен и нравственный результат этих размышлений. Печорин подтверждает догадку о его полном равнодушии к несчастьям других людей: он не видит своей личной вины в случившемся, перекладывая всю ответственность на судьбу. «Что сталось с старухой и с бедным слепым — не знаю. Да и какое дело мне до радостей и бедствий человеческих, мне, странствующему офицеру, да еще с подорожной по казенной надобности!..» — резюмирует Печорин.

Обратите внимание: «Таманью» завершается первая часть «Героя нашего времени», во вторую часть входят «Княжна Мери» и «Фаталист». Некоторые исследователи считают деление романа на две части чисто формальным, не имеющим художественного значения. Однако совершенно очевидно, что именно «Тамань» завершает ту часть романа, в которой преобладает внешнее изображение Печорина. В этой повести, как и в «объективных» повестях «Бэла» и «Максим Максимыч», на первом плане — события, поступки героя. Только в финале «Тамани» даны его итоговые размышления, приоткрывающие «тайну» печоринского характера. В «Княжне Мери» и «Фаталисте» выясняется, в чем Печорин видит свою «избранность» и свою трагедию, что представляют собой принципы его отношения к миру и людям.

В повести «Княжна Мери» внутренний мир Печорина открыт более, чем в какой-либо из других повестей. Лермонтов использует все виды психологического самоанализа: герой рассказывает о событиях своей жизни в форме дневника-хроники. Многие абитуриенты ошибочно называют весь «Журнал Печорина» дневником, хотя именно «Княжна Мери» — единственная из повестей в составе «Журнала», где использована дневниковая форма. Но характер этого дневника не совсем обычный. За избранной Печориным (и, естественно, самим писателем) формой повествования угадывается совершенно иная форма—драматургическая. Печоринский дневник, в котором все события расписаны по дням (с 11 мая по 16 июня), поражает своей «театральностью», как будто перед нами воплощенный в спектакль сценарий, написанный самим героем. Дневник Печорина фиксирует события выборочно: это не хроника жизни героя, а хроника его «эксперимента» с Грушницким и княжной Мери. Подробно сказано только об узловых моментах этого «эксперимента», начавшегося как комедия, но завершившегося трагедией.

Поведение героев повести и восприятие происходящего Печориным театрально. Первое, что бросается в глаза, — театральность фигуры Грушницкого, юнкерав «толстой солдатской шинели» . Как иронически замечает Печорин, это один из тех людей, у которых на все случаи жизни есть «готовые пышные фразы». Просто прекрасное его не трогает — подобно актеру, выходящему на сцену, он важно драпируется в «необыкновенные чувства, возвышенные страсти и исключительные страдания». Грушницкий напоминает Печорину героя романтических трагедий. Только в те минуты, когда «сбрасывает трагическую мантию», замечает Печорин, «Грушницкий довольно мил и забавен». Толстая солдатекая шинель — это его «трагическая мантия», которая скрывает фальшивые страдания и несуществующие страсти. «Моя солдатская шинель — как печать отвержения. Участие, которое она возбуждает, тяжело, как милостыня», — гордо сообщает Грушницкий.

«Страстного юнкера» невозможно представить без позы, без эффектных жестов и пышных фраз, без атрибутов театрального поведения. Именно таким его видит ироничный Печорин: «В это время дамы отошли от колодца и поравнялись с нами. Грушницкий успел принять драматическую позу с помощью костыля, и громко отвечал мне по-французски...» Далее следует заученная цветистая фраза: «Мой милый, я ненавижу людей для того, чтобы не презирать их, ибо иначе жизнь была бы слишком отвратительным фарсом». Чуть позже Печорин ответил в том же тоне, явно пародируя Грушницкого: «Мой милый, я презираю женщин для того, чтобы их не любить, ибо иначе жизнь была бы слишком смехотворной мелодрамой». Юнкер упоминает трагический фарс, Печорин — смехотворную мелодраму. Оба героя высказываются о жизни как о театрализованном представлении, в котором смешиваются жанры: грубый фарс с высокой трагедией, чувствительная мелодрама — с пошлой комедией.

Печорин своей иронией снижает Грушницкого, сводит его с пьедестала: опорой юнкера становятся совсем не театральные костыли (« успел принять драматическую позу с помощью костыля »). Это происходит всегда, когда в записях Печорина появляется Грушницкий, влюбленный в княжну Мери. Нарочито грубый вопрос о зубах Мери («А что у нее зубы белы? Это очень важно!») задан не потому, что Печорин хотел посмеяться над девушкой, а для того, чтобы снизить, «приземлить» наигранную патетику слов Грушницкого. Автор дневника прекрасно видит, что Грушницкий — нелепый шарж на него самого, полагая, что за внешним обликом и эффектными словами юнкера скрыта пустота. Однако Печорин не хочет заметить другого: внешний антураж скрывает в Грушницком растерянность неопытной души и подлинные чувства (любовь к Мери, стремление к дружбе, а позднее — непритворную ненависть к Печорину).

Вплоть до сцены, когда Грушницкий открывает тайну ночного переполоха, его поведение пронизано театральностью. И только на дуэли романтический плащ был сброшен и открылся новый, «неузнанный» Печориным Грушницкий:

«Лицо у него вспыхнуло, глаза засверкали.

— Стреляйте, — отвечал он. — Я себя презираю, а вас ненавижу. Если вы меня не убьете, я вас зарежу ночью из-за угла. Нам на земле вдвоем нет места...»

Его гневные слова, обращенные к бывшему кумиру, Печорину, — крик отчаяния, это уже его собственный, а не подражательный голос.

Поведение других персонажей повести тоже театрально. Это объясняется не только их стремлением к эффектной позе и пышным высказываниям: такими их видит Печорин. В повести господствует его точка зрения на мать и дочь Литовских, других представителей «водяного общества». Печорин смотрит на окружающих глазами человека, твердо убежденного в том, что перед ним не живые люди, а марионетки, полностью зависящие от его воли.

По прихоти Печорина разыгрывается комедия, которая постепенно превращается в трагедию. Печорин играет в ней привычную для него роль «топора в руках судьбы». Веселая комедия, задуманная им, не удалась, и вместо того, чтобы стать ее персонажами, княжна Мери, Грушницкий, княгиня Вера становятся участниками « трагедии рока », в которой Печорин — главное действующее лицо — играет роль злого гения, превращается в источник их бед и страданий.

Все события комментирует Печорин, но самый важный комментарий дается им к «событиям», происходящим в собственной душе. Для этого и понадобился дневник. Он как бы скрывает, приглушает театральность поведения людей, переводит события и отношения между действующими лицами печоринского «эксперимента» в психологический план. Если в глазах всех персонажей повести Печорин — некий сценический герой, непонятная, но несомненно демоническая натура, то для него самого все происходящее похоже на заигранную пьесу. Это выясняется из его автокомментария, в котором он не скупится на оценки. Основной мотив записей Печорина — скука, усталость, отсутствие новизны чувств и впечатлений. Даже возобновление отношений с княгиней Верой — это возвращение к прошлому, к воспоминаниям, от которых веет привычным холодом и скукой.

Печорин — блестящий и остроумный собеседник, и он же — герой водевиля, произносящий то, что определено «ролью», декламирующий громко, в расчете на эффект. Для себя он оставляет трагический шепот, который значительнее, чем слова, произносимые им вслух. Анализируя свои поступки, он как бы выходит из толпы действующих лиц, из всей кутерьмы, которую сам же и затеял, и становится самим собой, а не сценическим персонажем с лицом, закрытым маской. Наедине с самим собой Печорин — это маленький демон, страдающий от своей свободы. Он сожалеет о том, что не вступил на путь, назначенный судьбой, и одновременно гордится своим одиночеством, своей исключительностью в людской толпе.

Главный художественный принцип изображения героя в «Княжне Мери» — несовместимость маски и души. Где маска, личина, а где подлинное лицо Печорина? На этот вопрос необходимо ответить для того, чтобы понять своеобразие его личности. Печорин всегда в «маске», когда оказывается на людях. Он всегда играет какую-то одну из множества ролей: роль разочарованного, «байронического» человека, романтического злодея, повесы, храбреца и т.п. Душа Печорина по-настоящему раскрывается только тогда, когда он без мундира и черкесского костюма. Тогда он становится просто человеком, а не равнодушным ко всему «офицером с подорожной по казенной надобности». На людях поведение Печорина насквозь театрально — в своих размышлениях, предаваясь самоанализу, герой предельно искренен. Масштаб его личности, «силы необъятные», которые он чувствует в себе, несоизмеримы с характером его поступков: силы своей души Печорин растрачивает по пустякам, окружающие его люди становятся жертвами его прихотей.

Веселый розыгрыш, комедию, о развязке которой Печорин обещает Вернеру «позаботиться», превращает в трагедию сама жизнь. Ему захотелось поиграть с людьми, но у княжны Мери и Грушницкого не игрушечные, а живые сердца. В своем дневнике он пытается весело иронизировать над собой, но результат получился другим: жизнь зло шутит не только над его жертвами, но и над самим Печориным.

Жизнь все ставит на свои места, срывает с людей маски, показывая их в истинном свете. Вот почему в повести так важны ситуации «переодевания» и «разоблачения». В этих ситуациях показаны подлинные, а не искаженные масками и одеждами чувства и намерения персонажей. Княжна Мери оказывается вовсе не наивной барышней, а глубокой, впечатлительной и страстной девушкой, Грушницкий — человеком, готовым мстить до конца за обиду, нанесенную ему и княжне. «Разоблачается» в своем дневнике и сам Печорин.

«Переодевание» — простейший комедийный прием. Цель его в том, чтобы обнаружить главное: все перемешалось в жизни людей, все должно восприниматься не так, как подсказывают житейский опыт и здравый смысл. Простейший случай «переодевания» — смена одежды. Солдатская шинель заменяет Грушницкому романтический плащ. Шинель возвышает юнкера, а офицерский мундир с эполетами снижает в глазах Мери, делая «значительно моложавее», как выразился Печорин. Смена солдатской шинели офицерским мундиром — целое событие в жизни Грушницкого, на котором основана интрига. Но смысл «переодевания» и «разоблачения» героев гораздо шире. И Грушницкий, и Печорин рассуждают о том, что под «нумерованной пуговицей бьется пылкое сердце» и под «белой фуражкой» можно встретить образованный ум. Вместо романтического демона-искусителя — армейский офицер, однако офицерский мундир — всего лишь маска, под которой прячется настоящий демон-искуситель (Печорин). Вместо немца Вернера — русский доктор, «задрапированный» своей фамилией под немца (он же напоминает Байрона, ибо хромает, Печорину чудится в нем и Мефистофель, и Фауст). Наконец, вместо настоящей жизни — ее «театрализованная» модель: Печорин считает себя и постановщиком, и участником действа.

Однако вопреки драматургической, «игровой» природе всего происшедшего на водах, Печорин не только «играет» в собственной «пьесе», но и философствует. Театрализованное представление с комическими и трагическими персонажами для него способ самопознания и самоутверждения. В этом проявляется главный жизненный принцип Печорина: смотреть на страдания и радости других «только в отношении к себе». Это пища, которая, по его словам, поддерживает душевные силы. Включаясь в «игру», манипулируя судьбами других людей, он «насыщает» свою гордость: «первое мое удовольствие — подчинять моей воле все, что меня окружает; возбуждать к себе чувство любви, преданности и страха...». Парадокс Печорина в том, что его жизненный «театр» — отражение его собственной духовной драмы. Все внешние события в его жизни, как это хорошо видно из дневниковых записей, всего лишь эпизоды его духовной биографии. Печорин действующий — только бледное отражение Печорина чувствующего и мыслящего.

Гордость Печорина удовлетворена тем, что жизнь он перекраивает по-своему, подходя к ней не с общепринятыми, а со своими собственными, индивидуалистическими критериями. Индивидуализм он принимает за подлинную свободу и счастье. И хотя это счастье постоянно ускользает от него, герой видит наслаждение в самой «охоте» за ним. Смысл жизни для Печорина не в достижении цели, а в беспрестанном движении, даже если это движение напоминает бессмысленный бег на месте. Даже потерпев поражение, он удовлетворяется сознанием своей свободы, отсутствием нравственных барьеров и самоограничений. Печорин вполне отдает себе отчет в том, что не имеет никакого «положительного права быть для кого-нибудь причиной страданий и радостей», но стремится просто присвоить себе это право. Поэтому характерная его особенность — легкость, с которой он переступает черту, разделяющую добро и зло. Подчиняясь индивидуалистическому произволу, Печорин легко выходит за рамки общечеловеческой морали. Страдая от этого, переживая мучительный внутренний конфликт, он все-таки снова и снова уверяет себя в том, что имеет право быть выше «радостей и бедствий человеческих».

Душа Печорина не соответствует его поступкам и поведению. Поступок может быть «театральным» жестом, позой, нарочитой «сценой», но у Печорина все находится под жестким контролем разума, подчиняясь его диктату. Сюжетная интрига в повести «Княжна Мери» —зеркальное отражение «внутренней интриги», духовной дисгармонии, поразившей душу героя. Печорин пытается диктовать жизни ее внешние формы, внося в нее ту же конфликтность, которая давно стала мучительной болезнью его духа. Но жизнь сопротивляется, не желая становиться «транскрипцией» печоринской души.

Очень важно, что Печорин в «Княжне Мери» не остается равнодушным зрителем происходящего. Сложность его души, иссушенной индивидуализмом, но не утратившей способности к жалости и состраданию (хотя бы на краткие мгновения), доказывает испытанное им душевное потрясение. Это подчеркнуто средствами композиции: развязка всех сюжетных узлов повести отделена от дневника временной паузой. Только через полтора месяца Печорин, находившийся все это время в странном и смутном состоянии, так и не оправившийся от потрясения, решился рассказать о том, чем завершилась его неудавшаяся «комедия»: смертью Грушницкого, отъездом княгини Веры, похожим на бегство, потрясением и ненавистью Мери.

Вновь, как и в финале повести «Тамань», Печорин, подводя итоги своего очередного трагического «эксперимента», вспоминает о судьбе. Судьба для него — это и сила, которую он не может обуздать, и его собственная «доля», жизненный путь. Философские выводы, сделанные Печориным, гораздо шире того «материала», о котором он размышляет, — приключения на водах. Заметьте, как легко философствующий герой Лермонтова переходит от жизненной конкретики к выводам о своем предназначении, о главных свойствах своего характера.

Без противостояния судьбе жизнь кажется ему пресной и недостойной потраченных на нее усилий. «... Отчего я не хотел ступить на этот путь, открытый мне судьбою, где меня ожидали тихие радости и спокойствие душевное...» — такой вопрос задает себе Печорин. И тут же отвечает, ибо этот вопрос для него давно разрешен: «Нет! я бы не ужился с этой долею!» Печорин сравнивает себя с матросом, рожденным и выросшим «на палубе разбойничьего брига», и развивает это сравнение: он мечтает не о тихой пристани, а о парусе в бурном море. Судьба может играть им, не считаясь с его прихотями, перекраивая его жизнь по своему усмотрению, но, по убеждению Печорина, он обязан ни при каких обстоятельствах не изменять себе. Спор с судьбой осмыслен в финале повести «Княжна Мери» как право человека быть самим собой, жить и действовать вопреки тому, что ему предписано судьбой.

Итогом психологической повести является, таким образом, философский вывод, который позволяет правильно понять поразительное равнодушие Печорина к своим жертвам. Он смотрит как бы поверх их голов, не замечая или стараясь не замечать людей, встающих на его пути. Для героя это всего лишь необходимые фигуры в его непрекращающемся споре с судьбой. Не замечая их страданий, он пытается увидеть лицо судьбы, любой ценой — даже ценой жизни других людей — одержать верх над нею. Только в этом он склонен видеть истинный смысл своего существования.

Конфликт с судьбой — важнейшая черта всех основных лермонтовских героев: Мцыри, Демона, Печорина. В отличие от героев романтических поэм, Печорин теснее связан с общественной средой, конкретно-историческими обстоятельствами жизни. Однако социальное, профессиональное, бытовое — только внешняя оболочка Печорина, за которой скрыто глубокое философско-психологическое содержание. На первом плане оказываются не социальные аспекты изображения Печорина, а психологические и философские. Философская проблематика, важная для понимания личности героя и всего происходящего в повести вырастает из тщательно выписанного психологического автопортрета Печорина: герой детально фиксирует свои мысли и чувства.

В сущности и Печорина, и автора интересуют две философские проблемы: проблема судьбы в ее отношении к самосознанию и жизненному самоопределению человека и проблема добра и зла, поставленная в «Княжне Мери» особенно остро. Связь между этими проблемами, существенная для понимания нравственно-психологического облика Печорина, очевидна. Нравственный «произвол» героя — эквивалент его извечного противостояния судьбе. Горечь поражения он испытывает только тогда, когда понимает, что вновь оказался в «ловушке», поставленной судьбой. Опьянение от близкой победы над судьбой у Печорина сменяется отрезвлением, когда он понимает, что победа была пирровой (мнимой) и он вновь стал слепым орудием в ее безжалостных руках.

Если в повести «Княжна Мери» дана глубокая психологическая характеристика Печорина, то смысл последней повести, «Фаталист», в том, чтобы раскрыть философский фундамент его личности: поставить в предельно заостренной форме вопрос о судьбе («предопределении»), об отношении к ней Печорина. Обратите внимание: в «Фаталисте», в отличие от всех других повестей, нет нравственной проблематики. «Эксперимент» Печорина, как и его «партнера»-антипода Вулича, — это философский эксперимент. Поведение героев невозможно оценить с нравственной точки зрения: ведь в повести нет обычных для Печорина «жертв», все происходящее не похоже на театрализованное представление, как это было в «Княжне Мери». Более того, Печорин предстает здесь в новом освещении: совершает героический поступок, отвлекая внимание обезумевшего казака и спасая тем самым жизни других людей. Важно, однако, что самому Печорину нет дела до собственного героизма. Он сознательно идет на риск (черта, знакомая по всем повестям, за исключением повести «Максим Максимыч») только для того, чтобы испытать судьбу, бросить ей вызов, доказать или опровергнуть то, что объективно невозможно ни доказать, ни опровергнуть, — существование предопределения.

Каков же смысл всего происшедшего в повести, а самое главное — какие выводы сделал Печорин? Пари с Вуличем было проиграно: Печорин высказал убеждение, что «нет предопределения», но заряженный пистолет не выстрелил, и «Вулич преспокойно пересыпал в свой кошелек мои червонцы», то есть выходило, что предопределение, вопреки мнению Печорина, существует («доказательство было разительно»). Однако этой же ночью Вулич был зарублен пьяным казаком. И этот случай доказал, что Печорин неправ: судьба берет верх над человеком. Потом сам Печорин «вздумал испытать судьбу», пошел на верную смерть, однако выстрел казака не причинил ему вреда: «пуля сорвала эполет». Казалось бы, все должно было убедить его в том, что предопределение существует. «После всего этого, как бы, кажется, не сделаться фаталистом?» — резюмирует Печорин.

Но для него это было бы слишком простое решение. «Сделаться фаталистом» Печорину не позволяет важнейшая черта его характера — скептицизм: «Но кто знает наверное, убежден ли он в чем, или нет?., и как часто мы принимаем за убеждение обман чувств или промах рассудка!.. Я люблю сомневаться во всем...». В самом деле, все происшедшее можно оценить иначе, исправив «промах рассудка»: и проигранное пари, и зарубленный Вулич, и Печорин, оставшийся невредимым в смертельно опасной ситуации, — следствие случайности, а не вмешательства «предопределения». Кроме того, это может быть и «обманом чувств», ведь сам Печорин не забыл упомянуть в своем рассказе о том, что «происшествие этого вечера произвело на меня довольно глубокое впечатление и раздражило мои нервы».

В конечном счете не объективная истина важна Печорину, а его собственное отношение и к происшедшему, и к загадке судьбы, предопределению, которое за всем этим может стоять. Герой утверждает, что право выбора из двух возможных вариантов зависит только от него самого. Он не дает окончательного ответа: этому сопротивляется «расположение ума», то есть его скептицизм, недоверие к любым фактам, к любому опыту. Он готов поверить в существование предопределения, хотя (вспомним!) с самого начала утверждал, что оно не существует. Любое сомнение Печорин трактует в свою пользу — «это расположение ума не мешает решительности характера — напротив; что до меня касается, то я всегда смелее иду вперед, когда не знаю, что меня ожидает».

Не существование предопределения или его отсутствие влияет на поступки Печорина. Вне зависимости от решения этого вопроса он убежден в своем праве делать то, что ему хочется. А предопределение только раззадоривает его, заставляя вновь и вновь бросать вызов судьбе. «Фаталистом» Печорина делает только то, что он, как и любой человек, понимает: «Ведь хуже смерти ничего не случится — а смерти не минуешь!» Смерти он не боится, поэтому любой риск, с его точки зрения, допустим и оправдан. В пределах отмеренной ему судьбой жизни он хочет быть абсолютно свободным и в этом видит единственный смысл своего существования.

В финале повести «Фаталист» Печорин, не ограничиваясь собственными суждениями о происшедшем, подключает к решению вопроса о предопределении «здравый смысл»: обращается к Максиму Максимычу, который не любил «метафизических прений». Но и Максим Максимыч, признавший, что предопределение — «штука довольно мудреная», не устраняет неясностей и противоречий. По-своему, но столь же свободно и широко, как и Печорин, штабс-капитан толкует два происшествия с Вуличем: и как случайность («эти азиатские курки часто осекаются, если дурно смазаны или недовольно крепко прижмешь пальцем», «черт же его дернул ночью с пьяным разговаривать!») и вполне «фаталистически» («впрочем, видно, уж так у него на роду было написано...»). Вывод Печорина остается в силе: не предопределение, а сам человек — хозяин своих поступков. Он должен быть активным, дерзким, жить без оглядки на судьбу, утверждая свое право на жизнестроение, даже если личный произвол оборачивается разрушением и своей, и чужой жизни.

Печорин, «герой нашего времени», — прежде всего разрушитель. Это его главная особенность, подчеркнутая во всех повестях, за исключением повести «Фаталист». Герой не способен к созиданию, как и люди его поколения (вспомните «Думу»: «Толпой угрюмою и скоро позабытой / Над миром мы пройдем без шума и следа, / Не бросивши векам ни мысли плодовитой, / Ни гением начатого труда»). Печорин разрушает не только чужие судьбы, но и собственную душу. «Проклятые» вопросы, которые он задает самому себе, остаются без ответа, ведь недоверие к людям и к своим чувствам делает Печорина пленником собственного «я». Индивидуализм превращает его душу в холодную пустыню, оставляя наедине с мучительными и не имеющими ответа вопросами.