Становление научной фольклористики в I-ой половине XIX в. Русские писатели-собиратели фольклора

Научные издания русского фольклора начали появляться с 1830ых-1840ых гг. Прежде всего это сборники профессора Мос­ковского университета
1) И. М. Снегирева "Русские простонарод­ные праздники и суеверные обряды" в четырех частях (1837- 1839), "Русские народные пословицы и притчи" (1848), "Новый сборник русских пословиц и притчей " (1857).
2) сборники ученого-самоучки И. П. Са­харова "Сказания русского народа о семейной жизни своих пред­ков" (в двух томах, 1836 и 1839 гг.), "Русские народные сказки" (1841).
Однако тогда, да и в последующие годы, в изданиях по­добного рода еще считалось допустимым "подправлять" стиль народных произведений, составлять из разных вариантов свод­ные тексты и проч.
Постепенно в работу по собиранию фольклора включились широкие общественные круги. Организованный характер этому процессу придал официальный государственный центр: создан­ное в 1845 г. в Петербурге
3) Императорское Русское географичес­кое общество (РГО). В нем было отделение этнографии, актив­но занимавшееся сбором фольклора во всех губерниях России. -> обширный архив РГО.
Впоследствии многое из этого архива было опубликовано в "Записках РГО по отделению этнографии ". А в Москве 1860-1870ые гг ценные издания фольклора выпустило в свет
4) "Общество любителей российской словесности ".

Фольклорные материалы публиковались в центральных
5) в журналах "Этнографическое обо­зрение", "Живая старина" и др., в местных периодических из­даниях ("Губернские ведомости", "Епархиальные ведомости" и проч.).

В 1830-1840ых гг П. В. Киреевский и его друг поэт Н. М. Языков широко развернули и возглавили собирание русских народных эпических и лирических песен (былин, исторических песен, пе­сен обрядовых и внеобрядовых, духовных стихов). Работа дала блестящие результаты: благодаря усилиям многих собирателей появилось грандиозное собрание произведений разных песен­ных жанров.

6) Киреевский: «Русские народные стихи», 1848 г. "Песни, собранные П.В. Киреевским" впервые были опубликованы только в 1860-1870ые гг. (былины и исторические песни, так называемая "старая серия") и в XX в. (песни обрядовые и внеобрядовые, "новая серия").
7) В те же 30-40-е гг. протекала собирательская деятельность В.И. Даля . Он записывал произведения разных жанров русско­го фольклора, однако, как исследователь "живого великорусского языка" (так он назвал свой знаменитый толковый словарь). Даль сосредоточился на подготовке сборника малых жанров, наиболее близких разговорной речи: пословиц, поговорок, пустоговорок, присловий и проч.

Из-за цензурных препон сборник Даля "Пословицы русского народа" вышел в свет с большим опозданием - в начале 60-х гг. (М.,1861-1862). Чтения в Имп. Обществе истории и древностей российских при Московском университете).

8) А. Н. Афанасьев "Народные русские сказки ", в который большой собирательский вклад также внес В. И. Даль: Афанасьев получил около тысячи записанных им сказок.

Сборник Афанасьева выходил в 8 выпусках с 1855 по 1863 г. Сказок, записанных самим Афанасьевым, немногим более десятка, в основном он использовал архив РГО, личные архивы В. И. Даля, П. И. Якушкина и других собирателей, а также ма­териалы из старинных рукописных и некоторых печатных сбор­ников
Афанасьев вынужден был отступить перед светской и духовной цензурой, которая потребовала "охранить религию и нравственность от печатного кощунства и поругания", Афанасьеву все же удалось издать в Лондоне сборник "Народные русские легенды" (1859 ) и анонимно в Женеве в 1872 г. сборник "Русские заветные сказки".

9) С 1860 по 1862г. вышел в свет сборник И. А. Худякова "Великорусские сказки". В трех выпусках сборника 122 сказочных текста были опубликованы без какой-либо системы. Свой путь фольк­лориста Худяков начал студентом, в 21 год как собиратель он был награжден медалью РГО. Худяков исходил огромные про­сторы европейской России, особенно много сказок он записал в Рязанской губернии.
10) Новые тенденции выразил сборник Д.Н. Садовникова "Сказки и предания Самарского края" (СПб., 1884). Садовников - первый, кто обратил пристальное внимание на отдельного талантливого сказочника и записал его репертуар. Из 183 сказок 72 были записаны от Абрама Новопольцева. Ранее, в 1876 г., вышел в свет другой ценный сборник Д. Н. Садовникова - "Загадки русского Народа.

11) В 1908 г. был издан сборник Н. Е. Ончукова "Северные сказки" - 303 сказки из Олонецкой и Архангельской губерний. Ончуков расположил материал не по сюжетам, а по сказочникам, приведя их биографии и характеристики. В дальнейшем этого принципа стали придерживаться и другие издатели.
12) В 1914 г. в Петрограде был опубликован сборник Д.К. Зеленина "Великорусские сказки Пермской губернии". В него вошло 110 сказок + " Великорусские сказки Вятской губернии" (1915).
13) сборник Б. М. и Ю. М. Соко­ловых "Сказки и песни Белозерского края" (М., 1915). В него вошло 163 сказочных текста. Точность записи может служить образцом и для современных собирателей.
14) В 1861-1867 гг. вышло в свет четырехтомное издание "Песни собранные П. Н. Рыбниковым ", подготовленное к печати П. А. Бессоновым (1 и 2 тт.), самим Рыбниковым (3т.) и О. ф. Миллером (4т.). В него вошли 224 записи былин, исторических песен, баллад. Материал был расположен по сюжетному прин­ципу.

15) На второй год после смерти собирателя были опубликованы "Онежские былины, записанные А.Ф. Гильфердингом летом 1871 года. С двумя портретами онежских рапсодов и напевами былин" (СПб., 1873), Это издание вышло в одном томе. В дальнейшем собрание Гильфердинга переиздавалось в трех томах.

Гильфердинг впервые применил метод изучения репертуара отдельных сказителей. Былины он расположил по сказителям, с предпосланными биографическими справками.
16) Рубеж 19-10 века – широкая экспедиционная работа исторической школы по собиранию былин на побережье Белого моря => "Беломорские былины, "записанные С А. Марковым" (М., 1901); "Архангельские былины и исторические ни, собранные А. Д. Григорьевым в 1899-1901 гг." "Печорские былины. Записал Н. Ончуков" (СПб., 1904).
В начале XX в. появились первые сборники частушек 4 .

Фольклорный материал, собранный в XIX и начале XX в., в большом количестве хранился в архивах, был разбросан по про­винциальным изданиям. Он нуждался в объединении. Вслед­ствие этого появились своды отдельных фольклорных жанров: "Былины новой и недавней записи из разных местностей Рос­сии" под ред. В.Ф. Миллера (М., 1908); "Исторические песни русского народа XVI-XVII вв ." под его же редакцией (Пг., 1915); "Великорусские народные песни. Изданы проф. А. И. Соболев­ским: В 7-ми т." (СПб, 1895-1902); "Сборник великорусских сказок архива Русского географического общества. Издал А. М. Смирнов. - Вып. 1-2" (Пг., 1917).

Таким образом, в XIX - начале XX в. был собран огромный материал и появились основные классические издания русского устного народного творчества.

3. Академические школы (научные направления) в фольклористике.
Школы (направления) объединяют исследователей, чьи труды основаны на общей научной концепции, близки по своей проблематике и методологии. Названия "школа" и "направление" (иногда "теория") - условные, закрепившиеся за той или иной группой исследователей.

Академические школы во многом были связаны с западноев­ропейской наукой, применяли ее методы к русскому и ко всему славянскому материалу.

1) Мифологическая школа.
Братья Гримм: источником искусства признавалась мифология.
Русская миф. школа 1840-1850ые – Буслаев.
Труды Буслаева развивали идею о том, что народное сознание проявилось в двух важнейших формах: языке и мифе. Миф - форма народной мысли и народного сознания. Буслаева как мифолога характеризует капитальный труд "Исторические очерки русской народной словесности и искусства"

Метод – сравнительное изучение этносов.
Представители русской школы млад­ших мифологов: А. Н. Афанасьев.
На протяжении истории мифы подвергались значительной переработке. Афанасьев поставил в фольклористике существенные теоре­тические проблемы: о сущности мифов, об их происхождении и историческом развитии. Он предложил стройную концепцию.

2) Фольклористика конца XIX - нач. XX веков. Историческая школа.

В 1859 году немецкий учёный Т. Бенфей высказал идею о культурных заимствованиях в фольклоре , которая сменила представление о восхождении сходных сюжетов к единым источникам. Его теория стала главенствующей в фольклористике, фактически, до конца XX века. В России миграцию сюжетов изучали Буслаев и В. Ф. Миллер, А. Н. Веселовский и многие другие. В конце XIX века, зарождаются два оригинальных направления - теория академика Веселовского, и так называемая историческая школа , основанная, в основном, на трудах отошедшего от теории заимствования академика Миллера. Историческая школа нашла много сторонников, в духе её воззрений писали свои работы учёные-фольклористы А. В. Марков, С. К. Шамбинаго, братья Б. М. и Ю. М.Соколовы . Сутью данного направления был поиск исторических основ фольклорных произведений , попытка поиска исторических событий, ставших толчком к созданию того или иного сюжета. Основными идеями школы было внимание к географической привязке произведений народного творчества, а также составление указателей сюжетов сказок и рун. Большой вклад в сказковеденье внесла книга Аарне «Указатель сказочных типов» («Verzeichnic der Marchentypen»). Школа оказала влияние и на российскую, и на европейскую фольклористику.

XX век - настоящее время. Неоисторическая школа..

Неоисторческая (Рыбаков, Азбелев)
- историко-типологическая (Проппа, Скафтымов, Путилов)
В 1930-х годах географический и исторический подходы стали сменяться типологическими , как в СССР так и в мире. В СССР это было связано, прежде всего, c разгромом исторической школы в 1936 году, и фактически запретом на использования терминологии и методов этой школы, впрочем, ещё с 1920-х годов она находилась в кризисе из-за необходимости увязываться с социологическими методами , диктуемыми идеологией государства. К 1950-м годах в советской фольклористике преобладали два направления: неоисторическая школа , ставшая возрождением принципов разгромленной исторической школы, а также школа историко-типологического подхода , сложившаяся благодаря палеонтологическим исследованиям фольклора. Основной темой, дискутировавшейся между представителями этих направлений был историзм былин, который исследователи исторической школы определяли как прямая взаимосвязь исторических событий с сюжетом эпоса, а исследователи историко-типологического направления - как выражения чаяний эпохи, без связи с конкретными сообщениями исторических источников. Возрождённую историческую школу возглавлял Б. А. Рыбаков , в духе её воззрений писал работы С. Н. Азбелев .
К историко-типологической школе , помимо самого В. Я. Проппа , относились А. П. Скафтымов, Б. Н. Путилов . В 1970-х исследования в русле этих направлений продолжились, однако кардинально новых идей и открытий они не принесли. К настоящему времени развитие эпосоведения в России продолжается в русле установившихся в середине XX века тенденций. Внимание актуальных исследований фольклористики смещается к выяснению современных творческих процессов в народе, и связанной с ними теме аутентичности, к изысканиям в области городского фольклора, проблемам персонального нарратива и устной истории, современного фольклора (в том числе интернет-фольклора), «антифольклора» и «постфольклора» (концепция Н. И. Толстого, С. Ю. Неклюдова).

4. Раннетрадиционный фольклор: жанры и их поэтика.
Основы художественной образности устного народного творчества сложились в доисторический период, когда одновременно с языком (человеческой речью) появился раннетрадиционный фольклор.

Раннетрадиционный фольклор - это совокупность древних родов и видов фольклора, архаичная система, предшествовавшая образованию собственно художественного творчества народа.

Развитие фольклора происходило как наслоение новой художественной традиции на старую систему. Отголоски древнего фольклора, более или менее выраженные, сохранились в поздние времена, дошли до наших дней. Они проявляются во многих жанрах классического фольклора: сказках, былинах, балладах, обрядовой поэзии, пословицах, загадках и проч.

В этой главе мы рассмотрим трудовые песни, гадания и заговоры - в том виде, какими они были уже в позднее время.

На занятии мы познакомимся с исторической песней, узнаем ее роль в сбережении истории нашей страны. Поймем, чем отличается историческая песня от былины. Прочитаем песни о Ермаке, о Емельяне Пугачеве, разберем их.

Рис. 2. Ермак Тимофеевич и хан Кучум ()

До наших дней сведений о Ермаке дошло немного, песни о нем важны как историческое свидетельство. Точно неизвестно ни имя Ермака, ни его происхождение. Предположительно, он был из крестьян, бежал на Дон, разбойничал в низовьях Волги и на Каспии. Спасаясь от преследования властей, Ермак со своими соратниками бросился на Каму и добрался до владений уральских промышленников Строгановых.

Известно, что в апреле 1579 года Ермак со своей дружиной служил Строгановым и охранял их владения от сибирских татар. В те времена в Сибири хозяйничал хан Кучум, люди были под опустошающим гнетом татар. Строгановы поддержали предложенный Ермаком поход, который был очень сложным: через Уральские горы прошло только 840 человек. Благодаря строгой дисциплине отряд двигался вперед.

25 октября 1581 года Ермак занял столицу сибирского царя - хана Кучума. За эту победу Иван Грозный простил Ермаку прошлые грехи и наградил дорогими подарками.

Исторические песни хранят память об этом герое. Его могучий образ привлекал внимание, потому что он был выходцем из народа, умен и наделен отвагой.

Прочитайте песнь о Ермаке (рис. 3).

Рис. 3. Песнь о Ермаке ()

В песни создан реалистичный образ героя, без идеализации и преувеличения. Ермак - атаман казаков, которые занимаются разбоем. Патриотической идеи нет, народ рассказывает о том, что Ермак идет в поход для того, чтобы заслужить прощение царя. Песнь изображает один эпизод - обращение Ермака к казакам, использован традиционный прием монолога. Песнь начинается с зачина (рис. 4), который знакомит с местом события и главным героем.

В песни видны художественные приемы, которые присущи фольклорным жанрам: эпитеты, гипербола, слова с уменьшительно-ласкательными суффиксами и повторы. Примеры использованных художественных приемов в тексте (рис. 5):

Рис. 5. Примеры использованных художественных приемов в тексте ()

В этой песне правда о героях не скрыта, но нам представлен не преступник, а свободный человек, который не желает быть рабом. Народ восхищается его свободолюбием и лидерскими качествами.

Еще одним народным героем, способным повести за собой людей, является Емельян Пугачев. Пугачев Емельян Иванович - предводитель крупнейшего в истории антикрепостнического народного восстания 1773-1775 годов (рис. 6), в истории именуемого пугачевским восстанием, или Крестьянской войной.

Рис. 6. Пугачев Емельян Иванович

В 1774 году Пугачев выдан властям заговорщиками и казнен в Москве на Болотной площади (рис. 7).

Рис. 7. Казнь Пугачева ()

Прочитайте песнь о Емельяне Пугачеве (рис. 8).

Рис. 8. Песнь о Емельяне Пугачеве ()

Песнь рассказывает о заключении в темницу народного героя Пугачёва, народ сочувствует ему. О свободной жизни мечтали тогда многие, но не каждый мог осмелиться выступить против власти и повести за собой народ. Пугачев любим народом, изображен как народный заступник, ратующий за свободу.

На уроке мы убедились не только в своеобразии народных исторических песен, но и в их ценности в сбережении истории нашей страны.

Список литературы

1. Меркин Г.С. Литература. 8 класс. Учебник в 2 частях - 9-е изд. - М.: 2013., Ч. 1 - 384 с., Ч. 2 - 384 с.
2. Курдюмова Т.Ф. и др. Литература. 8 класс. Учебник-хрестоматия в 2 частях Ч. 1 - 12-е изд., 2011, 272 с.; Ч. 2 - 11-е изд. 2010, 224 с.
3. Коровина В.Я. и др. Литература. 8 класс. Учебник в 2 частях - 8-е изд. - М.: Просвещение, 2009. Ч. 1 - 399 с.; Ч. 2 - 399 с.
4. Бунеев Р.Н., Бунеева Е.В. Литература. 8 класс. Дом без стен. В 2 частях. - М.: 2011. Ч. 1 - 286 с.; Ч. 2 - 222 с.

1. Licey.net ().
2. Uskazok.ru ().
3. Silverhorseshoe.narod.ru ().

Домашнее задание

1. В чем главное отличие исторических песен от былин?
2. Какие художественные приемы, которые присущи фольклорным жанрам, используются в исторических песнях?
3. Объясните, чем обусловлена любовь к народным героям.

Волгоградский

Государственный институт искусств и культуры

По предмету: Этнография и фольклор

По теме: Собиратели фольклора

Выполнил

Студент группы

3РТП И ОЗО

Макаров Геннадий

Проверил преподаватель:

Сластенова И.В.

ВОЛГОГРАД 2005

Собиратели русского фольклора.

Собиратели и исследователи фольклора уже давно обратили внимание на складность русских пословиц.

Специально рассмотрению стихотворной формы пословиц и близких к ним жанров посвящено исследование И. И. Вознесенского О складе или ритме и метре кратких изречений русского народа: пословиц, поговорок, загадок, присказок и др. (Кострома, 1908), которое не утратило своего значения и до нашего времени.

Вместе с тем следует признать, что в дореволюционной фольклористике и советской науке первых двух десятилетий вопросы стихотворной организации русских пословиц не стали объектом всестороннего рассмотрения. Ю. М. Соколов в связи с этим в середине 30-х годов совершенно справедливо писал: Если пословица до сих пор еще совершенно недостаточно изучена в социально-историческом плане, то русская фольклористика не может похвастаться также и сколько-нибудь подробным изучением художественной стороны ее. Исследователи обычно подчеркивают, что пословица большею частью является в мерном или складном виде или что форма пословицы более или менее краткое изречение, часто выраженное складной, мерной речью, нередко метафорическим /поэтическим/ языком, но по вопросу, в чем точно заключается склад и мера, обстоятельных исследований до сих пор не имеется .

Известную смысловую и интонационную самостоятельность в пословицах приобретают не только их части, но даже отдельные слова, которые по своей смысловой выразительности нередко приближаются к фразе. Вот примеры таких пословиц: Стерпится-слюбится; Сказано-сделано, Было и сплыло .

Мы рассмотрим несколько направлений собирателей фольклора.

Раз мы начали с пословиц и поговорок, то о них мы и начнем рассказ.

Мало кто знает сейчас, что Владимир Иванович Даль- составитель знаменитых Толкового словаря и сборника Пословицы русского народа, был по крови на половину датчанин, лютеранин по вероисповеданию.

Вернувшись из плавания, Даль был произведен в мичманы и направлен для прохождения службы в Николаев. В марте 1819 года Владимир Даль на перекладных направлялся из Петербурга на юг. На древней новгородской земле, выезжая со станции Зимогорский Чм, обронил ямщик словечко: -Замолаживает…

И на недоуменной вопрос Даля объяснил: пасмурнеет, дело к теплу. Семнадцатилетний Даль достает записную книжку и записывает: Замолаживать - иначе пасмурнеть- в Новгородской губернии значит завалакиваться тучками, говоря о небе, клонится к ненастью. Эта запись стала зерном, из которого через 45 лет вырос Толковый словарь.

Но до этого еще очень далеко. Лишь начат сбор необычайных речений, слов и присловий, народных устных богатств.

Даль увидел и дороги Молдавии и Болгарские села, и турецкие крепости. Он услышал чужой говор и все оттенки родной русской речи. У бивуачного костра, в свободную минуту в госпитале, на постое записывал Владимир Иванович все новые и новые, не слышанные ранее слова.

В 1832 году начинается серьезная литературная деятельность В.И.Даля. Столичные журналы печатают его статьи под псевдонимом Владимир Луганский или Казак Луганский - по названию родного городка. Даровитый рассказчик, общительный человек. Даль легко входит в литературный мир Петербурга.

Он сходится с Пушкиным, Плетневым, Одоевским, другими известными писателями и журналистами. Его произведения быстро завоевывают огромный успех.

Весной 1832 года Даль снова круто поворачивает свою судьбу отправляется в далекий Оренбург в качестве чиновника особых поручений при военном губернаторе. Даль коллежский асессор чиновник 8 класса, что соответствует майору в армии.

Жанровые особенности исторических песен . В науке о народном поэтическом творчестве до сих пор нет единого мнения о том, что такое исторические песни - особый фольклорный жанр или темати­ческая группа разнотипных жанров. При­чиной расхождения является различие особенностей этого вида произведений. Б.Н.Путилов и В.К.Соколова считают, что исторические песни - единый жанр, В. Я. Пропп и Л. И. Емельянов пола­гают, что в них отсутствует жанровое единство.

Однако есть основание принять точку зрения, которая может согласовать указанные два мнения; исторические песни -единый жанр, но в них есть несколько разновидностей песен, отно­сящихся по происхождению к различному времени и имеющих разнотипные структурные особенности.

Термин «исторические песни» не народный; он создан и вве­ден в употребление фольклористами, литературоведами, этногра­фами, историками. В народе песни этого типа называются просто «песни», иногда «старые песни».

Исторические песни по объему меньше былин (жанра большой формы) и больше лирических песен (жанра малой формы). Кроме того, это стихотворный и эпический жанр. Стих в более ранних песнях близок к трехударному былинному стиху. Чаще же он тяготеет к двухударности. От стиха лирических песен он отли­чается большим числом слогов и отсутствием распева (растяже­ния и варьирования гласных звуков по высоте).

Эпический характер исторических песен проявляется в повествательности - рассказе о событиях, которые изображаются объективно, без вмешательства повествователя в их ход. В лите­ратуре можно встретить определение исторических песен как лиро-эпических и даже лирических. Однако это суждение в общей форме принять нельзя, так как лирическое начало проникает в исторические песни в более позднее время. На том основании, что ранние песни ближе к былинам по стиху, эпичности и манере" исполнения (речитатив), их принято было в XIX и начале XX в. называть «старшими историческими песнями».

Исторические песни - сюжетный жанр. Сюжет в них сводится к одному событию или даже эпизоду. Рассказ о них динамичный,потому что лишен развитых описании и так называемой эпической обрядности: украшенности повествования, постоянных формул, за­медлений (ретардаций), троичных повторений (они редки), устой­чивых зачинов и концовок, хотя некоторые их типы вошли в старшие исторические песни из былин.

Предмет исторической песни - конкретные действительные со­бытия и лица. Б. Н. Путилов пишет: «Конкретно-исторический ха­рактер жанра состоит вовсе не в том, что здесь фиксируются реальные факты, а в том, что песни отражают в форме конкретно-исторических сюжетов реальные политические конфликты харак­терные для данного исторического момента и почему-либо важ­ные для народа». В центре события обычно стоят борьба наро­да за независимость и его социально-политическая борьба. «В си­лу своего конкретно-исторического характера исторические песни отражают движение истории, как оно осознается народным творчеством».

Исторические песни - повествование о прошлом. Однако они складывались обычно вскоре после событий, по их следам. Неко­торые песни явно сложены участниками или свидетелями событий, «...предметом исторических песен является современная ис­тория, а не более или менее далекое

прошлое», - пишет Б. Н. Пу­тилов. И далее: «Историческая песня не обращается к прошлому, она живет настоящим». Но проходит время, и для после­дующих поколений изображаемые в песне события и лица стано­вятся историей. Передача песни от поколения к поколению сопро­вождается ослаблением верного воспроизведения событий и лиц, а порой и духа времени. Допускает она иногда и неточные трактов­ки событий и оценки деяний исторических лиц, так как делает это с точки зрения нового времени. В творческом процессе немалая роль принадлежит вымыслу. Но в исторических песнях он не носит характера фантастики. Не пользуется историческая песня, в отличие от былИны, и усиленной гиперболизацией, хотя прибегает к некоторым средствам преувеличения и подчер­кивания.

Исторические песни имеют свой состав действующих лиц. Их персонажи - не былинные богатыри и не простые люди бытовых лирических песен и баллад (жена, муж, свекровь, девушка, моло­дец), а известные исторические деятели: Иван Грозный, Ермак, Разин, Петр I, Пугачев, Суворов. Важной особенностью истори­ческих песен является то, что в них действует или присутствует при событиях народ, который порой выражает свое отношение к этим событиям.

Исторические песни изображают не только внешнее действие; они значительно подробнее и более глубоко, нежели былины, раскрывают психологию, переживания и мотивы поступков своих персонажей. Развитие изображения внутреннего мира человека по сравнению с предшествующими жанрами - характерная особен­ность исторических песен.

Значительны идейно-художественные цели исторических песен. Песни запечатлевают в сознании народа память о важнейших со­бытиях и лицах истории, выражают народное понимание истории и дают оценку событиям и деятельности лиц. В них, наконец, нередки объяснения событий и поведения персонажей. Исследова­тели отмечают также проявление острой публицистичности, особенно в песнях таких общественно напряженных периодов, как Смутное время. В песнях с большой силой выражены патриоти­ческие идеи -гордость за свою Родину, осознание необходимости ее защиты, а также идея народной свободы.

В исторических песнях есть две основные тематические линии; военная и социальная. К первой относятся, например, песни о войнах и полководцах, ко второй -песни о Степане Разине и Емельяне Пугачеве.

Собирание и публикация исторических песен. Первые записи русских исторических песен относятся к 1619-1620 гг. Они были сделаны для англичанина Ричарда Джемса. В XVIII в. с разви­тием собирания и публикации фольклорных материалов историче­ские песни помещались в специальных сборниках, например в «Собрании разных песен» М. Д. Чулкова (1770-1773)"и «Собрании русских простых песен с нотами» В. Ф. Трутовского (1776-1795). Они вошли также в сборник Кирши Данилова (1804), а затем в «Песни, собранные П. В. Киреевским» (вып. 6-10). Вместе с были­нами записывали исторические песни известные собиратели рус­ского эпоса Н. П. Рыбников, А. Ф. Гильфердинг, А. В. Марков, Н. Е. Ончуков и А. Д. Григорьев. В 1860 г. И. А. Худяков выпустил «Сборник великорусских исторических песен». Свод журнальных публикаций издал В.Ф.Миллер в книге «Исторические песни русского народа ХУ1-ХУП вв.» (1915).

После Октябрьской революции собирание исторических песен продолжалось. Его вели сотрудники Института русской литера­туры Академии наук СССР, Института этнографии АН СССР, Московского государственного университета, в архивах которых хранится много еще не опубликованных текстов. Вели собира­тельскую работу и отдельные ученые. Ценные материалы содер­жат в себе книги А. Н. Лозановой «Народные песни о Степане Разине» (1928) и «Песни и сказки о Разине и Пугачеве» (1935); Б.Н.Путилов издал сборник «Исторические песни на Тереке» (1948), А. М. Листопадов - «Донские исторические песни» (1948).

Попытки свести и объединить тексты представляли собой кни­ги «Северные исторические песни» под редакцией А. М. Астаховой (1947) и «Русские народные песни о крестьянских войнах и вос­станиях» под редакцией А. Н. Лозановой (1950).

Исключительную ценность имеют четыре тома текстов истори­ческих песен XIII-XIX вв., изданные сектором фольклора Инсти­тута русской литературы АН СССР. В них объединены почти все известные фольклористам записи произведений этого жанра. Про­изведен тщательный текстологический анализ, дана обоснованная классификация. Тексты сопровождаются ценными и обстоятель­ными комментариями, помогающими понять содержание, смысл и происхождение песен.

Изучение исторических песен. Изучение исторических песен началось сравнительно поздно. Это объяснялось прежде всего тем, что жанр таких песен довольно долго не отграничивался от былин,а затем и от балладных песен. Былины привлекали к себе основное внимание ученых. В сборниках народно-поэтических произведений, и главным образом былин, они были представлены немногими образцами, что не давало возможности для их обстоя­тельного изучения.

Одними из первых заинтересовались историческими песнями декабристы. Они высоко ценили этот вид песен за отражение народной героики. Н.Н.Раевский, А.Корнилович собирали и публиковали исторические песни. Особенно они выделяли казачьи песни, так как видели в них отражение самоуправления.

Глубокое понимание исторических песен свойственно Н. В. Го­голю. Он ценил их за связь с жизнью, за верную передачу духа времени. Если к ним обратится историк, писал он, то «история народа разоблачится перед ним в ясном величии» (Го­голь Н.В. Поли. собр. соч., т. 8, с. 91). На^этом основании он считает законным название «исторические».

Первым отличил исторические песни от былин В. Г. Белинский,в статьях о народной поэзии он употребляет и термин «истори­ческие песни». Древнейшей исторической песней он считает песню «Щелкан Дудентьевич». Она, по его мнению, носит сказочный ха­рактер, но основывается на историческом событии,(см.: Белин­ский В. Г. Поли. собр. соч., т. 5, с. 426). Белинский дал разбор известных ему песен, главным образом из сборника Кирши Данилова.

Господство мифологической школы в середине XIX в. отвле­кало внимание ученых от исторических песен к тем жанрам,-в кото­рых представители этой школы могли найти материал для сравни­тельных сопоставлений. Исторические песни его не давали.

Значение для решения вопросов о сложении исторических песен имела точка зрения Л. Н. Майкова на происхождение русско-. го эпоса. Майков считал эпические произведения современными изображаемым событиям. К эпосу он относил также песни о Ермаке и Степане Разине.

В эти же годы П. А. Бессонов по поручению Общества люби­телей российской словесности руководил изданием «Песен, со­бранных П. В. Киреевским». Он впервые разделил исторические песни на циклы, но комментарии его весьма поверхностны и неред­ко неверны. Более глубоки суждения Ф. И. Буслаева, который в «Исторических очерках русской народной словесности и искусст­ва» (1861) разобрал-ряд песен, связывая-их с народным миро­воззрением. О. Ф. Миллер в исследовании «Исторические песни» (1869) дал их общую характеристику и указал параллели к их сюже­там из мировой литературы и фольклора.

В конце XIX -начале XX в. исторические песни изучают А. Н. Веселовский, В. Ф. Миллер, С. К. Шамбинаго и др.

В советское время изучение исторических песен получило значительное развитие. В нем определились два научных на­правления. Одно продолжает традиции исторической школы, в то же время сильно от нее отличаясь. Новое состоит в том, что фольклористы теперь основное внимание стали уделять ис­торическим песням, в которых отразилась борьба народных масс за свое освобождение. Такова книга М. Я. Яковлева «Народное песнетворчество об атамане Степане Разине» (1924) и сбор­ники А. Н. Лозановой «Народные песни о Степане Разине» (1928) и «Песни и сказания о Разине и Пугачеве» (1935).

Значительным явлением стало исследование В. К. Соколовой «Русские исторические песни XVI-XVIII вв.» (1960). В нем дан обзор сюжетов и вариантов песен этого времени, охарактеризо­ваны их жанровые особенности, описаны территориальное рас­пространение и областные отличия. С большой полнотой исполь­зуются записи исторических песен, дается их классификация, ставится вопрос о циклах. Важным достоинством является то, что в книге обстоятельно рассматривается социальный смысл песен, их идейная сущность.

Иное направление в изучении исторических песен пред­ставляет книга Б. Н. Путилова «Русский историко-песенный фольк­лор XIII-XVI веков» (1960). По мнению Б. Н. Путилова, представи­тели исторической школы слишком прямо связывали песни с ис­торическими событиями и лицами, не учитывали, что песни прежде всего - поэтические произведения.

Происхождение исторических песен. Процесс формирования исторических песен был сложным. Они стали складываться, когда появился жизненный материал, который необходимо было запе­чатлеть в народной памяти. Такой материал представляли собой события, связанные с монголо-татарским нашествием на Русь в XIII в.

Кроме того, исторические песни как сюжетный повествователь­ный жанр опирались на более простые, первичные рассказы о событиях, поэтому есть основание предполагать, что некоторую роль в формировании исторических песен играли устные прозаи­ческие предания. Они, с одной стороны, могли прямо служить основой сюжетов исторических песен, а с другой -своей тра­дицией сохранения памяти об исторических событиях и лицах способствовать возникновению подобной традиции в новом песен­ном жанре.

Исторические песни - стихотворная форма. Поэтому можно предположить, что в качестве своего предшественника они имели подобную же форму. Ею были былины, сложившиеся ранее истори­ческих песен. Связь этих последних с былинами подтверждается вошедшими в них былинными ситуациями и выразительными средствами.

Страшные события монголо-татарского нашествия активизиро­вали историческое сознание русского народа и его художествен­ное творчество, запечатлевшее эти события и трагическое поло­жение народных масс. Все это вело к созданию произведений о монголо-татарском владычестве и судьбе русских людей. Развитию самосознания народа способствовало и начавшееся объеди­нение русских земель, и усиление Московского господства.

Если в былинах на первом плане были широкие обобщения, на основе которых созданы картины борьбы за независимость рус­ской земли и величественные образы богатырей, воплотившие в себе мощь русского народа и преданность родной земле, то в исторических песлях развивается более конкретное изображение исторических событий и создаются образы определенных ис­торических лиц.

Ранние исторические песни. Появление первых исторических песен следует отнести к XIII-XIV вв.

Первым из известных образцов русских исторических песен была песня о Щелкане, которая в сборнике Кирши Данилова называется «Щелкан Дудентьевич». В основе ее лежат определен­ные события, отмеченные в летописи, тверское восстание 1327 г., когда бьВ* убит ханский посланник (баскак) Чол-хан (в летопи­си Шевкал).

Возникновение песни есть основания отнести к первой поло­вине XV в. В ней нарисованы картины страшного своеволия и насилий, чинимых полчищами степных кочевников.

Ордынский царь Азвяк раздает своим «шурьям» русские горо­да Плес, Кострому и Вологду, а младшему Щелкану ставит страш­ное условие:

Заколи-тко ты сына своего,

Сына любимого,

Крови ты чашу нацади,

Выпей ты крови тоя…

Сделал это Щелкан ради Твери богатой. Стал править там: бес­честить и позорить женщин, над всеми пытался надругаться. Расправились с ним братья Борисовичи:

И они с ним раздорили:

Один ухватил за волосы,

А другой за ноги,

И тут его разорвали

Идейный смысл песни состоит в стремлении ее слагателей внушить русским людям необходимость и возможность борьбы с врагами. К этому зовут картины жестокого насилия и, несомнен­но, своеобразный конец песни:

Тут смерть ему случилася,

Ни на ком не сыскалося.И, 78]

В песне о Щелкане и в ее вариантах видны некоторые следы былинной эдической манеры: последовательное развитие дейст­вия, повторения (четыре раза приводятся слова «Тверью старою, Тверью богатою»), особого типа синтаксический строй:

У которого денег нет,

У того дитя возьмет,

У кого дитя нет,

У того жену возьмет;

У которого жены-то нет,

того самого головой возьмет.

В песне встречаются былинные эпитеты: «злата-серебра и скатного жемчуга на рытом бархате»; тавтологические обороты: «дани-выходы», «зачванелся он, загорденелся». Нередко стихи связываются попарно и образуют четырехударные пары, как бы раз­деленные паузами (цезурами), что напоминает.былинные стихи. Все это связывает песню с былинной традицией.

Исторические песни XVI века |ХVI век -время формирования русской нации и укрепления централизованного государства. На­несен сокрушающий удар по Казанскому и Астраханскому царст­вам, длительное время нарушавшим спокойную жизнь русских людей. Присоединена Сибирь. Прогрессивная политика Ивана IV состояла в борьбе не только с внешними врагами, но и с реак­ционными силами в самой стране, мешавшими этой политике и подрывавшими единство государства. Нанесен сокрушающий удар и по боярству, которое в результате этого утратило свою роль в жизни страны. Народные массы поддерживали политику Ивана ГУ.ч

Естественно, что большие исторические события и острые со­циальные процессы не могли не получить отражения в народном творчестве, и прежде всего в исторических песнях, которые стали важнейшим в идейном отношении жанром фольклора этого времени. В них народ выразил свою поддержку новой политики, поддержку борьбы за укрепление и единство государства. Это, в частности, проявилось в том, что Иван Грозный стал основной фигурой песен.и получил положительную оценку как государствен­ный деятель. "

|Исторические песни XVI в. включают в себя три основных цикла произведений: о взятии Казани, о деятельности Ивана Грозного и о"Ермаке. Несколько особняком стоит песня о Кострю-ке, хотя она всей своей сущностью связана с основной тенден­цией песен второй половины XVI в] 1

^Исторические песни как жанр занимают важное место в фольк­лоре XVI в. Они приобретают значительную идейную содержатель­ность, совершенство формы, что выражается в стройности ком­позиции, большой выразительности сюжетного развития и худо­жественных средств, В их строении, языке и стихе еще видна связь с былинами, и вместе с тем они отходят от былинной эпично­сти, отличаясь динамичностью сюжета и экономной структурой.^

Песни о Кострюке. Песни о Кострюке возникли как отголоски на женитьбу Ивана Грозного в 1561 г. на дочери кабардинского (черкесского) князя Темрюка Марии. Прототипом Кострюка историки и фольклористы считают младшего ее брата Михаила, хотя имя Кострюк перекликается с именем старшего ее брата Мастрюка и в некоторых песнях основной персонаж называется Мастрюком. Старший брат Марии лишь ненадолго приезжал в Москву, а младший Михаил долго жил при дворе Грозного, кото­рый грубо обращался в ним и казнил в 1571 г. Это и делает сюжет песни близким к жизненной ситуации.

Основная идея песен о Кострюке - торжество русского борца, деревенского парня Потанюшки, который не только поборол рас­хваставшегося Кострюка, но и «спустил» с него платье, и тот голый «окарач» под крыльцо пополз. Царицу это обидело; сказала она царю:

Такова у тебя честь добра "

До любимого шурина?

Тема торжества русского человека над татарином тогда была весьма острой. Образ Кострюка в какой-то степени ассоциировался с образом Щелкана.

И в этой песне есть следы былинной поэтики: мотивы хвас­товства, посрамления бахвалыцика, поэтическая фразеология - «могучие богатыри», «реки быстрыя», «грязи смоленския», «лесы брянский», некоторые типичные для былин зачины и концовки:

Тут век про Кострюка да старину поют,

Синему морю на утешенье,

Вам всим добрым молодцам на послушанье.

Песни о взятии Казани. Песни о Казани более короткие, схематичные, нередко отрывочные. В них почти нет "следов былинной поэтики и эпической широты в изображении событий. Вместе с тем в них есть важная новая черта: изображение про­стого пушкаря как героя, как смелого перед царем человека, преданного родной земле воина, который в вариантах песни назы­вается «мастером», умелым человеком, знающим свое дело. Если братья Борисовичи в песне о Щелкане и Потанюшка в песне о Кострюке -берут силой и удалью, то в песнях о Казани победа достигается знаниями пушкарей. Применен новый способ осады города - подкоп под городские стены и их взрыв. События в песне развиваются в известном соответствии с летописными сви­детельствами. Подкоп действительно был сделан, осажденные вели себя вызывающе и кричали с городских стен, что и в десять лет русские не возьмут Казань; взрыв действительно решил судьбу Казани. Но известный эпизод со свечой, да и ряд других, - поэтический вымысел.

По песне под стены города «с черным порохом бочки закатали», зажигали две свечи: одну -в поле (или в царском шатре), дру­гую-под землей, чтобы знать время, когда взорвутся стены. Но в поле свеча догорела, а взрыва не последовало. Царь «вос­палился», разгневался, велел пушкарей казнить как «изменщиков». Но молодой пушкарь смело объяснил царю:

Что на ветре свеча горит скорее,

А в земле-то свеча горит тишее.

Догорела свеча, и взорвались казанские стены. Царь тогда «весел стал» и одарил пушкарей.

Песни о гневе Ивана Грозного на сына. Образ Ивана Грозного гораздо сложнее раскрывается в песнях >о его гневе на сына. В них Иван Грозный не только показан как царь, ставящий своей целью,вывести измену на Руси, но и как отец; Песни имеют две версии: в одной причиной гнева царя служит измена сына, кото­рому царь приказал вывести смуту в городах, но тот предупредил горожан об опасности; во второй причиной служит то, что сын на пиру, когда царь расхвастался, что вывел измену, сказал ему:

Где тебе вывести измену изо Пскова,

Где тебе вывесть измену из каменной Москвы?

Может быть, измена за столом сидит,

Пьет-ест с тобой с одного блюда.

Разгневался царь и велел казнить сына страшной казнью:

Ой вы гой еси, палачи московские!

Вы сказните младого царевича,

Выньте из груди сердце с печенью,

Принесите мне на показанье!

Все палачи «ужахнулись», не «ужахнулся» только Алешка Малютин, Скурлатов сын: вывел он из-за стола царевича,снял с него платье цветное, надел платье черное, повез его на казнь лютую. Дошла весточка об этом до дяди царевича Никиты Романовича, бросился он за Малютой, отдал ему конюха вместо царевича" казнил Малюта конюха. Как велел царь,

Вынял из груди сердце с печенью, "

И привез царю на показанье.

«Рвется и мечется» царь, упрекает слуг:

Ой вы, слуги мои верные!

Вы зачем меня не уняли,

Вы зачем попустили на дело окаянное

Ответ слуг психологически мотивирован:

Не посмели мы перечить тебе,

Убоялися мы твоего гнева скорого! .

Еще более напряженным становится душевное состояние Грозного тогда, когда он узнает, что в доме Никиты Рбманова «ра­дость-веселие». Взбешенный тем, что боярин веселится во время страшной беды, царь бросается к нему в дом:

Аль ты рад, Никита Романович,

Моему несчастью великому,

Аль ты веселишься казни сына моего

В гневе царь вонзил копье в ногу Никите Романову. Когда же увидел, что сын за столом «сидит.весел и здоров», то пришел в «радость великую».

В этой песне образ Ивана Грозного - большое достижение народного искусства. Он создается и путем общей характеристики его духовного облика, и путем передачи особенностей прояв­ления его переживаний в определенных жизненных ситуациях. Образ исторически верен, насколько об этом позволяют судить исторические источники, психологически сложен и художественно выразителен.

Жанр исторической песни сыграл важную роль в развитии искусства психологического изображения в фольклоре, так как в его произведениях надо было давать не обобщенные характерис­тики персонажей, не определения душевных их состояний устой­чивыми формулами, а создавать образы конкретных исторических лиц. Такая задача предполагала необходимость психологической индивидуализации образа. Грозный в песнях -не сказочный царь, не былинный князь Владимир, а именно Иван Грозный, рус­ский царь второй половины XVI в., психологические качества которого были широко известны в народе. >

По сравнению с былинами в исторических песнях психологи­ческое изображение сложнее и драматичнее, соответственно дра-" матичности самого времени. В них искусство психологического изображения человека делает шаг вперед. Появляется представле­ние о противоречивости и изменчивости душевного мира человека, о борьбе чувств. Все это вместе с исторической конкретностью отличает новый песенный жанр от былин.

Г Лесин о Ермаке.; Песни о, Ермаке были популярны среди дон­ских казаков. В них Ермак изображался казачьим атаманом, кото­рый заботится о казаках. В песне «Ермак в казачьем кругу» он обращается к казакам со словами о том, что проходит лето и надо подумать о своей судьбе: раньше они разоряли города и жгли поместья, а теперь нужно или укрываться от царбких войск, или совершить большой подвиг и тем заслужить прошение царя. В песне «Взятие Ермаком Казани» казаки под предводщель-ством Ермака берут город и за это получают от царя награды. Наконец, песня «Ермак у Ивана Грозного» изображает Ермака как признанного царем атамана, которому он может доверить большие дела.

Особую группу представляют собой песни о Ермаке и турках. В них отразились столкновения казаков с турками. В круг этих событий введен Ермак, который едва ли принимал участие в походах против турок.

Любопытно, что исторические песни совершенно не отразили такое важное событие, как завоевание Ермаком Сибири. Те песни, в каких упоминается о Ермаке и Сибири, вызывают сомнения текс­тологов. Собственно, есть лишь одна песня, соединенная с про­заическим текстом, где говорится о Ермаке и Сибири." Этот текст «Ермак взял Сибирь» помещен в сборнике Кирши Данилова. Текст сложный и, возможно, очень новый. Наиболее доказатель­ные суждения находим в статье А. А. Горелова «Трилогия о Ерма­ке в сборнике Кирши Данилова» .

Песни XVII века.; Исторические песни XVII века отличаются от песен XVI века. Прежде всего, они более широко охватили события русской истории: откликнулись и на «смуту», и на смерть сына Ивана Грозного Дмитрия, и на появление двух Лже-дмитриев, и на поход поляков на Русь, и на борьбу против них Минина и Пожарского, и на походы казаков на Азов, и, наконец, на восстание под предводительством Степана Разина.

Песни этого времени создавались в различных социальных слоях -среди крестьян, горожан, жителей посадов, «ратных людей», казаков. Поэтому порой оценка одних и тех же событий различна.

Борьба за независимость родины и борьба народных масс за «правду» - против своих угнетателей - определили две основные темы исторических песен XVII в.: патриотическую и социальную. Первая раскрывается более всего в песнях о Михаиле Скопине-Шуйском, вторая -в песнях о Степане Разине.

Песни о Скопине были популярны. Этот талантливый полково­дец пользовался в народе большой любовью: он сыграл важную роль в освобождении Москвы от польской осады и в разгроме войск Лжедмитрия II и войск польских воевод в 1609-1610 гг. В песнях воспеты его военные походы и победы. Но основной сюжет этих песен - его неожиданная смерть. Скопин умер внезап­но в 23 года, после пира у князя Воротынского. В песнях показана нелюбовь к нему князей Воротынского и Мстиславского: они ра­дуются его смерти. Народные массы, возлагавшие надежды на Скопина и считавшие его достойным быть русским царем, открыто обвинили бояр в смерти полководца. В песнях причиной смерти называется отравление. Возможно, что основой была зависть к успехам Скопина со стороны его дяди Дмитрия Шуйского. По песням, он был отравлен женой Шуйского, дочерью Малюты Скуратова.

Самая ранняя запись песни о Скопине относится к 1619- 1620 гг. (сделана для Ричарда Джемса). Это короткая, но со­держательная песня. Москвичи оплакивали смерть Скопина: «А тепере наши головы загибли». А Воротынский и Мстиславский «говорили слово, усмехнулися»:

Высоко сокол поднялся

И о сыру матеру землю ушибся!

В этой песне нет еще мотива отравления, однако отношение кня­зей к смерти Скопина показательно. В сборнике Кирши Данилова помещена песня, в которой этот мотив разработан более обстоя­тельно: похвастался Скопин, что очистил от врага царство Московское:

А и тут боярам за беду стало,

В тот час они дело сделали:

Поддернули зелья лютого,

Подсыпали в стакан, в меды сладкие,

Подавали куме его крестовыя,

Малютиной дочи Скурлатовой.

Она знавши, кума его крестовая,

Подносила стакан меду сладкого

Скопину князю-Михаилу Васильевичу.

Песня в сборнике Кирши Данилова, как и некоторые другие, имеет немало былинных особенностей: в поэтике, стихе и напеве. Это, в частности, объясняется тем, что некоторые песни записаны от известного сказителя былин Т. Г. Рябинина. В его песнях Ско­пин вместе с Никитой Романовым освобождают Москву ет Литвы и оба действуют, как былинные богатыри.

Песни о Степане Разине . Песни этого цикла - самые популяр­ные среди всех русских исторических песен. Это объясняется тем, что в них затронуты важнейшие вопросы жизни народа, его угнетенное положение и стремление сбросить гнет.;

* Песни о Разине имеют историческую основу. Во второй полови­не XVII в. нарастало народное недовольство и возмущение окон­чательным закрепощением крестьян и теми мерами правительства, которые были направлены на ограничение «вольности» казачества. К этому времени значительно проявлялось социальное расслоение в среде казаков. Все это переросло в восстание, в крестьянско-казачий открытый протест. В 1670-1671 гг. на Дону и Волге бушевало народное восстание под предводительством Степана Разина,

Оно вылилось в ряд смелых, героических походов по Волге, на Яик, на Астрахань. Песни в основном верно отразили в своих сюжетах и образах ход и характер восстания. Но песни - "поэтические произведеготя, и нельзя в них искать полной истори­ческой точности в передаче событий. Самое главное в них^ отражение народных настроений и стремлений.

I Сюжеты песен о Степане Разине довольно полно охватывают его деятельность: отношения к казакам, походы на Яик и кяспии-^ ское море, на__Астдахаць. Есть песня о его заключении в т;юрьму, о его казнй7Но~нетпесен о его походе в Персию. Этот широко освещаемый в романтической литературе сюжет из песен выпал. Среди сюжетов основное место занимают его ппуплы и! его отно-шени8Г_с_1сазаками д _"Ц песнях изображаются два рода 4 походов Разина: на~«басурманов», против «Орды богатой», и на Казань и Астрахань, и даже на Москву. Это походы против воевод и бояр. 1

В песнях, относящихся к, первым походам, есть проявление стихийности, целью иногда"ставится «забрать богатую казну». Есть своеобразный мотив веры в царя и неверия в бояр. Когда приходит указ выслать Разина в Москву, он говорит: «Не умыслы царские, а умыслы боярские». Однако у казаков зарождаются сомнения в справедливости царя. Они спрашивают атамана:

Почто жалует государь-царь и князей и бояр,

Почто ж нас, казаков, не пожалует ничем?

Тогда-то и возникает замысел идти «на святую Русь»:

Мы Казань-то городок возьмем с вечера,

А Москву возьмем ко белой зоре.

Весьма важна в песнях_тема отношения Разина народу, который представлен в них «голытьбой» и казаками. Разин все более склоняется к голытьбе, мечтающей о в6лё7~Э"то придает песням разинского цикла антикрепостнический характер. В песнях выражены чаяния и ожидания народные, стремление к сврбодному труду и справедливости. Голытьба поддерживает Разина. Все это делает значительной социальную сущность цикла.

Песни о Разине носят героический характер. Голытьба и казаки совершают военные подвиги: берут города, разбивают царские войска, посланные против них, расправляются с воево­дами, В песнях создается образ народа, складывающийся из характеристик и действий голытьбы и казаков, тех, кто бежал от бояр и воевод, и тех, кто считал себя «вольными людьми».

Между Разиным и Ермаком значительная разница. Ермак хотел заслужить прощение Царя, Разин не пошел на поклон к царю, он выступил не только против бояр, но и против царских воевод. Разин -смелый предводитель народной массы, восставшей про­тив угнетения. Он выборный атаман, уверенный в правоте своего дела. Образ его опоэтизирован в песнях. Разин наделен необы­чайной силой и смелостью, его«громоподобный голос наводит ужас на врагов, за одну ночь он проплывает все волжские города, он непобедим. Когда стрельцы и пушкари по приказу воеводы хотели стрелять в него, Разин говорит:

И вы пороху не теряйте и снарядов не ломайте,

Меня пулечка не тронет, меня ядрышко не возьмет.

Он способен чудесным образом спастись из тюрьмы.

В параллель образу Степана Разина в песнях создан образ «сынка», смелого и дерзкого перед воеводами молодца. В позд­них песнях он выдается за сына Разина, но в ранних «сынок» - только его прозвище, полученное за верность Разину. Попав в руки врагов, он держится смело и гордо, прямо заявляет о преданности Разину, несмотря на то что ему грозит виселица. «Сынок» сам угрожает воеводе и говорит о скорой расправе с ним: он уверен в победе народа.

Образы «сынка», «голытьбы» и казацкой бедноты придают большое социальное звучание этому циклу песен. Их социальное содержание раскрывается и в острой сатире - осмеянии бояр и воевод, их спеси, жестокости, жадности, страха перед народом.

Песни о казни Разина в символических образах (наползли туманы, погорели леса, «помутился славный тихий Дон») передают тяжелое народное горе.

Огромного значения социальное явление - народное восстание XVII века - послужило почвой для создания цикла песен глубоко­го общественного смысла, яркой поэтичности. Цикл песен о Разине развивал традиции казачьих, разбойничьих (удалых) и старых исторических песен. Он возник на Волге и Дону, распростра­нился по всей стране, пережил ряд новых исторических периодов, выражая народный протест и готовность «голытьбы» на борьбу с врагами за свое счастье и свободу.

Песни XVIII века. В XVIII в. исторические песни продолжали Жить активной жизнью. В них происходили новые важные про­цессы. С одной стороны, они продолжали традиции песен XVI- XVII вв., а с другой -развивали новые черты. Прежде всего, они воплотили в художественных картинах и образах новое жизненное содержание, охватив исторические события XVIII в. Их сюжеты связаны с военными событиями (поход на Азов, Северная война с Полтавской битвой, Семилетняя война, война с турками) и с народными волнениями (булавинское и пугачевское восстания). Это поставило в центр песен два образа: образ Петра и образ Пугачева."

Время Петра I, реформы, создание регулярной армии и флота, ряд военных побед укрепили могущество Русского государства и сделали его сильнейшей державой. Строительство городов, флота, каналов, призью в армию значительной части крестьян затронули установившиеся формы народной жизни и быта. В то же время усиление крепостного гнета, закрепощение заводских рабочих, усиление социальных противоречий в среде казачества 183 привели к булавинскому, а затем и к пугачевскому восстаниям;

Большие перемены в русской жизни вызвали рост националь­ного сознания русского народа, расширили его представления о действительности, ввели в поле его внимания новые явления. Это послужило основой нового содержания песен, образов новых героев. Более сознательное отношение к действительности опре­делило усиление оценок, поэтизации и сатиры, лирических эле­ментов в песнях, в которых началось ослабление сюжетности и развитие описательности или выражения раздумий и прямых оценок. Песни стали короче, схематичнее и реалистичнее. В них вошло немало характерных исторических реалий времени: темы войн, армии и флота, образы солдат и матросов, назва­ния полхов и имена полководцев, военная терминология; стали стираться областные особенности песен.

Большее место в песнях занял образ народа (солдаты в песнях о войнах и «голытьба» в песнях о восстаниях). Народная масса стада активней; она поддерживала реформы и борьбу Петра I за укрепление государства и центральной власти, но в то же время смело выражала недовольство угнетением, много­летней солдатской «неволей», классовую ненависть к боярам.

Новым героем исторических песен стал солдат. Песни показа­ли его патриотизм, смелую защиту родины, подвиги, храбрость, победу над лучшей тогда армией в Европе - армией шведов, а также походы Суворова, который с полным основанием называл солдат «чудо-богатырями». Размах событий, большие и победо­носные войны, пример таких замечательных полководцев, как Суворов, способствовали развитию патриотического сознания и ответственности за судьбы родины.,..,Поэтому исторические песни XVIII в. прежде всего характеризуются своим ярким патриотизмом. Солдат выполнял свой долг, несмотря на тяжесть службы, строгость и жестокость командиров, предательство и казнокрадство военного начальства. Все это показано в песнях. В исторических песнях XVIII в., в большинстве своем сложенных солдатами, отразился весь порядок солдатской служ­бы: военный быт, приготовления к походу и сражения. Во всех этих картинах видны черты нового. Войска готовятся к походу на Азов:

Что со вечера солдатам приказ отдан был,

Чтобы ружья были чисты и кремни востры,

Палаши отпущены, штыки примкнуты,

Чтобы перевязи, портупеи были навохрены,

Манишки, рубашки и стиблеты были белые...

В песнях немало жалоб на тяжесть службы:

Ах бедные головушки солдатские,

Как ни днем, ни ночью вам покою нет!

Как ни тяжела солдатская жизнь, солдаты всегда готовы к бою. Своеобразна песня об осаде крепости Орешек (Шлиссельбург). Трудно взять ее;.на вопрос царя, как это сделать, генералы отвечают: «Лучше отступить». Но солдаты говорят царю:

Мы не будем ли от города отступати,

А будем мы его белою грудью брати.

В песнях созданы образы Петра I и русских полководцев Шереметьева и Суворова.

ТЛетр I обрисован и как талантливый деятель, и как человек со своеобразным характером. Он прост в обращении с солдатами и рабочими, справедлив, отважен, сам командует войсками, сам работает вместе с корабельными мастерами. В песне «Царь борется с драгуном» Петр вызывает охотника с ним побо­роться. Но все князья-бояре испугались, по палатам разбежа­лись. Вызвался бороться молодой драгун и поборол царя. Петр оценил силу и сноровку и щедро одарил драгуна.

Своеобразно разработана в песнях тема войны. Царь объяв­ляет неприятелям войну:

На самом на нем платье черно,

Платье черное, да всё кручинно.

Петр скорбит о гибели солдат, о потере полков. Вместе с тем он радуется победам русских войск, особенно в Полтавской битве.

Смерть Петра цотрясает солдат. Весьма популярен был сюжет: солдат оплакивает кончину Петра. Песни о смерти Петра похожи на плачи, на причитания с характерными образами:

Что померк, померк наш светел месяц,

Потемнело солнце красное...

Все полки стоят под знаменами, ждут своего «полковника Преображенского, капитана бомбардирского»: осиротело храброе войско, «вся Россеюшка у нас позамялася».

Песни о булавинском и пугачевском восстаниях, вероятно, были очень распространены в народе, но текстов их сохранилось немного. Восстание под предводительством Кондрата Булавина вспыхнуло на Дону в 1707-1708 гг. Два года донские казаки протестовали против самоуправства начальников. В 1707 г. на Дон с солдатами был прислан полковник Долгоруков: он должен был разыскать крестьян, бежавших от крепостной зависимости. Было схвачено более трех тысяч человек и под стражей отправ­лено в Россию. Это послужило поводом к восстанию.

В песнях так объясняются причины восстания:

Как на тихом-то Дону у нас нездорово:

Как приехали к нам два боярина,

Два боярина к нам царем присланы,

Они-то всех нас теперь в разор разоряют,

Те бояре - слуги царские - стариков ссылают,

Молодых казаков во солдаты берут,

Жен, детей отдают помещикам.

Оттого-то вот наш славный Дон и возмутился...

В песнях об этом восстании развита также тема ухода казаков с Дона за Дунай под предводительством Игната Некрасова.

Песни об Емельяне Пугачеве. Волнения крестьян и казаков не прекращались на протяжении почти всего XVIII в. В 1773- 1774 гг. вспыхнуло пугачевское восстание. Песни о нем в неко­торой степени напоминают песни о разинском восстании: перера­батываются отдельные сюжеты, приспособляясь к новым событи­ям и личности Пугачева. Песни о Пугачеве более реалистичны. В них нет мотивов чудесного, нет романтической удали. Но в них более ясно выражена ненависть народных масс к барам, боярам и воеводам. В песнях чаще всего разрабатываются сюжеты о, разгроме отрядов Пугачева, о его «беседах» с губернаторами и воеводами. На вопрос астраханского губернатора, не царь ли он или цар­ский сын, Пугачев отвечает:

Я не царь и не царский сынок,
А родом - Емеля Пугач.
Много.я вешал господ и князей,
По Рассей вешал я неправедных "людей. ,

В пугачевском восстании принимали участие широкие народ­ные 4 массы: крепостные крестьяне, казаки, работные уральские люди, башкиры. Пугачев нередко изображается в отношении к ним. Он, как и народные массы, непримирим к господам, смел и дерзок при разговоре с губернатором и генералом. Показательна песня «Пугачев и Панин», в которой правдиво рассказано о поведении Пугачева во время разговора с графом П. И. Паниным в Симбирске. Отвечая на вопрос Панина, сколько он повесил князей и бояр, Пугачев говорит:

Спасибо тебе, Панин, что ты не попался <...>

За твою-то бы услугу повыше подвесил!

Песни о пугачевском восстании отличаются четкой социальной направленностью, антикрепостническим характером, смелым об­личением властей. В них знач!ггел>шоа1ВИ^ё|1тшг^чила сатира. "Правда," сатира свойственна и более ранним~пёсням ХУШ в. В пес-нях о петровском времени обличается казнокрад Гагарин, мо­шенник Долгоруков, осмеиваются «господа-генералы», бояре и князья.

Смерть Пугачева так же оплакивается, как и смерть Разина:

Емельян ты наш рбдный батюшка!

На кого ты нас покинул?

Красно солнышко закатилось...

Как осталися мы сироты горемычны,

Некому за нас заступиться,

Крепку думушку за нас раздумать...

Песни XIX века . В первой половине XIX в. еще идет твор-" ческий процесс создания произведений о новых событиях и героях. С одной стороны, продолжаются традиции песен более ранних, с другой - воспроизводятся новые явления. Но все чаще наблюдает­ся переработка старых сюжетов и их приспособление к новым событиям. Особенно это ясно выражено во второй половине XIX в. Песни этого столетия могут быть разделены на две части: одни характеризуются сюжетностью и известной долей вымысла, порой довольно свободного и уводящего произведение от исторических фактов; другие - более точно воспроизводят события, но отли­чаются схематичностью, сухостью изложения. К первым можно отнести популярные песни о Суворове и Платове, ко вторым - описания походов в Пруссию и во Францию.

Яркий образ полководца, любимого солдатами, - образ Суво­рова. В цикле песен о нем выделяются песни о его ранении и смерти. Горе охватило войско, барабанщики не бьют в барабаны, «музыкантички» не трубят в трубы: несут на руках Суворова, а за ним везут его платье кровавое.

Песни XIX в. посвящены главным образом войнам: русско-персидской войне 1804-1813 гг., Отечественной войне,1812 г., русско-турецкой войне 1828-1829" гг.", Крымской войне 1853- 1856 гг., наконец, русско-турецкой войне 1877-1878 гг.

В изображении этих войн много сходного, ставшего устойчи­вым в исторических песнях, но есть и элементы, в которых проявля­ется своеобразие произведений.

В связи с изображением этих войн на первый план выдвигаются образы Кутузова, Платова и Нахимова, а также сатирический образ Наполеона.

Наиболее полное отражение получила война 1812 года. Выд­вигаются песни о письме Наполеона русскому царю, в котором он требует приготовить в стольном городе «каменной Москве» квартиры на семьсот тысяч войска, генералам - купеческие дома, а самому Наполеону -царские палаты. Кутузов успокаивает рус­ского царя и говорит:

А мы встретим злодея середи пути,

Середи пути, на своей земли,

А мы столики поставим ему - пушки медные,

А мы скатерти ему постелим - вольны пули,

На закусочку поставим - каленых картечь;

Угощать его будут - канонерушки,

Провожать его будут - все козачушки.

Песни дают картины основных моментов войны: входа Наполеона в Москву, пожара Москвы, разгрома французов, входа русских в Париж. Этот цикл песен глубоко патриотичен. Перед сражениями Кутузов обращается к солдатам с речью и просит их, не жалея ни жизней, ни пороху, ни ядер, победить «француза»".

Целый ряд песен посвящен разгрому французов, их бегству, преследованию их казаками, вступлению русских в Париж. Свое­образна песня о французе, который бежал до Парижа, и, подойдя к нему, с любовью говорит: «Париж - славный городок!» Песня кончается ответом русского французу:

Во многих песнях изображается Платов - самая яркая и самая популярная в песнях той поры фигура.

Про Платова-казака

Прошла слава хороша;

За его храбры дела

Будем помнить завсегда.

Платов смел, хитер, с сознанием" достоинства русского воина говорит с французскими генералами и самим Наполеоном. Он пер­вый объявил солдатам:

Враг сидит уж в западне

В нашей матушке Москве!

Самый популярный сюжет этого цикла песен «Платов в гостях у француза». Переодетый, остригший бороду и обрезавший волосы, Платов является в гости к французу. В конце песни его узнает дочь француза Орина. Платов догадывается что его узнали, и успевает ускакать на коне. Потом Платов посылает французскому королю письмо:

Ты ворона, ты ворона,

Ты французский же король,

Не сумела ты, ворона.

Сокола в когтях держать...

Во второй половине XIX в. исторические песни значительно отходят от традиционной структуры. Сильно ослабляется сю­жетность. Песни принимают форму лирического высказывания по поводу события или, еще чаще, по поводу поведения какого-либо лица. В основе песен - отдельные эпизоды или положительные и отрицательные характеристики.

Так, одна из песен о Крымской войне говорит о похвальбе французского короля, который намерен идти на Москву; другая рассказывает о том, как турки собираются идти в Россию; и та и другая песни заканчиваются заявлением русских солдат, что они не дадут врагам разорять Россию. Несколько песен рисуют картины обороны Севастополя. Песни патриотичны. Сол­даты переносят тяжкие лишения, но стойко защищают город. Высоко оценивается деятельность и храбрость адмирала Нахимова.

В песнях о Крымской войне можно выделить несколько тем.. Первая из них -горе при известии о призыве в армию молодых ребят. Вторая - тяжелый путь солдат к Севастополю и трудные условия военного быта. Третья - решимость солдат выполнить свой долг:

С басурманом будем драться

До последней капли крови.

Четвертая тема - прославление командиров:

Уж как Щеголев - храбрец

Показал нам образец.

А Нахимов-то пойдет

Всех в конец вас разобьет.

Пятая - сатирическая. Осмеянию подвергается французский король, который хвастается, что разорит Москву, заберет в полон всех генералов, а московских красных девушек раздарит солдатам. В образе Англичанки Васильевны осмеяны Англия и ее королева.

Однако песни о Крымской войне - последняя стадия истории песен этого типа. Процесс перерождения жанра с еще большей, четкостью прослеживается в песнях о русско-турецкой войне 1877-1878 гг.: они утрачивали целостный сюжет, развивали лири­ческое начало, упрощали поэтику.

Интересен и представителен список источников, который включает разновременные произведения с 1893 по 1994 год. Жаль, что в него не вошли книга М. Липовецкого "Поэтика литературной сказки" (Свердловск, 1992) и книга М. Петровского "Книги нашего детства" (М.} 1986). Первая могла иметь для спецкурса значение историко-теоретического исследования по жанру сказки XX века, а вторая помочь увидеть новые тенденции в литературной сказке в начале века, ибо в ней рассматриваются новые виды литературно-фольклорных связей у писателей-сказочников и не только у них (А. Блок), когда идет синтез культур - высокой с фольклорной, массовой и даже кичевой.

Несомненно, появление книги Т.В. Кривощаповой - это еще один шаг к созданию полной истории русской литературной сказки, а также к восстановлению картины сложного пути эстетических, идейных, философских поисков писателей и поэтов рубежа веков ХЗХ и XX.

Т.А. Екимова

СОБИРАТЕЛЬ УРАЛЬСКОГО ФОЛЬКЛОРА

Однажды Владимир Павлович Бирюков признался, что до середины 1930-х годов он, будучи убежденным краеведом, мало интересовался народными песнями, сказками, частушками, хотя и записывал их при случае. Лишь после Первого съезда советских писателей, где

A.М. Горький произнес всем памятные слова («Собирайте ваш фольклор, изучайте его»), когда собирание фольклора стало в нашей стране поистине массовым движением, а не только занятием специалистов,

B.П. Бирюков увлекся этой деятельностью. В сущности, первым выступлением его в качестве фольклориста была статья «Старый Урал в народном творчестве», опубликованная в газете «Челябинский рабочий» 24 ноября 1935 года. Вскоре же вышел в свет известный сборник «Дореволюционный фольклор на Урале» (1936), и о В.П. Бирюкове сразу заговорили в среде фольклористов Москвы и Ленинграда. Помню, как в 1937 году, нам, студентом первого курса Московского института истории, философии и литературы, академик Ю.М. Соколов на лекции, посвященной рабочему фольклору, заявил, что сборник В.П. Бирюкова - большое научное открытие. И тут же, вместо традиционной лекции стал выразительно читать и увлеченно комментировать тексты из книги. Он восторженно отметил выделявшиеся своей художественностью сказы П.П. Бажова (впервые опубликованные в этом сборнике). Сразу же после лекции я бросился в институтскую библиотеку и с жадностью «проглотил» книгу, поразившую меня своей не-

обычайностью, Вскоре я стал работать в специальном фольклористическом семинаре Ю.М. Соколова и помню, как весной 1938 года мой учитель однажды объявил нам, что в Ленинграде, в Институте этнографии состоялась научная конференция, на которой В.П. Бирюков выступил с сообщением о своей собирательской деятельности.

Вот счастливый человек! - сказал Ю.М. Соколов. - На золотую жилу напал! Мы, фольклористы, по старинке думаем, что народное творчество надо собирать в крестьянской среде, направляем экспедиции в глухомань. А вот Бирюков со товарищи прошелся по старым уральским заводам и всем нам преподал урок. Отправляйтесь-ка, голубчики, и вы на какой-нибудь московский завод, пошците-ка там песни. Ведь московский пролетариат заслуживает такого же внимания фольклористов как и уральские рабочие.

Так, задолго до нашего знакомства, В.П. Бирюков, сам того не ведая, определил начало моей работы собирателя фольклора. Я отправился на завод «Богатырь» и всю весну 1938 года записывал там среди потомственных московских рабочих народные песни.

С быстрым вхождением В.П. Бирюкова в фольклористику связано одно забавное недоразумение. На заседании нашего семинара обсуждались новые работы советских фольклористов. Студент, которому было поручено сделать обзор фольклорных сборников тех лет, начал бойко: «Молодой уральский фольклорист Бирюков...». Ю.М. Соколов залился смехом и прервал докладчика: «Да знаете ли вы, что этому молодому уже... пятьдесят лет!» Мы в то время не знали, что за плечами В.П. Бирюкова был уже большой опыт и авторитет краеведа. И только тогда мы поняли, что составитель сборника «Дореволюционный фольклор на Урале» - не просто счастливчик, из молодых да ранних, напавший случайно на золотую жилу, а старатель, исходивший вдоль и поперек родной край и пришедший в фольклористику не со студенческой скамьи, как мы, а из «низовой» науки, теснейшим образом связанной с жизнью народа.

Прошло несколько лет, и мое поколение фольклористов-фронтовиков немало походило по родной земле, прежде чем смогло отправиться в экспедиции, о которых мечталось в мирные предвоенные годы... И хотя в передышках между боями мы не забывали записывать солдатские песни и рассказы, но по-настоящему, естественно, наша профессиональная деятельность возобновилась после войны.

Демобилизовавшись из Советской Армии, я получил назначение на работу в Челябинский педагогический институт, где стал читать курс фольклора и древней русской литературы. Самым сильным моим желанием было познакомиться с В,П. Бирюковым, который уже в то время оказался полулегендарной личностью. Со всех сторон я слышал о нем

самые разноречивые суждения. Одни отзывались о нем как об эрудите, подавляющем собеседника своими универсальными знаниями. Другие -как о нелюдиме-отшельнике, неприступном хранителе несметных богатств, которые он держит за семью замками. Третьи - как о чудаке и бродяге, неразборчивом собирателе всякой всячины. Не обходилось без анекдота о том, как В.П. Бирюков однажды потерял свою шапку и с тех пор в любую пору года и при всякой погоде ходит с непокрытой головой... Я сохранил в душе то впечатление, какое произвела на меня в студенческие годы его книга, и потому в моем сознании представал совсем иной образ - этакого уральского патриарха, сгарца-подвижника. Но уже при первой нашей встрече я понял, как далеки от истины были и поверхностные иронические характеристики В.П. Бирюкова и мое собственное идеализированное, иконописное представление о нем.

В.П. Бирюков жил в те годы в тихом Шадринске, преподавал фольклор в местном педагогическом институте и изредка наезжал по своим делам в Челябинск. В один из своих приездов он зашел к Г. А. Турбину, когда и я оказался у него в гостях (мы готовились к нашей первой совместной фольклорно-диалекгологической экспедиции), и мое знакомство с В.П. Бирюковым началось с делового разговора.

В нашем полку прибыло! - обрадовался В.П. Бирюков и тут же стал щедро делиться со мной своими советами и адресами, Я поразился его простоте в обхождении, даже неожиданной для меня простоватости. И позже я замечал, что человек, впервые встречавший В.П. Бирюкова, не сразу догадывался, что он имеет дело с интеллигентом, окончившим два высших учебных заведения, знающим иностранные языки и сотрудничавшим с академическими институтами. В его манере держаться и говорить ничего не было такого, что могло бы быть принято за чувство превосходства, и в этом проявлялись свойственные ему житейская мудрость и такт. Тогда, в доме Г. А. Турбина, он не поучал меня и не демонстрировал свои знания в области фольклора и этнографии, напротив, как мне показалось, даже старался умалить свой профессиональный опыт. А ведь перед ним находился всего-навсего начинающий педагог и совсем еще никому не известный фольклорист. Эта душевная его мягкость и деликатность сразу же позволила и мне доверчиво потянуться к нему. Нисколько не утратив почтения, я почувствовал в нем не только наставника, но и товарища по общему делу. И еще поразила меня его внешность. Я не удивился его более чем скромному наряду (в те первые послевоенные годы никто не щеголял), но я ожидал встретиться с маститым старцем, а передо мной сидел бодрый и моложавый человек, со спадающими чуть не по плечи русыми кудрями, с задорно поблескивающими серыми глазами и не сходящей с губ, хотя и упрятанной в низко спускавшиеся усы, улыбкой. Я легко представил его бодро и неутомимо

шагающим с походной сумкой по уральским дорогам и, несмотря на разницу в летах, почувствовал себя его «сопутником».

Мы легко сблизились, и вскоре наше научное сотрудничество перешло в дружбу. В 1958 году, когда отмечалось семидесятилетие Владимира Павловича, он прислал мне в Ленинград вышедшую к юбилею книгу «Урал Советский» с дорогой для меня надписью: «... в годину десятилетия нашей дружбы...». Да, то памятное десятилетие отмечено многими значительными для меня событиями нашей совместной дружной работы, взаимной поддержкой и помощью в трудные для каждого из нас дни...

Скромность и застенчивость В.П. Бирюкова превосходила всякую меру. Когда в газете «Челябинский рабочий» в 1948 году была опубликована моя статья по оводу его шестидесятилетия, он при первой же встрече «выговорил» мне: - Ну зачем же Вы о живом человеке такое написали! Уж таким святорусским богатырем меня изобразили, что мне теперь и на люди совестно показаться! И как не пытался я убедить его, что писал не столько ради его славы, сколько ради того дела, какому мы оба служим, он никак не мог успокоиться и все приговаривал: - Вам бы только похвальные слова писать! Дело само за себя говорит.

А о своем семидесятилетнем юбилее он писал мне в Ленинград (в письме от 7 августа 1958 года): «Вы давно знаете, что я вообще против юбилея живого человека и уж совсем было задумал удрать из Шадринска, как мне сказали: «Не моги! - создана областная юбилейная комиссия...». Пришлось подчиниться... Откуда, от кого пошло все это, я теряюсь в догадках. Вдруг такое внимание! Даже книжку обо мне издали. Этак только академикам везет. В чем дело?» Очень характерные для В.П. интонации недоумения и самоиронии!

Помню также, как убеждал я его написать мемуары. Он даже обиделся. - Что же, Вы считаете, что песенка моя спета? Ведь мемуары пишут тогда, когда ни на какое другое дело не годы!

Но все же однажды привез мне в Челябинск рукопись под названием «Путь собирателя (автобиографический очерк)» и шутливо потребовал у меня: - Только Вы засвидетельствуйте, что сделал я это не по своей воле, а Вами понужден был. А потом неожиданно и озорно признался: - Очерк-то этот у меня давненько готов, да я помалкивал.

«Путь собирателя» появился, как известно, в шестом номере альманаха «Южный Урал», хотя особой радости эта публикация автору не доставила. И даже несколько лет спустя (в письме, датированном так: «Утром 26 января 1957 г.») он огорченно вспоминал, что редактор «сильно исковеркал» его очерк и привел некоторые искажения и фактические неточности. Кстати, у меня сохранились первые гранки «Пути собирателя», содержащие многие интересные подробности, к

сожалению, исключенные из опубликованного текста. Биографам и исследователям деятельности В.П. Бирюкова лучше по этому поводу обращаться не к журнальному тексту, а непосредственно к рукописи его мемуаров, хранящихся в оставшемся после него архиве.

Что писать о скромности В.П. Бирюкова, проявлявшейся в его отношении к юбилеям и мемуарам, если даже уговорить его выступить на заседании фольклорно-этнографического кружка Челябинского пединститута или перед участниками нашей фольклорной экспедиции было делом нелегким (он считал, будто я всему их уже научил и ему нечего сказать им). Заведуя кафедрой литературы, я решил привлечь В.П. Бирюкова к чтению лекций по фольклору для заочников. Заговаривал с ним на эту тему при всякой встрече, писал ему частные и официальные приглашения, но напрасно. Ему казалось, что он недостаточно «академичен» для «столичного вуза» (так он называл Челябинский пединститут, намекая на бывшее тогда в ходу присловие «Челябинск - столица Южного Урала»). И согласился только тогда, когда я сказал ему, что поскольку он отказывается читать курс фольклора, я должен делать это сам и потому вынужден буду пожертвовать летней экспедицией. Услышав это, он разволновался:

Нет, нет, как можно! Выручу вас - поезжайте, поезжайте!

Моя маленькая хитрость и была рассчитана на развитое у В.П. чувство товарищества - как он мог допустить, чтобы я принес в жертву экспедицию! И после этого он в течение нескольких лет провожал и напутствовал меня со студентами в экспедиции по Южному Уралу, а сам читал курс фольклора заочникам, что и увековечено теперь, к моей радости, на мемориальной доске, на одной из колонн фронтона Челябинского пединститута.

Вспоминаю еще один эпизод, характеризующий скромность В.П. Бирюкова. В января 1949 года в Свердловске торжественно отмечалось семидесятилетие прославленного П.П. Бажова. Съехались писатели, журналисты, критики. Среди самых желанных для юбиляра гостей был и В.П. Бирюков. Мне выпала честь представлять Челябинскую писательскую организацию. После конференции фотографировались. П.П. Бажов, сидевший в центре первого ряда, пригласил занять место в том же ряду и В.П. Бирюкова. Стаж его звать и другие старейшие литераторы Урала. Но В.П. Бирюков испуганно замахал руками и направился быстрыми шагами к выходу из зала. Я бросился его догонять, и он в конце концов примостился позади всех, взобравшись на стул рядом со мной (фотографию эту храню среди самых мне дорогих).

Вечером П.П. Бажов и его семья позвали небольшую группу участников конференции к себе в гости. Приглашен был, разумеется, и В.П. Бирюков. Я зашел за ним в номер гостиницы и застал его си-

дящим за столом, погруженным в свои тетрадки. Вижу, что он и не помышляет идти на званый вечер, говорю:

Пора идти.

Нездоровится, пожалуй, отлежусь...

По тону чувствую, что это - отговорка.

Не лукавьте, Владимир Павлович. Обидите ведь добрых

Они меня знают - не обидятся.

Ну, так и я не пойду без вас!

Подсел к столу, вынул из кармана свой блокнот и тоже стал что-то в него заносить. Сидим, молчим. Владимир Павлович не выдержал, вскочил и, слегка заикаясь, бросил:

На чужом коне в гости не ездят!

Я не сразу смекнул, что он этим хотел сказать, а потом догадался: мол, соберутся писатели, а нашему брату-фольклористу там делать нечего.

Да ведь Павел Петрович на том же коне в литературу въехал, - возразил я в тон ему.

Въехать то въехал, да давно лошадей перезапряг - не догнать...

Долго мы перепирались в том лее духе, но, наконец, он сдался,

убедившись, что, действительно, без него я не пойду, а лишить меня возможности провести вечер в семье П.П. Бажова он не решился.

Какой я фольклорист! - скромно заметил он в одном из разговоров со мной В.П. Бирюков. - Я вовсе не фольклорист, менее того -не ученый, я - краевед.

Действительно, В.П. Бирюков нельзя, строго говоря, назвать фольклористом в привычном смысле слова, и все-таки его имя прочно вошло в историю советской фольклористики. Занятия фольклором были лишь малой и, я бы сказал, подчиненной областью в его разнообразной, обширной краеведческой деятельности. На фольклор он смотрел как на органическую часть всей духовной культуры народа, неотделимую от труда, быта, борьбы, философии, практической морали трудящихся масс. В собирательской деятельности В.П. Бирюкова первоначально стихийно, а затем и сознательно претворялась программа русских революционных демократов - изучать фольклор как «материал для характеристики народа» (Добролюбов).

Была еще одна особенность в работе В.П. Бирюкова как собирателя - хотя он в одной своей методической статье и писал, что коллективный, экспедиционный способ собирания материала является лучшим (см.: «Фольклорно-диалектологический сборник Челябинского педагогического института», Челябинск, 1953, с. 140), однако сам

он все же предпочитал индивидуальные поиски, беседы и запись. При этом он сочетал систематический стационарный метод собирания в каком-нибудь одном месте и от нескольких лиц - с длительными и отдаленными поездками с определенной тематической целью (так он объездил почти весь Урал, собирая фольклор гражданской войны).

В.П. Бирюкову помогали в работе не только огромный опыт, но и интуиция, умение расположить к себе людей, знание народной речи. Он не подделывался под манеру собеседника, но быстро схватывал особенности говора и всегда мог сойти за земляка. Он никогда и нигде не расставался с тетрадью и вел записи буквально беспрерывно, везде, в любой обстановке - на улице, в трамвае, на вокзале, даже находясь в доме или на лечении в санатории и в больнице. Он не пренебрегал ничем и никем, заносил в тетрадь любое меткое словцо, всякое поразившее его сообщение, отрывок песни, хотя бы один стих ее... Многое он воспроизводил и по памяти или конспективно, когда условия не позволяли сделать запись непосредственно в момент рассказывания или пения (ночью или под дождем), но всякий раз при этом добросовестно оговаривал это в своих рукописях, чтобы не ввести в заблуждение тех, кто будет пользоваться его материалами. Собирание фольклора стало

для него жизненно важной потребностью, и легко можно представить, каким несчастьем для него оказалась постепенно развивающаяся глухота. В декабре 1963 года он писал мне: «Помните, как я был у Вас в 1958 году. Тогда уже начиналась глухота, а теперь она усилилась... Из-за глухоты приходится оставить ведение записи фольклора».

Не удивительно, что В.П. Бирюкову одному удалось собрать такой колоссальный фольюторно-этнографический архив, которым могло бы гордиться любое научное учреждение. Его дом на Пионерской улице Шадринска был уникальным, н значившимся в официальных списках, хранилищем самых разнообразных материалов по бьггу и духовной культуре населения Урала. Архив занимал несколько шкафов и стеллажей в кирпичной кладовой его дома, специально приспособленной им для хранения рукописей. Практическая недоступность архива для специалистов доставляла В.П. Бирюкову большое огорчение. Естественно, что он стал подумывать о передаче своих собраний какой-нибудь научному учреждению или об организации на Урале, на основе его собраний, самостоятельного архива. Большие надежды возлагал он на Челябинск. Писательская организация и друзья хлопотали о переезде В.П. Бирюкова. Но по каким-то обстоятельствам это не осуществилось. В уже цитированном мною письме от 29 декабря 1963 г. В.П. Бирюков с горечью писал: «В будущем году исполнится целых 20 лет, как встал вопрос о моем переезде в Челябинск и организации там на основе моего собрания литературного архива. За истекшие 19 лет пришлось испортить крови неисчерпаемое количесгво<...> Сейчас вопрос решен окончательно и бесповоротно, так что я могу уже спокойно говорить и писать своим друзьям. С октября началась переброска нашего собрания в Свердловске...> Пока что перевезли шесть с половиной тонн и остается перевезти еще столько же». Так завершилась его Одиссея... В Свердловске, как известно, на основе собраний В.П. Бирюкова был создан Уральский Центральный Государственный архив литературы и искусства, а сам В.П. Бирюков стал первым его хранителем.

Как ни велико литературное наследие В.П. Бирюкова, но в его книги вошла лишь часть собранных им материалов по народной культуре русского населения Урала. Не всегда легкой была судьба его книг. Вспоминаю, например, подготовку сборника «Исторические сказы и песни», к изданию которого я был причастен. Рукопись была уже отредактирована и одобрена, как вдруг в издательстве возникли неожиданные сомнения - стоит ли публиковать книгу, посвященную событиям дореволюционного времени? Тогда мне пришла спасительная мысль обратиться за поддержкой к старейшему и заслуженному московскому фольклористу и литературоведу И.Н, Розанову, знавшему В.П, Бирюкова, и он согласился поставить свое имя на титульном листе,

а я написал специальное предисловие, чтобы объяснить ценность и актуальность материалов, вошедших в сборник. И все же, несмотря на все эти предосторожности, в рецензии на сборник, опубликованной в газете «Красный Курган» (31 мая 1960 г., № 101), в общем содержащей объективную и высокую оценку книги, появилась сакраментальная фраза: «Но сборник не лишен и недостатков. Он составлен в отрыве от современности». И это - о сборнике исторических песен и сказов, где большая часть материалов связана с освободительным и революционным движением! Когда книга вышла в свет. В.П. Бирюков подарил ее мне с надписью: «Моему редактору и печатнику». На титульном листе, над названием сборника обозначено: «Фольклор Урала. Выпуск первый». Но, к сожалению, он остался единственным из задуманной В.П. Бирюковым серии аналогичных научных фольклористических сборников.

К счастью, в Свердловске и Кургане были изданы другие книги В.П. Бирюкова: «Урал в его живом слове» (1953), «Урал советский» (1958), «Крылатые слова на Урале» (1960), «Записки уральского краеведа» (1964), «Уральская копилка» (1969).

В.П. Бирюков создал своеобразный тип фольклорных сборников. В них ярко проявились те принципы его подхода к фольклору, о которых я сказал выше в связи с его собирательской деятельностью и который он сам хорошо сформулировал в предисловии к сборнику «Урал в его живом слове»: «Через устное народное творчество, через народный язык - к познанию родного края». Достаточно взглянуть на композицию сборников В.П. Бирюкова, на названия и состав их разделов, чтобы убедиться в том, что главным для него было н история или современное состояние того или иного фольклорного жанра, не передача тех или иных идейно-художественных особенностей фольклора, а в первую очередь стремление дать целостное представление о том или ином историческом событии, о той или иной стороне жизни и быта народа, об особенностях той или иной социальной группы, о том или ином виде трудовой деятельности. Поэтому все жанры в его сборниках в пределах одного какого-нибудь тематического раздела перемежаются, и рядом могут стоять и сказка, и песня, и документальный рассказ, и частушка, и пословица, и поговорки, и лирика, и сатира, - одним словом все, что помогает с предельной полнотой охватить интересующую его тему. Мне часто приходилось слышать от коллег и даже читать неосновательные упреки в адрес В.П. Бирюкова, являющиеся следствием непонимания творческого замысла и назначения его сборников. Между тем сборники В.П. Бирюкова не следует мерить на общий академический аршин, искать в них то, что исключается самой их природой, своеобразием принципов их составителя. Надо ценить то, что дал науке В.П, Бирюков и что никто другой не смог дать. В сборниках

В.П. Бирюкова следует прежде всего искать то новое и оригинальное, что в них содержится и воспринять фольклор в его историческом, социальном и бытовом контекстах, яснее увидеть неразрывную связь фольклора с жизнью, бытом и трудом народа. Если касаться того, что В.П. Бирюков не всегда руководствовался в отборе материала эстетическими критериями, то он и сам этого не скрывал - ведь создавал он не антологии художественных текстов, а книги, которые могли бы служить достоверным историческим источником.

Заслуги В.П. Бирюкова давно признаны. Были люди, оценившие по достоинству и его фольклористическую деятельности. Достаточно назвать Ю.М. Соколова и П.П. Бажова, постоянно поддерживали В.П. Бирюкова во всех испытаниях, способствовали появлению его книг, вовремя сказали доброе печатное слово о нем A.A. Шмаков, В.П. Тимофеев, Д.А. Панов... Чем больше времени отделяет нас от тех лет, когда мы были свидетелями разносторонней деятельности В.П. Бирюкова, тем яснее становится ее значение для отечественной науки и культуры. И, как всегда бывает после смерти выдающегося человека, не оставляет печальная мысль, что все-таки недостаточно сделали, чтобы он мог безбедно и спокойно работать.

Последний раз мы виделись зимой 1969 года, когда В.П. Бирюков приезжал в Ленинград по делам своего хранилища. Однажды вечером раздался звонок, и в дверях я увидел седого старика в хорошо знакомой мне дубленке, снимающего варежки, прикрепленные к веревочке, протянутые в рукава. Мы обнялись, и не успел я еще усадить его в кресло, как он уже, с присущей ему деликатностью, стал извиняться, что вскоре должен будет уйти. Разумеется, проговорили мы весь вечер, не взглянув ни разу на часы, а когда я упрашивал его остаться ночевать, он мягко, но неколебимо отказался, стараясь уверить, что в гостинице Академии наук, где ему предоставили отдельную комнату, его ждут не законченные, но запланированные на сегодня дела. Вечный, неутомимый труженик, он, действительно, не смог бы спокойно уснуть в гостях. На следующий день я проводил его на поезд, и мы, как будто предчувствовали, что видимся последний раз, не сказали обычное «до новой встречи»...

Но перед моим мысленным взором он предстает не усталым, ссутулившимся стариком, входящим в вагон, а таким, каким я знал его в старое доброе время: стройным, моложавым, с лукавинкой в глазах, одетым в узкие старомодные брючки, обутым в большие походные ботинки, с видавшим виды кожаным «фельдшерским» баулом в одной руке и" суковатой палкой - в другой, бодро вышагивающим немереные версты по каменистой уральской дороге.