Рассказ братьев стругацких гадкие лебеди. Таинственность и человеческая противоестественность «Гадких лебедей» братьев Стругацких
Поэт, писатель, журналист
Поэт, писатель, журналист, теле-радиоведущий, педагог. В январе 2012 года выступил одним из учредителей Лиги избирателей.
Дмитрий Львович Быков родился 20 декабря 1967 года в Москве , . Родители Быкова рано развелись, и его мать, учительница русского языка и литературы Наталья Иосифовна Быкова, воспитывала сына одна. Упоминал писатель и фамилию своего отца - Зильбертруд, но при этом отмечал: "Я ношу фамилию матери, потому что я горжусь моей матерью" .
В 1984 году Быков окончил школу с золотой медалью и поступил на факультет журналистики МГУ (кафедра литературной критики) . С 1987 по 1989 год он служил в армии, в 1991 году окончил университет с красным дипломом , . В 1985 году, еще обучаясь в университете, Быков начал работать в еженедельнике "Собеседник" корреспондентом, позже стал редактором одного из отделов газеты , .
С 1989 года Быков выступал одним из активных участников появившегося незадолго до этого "Ордена куртуазных маньеристов" - поэтического объединения, творчество участников которого, по мнению критиков, отличала "бездна цинизма и острой сатиры, скрытая за блестящей куртуазностью" , . В ордене Быков носил звание "Командора", стал соавтором нескольких опубликованных ОКМ поэтических сборников . Покинул орден летом 1992 года , однако в числе "маньеристов" он и позднее упоминался в СМИ .
Еще в 1991 году Быков стал членом Союза писателей России . По его собственным словам, он был принят в Союз по списку, составленному поэтом Андреем Вознесенским , где тот "указал фамилий пятьдесят тех, кто, по его мнению, был достоин членства в союзе, но в советские времена не мог туда попасть". Однако о существовании "поэта Быкова" классик узнал лишь накануне, когда давал Быкову интервью .
В 90-е годы Быков продолжал работать в "Собеседнике", кроме этого печатался, по собственным словам, "почти во всех московских еженедельниках и нескольких ежедневных газетах", в том числе в "Вечернем клубе", "Столице", "Общей газете", "Семи днях", "Новой газете", "Фасе", "Профиле". С 1993 года Быков публиковался в журнале "Огонек", в 1997 году стал обозревателем журнала , , . Кроме того, он выступал на телевидении, где дебютировал в 1992 году в программе "Пресс-клуб" Киры Прошутинской , .
В 1995 году Быков вместе с писателем Александром Никоновым выпустил юмористическое первоапрельское приложение к "Собеседнику" под названием "Мать", содержавшее нецензурную лексику. В связи с этим Генпрокуратура РФ возбудила уголовное дело о хулиганстве, Быков и Никонов были взяты под стражу. Комментируя произошедшее, сотрудники "Собеседника" предположили, что причиной давления со стороны Генпрокуратуры стало опубликованное еженедельником ранее интервью с бывшим генпрокурором России Алексеем Казанником, а также критический материал о Министерстве по чрезвычайным ситуациям. В защиту журналистов была организована общественная кампания, и вскоре их выпустили под подписку о невыезде. Процесс Быкова-Никонова продолжался два года, в итоге оба были полностью оправданы , , .
Одновременно с занятиями журналистикой в девяностые годы Быков преподавал литературу в московской школе №1214 , , . В 2000 году он стал креативным редактором "Собеседника", а в 2002-2003 годах работал заместителем главного редактора газеты "Консерватор". В 2003-2004 годах Быков занимал должность редактора отдела "Культура", с мая 2004 года - отдела "Общество" журнала "Огонек" . В 2006 году он стал главным редактором "глянцево-политического" журнала Moulin Rouge (был закрыт в 2008 году в связи с экономическим кризисом) , , а с апреля 2007 по 2009 год являлся обозревателем журнала "Русская жизнь" .
Быков продолжал работать на телевидении: с 2000 по 2008 год он был одним из ведущих программы "Времечко" на канале ТВЦ и, кроме того, в 2000-2003 годах вел на ТВЦ авторскую программу "Хорошо, БЫков" , . Работал Быков и на радио: в 2005-2006 годах он был ведущим вечернего шоу на радиостанции "Юность", а в сентябре 2006 года начал вести передачу "Сити шоу с Дмитрием Быковым" на радио Сити-FM , .
В 2007 году, после долгого перерыва, Быков продолжил работать в школе: он преподавал литературу в школе "Интеллектуал", а с 2009 года - в частной школе "Золотое сечение" , (по данным сайта школы, работать там он продолжал и в 2012 году ). С ноября 2010 года он также читал цикл публичных лекций "Календарь", посвященный русским и зарубежным писателям , .
В 2009 году Быков был ведущим программы "Рожденные в СССР" на телеканале "Ностальгия", а в мае 2011 года на том же канале начал вести программу "Колба времени" , . С марта 2010 по январь 2011 года на Пятом канале журналист вел ток-шоу "Картина маслом" , .
Рассказывая о своем неучастии в политике, Быков в одном из интервью говорил, что результат политической борьбы "предопределен, а значит, вся борьба за идею превращается в борьбу за кусок". При этом он отмечал, что он был "в августе 1991 года у Белого дома и в октябре 1993 года у московской мэрии", что, по его мнению, "с точки зрения политической и человеческой...было глупо, но с точки зрения исторической и литературной – небесполезно" .
В феврале 2011 года на телеканале "Дождь" начал выходить еженедельный проект "Поэт и гражданин" Дмитрия Быкова и актера Михаила Ефремова. Автором идеи, продюсером и режиссером проекта, в рамках которого Ефремов читал стихи Быкова в жанре острой политической сатиры, выступил журналист Андрей Васильев . В марте 2011 года очередной выпуск программы, посвященный взаимоотношениям премьер-министра Владимира Путина и президента Дмитрия Медведева , не был допущен в телеэфир по цензурным соображениям, и следующие серии проекта, сменившего название на "Гражданин поэт", стали публиковаться в интернете на портале F5 и выходить в эфире радиостанции "Эхо Москвы" , , .
В августе 2011 года Быков вместе с другими журналистами и политиками создал движение "Нах-нах: голосуй против всех", призывавшее к бойкоту декабрьских выборов в Госдуму шестого созыва, которые многие считали нелегитимными из-за отсутствия в стране политических свобод и подавления "несистемной" оппозиции. Символом движения по предложению Быкова был выбран виртуальный персонаж - поросенок Нах-Нах , . После выборов, победу на которых одержала "Единая Россия " (набравшая, по официальным данным, 49,32 процента голосов ), 10 и 24 декабря в российских городах прошли массовые митинги против фальсификаций при подсчете голосов. Быков, выступая на митингах в Москве на Болотной площади и проспекте Академика Сахарова, призвал приверженцев разных политических взглядов объединиться в мирной борьбе за политические перемены, которые писатель назвал неизбежными. "История поставила на нас и положила на них", - завершил Быков свое выступление на проспекте Сахарова , .
В январе 2012 года Быков стал одним из учредителей Лиги избирателей, которая задумывалась как продолжение протестного движения (в число учредителей Лиги, в частности, вошли телеведущий Леонид Парфенов , блогеры Рустем Адагамов и Илья Варламов, писатель Григорий Чхартишвили (Борис Акунин), музыкант Юрий Шевчук , журналист Ольга Романова) , , . Цель Лиги Быков обозначил как "обеспечение прозрачности выборов, широкой гласности любых нарушений". В числе целей говорил он и о попытке "противостоять пропаганде одного конкретного человека" (имея в виду выступившего кандидатом на президентских выборах 2012 года премьер-министра страны Владимира Путина - ред.) . Писатель допускал, что из Лиги может быть организована новая политическая партия, выражающая интересы среднего класса . Однако другие учредители Лиги Быкова не поддержали: Парфенов и Адагамов сказали, что предпочитают оставаться вне политики, а Шевчук заявил, что покинет Лигу, если та превратится в политическую партию , .
20-22 октября 2012 года состоялись выборы в Координационный совет российской оппозиции. С помощью этих выборов оппозиция намеревалась сформировать легитимный орган для переговоров с властью и разработки программы своих дальнейших действий. Быков был избран одним из 45 членов этого органа , .
Быков - автор нескольких романов, в числе которых "Оправдание" (2001),"Орфография" (2003), "Эвакуатор" (2005), "ЖД" (2006), "Списанные" (2008), "Остромов, или Ученик чародея" (2010). Его перу принадлежат вышедшие в серии ЖЗЛ биографии Бориса Пастернака (2005) и Булата Окуджавы (2009) более десятка сборников стихотворений, пьес, рассказов и публицистических статей , , . Писал также под псевдонимами Мэтью Булл, Брэйн Даун .
За свои книги Быков получил ряд престижных литературных премий, в числе которых две премии "Национальный бестселлер" (в 2006 году за книгу "Борис Пастернак", в 2011 году за роман "Остромов, или Ученик чародея"), премия "Большая Книга" (в 2006 году также за биографию Пастернака), три премии имени братьев Стругацких (2004, 2006, 2007), а также премии "Бронзовая улитка" (2007, 2009), "Мраморный фавн" (2003, 2006, 2007, 2010), "Портал" (2008, 2011) , "Филигрань" (2007), "Полдень" (2006) и "Студенческий Букер" (2005) , , , , , , , , , , , , . Быков также является обладателем журналистской премии "Золотое перо России" за 2010 год , . Проект "Гражданин поэт" в 2012 году был удостоен гран-при премии "Сделано в России", организованной журналом "Сноб" , .
Быков женат вторым браком на писательнице и журналистке Ирине Лукьяновой, у него двое детей , , , . Любит животных: писатель упоминал, что у него есть "собака, мышь, морская черепаха, два попугая" .
Использованные материалы
Илья Шепелин, Александр Черных . Оппозиция перестроилась из маршей в хит-парад. - Коммерсантъ , 23.10.2012. - № 199 (4984)
Pussy Riot получили премию за лучший арт-проект. - РБК , 14.09.2012
"Сделано в России". Победители. - Snob.ru , 13.09.2012
Декларация о создании Лиги избирателей. - Лига избирателей (ligaizbirateley.ru) , 18.02.2012
Гражданин поэт. "Наши - все". - F5.RU , 30.01.2012
В России создана "Лига избирателей". - Интерфакс , 18.01.2012
Елена Поляковская . "Лиге избирателей" пока не до политики. - Радио Свобода , 18.01.2012
Ольга Барыкова . Избиратели создают "Лигу" и пытаются остаться вне политики. - РИА Новости , 17.01.2012
Дмитрий Быков: из объединения граждан во главе с Акуниным и Парфеновым может быть образована партия. - Газета.Ru , 17.01.2012
Андрей Летаев . Два празднования одной даты. - Независимая газета , 15.12.2011
Митинг на Болотной собрал от 85 до 150 тысяч человек. - Грани.Ру , 10.12.2011
ЦИК РФ объявил официальные итоги выборов в Госдуму. - РБК , 09.12.2011
Дмитрий Губин . Бесцензурщина. - Огонек , 14.11.2011. - №45 (5204)
Светлана Романова . Дмитрий Быков: "В школе мой час стоит где-то две тысячи". - Слон , 05.10.2011
Сентябрь. Достать чернил и плакать. - Московские новости , 25.08.2011
Дмитрий Быков . Нах! - Новая газета , 23.08.2011
С энергичным посылом. - Грани.Ру , 22.08.2011
Олеся Шмагун . Посмеялись и разошлись. - Независимая газета , 29.06.2011
Популярный писатель, поэт и блогер Дмитрий Быков делится своими мыслями о политике и творчестве. - Эхо Москвы - Екатеринбург , 22.06.2011
Победителем премии "Национальный бестселлер" стал Дмитрий Быков. - Голос России , 05.06.2011
Быков, Дмитрий. - Новости литературы , 22.05.2011
Дмитрий Быков встретится с саратовцами. - Известия Саратов , 05.03.2011
Знай наших! - Новые Известия , 14.02.2011
Оперились. - Новая газета , 13.02.2011
Светлана Бочарова, Игорь Бахарев . Пятому каналу показали, кто тут Первый. - Газета.Ru , 13.01.2011
Асимметричный Быков. - Новый взгляд , 10.12.2010
Новый проект Дмитрия Быкова – цикл исторических лекций "Календарь"! - Блог ru-bykov.livejournal.com , 13.11.2010
Вера Цветкова . Пятый превращается в интеллектуальный ресурс. - Независимая газета , 05.03.2010
Дмитрий Быков: "Утверждая, что хрен редьки не слаще, я пропагандирую редьку?". - TV29 , 06.02.2010
Андрей Ванденко . Отчетное собрание. - Итоги , 28.12.2009. - №53/707
Евгений Лесин . Хожу я и песенку слушаю. - Независимая газета , 12.03.2009
Аркадий Стругацкий, Борис Стругацкий
Гадкие лебеди
Когда Ирма вышла, аккуратно притворив за собой дверь, длинноногая, по-взрослому вежливо улыбаясь большим ртом с яркими, как у матери, губами, Виктор принялся старательно раскуривать сигарету. Это не ребенок, думал он ошеломленно. Дети так не говорят. Это даже не грубость, – это жестокость, и даже не жестокость, а просто ей все равно. Как будто она нам тут теорему доказала, просчитала все, проанализировала, деловито сообщила результат и удалилась, подрагивая косичками, совершенно спокойная. Превозмогая неловкость, Виктор посмотрел на Лолу. Лицо ее шло красными пятнами, яркие губы дрожали, словно она собиралась заплакать, но она, конечно, не думала плакать, она была в бешенстве.
Да, подумал Виктор, и с этой женщиной я жил. Я гулял с нею в горах, я читал ей Бодлера, и трепетал, когда прикасался к ней, и помнил ее запах… Кажется даже дрался из-за нее. До сих пор не понимаю, что она думала, когда я читал ей Бодлера? Нет, это просто удивительно, что мне удалось от нее удрать. Уму непостижимо, и как она меня выпустила? Наверно, я тоже был не сахар. Наверное, я и сейчас не сахар, но тогда я пил еще больше чем сейчас, и к тому же полагал себя большим поэтом.
– Тебе, конечно, не до того, куда там, – говорила Лола. – Столичная жизнь, всякие балерины, артистки… Я все знаю. Не воображай, что мы здесь ничего не знаем. И деньги конечно, бешеные, и любовницы, и бесконечные скандалы… Мне это, если хочешь ты знать, безразлично, я тебе не мешала, ты жил как хотел…
Вообще ее губит то, что она очень много говорит, в девицах она была тихая, молчаливая, таинственная. Есть такие девицы, которые от рождения знают, как себя надо вести. Она знала. Вообще то она и сейчас ничего, когда сидит, например, молча, на диване с сигаретой, выставив колени… Или заломит вдруг руку за голову и потянется. На провинциального адвоката это должно действовать чрезвычайно… Виктор представил себе уютный вечерок, этот столик придвинут к тому вон дивану, бутылка, шампанское шипит в фужерах, перевязанная ленточкой коробка шоколаду и сам адвокат, закованный в крахмал, галстук бабочкой. Все как у людей, и вдруг входит Ирма… Кошмар, подумал Виктор. Да она же несчастная женщина…
– Ты сам должен понимать, – говорила Лола, – что дело не в деньгах, что не деньги сейчас все решают. – Она уже успокоилась, красные пятна пропали. – Я знаю, ты по своему честный человек не взбалмошный, разболтанный но не злой. Ты всегда помогал нам, и в этом отношении никаких претензий я к тебе не имею. Но теперь мне нужна не такая помощь… Счастливой я себя назвать не могу, но и несчастной тебе не удалось меня сделать. У тебя своя жизнь у меня своя. Я, между, прочим, еще не старуха, у меня еще многое впереди…
Девочку придется забрать, подумал Виктор, она уже все, как будто, решила. Если оставить Ирму здесь, в доме начнется ад кромешный… Хорошо, а куда я ее дену? Давай-ка честно, предложил он себе. Только честно. Здесь надо честно, это не игрушки… Он очень честно вспомнил свою жизнь в столице. Плохо, подумал он. Можно конечно взять экономку. Значит, снять постоянную квартиру… Да не в этом же дело: девочка должна быть со мной, а не с экономкой… Говорят, дети, которых воспитали отцы, – самые лучшие дети. И потом она мне нравится, хотя она очень странная девочка. И вообще, я должен. Как честный человек, как отец. И я виноват перед нею. Но то все литература. А если честно? Если честно-боюсь. Потом она будет стоять передо мной, по-взрослому улыбаться большим ртом, и что я сумею ей сказать? Читай больше, читай, каждый день читай, ничем тебе больше не нужно заниматься, только читай. Он это и без меня знает, а больше мне сказать ей нечего. Потому и боюсь… Но и это еще не совсем честно. Не хочется мне, вот в чем дело. Я привык один. Я люблю один. Я не хочу по-другому… Вот как это выглядит, если честно. Отвратительно выглядит, как и всякая правда цинично выглядит, себялюбиво, гнусненько. Честно.
– Что же ты молчишь? – спросила Лола. – Ты так и собираешься молчать?
– Нет-нет, я слушаю тебя, – поспешно сказал Виктор.
– Что ты слушаешь? Я уже полчаса жду, когда ты изволишь отреагировать. Это же не только мой ребенок, в конце концов…
А с ней тоже надо честно? – подумал Виктор. Вот уже с ней мне совсем не хочется честно. Она, кажется, вообразила себе, что такой вопрос я могу решить тут же, за двумя сигаретами.
– Пойми, – сказала Лола, – я ведь не говорю, чтобы ты взял ее на себя. Я же знаю, что ты не можешь, и слава богу, что ты не возьмешь. Ты ни на что такое не годен. Но у тебя же связи есть, знакомства, ты все-таки известный человек, ты помоги ее устроить! Есть же у нас какие-то привилегированные заведения, пансионы, специальные школы. Она ведь способная девочка, у нее к языкам способности, и к математике, и к музыке…
– Пансион, – сказал Виктор. – Да конечно. Пансион. Сиротский приют… Нет-нет, я шучу. Об этом стоит подумать.
– А что тут думать? Любой был бы рад устроить своего ребенка в хороший пансионат или в специальную школу. Жена нашего директора…
– Слушай, Лола, – сказал Виктор. – Это хорошая мысль, я попробую что-нибудь сделать. Но это не так просто, на это нужно время. Я, конечно, напишу…
– Напишу! Ты весь в этом. Не писать надо, а ехать лично, пороги обивать! Ты же все равно здесь бездомник! Все равно только пьянствуешь и с девками путаешься. Неужели так трудно для родной дочери…
О, черт, подумал Виктор, так ей все и объясни. Он снова закурил, поднялся и прошел по комнате. За окном темнело, и по-прежнему лил дождь, крупный, тяжелый, неторопливый дождь, которого было очень много и который явно никуда не торопился.
– Ах, как ты мне надоел! – сказала Лола с неожиданной злостью. – Если бы ты только знал, как ты мне надоел…
Пора идти, подумал Виктор. Начинается священный материнский гнев, ярость покинутой и все такое прочее, все равно сегодня я ничего ей не отвечу. И ничего не стану ей обещать.
– Ни в чем на тебя нельзя положиться, – продолжала она, – негодный муж, бездарный отец… Модный писатель, видите ли! Дочь родную воспитать не сумел… Да любой мужик понимает в людях больше, чем ты! Ну что ты делаешь? От тебя же никакого проку. Я одна из сил выбиваюсь, не могу ничего. Я для нее нуль, для нее любой мокрец в сто раз важнее чем я. Ну ничего, ты еще спохватишься! Ты ее не учишь, так они ее научат! Дождешься еще, что она тебе будет в рожу плевать, как мне…
– Брось, Лола, – сказал Виктор, морщась. – Ты все-таки, знаешь, как-то… Я отец, то верно, но ты же мать… Все у тебя кругом виноваты…
– Убирайся! – сказала она.
– Ну вот что, – сказал Виктор. – Ссориться я с тобой не намерен. Решать с бухты-барахты я тоже ничего не намерен. Буду думать. А ты… – Она теперь стояла, выпрямившись, и прямо-таки дрожала, предвкушая упрек, готовая с наслаждением ринуться в свару.
– А ты, – спокойно сказал он, – постарайся не нервничать. Что-нибудь придумаем. Я тебе позвоню.
Он вышел в прихожую и натянул плащ. Плащ был еще мокрый. Виктор заглянул в комнату Ирмы, чтобы попрощаться, но Ирмы не было. Окно было раскрыто настежь, в подоконник хлестал дождь. На стене красовался транспарант с надписью большими красивыми буквами: «Прошу никогда не закрывать окно». Транспарант был мятый, с надрывами и темными пятнами, словно его неоднократно срывали и топтали ногами. Виктор прикрыл дверь.
– До свидания, Лола, – сказал он. Лола не ответила.
На улице было уже темно. Дождь застучал по плечам, по капюшону. Виктор ссутулился и сунул руки в карманы. Вот в этом скверике мы в первый раз поцеловались, думал он. А вот этого дома тогда не было, а был пустырь, а за пустырем свалка, там мы охотились с рогатками на кошек, а сейчас я что-то ни одной не вижу… И ни черта мы тогда не читали, а у Ирмы полна комната книг. Что такое была в мое время двенадцатилетняя девчонка? Конопатое хихикающее существо, бантики, чулки, картинки с зайчиками и Белоснежками, всегда парочками – троечками, шу-шу-шу, кульки с ирисками, испорченные зубы. Чистюли, ябеды, а самые лучшие из них-точно такие же, как мы: коленки в ссадинах, дикие рысьи глаза и пристрастие к подножкам. Времена новые, наконец, что-ли наступили? Нет, подумал он. Это не времена. То есть и времена, конечно, тоже… А может быть она у меня вундеркинд? Случаются же вундеркинды. Я – отец вундеркинда. Почетно, но хлопотно, и не столько почетно, сколько хлопотно, да в конце концов и не почетно вовсе, а так… А вот эту улочку я всегда любил, потому что она самая узкая. Так, а вот и драка. Правильно, у нас без этого нельзя, мы без этого никак не можем. Это у нас здесь испокон веков. И двое на одного…
При создании сюжетной линии такого гениального литературного произведения как «Гадкие лебеди» Стругацкие, как всегда, не пожалели уникальных жемчужин своей фантазии для того, чтобы донести свои идеи и замыслы. Это относится и к фантастическому несуществующему месту, где происходят события, и к динамике развития сюжета, и к масштабности конфликта мирозданий между собой и многое другое. Книга написана крайне сложно, но в, то, же время читается легко и представляет собой труд авторов, который так и пестрит различными философскими тезисами или афоризмами.
Действия происходят в некоем иллюзорном мире, который так явственно и настойчиво напоминает читателю прогнивший изнутри мир некоторых реальных людей. И мир этот – некоторый Город, где беспрестанно идет дождь, с неба льется на землю некий, почти что инфракрасный, свет и именно лишь в этой части земли, все здания мрачны, разрушены или находятся в полуразвалившемся состоянии, где с потолка тоже течет вода. Улицы этого города пустынны, лишь изредка по ней разъезжает автобус с учеными или милицейская машина. Все напоминает некий контраст миров: мира внешнего (самого Города) и внутреннего (где обитают еще люди и как-то пытаются устроить свой быт и жизнь вообще).
С героям повести «Гадкие лебеди» Стругацкие также не церемонились и не стеснялись придавать и приписывать черты реальных людей. Например, дети описаны как носители аномалий в умственном развитии, которые делают их в глазах общественности гениями и вундеркиндами, и которых так сложно понять простым людям. Виктор Банев, главный герой, писатель, попавший в комиссию по исследованию аномалии в Городе, наследовал от авторов черты В.Высоцкого, Б.Окуджавы и А.Галича. Это легко можно угадать даже тогда, когда, к примеру, читаешь стихи В.Высоцкого, которые многозначительно цитирует главный герой:
«Сыт я по горло, до подбородка,
Даже от песен стал уставать.
Лечь бы на дно, как подводная лодка,
Чтоб не могли запеленговать…»
Герои «Гадких лебедей», заставляющие крепко задуматься над действительностью современной жизни
Удивительными свойствами в актуальном по сей день произведении «Гадкие лебеди» Стругацкие наделили своих персонажей и их действия. Каждый из героев повести свободно может увлечь читателя в мир философии жизни и той действительности, которая складывается между поколениями сегодня. Этот извечный общественный вопрос взаимоотношений между родителями и детьми, людей старшего поколения и молодого, подающего свои надежды, а также конфликты социального и даже глобального масштабного формата – все это вызывает у читателя довольно серьезный настрой и заставляет его задуматься о своей жизни, и жизни того общества, в котором он живет.
Так отношения между главным героем Виктором Баневым и его дочерью Ирмой достаточно сложные, показывающие ту нежелательную дистанцию, которая может возникнуть, а зачастую даже и возникает среди таких, казалось бы, близких людей. В современной семье подобные трещины в межличностных отношениях среди близких и родных людей – это очень частое явление и просто вопиющая проблема для общества. Герои в этой книге ведут себя так странно, пытаясь примкнуть то к одной группе (группе людей), то проявляют симпатии к другой группе (группе аномальных людей и детей, которые следуют за ними).
В первых рядах идейной подачи смысла книги выступает яркий контраст между человечностью Виктора Банина, некоторых его коллег и чудовищной жестокостью детей того лепрозория или школы для одаренных, в которой их учителями были мокрецы, пришедшие из другого мира. Это очерчивается полностью все страницы и буквально пропитывает их подобным сопоставлением. Очень сильно подчеркнута в повести «Гадкие лебеди» та мысль, которую Стругацкие хотели донести до читателя, что человеческому разуму очень сложно вынести в детях такое несоответствие, как жестокость, чуждость к душевному, полное отсутствие доброты и чувств. Во всем этом будто кроется мировая трагедия и катастрофа. Если даже дети перестали чувствовать доброту и нести радость, тогда что уж говорить о взрослых.
Как же все-таки видят «Гадких лебедей» читатели
Многие из читателей озадачены мрачностью и сложностью книги. Однако, чуть позже те же читатели отзываются о ее содержании, как о самом гениальном. По большому счету бытует мнение, что к тем больным темам, темной стороне героев и сложности подачи всего материала целиком, который автор гениально все же преподносит через интригу и любопытство о том некоем другом мире, нужно всего лишь привыкнуть. Затем лишь только наступает ясность осмысления происходящего в мире Города Гадких лебедей и уже невольно хочется сопоставлять их со своим миром и окружением.
«Гадкие лебеди» исключительно и трагична и комична. В ней есть все: от юмора, до трагедии мировых масштабов. Однако, как выразился однажды на съемках одной шоу-телепрограмм Леонид Мозговой, актер, сыгравший ученого в экранизации «Гадких лебедей»: «Через трагедию есть очищение». И не только он, но и основная масса читателей увидела в идейной подаче содержания повести некое очищение. Ведь и в самом деле, последние годы в средствах подачи культурной информации общественности уверенно показали себя со стороны именно развлекательных мотивов, но отнюдь не глубоко мысленных. Поэтому такие книги как «Гадкие лебеди» всегда будут адресованы людям исключительно независимо мыслящим и людям глубокомысленным.
А для кого-то эта книга напомнила о той тонкой материи любви дочери к своему отцу или отца к своей дочери, что Ирма и Виктор Банев послужат своими взаимоотношениями очень хорошим и уроком, и, в то же время, напоминанием о том, как бережно стоит относится к своим близким людям. Ведь жестокость гениального ребенка Ирмы никак не прибавила любви и здорового отношения к своему отцу, что, в принципе, естественно и нормально как для ребенка, так и для человечества в целом. А, стало быть, не гениальность и сухой безжизненный интеллект способен «склеить» отношения между двумя любыми людьми, а именно чувства и душевность.
Пища для ума
Находятся также и такие читатели, которые любят, так сказать, «зрить в корень». Именно им удается разглядеть в таком манящем своей таинственностью произведении как «Гадкие лебеди» желание Стругацких показать как отражение современный конфликт интеллекта и анти-интеллекта.
Ведь последние тенденции, складывающиеся в обществе в мире искусства, культуры и философии, показывают нам, что стремление к анти-интеллекту и большей части поверхностности и развлечениям захватывает все более и более широкую массу людей. И это печально, что люди перестали думать, не хотят размышлять, а лишь желают работать для развлечений и комфорта, а соприкосновение современного человека к средствам массовых информации всего лишь побуждает его к каким-либо поверхностным суждениям и даже нервным раздражениям.
В целом книга «Гадкие лебеди», действительно, поднимает важные и больные вопросы общественности, человечности, глубокомыслия и высокой культуры и духовности современного человека. И думается, что еще не одно поколение преткнется об этот камень с помощью этой гениальной повести братьев Стругацких, которые сделали все для того. чтобы человечество не «уснуло» на пути своего развития.
Таинственность и человеческая противоестественность «Гадких лебедей» братьев Стругацких
3 (60%) 2 votesП ожалуй, из всех романов Стругацких этот – самый многострадальный. Написанный еще в 1967 году, случайно опубликованный на Западе в 1972, официально до отечественного читателя он дошел лишь с началом перестройки. Достоверно известно, что сами Стругацкие роман считали одним из лучших своих творений. Особое обаяние в глазах либеральной общественности (как кажется автору) ему придавал жупел «антисоветского» произведения. Это не соответствует истине. Возможно, в то время такое определение понималось как эквивалентное понятию «талантливый». На волне перестройки и далее книгоиздательский бум затронул, во всяком случае, множество действительно антисоветских книг, зачастую довольно низкого пошиба (зоологические дневники Бунина, смехотворные «романы» атамана Краснова, арцыбашевская дрянь, писания Шмелева с их воинствующим мракобесием). Но сейчас уже твердо можно сказать, что роман «Гадкие лебеди» (как и все советские произведения братьев) если и является оппозиционным, то стоит куда ближе к «Красному дереву» Пильняка, чем к бумагомаранию какого-нибудь Аксенова. Стругацкие в своих книгах если и критиковали советское общество, то слева . Все их положительные герои имеют подлинные коммунистические убеждения. Утверждать, что это было лишь данью эпохе, необходимым условием для напечатания, означает высшую форму неуважения к автору.
Стругацкие потому и являлись талантливыми советскими писателями, что в их подходе к проблемам построения коммунистического общества не было ни капли вымученности, шаблонности и желания угодить. Другое дело, что их собственные представления о путях изменения общества были подчас слишком идеалистическими.
Вряд ли кто-то будет оспаривать, что время прогностической научной фантастики прошло. Последние ее титаны – Артур Кларк и недавно умерший великий Станислав Лем.
В основном же функция фантастики была несколько иной. Ее элементы были нужны писателю для того, чтобы отстраниться от действительности в ее непосредственной данности, т.е. это был один из путей художественного обобщения. До фантастики эту функцию – отображение животрепещущих вопросов современности на ином материале – выполнял исторический роман. Сами по себе события прошлого или воображаемого будущего представляют небольшой интерес, важна их связь с настоящим. Это пример Стругацких и прочих. Другой случай – когда писатель пытается предсказать будущее, но бессознательно проецирует в него тревожные черты настоящего. Таким был, например, метод Филиппа К. Дика. Так или иначе, подлинная литература (и реалистическая, и фантастическая) как вид искусства не может обойтись без критического анализа окружающей действительности.
Сейчас фантастика выродилась в бульварный жанр вроде детектива или женского романа, с дурными литературными канонами и чисто коммерческими устремлениями. Это в полной мере касается и экранизаций. По счастью, в нашей стране это случилось позже, чем на Западе. Но последние отечественные фантастические фильмы основаны, мягко говоря, не на лучших литературных образцах. И экранизация Стругацких в наше время не может не заинтересовать.
Фильм «Гадкие лебеди» Константина Лопушанского выскочил как черт из табакерки, и это уже само по себе неплохо. Отсутствие рекламной кампании, поддержки центральных каналов и опостылевших лиц известных актеров, везде играющих лишь самих себя, в наше время уже является достоинством. Да и тематика фильма далека от модной ныне российской – по крайней мере, не про святых угодников и уголовников. Он интересен прежде всего своим содержанием, несмотря на изобретательность визуальных решений.
Напомним фабулу романа. События происходят в некоем условном государстве, о котором известно следующее. После Второй мировой войны, во время которой территория страны находилась под оккупацией, начинается гражданская война. Судя по всему, она назревала задолго до сороковых – так, главный герой вспоминает о «бешеных драках с красными» в детстве. Победители – Легион Свободы, Президент и его гвардия – справились с коммунистической угрозой.
Главный герой – потрепанный жизнью писатель-диссидент (или лучше – фрондер) Банев. Из столицы он приезжает в забытый богом городишко, в котором родился и вырос. Его жизнь здесь представляет собой бесконечную череду попоек и скандалов, в которых принимают участие одни и те же лица: спившийся живописец Квадрига, санинспектор Павор, Диана и – пожалуй, самый загадочный персонаж книги – главный врач городского лепрозория Юл Голем. В городе вот уже несколько лет не прекращает идти дождь. Обыватели связывают изменение погодных условий с деятельностью т.н. мокрецов – пациентов Голема. Все дело в возникновении некой генетической болезни, симптомами которой являются пожелтение кожи, образование «очков» вокруг глаз и пр. Но из загадочных ответов Голема на вопросы Банева можно сделать вывод о других признаках:
«Чем они необыкновенны, - повторил Голем. – Вы могли сами заметить, Виктор, что все люди делятся на три большие группы. …Есть люди, которые живут будущим. От прошлого они справедливо не ждут ничего хорошего, а настоящее для них – это только материал для построения будущего, сырье..Они чертовски умны – в отличие от большинства людей. Они все как на подбор талантливы, Виктор. У них странные желания и полностью отсутствуют желания обыкновенные».
Таким образом, становится ясно – это болезнь (болезнь? ) сознания. Ей «заболевают» только по желанию. Ближе к концу книги вообще появляется мысль о симптомах как о маскировке. И главное, что помимо погоды беспокоит жителей, – их дети боготворят мокрецов. Они относятся к ним с большим уважением, чем к собственным родителям (это верно и для дочери Виктора – Ирмы). Дни напролет они проводят в лепрозории. В городе зреет недовольство. Учащаются случаи убийств и избиений мокрецов, причем в ряде случаев при явном одобрении администрации. Банев, продолжая вести богемный образ жизни, выказывает все большую симпатию мокрецам, сближается с Големом, однако имеет опасения насчет дурного воздействия тех на умы детей. Между тем о скрытном Големе идет дурная слава – что он красный и «разводит» мокрецов. Собственно, и то, и другое верно. Голем осуществляет прямое прикрытие деятельности мокрецов в городе и является их информатором.
Финал романа обескураживает – после исхода детей в лепрозорий, огороженный железной проволокой, город в страхе покидают все жители. Усталый Голем, по-видимому выполнив свой долг, уезжает. На месте бывшего города появляется прекрасный новый мир, в котором живут люди, понимание которых нам недоступно.
К сожалению, счастливый конец отдает фальшью, как в «Преступлении и наказании». Как и там, натянутость свидетельствует о попытке автора в ущерб достоверности навязать какое-то свое решение проблемы. В литературе это играет, как правило, самую плохую роль. Непонятно, как можно создать новый мир без разрушения старого, не встречая никакого сопротивления и не пользуясь никакими инструментами, кроме разума. Даже то, что мокрецы обладали сверхъестественными способностями, не делает такое преображение убедительным. Нет сомнений, что мир изменится, когда изменится сознание людей. Но сознание людей и условия их существования так тесно связаны, что изменить первое, не меняя второго, невозможно. По крайней мере, в масштабах общества. Предлагаемый путь неправдоподобен, потому что слишком безболезнен.
Показать такое фундаментальное изменение общества без принуждения кого-либо и пытались Стругацкие. Видимо, в соответствии со своими идеалами, они задались целью развенчать представление о том, что изменение общества немыслимо без применения насилия. Но эту развенчиваемую истину, по-моему, доказывает вся история человечества.
Создатели фильма не пошли по пути слепого копирования книги. Сознательно или нет, но им удалось избежать фальши финала. Тезис Стругацких, самими ими неосознанно опровергнутый, был окончательно зачеркнут.
В фильме место действия конкретизировано – Россия, г. Ташлинск. Писатель-эмигрант Банев входит в состав одной из международных комиссий, изучающих возникшую там аномалию. Перед отъездом в Россию он чудом находит доктора Пильмана, который скрывается где-то в Восточной Европе. Пильман занимался изучением явлений, происходящих в этом городке. Банев пытается выяснить, что на самом деле там происходит. Но ученый категорически отказывается от объяснений. Он твердит лишь одно: там – враги, чужие. На самом деле и Ташлинск, и имя доктора взяты из других произведений Стругацких. Пильмана мы встречаем в начале повести «Пикник на обочине», там он исследует феномен пресловутой Зоны. Ташлинск – место действия одной из двух частей последнего произведения братьев «Отягощенные злом», в этом городе героями проводится что-то вроде педагогического эксперимента.
Пожалуй, сценарий фильма представляет собой синтез всех упомянутых произведений Стругацких. Запретной зоной является часть города, занятая мокрецами. Их деятельность на этой территории военным представляется опасной, там происходят аномальные явления (постоянное красное свечение с неба, загадочные смерти попавших туда людей и т.п.). Здесь расположен детский интернат, где преподавателями являются мокрецы. Ученики интерната – единственные люди, имеющие доступ и в город, и в Зону. Прибывший Банев скоро узнает о готовящейся против мокрецов военной операции. В комиссии есть люди, одобряющие такое решение. Мокрецов они, как и Пильман, людьми уже не считают. Они полагают (не без оснований), что это новый вид разумных существ, в процессе своего развития отвергнувших все существующие ценности во имя каких-то неясных нормальным людям идеалов. Эти «чужие» со своим воинствующим нигилизмом несут гибель современной цивилизации. Уже поэтому они, стало быть, заслуживают уничтожения. Но, как будто бы этого мало, они еще покушаются на самое святое – на сознание детей, которых они пытаются заразить своими вздорными идеями и наставить против родителей!
Когда обрушивающийся на мокрецов оратор называет мыслителей, на которых они опираются – Гегель и Кант, ловишь себя на мысли, что следует заменить этих двух Марксом и Лукачем (вариант: Сартром и Маркузе и т.п.). Признаюсь, давно в кинозале мне не приходилось вспоминать о последних… Но авторы экранизации не ограничиваются этим намеком: на радиостанции интерната дети рассуждают завуалированными цитатами из труда «Бытие и Ничто» Сартра о человеческой свободе как постоянной возможности разрыва с миром и самим собой . Таким образом, идеи, захватившие мокрецов и их воспитанников, обретают свою ясность. Мокрецы виновны в том, что позволили себе усомниться в справедливости существующего порядка, в том, что научили детей критически смотреть на человеческое общество, в том, что показали им возможность иной , по-настоящему прекрасной жизни. Может, правда, создаться впечатление, что они сделали детей более несчастными, более одинокими и чересчур серьезными для их возраста. Но это не так. После приглашения в интернат Банева для обсуждения его произведений, во время диалога с ним они действительно могли такими показаться. Но затем, видя их общение между собой и с наставниками, мы понимаем, что в своей непосредственности, искренности и наивной восторженности это обычные дети. Но есть нечто, действительно отдаляющее их от остальных – они слишком прекрасны для этого мира. Или окружающий мир слишком уродлив.
Банев, в отличие от остальных членов комиссии, при обсуждении тем, связанных с мокрецами, не может быть беспристрастным. Среди детей интерната его дочь, и он тщетно пытается ее вернуть, чего она, разумеется, не хочет. О скором начале газовой атаки он узнает слишком поздно. В отчаянии он садится в первый попавшийся грузовик и едет, ломая шлагбаумы и заграждения, в запретную зону. На месте он узнает, что дети не хотят спускаться в убежище. Они хотят принять смерть вместе с учителями. Банев в исступлении бросается к главному из мокрецов, Зиновию. Он умоляет его отпустить детей в убежище, пожалеть хотя бы их. После небольшого совещания мокрецы соглашаются, и Виктор с Дианой, прибывшей еще до него, ведут детей к спасению. Учеными Виктору дана инструкция: в убежище нельзя открывать систему вентиляции во избежание отравления, т.е. они могут задохнуться без доступа свежего воздуха. Но другого выхода нет. В момент, когда они почти стали задыхаться, дочь просит Виктора прочесть им стихи – так легче будет умереть.
В конце фильма мы снова видим Виктора. Дети спасены, но «нуждаются в лечении». Все мокрецы погибли. Банев приходит к дочери в больницу. В палату его не пускают. Ее выводят к нему две здоровенные бабищи – нянечки. Он просит оставить его и дочь наедине. «НЕ ПОЛОЖЕНО». Его мучит беспокойство, он чувствует смутные подозрения. На вопросы она не отвечает, сидит неподвижно, вперив в него глаза. Внезапно он все понимает. Он хватает ее за руки – на них следы от бесчисленных уколов. Его охватывает звериная злоба. Он, сдерживаясь, осведомляется, как проходит лечение. Нянечки разъясняют, что, дескать, понемножку продвигается. Уколы нужны, чтобы подавить психику. А еще деток заставляют смотреть телевизор – чтобы они адаптировались. «Правда, Ирочка? Расскажи папочке». Дочь поднимает на отца пустые глаза и говорит глухим голосом, что они смотрели телешоу, где выигрывал самый плохой из участников.
На самом деле эта фраза, нарочито выламывающаяся из общего контекста фильма, заключает в себе весь его обвинительный пафос и злободневность. Невозможно не почувствовать, как вскипает кровь от холодной ярости, как от ненависти сдавливает горло. Эта ненависть – священна. Потому что приходит понимание – то, что сделали с этими детьми, хуже чем растление, насилие или просто убийство. Это превращение свободного прекрасного человека, человека светлого будущего в нечто вроде растения или жвачного животного.
Последняя сцена фильма – отца с дочерью оставили одних. Она внимательно смотрит через окно в ночное небо, на звезды. Она спрашивает его, помнит ли он, как читал им стихи. В ее памяти с тех пор больше ничего не осталось. Он охвачен невыносимым страданием и чувствует, что участь, которую готовились принять дети, по крайней мере, не хуже теперешней.
Итак, финал фильма недвусмысленно указывает на то, как современное общество калечит и уродует свободную человеческую личность. Бесконечное чувство отвращения, которое ощущается при упоминании в конце картины слова «телешоу» – без сомнения, подлинное. Но при другом, нефантастическом сюжете его невозможно было бы испытать. Наверное, это и называется «эффектом очуждения».
Без сомнения, мокрецы и поверившие им дети (кто бы под ними не подразумевался) были правы в своих прозрениях и идеях. Общество, которое они осудили, безусловно заслуживает самого сурового приговора. Однако вопрос в том, насколько были они правы в своих действиях (а точнее, в своем бездействии)? Роман Стругацких, как уже было сказано, заканчивался искусственно и фальшиво. Скорее всего, и там бы Легион Свободы и Президент не дали спуску «очкарикам». Так что фильм в целом более убедительно, чем книга, обозначает проблему возникновения нового общества.
Напоследок хочется сказать, чем может быть полезен этот фильм. Он дает понять, что существующее общество нуждается в изменении, оно отвратительно своей несвободой и навязываемыми приятными формами рабства. Он показывает, что само по себе оно никогда не изменится к лучшему. В конечном итоге в картине остро ставится вопрос о применимости насилия в качестве ответного механизма на бесчеловечные методы обращения с инакомыслящими. Что больше подобает свободному человеку – жертвенность барана, ведомого на заклание, или нечто иное? Герои фильма выбрали первое – и потерпели поражение.
1
Гадкие лебеди, прекрасный утенок -
контаминация заглавий сказок Г.-Х. Андерсена «Гадкий утенок» и «Дикие лебеди» (перевод А. Ганзен) и инверсия первого из них.
В кругу семьи и друзей
Когда Ирма вышла, аккуратно притворив за собой дверь, худая, длинноногая, по-взрослому вежливо улыбаясь большим ртом с яркими, как у матери, губами, Виктор принялся старательно раскуривать сигарету. Это никакой не ребенок, думал он ошеломленно. Дети так не говорят. Это даже не грубость, это – жестокость, и даже не жестокость, а просто ей все равно. Как будто она нам тут теорему доказала – просчитала все, проанализировала, деловито сообщила результат и удалилась, подрагивая косичками, совершенно спокойная. Превозмогая неловкость, Виктор посмотрел на Лолу. Лицо ее шло красными пятнами, яркие губы дрожали, словно она собиралась заплакать, но она, конечно, и не думала плакать, она была в бешенстве.
Да, подумал Виктор, и с этой вот женщиной я жил, я гулял с нею в горах, я читал ей Бодлера, и трепетал, когда прикасался к ней, и помнил ее запах… кажется, даже дрался из-за нее. До сих пор не понимаю, что она думала, когда я читал ей Бодлера? Нет, это просто удивительно, что мне удалось от нее удрать. Уму непостижимо, и как это она меня выпустила? Наверное, я тоже был не сахар. Наверное, я и сейчас не сахар, но тогда я пил еще больше, чем сейчас, и к тому же полагал себя большим поэтом.
– Тебе, конечно, не до того, куда там, – говорила Лола. – Столичная жизнь, всякие балерины, артистки… Я все знаю. Не воображай, что мы здесь ничего не знаем. И деньги твои бешеные, и любовницы, и бесконечные скандалы… Мне это, если хочешь ты знать, безразлично, я тебе не мешала, ты жил как хотел…
Вообще ее губит то, что она очень много говорит. В девицах она была тихая, молчаливая, таинственная. Есть такие девицы, которые от рождения знают, как себя вести. Она – знала. Вообще-то она и сейчас ничего, когда сидит молча на диване с сигареткой, выставив коленки… или заложит вдруг руки за голову и потянется. На провинциального адвоката это должно действовать чрезвычайно… Виктор представил себе уютный вечерок: этот столик придвинут к тому вон дивану, бутылка, шампанское шипит в фужерах, перевязанная ленточкой коробка шоколаду и сам адвокат, запакованный в крахмал, галстук бабочкой. Все как у людей, и вдруг входит Ирма… Кошмар, подумал Виктор. Да она же несчастная женщина…
– Ты сам должен понимать, – говорила Лола, – что дело не в деньгах, что не деньги сейчас все решают. – Она уже успокоилась, красные пятна пропали. – Я знаю, ты по-своему честный человек, взбалмошный, разболтанный, но не злой.
Ты всегда помогал нам, и в этом отношении никаких претензий я к тебе не имею. Но теперь мне нужна не такая помощь… Счастливой назвать я себя не могу, но и несчастной тебе тоже не удалось меня сделать. У тебя своя жизнь, а у меня – своя. Я, между прочим, еще не старуха, у меня еще многое впереди…
Девочку придется забрать, подумал Виктор. Она уже все, как видно, решила. Если оставить Ирму здесь, в доме начнется ад кромешный… Хорошо, а куда я ее дену? Давай-ка честно, предложил он себе. Только честно. Здесь надо честно, это не игрушки… Он очень честно вспомнил свою жизнь в столице. Плохо, подумал он. Можно, конечно, взять экономку. Значит, снять постоянную квартиру… Да не в этом же дело: девочка должна быть со мной, а не с экономкой… Говорят, дети, которых воспитали отцы, – это самые лучшие дети. И потом, она мне нравится, хотя она очень странная девочка. И вообще я должен. Как честный человек, как отец. И я виноват перед нею. Но это все литература. А если все-таки честно? Если честно – боюсь. Потому что она будет стоять передо мной, по-взрослому улыбаясь большим ртом, и что я ей сумею сказать? Читай, больше читай, каждый день читай, ничем тебе больше не нужно заниматься, только читай. Она это и без меня знает, а больше мне сказать ей нечего. Поэтому и боюсь… Но и это еще не совсем честно. Не хочется мне, вот в чем дело. Я привык один. Я люблю один. Я не хочу по-другому… Вот как это выглядит, если честно. Отвратительно выглядит, как и всякая правда. Цинично выглядит, себялюбиво, гнусненько. Честно.
– Что же ты молчишь? – спросила Лола. – Ты так и собираешься молчать?
– Нет-нет, я слушаю тебя, – поспешно сказал Виктор.
– Что ты слушаешь? Я уже полчаса жду, когда ты соизволишь отреагировать. Это же не только мой ребенок, в конце концов…
А с нею тоже надо честно? – подумал Виктор. Вот уж с нею мне совсем не хочется честно. Она, кажется, вообразила себе, что такой вопрос я могу решить тут же, не сходя с места, между двумя сигаретами.
– Пойми, – сказала Лола, – я ведь не говорю, чтобы ты взял ее на себя. Я же знаю, что ты не возьмешь, и слава богу, что не возьмешь, ты ни на что такое не годен. Но у тебя же есть связи, знакомства, ты все-таки довольно известный человек – помоги ее устроить! Есть же у нас какие-то привилегированные учебные заведения, пансионы, специальные школы. Она ведь способная девочка, у нее к языкам способности, и к математике, и к музыке…
– Пансион, – сказал Виктор. – Да, конечно… Пансион. Сиротский приют… Нет-нет, я шучу. Об этом стоит подумать.
– А что тут особенно думать? Любой был бы рад устроить своего ребенка в хороший пансион или в специальную школу. Жена нашего директора…
– Слушай, Лола, – сказал Виктор. – Это хорошая мысль, я попытаюсь что-нибудь сделать. Но это не так просто, на это нужно время. Я, конечно, напишу…
– Напишу! Ты весь в этом. Не писать надо, а ехать, лично просить, пороги обивать! Ты же все равно здесь бездельничаешь! Все равно только пьянствуешь и путаешься с девками. Неужели так трудно для родной дочери…
О, черт, подумал Виктор, так ей все и объясни. Он снова закурил, поднялся и прошелся по комнате. За окном темнело, и по-прежнему лил дождь, крупный, тяжелый, неторопливый – дождь, которого было очень много и который явно никуда не торопился.
– Ах, как ты мне надоел! – сказала Лола с неожиданной злостью. – Если бы ты знал, как ты мне надоел…
Пора идти, подумал Виктор. Начинается священный материнский гнев, ярость покинутой и все такое прочее. Все равно ничего я сегодня ей не отвечу. И ничего не стану обещать.
– Ни в чем на тебя нельзя положиться, – продолжала она. – Негодный муж, бездарный отец… модный писатель, видите ли! Дочь родную воспитать не сумел… Да любой мужик понимает в людях больше, чем ты! Ну что мне теперь делать? От тебя же никакого проку. Я одна из сил выбиваюсь, не могу ничего. Я для нее нуль, для нее любой мокрец в сто раз важнее, чем я. Ну ничего, ты еще спохватишься! Ты ее не учишь, так они ее научат! Дождешься еще, что она тебе будет в рожу плевать, как мне…
– Брось, Лола, – сказал Виктор морщась. – Ты все-таки, знаешь, как-то… Я отец, это верно, но ты же мать… Все у тебя кругом виноваты…
– Убирайся! – сказала она.
– Ну вот что, – сказал Виктор. – Ссориться с тобой я не намерен. Решать с бухты-барахты я тоже ничего не намерен. Буду думать. А ты…
Она теперь стояла выпрямившись и прямо-таки дрожала, предвкушая упрек, готовая с наслаждением кинуться в свару.
– А ты, – спокойно сказал он, – постарайся не нервничать. Что-нибудь придумаем. Я тебе позвоню.
Он вышел в прихожую и натянул плащ. Плащ был еще мокрый. Виктор заглянул в комнату Ирмы, чтобы попрощаться, но Ирмы не было. Окно было раскрыто настежь, в подоконник хлестал дождь. На стене красовался транспарант с надписью большими красивыми буквами: «Прошу никогда не закрывать окно». Транспарант был мятый, с надрывами и темными пятнами, словно его неоднократно срывали и топтали ногами. Виктор прикрыл дверь.
– До свидания, Лола, – сказал он. Лола не ответила.
На улице было уже совсем темно. Дождь застучал по плечам, по капюшону. Виктор ссутулился и сунул руки поглубже в карманы. Вот в этом скверике мы в первый раз поцеловались, думал он. А вот этого дома тогда еще не было, а был пустырь, а за пустырем – свалка, там мы охотились с рогатками на кошек. В городе была чертова уйма кошек, а сейчас я что-то ни одной не вижу… И ни черта мы тогда не читали, а вот у Ирмы полная комната книг. Что такое была в мое время двенадцатилетняя девчонка? Конопатое хихикающее существо, бантики, куклы, картинки с зайчиками и белоснежками, всегда парочками-троечками: шу-шу-шу, кульки с ирисками, испорченные зубы. Чистюли, ябеды, а самые лучшие из них – точно такие же, как мы, коленки в ссадинах, дикие рысьи глаза и пристрастие к подножкам… Времена новые наконец наступили, что ли? Нет, подумал он. Это не времена. То есть и времена, конечно, тоже… А может быть, она у меня вундеркинд? Случаются же вундеркинды. Я – отец вундеркинда. Почетно, но хлопотно, и не столько почетно, сколько хлопотно, да, в конце концов, и не почетно вовсе… А вот эту улочку я всегда любил, потому что она самая узкая. Так, а вот и драка. Правильно, у нас без этого нельзя, мы без этого никак не можем. Это у нас испокон веков. И двое на одного…
На углу стоял фонарь. У границы освещенного пространства мокнул автомобиль с брезентовым верхом, а рядом с автомобилем двое в блестящих плащах пригибали к мостовой третьего – в черном и мокром. Все трое с натугой и неуклюже топтались по булыжнику. Виктор приостановился, затем подошел поближе. Непонятно было, что тут, собственно, происходит. На драку не похоже: никто никого не бьет. На возню от избытка молодых сил не похоже тем более – не слышно азартного гиканья и жеребячьего ржания… Третий, в черном, вдруг вырвался, упал на спину, и двое в плащах сейчас же повалились на него. Тут Виктор заметил, что дверцы машины распахнуты, и подумал, что этого черного либо недавно вытащили оттуда, либо пытаются туда запихнуть. Он подошел вплотную и рявкнул:
– Отставить!
Двое в плащах разом обернулись и несколько мгновений смотрели на Виктора из-под надвинутых капюшонов. Виктор заметил только, что они молодые и что рты у них разинуты от напряжения, а затем они с невероятной быстротой нырнули в автомобиль, стукнули дверцы, машина взревела и умчалась в темноту. Человек в черном медленно поднялся, и, разглядев его, Виктор отступил на шаг. Это был больной из лепрозория – «мокрец», или «очкарик», как их звали за желтые круги вокруг глаз, – в плотной черной повязке, закрывающей нижнюю половину лица. Он мучительно тяжело дышал, страдальчески задрав остатки бровей. По лысой голове стекала вода.
– Что случилось? – спросил Виктор.
Очкарик смотрел не на него, а мимо, глаза его выкатились. Виктор хотел обернуться, но тут его с хрустом ударило в затылок, и когда он очнулся, то обнаружил, что лежит лицом вверх под водосточной трубой. Вода хлестала ему в рот, она была тепловатая и ржавая на вкус. Отплевываясь и кашляя, он отодвинулся и сел, прислонившись спиной к кирпичной стене. Вода, набравшаяся в капюшон, полилась за воротник и поползла по телу. В голове гудели и звенели колокола, трубили трубы и били барабаны. Сквозь этот шум Виктор разглядел перед собой худое темное лицо. Знакомое. Где-то я его видел. Еще до того, как у меня лязгнули челюсти… Он подвигал языком, пошевелил челюстью. Зубы были в порядке. Мальчик набрал под трубой пригоршню воды и плеснул ему в глаза.
– Милый, – сказал Виктор, – хватит.
– Мне показалось, что вы еще не очнулись, – сказал мальчик серьезно.
Виктор осторожно засунул руку под капюшон и ощупал затылок. Там была шишка – ничего страшного, никаких раздробленных костей, даже крови не было.
– Кто же это меня? – задумчиво спросил он. – Надеюсь, не ты?
– Вы сами сможете идти, господин Банев? – сказал мальчик. – Или позвать кого-нибудь? Видите ли, для меня вы слишком тяжелый.
Виктор вспомнил, кто это.
– Я тебя знаю, – сказал он. – Ты – Бол-Кунац, приятель моей дочки.
– Да, – сказал мальчик.
– Вот и хорошо. Не надо никого звать и не надо никому говорить. А давай-ка немножко посидим и опомнимся.
Теперь он разглядел, что с Бол-Кунацем тоже не все в порядке. На щеке у него темнела свежая ссадина, а верхняя губа припухла и кровоточила.
– Я все-таки кого-нибудь позову, – сказал Бол-Кунац.
– Стоит ли?
– Видите ли, господин Банев, мне не нравится, как у вас дергается лицо.
– В самом деле? – Виктор ощупал лицо. Лицо не дергалось. – Это тебе только кажется… Так. А теперь мы встанем. Что для этого необходимо? Для этого необходимо подтянуть под себя ноги… – Он подтянул под себя ноги, и ноги показались ему не совсем своими. – Затем, слегка оттолкнувшись от стены, перенести центр тяжести таким образом… – Ему никак не удавалось перенести центр тяжести, что-то мешало. Чем же это меня? – подумал он. Да ведь как ловко…
– Вы наступили себе на плащ, – сообщил мальчик, но Виктор уже сам разобрался со своими руками и ногами, со своим плащом и оркестром под черепом. Он встал. Сначала пришлось придерживаться за стенку, но потом дело пошло лучше.
– Ага, – сказал он. – Значит, ты меня тащил оттуда до этой трубы. Спасибо.
Фонарь стоял на месте, но не было ни машины, ни очкарика. Никого не было. Только маленький Бол-Кунац осторожно гладил свою ссадину мокрой ладонью.
– Куда же они все делись? – спросил Виктор.
Мальчик не ответил.
– Я тут один лежал? – спросил Виктор. – Вокруг никого больше не было?
– Давайте я вас провожу, – сказал Бол-Кунац. – Куда вам лучше идти? Домой?
– Погоди, – сказал Виктор. – Ты видел, как они хотели схватить очкарика?
– Я видел, как вас ударили, – сказал Бол-Кунац.
– Я не разглядел. Он стоял спиной.
– А ты где был?
– Видите ли, я лежал тут, за углом…
– Ничего не понимаю, – сказал Виктор. – Или у меня с головой что-то… Почему ты, собственно, лежал за углом? Ты там живешь?
– Видите ли, я лежал, потому что меня ударили еще раньше. Не тот, который вас ударил, а другой.
– Очкарик?
Они медленно шли, стараясь держаться мостовой, чтобы на них не лило с крыш.
– Н-нет, – ответил Бол-Кунац, подумав. – По-моему, они все были без очков.
– О, господи, – сказал Виктор. Он полез рукой под капюшон и пощупал шишку. – Я говорю о прокаженном, их называют очкариками. Ну знаешь, из лепрозория… Мокрецы…
– Не знаю, – сдержанно произнес Бол-Кунац. – По-моему, они все были вполне здоровы.
– Ну-ну! – сказал Виктор. Он ощутил некоторое беспокойство и даже остановился. – Ты что же, хочешь меня уверить, что там не было прокаженного? С черной повязкой, весь в черном…
– Это никакой не прокаженный! – с неожиданной запальчивостью сказал Бол-Кунац. – Он поздоровее вас…
Впервые в этом мальчике обнаружилось что-то мальчишеское и сейчас же исчезло.
– Я не совсем понимаю, куда мы идем, – помолчав, сказал он прежним серьезным до бесстрастности тоном. – Сначала мне показалось, что вы направляетесь домой, но теперь я вижу, что мы идем в противоположную сторону.
Виктор все стоял, глядя на него сверху вниз. Два сапога пара, подумал он. Все просчитал, проанализировал и деловито решил не сообщать результата. Так он мне, видимо, и не расскажет, что здесь было. Интересно, почему? Неужели уголовщина? Нет, не похоже. Или все-таки уголовщина? Новые, знаете ли, времена… Чепуха, знаю я нынешних уголовников…
Мальчик, прямой, строгий и мокрый, шагал рядом. Преодолев некоторую нерешительность, Виктор положил руку ему на плечо. Ничего особенного не произошло – мальчик стерпел. Впрочем, он, вероятно, просто решил, что его плечо понадобилось в утилитарных целях как подпорка для травмированного.
– Должен тебе сказать, – самым доверительным тоном сообщил ему Виктор, – что у вас с Ирмой очень странная манера разговаривать. Мы в детстве говорили не так.
– Правда? – вежливо спросил Бол-Кунац. – И как же вы говорили?
– Ну, например, этот твой вопрос у нас звучал бы так: чиво?
Бол-Кунац пожал плечами.
– Вы хотите сказать, что это было бы лучше?
– Упаси бог! Я хочу только сказать, что это было бы естественнее.
– Именно то, что наиболее естественно, – заметил Бол-Кунац, – менее всего подобает человеку.
Виктор ощутил какой-то холод внутри. Какое-то беспокойство. Или даже страх. Словно в лицо ему расхохоталась кошка.
– Естественное всегда примитивно, – продолжал между тем Бол-Кунац. – А человек – существо сложное, естественность ему не идет. Вы меня понимаете, господин Банев?
– Да, – сказал Виктор. – Конечно.
Было нечто удивительно фальшивое в том, как отечески он держал руку на плече этого мальчика, который не мальчик. У него даже заныло в локте. Он осторожно убрал руку и сунул в карман.
– Сколько тебе лет? – спросил он.
– Четырнадцать, – рассеянно ответил Бол-Кунац.
Любой мальчик на месте Бол-Кунаца непременно заинтересовался бы этим раздражающе неопределенным «а-а», но Бол-Кунац был не из любых мальчиков. Его не занимали интригующие междометия. Он размышлял над соотношением естественного и примитивного в природе и обществе. И он жалел, что ему попался такой неинтеллигентный собеседник, да еще ударенный по голове…
Они вышли на проспект Президента. Здесь было много фонарей и попадались прохожие – торопливые, согнутые многодневным дождем мужчины и женщины. Здесь были освещенные витрины и озаренный неоновым светом вход в кинотеатр, где под навесом толпились очень одинаковые молодые люди неопределенного пола, в блестящих плащах до пяток. И над всем этим сквозь дождь сияли золотые и синие заклинания: «Президент – отец народа», «Легионер Свободы – верный сын Президента», «Армия – наша грозная слава»…
Они по инерции шли по мостовой, и проехавший автомобиль, рявкнув сигналом, загнал их на тротуар и окатил грязной водой.
– А я думал, тебе лет восемьдесят, – сказал Виктор.
– У меня в детстве был приятель, – сказал Виктор, – который затеял прочитать Гегеля в подлиннике и прочитал-таки, но сделался шизофреником. Ты в свои годы, безусловно, знаешь, что такое шизофреник.
– Да, знаю, – сказал Бол-Кунац.
– И ты не боишься?
Они подошли к отелю, и Виктор предложил:
– Может быть, зайдешь ко мне, обсохнешь?
– Благодарю вас. Я как раз собирался попросить разрешения зайти. Во-первых, я должен вам еще кое-что сказать, а во-вторых, мне надо поговорить по телефону. Вы разрешите?
Виктор разрешил. Они прошли сквозь вращающуюся дверь мимо швейцара, снявшего перед Виктором фуражку, мимо богатых статуй с электрическими свечами в совершенно пустой вестибюль, пропитанный ресторанными запахами, и Виктор ощутил привычный подъем в предвкушении наступающего вечера, когда можно будет пить, и безответственно болтать, и отодвинуть локтем на завтра то, что раздражающе наседало сегодня… в предвкушении Юла Голема и доктора Р. Квадриги… и, может быть, еще с кем-нибудь познакомлюсь, и, может быть, что-нибудь случится – драка или сюжет вдруг заиграет… и закажу-ка я сегодня миноги, и пусть все будет хорошо, а последним автобусом поеду к Диане…
Пока Виктор брал ключи у портье, за его спиной происходил разговор. Бол-Кунац разговаривал со швейцаром. «Ты зачем сюда вперся?» – шипел швейцар. «У меня разговор с господином Баневым». – «Я тебе покажу разговор с господином Баневым, – шипел швейцар. – Шляешься по ресторанам…» – «У меня разговор с господином Баневым, – повторял Бол-Кунац. – Ресторан меня не интересует». – «Еще бы тебя, щенка, ресторан интересовал… Вот я тебя сейчас отсюда вышвырну…» Виктор взял ключ и обернулся.
– Э… – сказал он. Он опять забыл имя швейцара. – Парнишка со мной, все в порядке.
Швейцар ничего не ответил, лицо у него было недовольное.
Они поднялись в номер. Виктор с наслаждением сбросил плащ и наклонился, чтобы расшнуровать сырые ботинки. Кровь прилила к голове, и он ощутил изнутри болезненные редкие толчки в то место, где был желвак, тяжелый и круглый, как свинцовая лепешка. Он сразу выпрямился и, придерживаясь за косяк, стал сдирать ботинок, упершись в задник носком другой ноги. Бол-Кунац стоял рядом, с него капало.
– Раздевайся, – сказал Виктор. – Повесь все на радиатор, сейчас я дам полотенце.
– Разрешите, я позвоню, – сказал Бол-Кунац, не двигаясь с места.
– Валяй. – Виктор содрал второй ботинок и в мокрых носках ушел в ванную. Раздеваясь, он слышал, как мальчик негромко разговаривает, спокойно и неразборчиво. Только однажды он громко и внятно произнес: «Не знаю». Виктор обтерся полотенцем, накинул халат и, достав чистую купальную простыню, вышел в комнату. «Вот тебе», – сказал он и тут же увидел, что это ни к чему. Бол-Кунац по-прежнему стоял у дверей, и с него по-прежнему капало.
– Благодарю вас, – сказал он. – Видите ли, мне надо идти. Я хотел бы еще только…
– Простудишься, – сказал Виктор.
– Нет, не беспокойтесь, благодарю вас. Я не простужусь. Я хотел бы еще только выяснить с вами один вопрос. Ирма вам ничего не говорила?
Виктор бросил простыню на диван, присел на корточки перед баром и вытащил бутылку и стакан.
– Ирма мне много чего говорила, – ответил он довольно мрачно. Он налил в стакан на палец джину и долил немного воды.
– Она не передавала вам наше приглашение?
– Нет. Приглашений она мне не передавала. На, выпей.
– Благодарю вас, не нужно. Раз она не передавала, то передам я. Мы хотели бы встретиться с вами, господин Банев.