Живая память о кариме.
«Слово Мустая – хрустальный родник»
Все завершил…
И вот с рассветными лучами
Птиц выпускаю из своей груди…
Свое творчество, сердце и душу посвятил народу, Родине
М.Карим
Вот уже который год и без того чудесный октябрь обильно украшают мустаевские строки, а с тех пор, как он нас покинул, еще и воспоминания о нем. И каждую осень терзает тревога: столько сказали, столько вспомнили, но не иссякает источник его мудрости. Не прерывается. Для всех тех, кто, как и я, открыл его для себя. В любом случае, мустаевская мощь и обаяние пленяют раз и на веки. Поэт покинул нас. Но мы мечтаем погреться у «Солнца без шрама и трещины», которое завещал нам в наследство Мустай Карим, возможно, не подозревая, что таким Солнцем способна стать для нас его поэзия.
Каждый октябрь был в его жизни неповторим. Не обязательно радостен, было и не очень-то сытое детство, война, ранения, тяжелая болезнь... Но случались и торжества: вечера в оперном театре и встречи на Девичьей горе... Нынешняя осень претендует на сборник Мустая Карима на русском языке под названием «Покатилось сердце мое...», в который вошли стихи о времени и любви. Кроме того, открылись новые сведения, еще раз обозначившие стойкие грани мустаевской натуры: верность, порядочность, деликатность.
В любви, даже счастливой, всегда таится печаль, а всякая печаль - от чувства уходящего времени. Оттого так тесно, порою даже трагически, они связаны - любовь и время. Одним и тем же кругом проходят они - весну, лето, осень и зиму. И разве нет у любви ясного доверчивого утра, жаркого полудня, переходящего в красный грустный закат, и не сменяет ли его ночь печальных воспоминаний или горьких терзаний?
Оттого и грустна книга «Покатилось сердце мое…», первый посмертный сборник лирики Мустая Карима. А ее он писал до последних своих дней.
Ты пишешь мне в печали и тревоге,
Что расстоянья очень далеки,
Что стали слишком коротки и строги
Исписанные наскоро листки…
Любимая, ты помнишь об Урале,
О синих далях, о весенних днях,
О том, как мы однажды любовались
Цветами, выросшими на камнях?
Покатилось сердце моё
Кругленького, кругленького, моего клубка не встретил ли, дяденька?
Из сказки
Я напасть надеялся на след
Той, которой краше в мире нет!
На дорогу бросил не клубок -
Сердце покатил средь ста дорог.
Не клубок катился впереди -
Сердце, что рванулось из груди.
Ты песнь любви по бревнышку,
как дом,
Не разбирай: не соберешь потом.
Да можно ли, годится ль вновь и вновь
Чинить и перекраивать любовь?
Пускай живет в биении сердец
Такой - как сотворил ее Творец.
А сейчас я…
Очищен от грехов и прегрешений,
И ангелы спят на плечах моих…
Правда, спрашивал себя иной раз: «Не грех ли это, старому человеку писать о любви?». И сам же себе отвечал: « Если и грех, то невелик. Говорят же: что в юности - глупости, то и в старости - дурости».
Однажды его разбудил соловей. Он вспомнил, как весной 1942 года, вот так же, на рассвете, лежал на дне окопа и, ожидая боя, слушал распевшегося вдруг соловья. Это про него через двадцать лет в поэме «Черные воды» он написал:
Проснулся я. Очнулся мир
В лучах рассвета
О, как ликует соловей
Здесь рядом где-то!
Поет самозабвенно он
На всю планету,
Как будто радостям его
Предела нету.
Прошло еще сорок лет, и вот он снова прилетел, тот соловей. О чем же пел он на этот раз?
Люди, не смотрите, что времена смутные, люди, не поддавайтесь! Я пою, всегда пою, чтобы не тускнел голос. Будьте стойки и вы! Я маленькая пташка, а вы - из могучего человеческого рода-племени. В вас - мудрость и сила любви!
Так говорил соловей.
Поэт и сам часто думал о маленьких певчих пташках: что бы ни творилось в человеческом мире, они все так же воспевают неугасимый дух, неувядаемую красоту, незатихающую мелодию, высокую поэзию. Только благородство, любовь и красота не клонят головы перед невзгодами.
И причем тут «старость-дурость», если поэзия соловьем льется с любого куста, ромашкой пробивается даже из кучи мусора? (У Ахматовой: «Когда б вы знали, из какого сора растут стихи, не ведая стыда…»). Хотя так же верно и то, что поэзия, из какого бы «сора» ни росла, глазами все же тянется к тому, что над головой. Оттого в ней не только поют соловьи, но и сияют звезды. Ведь даже сами стихи чаще идут не под заголовками, их осеняют звездочки.
Мустай Карим тоже написал немало стихов о соловьях и звездах. И все же одного стихотворения он не написал. Стихотворения, которое можно было бы назвать «Семь звезд Большой Медведицы» или просто обозначить звездочками. Лишь раз мельком упомянул он это созвездие, но тогда еще не знал, что ожидает его. История только начиналась.
Над аулом Кляшево есть Дубковое взгорье, сюда мальчишки пригоняли коней в ночное, жгли костер, пекли картошку. Отсюда была видна Уфа - горстка далеких огней, висящих во тьме. Никто из мальчиков в городе еще не был, далеким, недосягаемым казался он. Гораздо ближе - мерцающие над головой семь звезд Большой Медведицы.
В пятнадцать лет Мустай уехал в Уфу, стал учиться на рабфаке, окончил институт, получил диплом учителя и отправился на войну. Вряд ли он в эти годы искал в небе Большую Медведицу, не до того было. Но в октябре 1944 года в болгарском городе Тырново, затосковав о родных краях, он написал стихи, которые начинались так:
Видно, мы не зря в степи когда-то
Дым костров любили голубой
И, насквозь пронизанный закатом,
Светлый ковш Медведицы Большой.
А вскоре война закончилась. Была поверженная, праздничная для победителей Вена. И случилась там удивительная любовь. Так он через пятьдесят пять лет и запишет: «удивительная».
Ее звали Хильгой. Она жила на Зибенштернштрассе - то есть на улице Семи звезд (Большой Медведицы). Больше о ней нам ничего не известно. Ничего. Вчитываясь в строки его послевоенных стихов, ищешь в них следы этой неведомой Хильги и не находишь. Вену он покинул внезапно, уже тяжело больной. Немецкий осколок, пробивший в 1942 году под Мценском легкое, вызвал вспышку туберкулеза. Думалось, он уезжает домой умирать…
Через пятьдесят пять лет он запишет: «Три женщины были в моей жизни. Одна из них - Хильга».
Опорой памяти был - сохранившийся среди давних рукописей ветхий, стершийся на сгибах лист - нижняя часть карты Вены на немецком языке. Там среди линий, черточек, россыпи множества мелких названий улиц, площадей, возможно, спряталась и Зибенштернштрассе. А еще, конечно, семь звезд Большой Медведицы, которые можно увидеть только ночью, но с любого места земли. Они были совсем близко, гораздо ближе, чем далекая, скрывшаяся среди многих венских улочек - Зибенштернштрассе.
Стихов «Семь звезд Большой Медведицы» он не написал. Но, вероятно, вместо этого он как-то вывел в дневнике: «Посеяв любовь, пожинаю тоску».
Его произведения - это искренние слова откровения, признания любви своей земле, народу. Это неиссякаемый родник добра, мудрости и благородства. Его родина – село Кляшево, что раскинулось у берегов красавицы Демы, подножия большого холма, напоминающего грудь башкирского богатыря. В тридцати километрах от Уфы, неподалеку от воспетой С. Т. Аксаковым речки Дёмы, на привольном склоне Девичьей Горы расположен аул Кляш.
При въезде на главную улицу - общественный колодец. Деревянный сруб, вал с цепью и ручкой, маленькая крыша, на крыше металлический флажок, а на флажке вырезаны слова: "Здесь источник поэзии Мустая Карима, не испив его, не проходите мимо!"
Колодец был испокон века, но надпись на нем появилась недавно - в день шестидесятилетия замечательного писателя, 20 октября 1979 года.
Ах, как хочется испить воды из этого колодца!
Его произведения зачаровывают гражданской смелостью, отзывчивой натуром, эрудицией, остроумием и тактом. Но он, поистине народный писатель, лауреат Государственной премии СССР, Герой Социалистического Труда, депутат Верховного Совета РСФСР, стеснялся своей известности
Слово Мустая Карима имеет живительную силу. Любовь к Башкирии - одно из главных чувств Мустая Карима. Только острое зрение, чутье помогало ему видеть прекрасное, что рядом с ним.
"Береза - это Россия. Листве ее нет числа". От России идут в листик живительные соки, от нее - высота, непокоренность бурям и грозам. «Человек не выбирает мать или Отчизну, свое время или эпоху. Не от него зависит: от какой матери и на какой земле ему родиться. Но какой след оставишь на земле, для чего живешь на этом свете - все зависит от самой личности, определяется ее горением, неустанной работой ее ума и сердца».
Я вспомнила первое знакомство с этим удивительным человеком.
Лето. Огромный шар солнца заходит за горизонт. Закончены все дела по дому. Я присаживаюсь на скамейку возле палисадника, где склонилась гроздь недозревшей черемухи. Тихий, ласковый вечер.
Бабушка, а что у тебя в руках?
Это книга великого человека.
И вот напевный говор льется из уст: «Человек должен вернуться к своей земле, любящими руками посеять в нее доброе зерно и свить гнездо…»
А как это посеять доброе зерно?
Это, внучка, оставить след на земле, память, как оставил частицу сердца в своих творениях мудрый сын башкирского народа – Мустай Карим.
Так он вошел в мою жизнь и стал для меня примером величайшего ума и доброты:
Я не случайный гость земли родной,
Я – сын ее, я – человеку брат.
«Людей роднит не язык и не богатство, а сердце, говорил Мустафа Сафич.- Оно принадлежит всем и всему, оно не может не любить, не творить. На земле чудес не бывает. Все вершится человеческими руками и разумом, вдохновением и мудростью».
В литературе Мустая Карима нашло отражение вечное движение жизни, непреходящие нравственные ценности. Дорог ему отчий дом, память о родителях. Родина - это «домик неприметный на тихом дальнем берегу».
В его стихах звучит тема памяти о родных местах, мудрости предков, запечатленных в песнях и сказаниях. По мнению поэта, беспамятство – самый тяжкий грех, как для отдельного человека, так и для всего человечества. “Талант - это золотой колокол, но без языка. И чтобы он зазвучал в полный голос, нужно много самоотверженно трудиться. Без этого он никогда не запоет в полную силу, хотя и золотой ”. И одно высказывание не противоречит другому. Творец работает всегда по зову души. Имя Мустая Карима, его творчество известно далеко за пределами нашей республики. Он стал символом культурной жизни России. Творчество народного поэта является национальным достоянием не только башкирского народа, но и других народов мира.
В своих книгах всегда воспевал дружбу между людьми, любовь к отчему краю. Мне посчастливилось поставить спектакль « Радость нашего дома». Действие разворачивается в воспоминаниях главного героя. Это трогательная история о славянской девочке Оксане, попавшей в годы войны с Украины в далекое башкирское село. Дружба детей искренняя, чистая. Они по – взрослому умеют сострадать, сопереживать и протягивать руку помощи каждому, кто в ней нуждается.
В творческом мире М. Карима отношения построены на очень высоких моральных категориях. В своих произведениях взвешивает каждую личность на весах совести. Учил видеть везде только прекрасное.
Всякое произведения большого поэта возвращает читателя к порогу родного дома, к тому уголку земли, который не только хлебом, но и духом питает человека. Об атмосфере деревенской жизни М. Карим напишет в повести «Долгое-долгое детство»: «Какое это блаженство полной грудью, привставая на цыпочках, вдыхать воздух аула».
Плакал зал, когда юные артисты вдохновенно сыграли отрывок из этой повести «Старшая мать прощается».
(Жаль, что тебя, Мустай, рановато покидаю. Крылья твои не окрепли. Бог тебе в помощь).
Мустай : «Эта смерть и меня наполовину убила. Впору по земле кататься; "рыдания душат - но заплакать не могу. Окаменел. Три дня Старшая Ma ть, на наших глазах игру со своей смертью вела, хотела, видно, чтобы свыклись мы, нашу волю укрепить хотела. Ночью ее не стало.
Я и сейчас плачу, удержаться не могу. Это не я, детство мое плачет. И не скоро ему выплакать все это. Но время брало свое. Блуждавшая душа к своему гнезду вернулась. Живу памятью».
И нет минуты лишней,
И каждый день, как чудо…
Здесь столько дел, Всевышний,
Что не уйти отсюда…
И всё-таки ушёл…
Ведать не ведаю, сколько осталось –
Дольше, чем нужно, не надобно мне…
Нам нужно было – чтобы дольше и дольше.
***
Долгая жизнь и короткая старость…
Думалось, этого хватит вполне.
…Ведать не ведаю, сколько осталось –
Дольше, чем нужно, не надобно мне.
Мера важна. И бессмыслен избыток,
Коль через край наливаешь вино:
В землю уйдёт он, желанный напиток,
В землю уйдёт, пропадёт всё равно.
Жизнь через край… Нет, дожить до мгновенья
Я не хочу и на этом стою,
Чтоб от своей же шарахаться тени,
Чтобы о тень спотыкаться свою…
***
Ещё одна, щедра и благодатна,
Явилась осень – шумных свадеб срок,
Пора разлук: не повернёт обратно
Клин птичий над сплетением дорог.
И, как обычно, лет моих крупицы
За журавлями устремились вслед –
С той разницей, что возвратятся птицы
Весною… А годам возврата нет.
Прощаюсь я с заботами своими, –
Дней не вернуть мне, сколько б ни просил.
Но если вдруг… Боюсь, не справлюсь с ними,
Не хватит сил, боюсь, не хватит сил.
***
Друзья, я всё чаще терзаюсь, гадая:
Так что же оставлю вам – вас покидая?
Оставлю вам солнце без шрама и трещины
И землю, что тоже вам мною завещана.
Оставлю – и старым и малым в угоду –
Горячий огонь и текучую воду…
И землю, и солнце, и воду, и пламя, –
О прочем – извольте заботиться сами.
Этими тремя стихотворениями в переводе Елены Николаевской Мустай Карим заключил свою последнюю книгу «Долгая дорога»
РОДНАЯ ЗЕМЛЯ И В ГОРСТИ МИЛА
Мустай Карим: стихи, монологи, воспоминания
Публикую в сокращенном варианте свой очерк «Родная земля и в горсти мила» о Мустае Кариме из своей книги «Следы во времени». Очерк написан лет десять назад.
…Мустай Карим родился недалеко от Уфы, в селе Кляшево, что по Старочишминской дороге, в крестьянской семье. У его отца было две жены и, как он позже вспоминал, долгое время не знал, кто его настоящая мать: все время думал, что он сын старшей матери, которая его воспитывала, а оказалось, что сын младшей матери. Прежде всего с семьей, с уроками воспитания Мустай Карим связывает истоки своего последующего творчества.
На родине Мустая Карима. Село Кляшево Чишминского района. Фото Сергея Синенко
Он не раз говорил о том огромном влиянии, которое на него оказала и поэзия Александра Пушкина, и творчество Габдуллы Тукая, но, всегда подчеркивал – люди, с которым его сталкивала жизнь, оказали влияние ничуть не меньшее, а может быть, и большее. Друзья, родственники, семья, соседи по улице и деревне – весь этот мир, в котором растет и зреет личность – разве его воздействие может быть слабее прочитанных книг?!
Для Мустая Карима, по его признанию, главным жизненным авторитетом долгие годы являлась его старшая мать, которая его воспитывала. Воспитывала раскованно, не придираясь к мелочам. Карим спросил как-то свою родную столетнюю мать, кого она считает самым благородным человеком из всех, встретившихся ей в жизни. Та ответила – твою старшую мать. Именно она стала героем повести Карима «Долгое-долгое детство» (на театральных сценах она идет под названием «И судьба – не судьба»).
Центром жизни в селе Кляшево была школа. Здесь была и библиотека, и читальня, и клуб. Так вышло, что в школу Карим поступал целых три раза. В первый раз в 1926 году учеба не началась из-за того, что не набралось достаточно желающих учиться. В следующем году он заново пошел в первый класс, но проучился всего полтора года.
Из первых воспоминаний школьных лет: кузнец Аглям с соседней улицы привел сына Гильмутдина в класс и сказал так: «Учитель, мясо и сало твои, а кожа и кости мои». То есть, делай с сыном что хочешь, лишь бы он хорошо учился…
Карима опекала старшая мать. Когда она привела его в школу, то сказала учителю: «Махмут, если с головы моего мальчика хоть один волос упадет, тебе не сдобровать».
В третий раз он поступил в первый класс в 1930 году. В одном классе учились дети разных возрастов. Мустай, 1919 года рождения, сидел неподалеку от своего двоюродного брата, родившегося в 1914 году. Вместе с Мустаем в школу пошла и младшая сестренка, шестилетняя Салиса. Ее посадили на первую парту, Мустая – на последнюю. Сестренка писала палочки и бегала показывать тетрадку Кариму – он был для нее большим авторитетом, чем учитель.
Мустай Карим среди родственников. Фото 1939 г.
В 1932 году Мустай закончил первую ступень и поступил в только что открывшуюся на селе школу колхозной молодежи – неполную среднюю. Учился он хорошо. Как вспоминал позднее, ему просто стыдно было плохо учиться – стыдно перед учителями, сверстниками и родителями. И еще одно правило было усвоено со школьной скамьи – не быть выскочкой: «никогда не старайся показать себя, пусть тебя другие заметят». Он всегда старался отойти на задний план, стушеваться, что особенно видно на коллективных фотографиях: голова Мустая едва видна в последнем ряду. («Человек должен всегда занимать свое место, каким бы оно ни было – большим или маленьким»).
М. Карим. Фото 1939 г.
Отношение к религии в доме было умеренным: обряды соблюдались, уразу (пост) в доме держали, но для детей делали послабления. Во время уразы Карим вставал до восхода солнца и наедался на весь день толокняной каши, но днем все равно хотелось есть. Тогда старшая мать, нарушая ритуал, кормила его, приговаривая: «Твою уразу можно узелком завязать».
В каждом сельском доме было свое отношение к Богу, со своими оттенками: у соседей через дом Бог был злой и карающий («Бог тебя покарает», «Бог накажет»), а в их доме Бог был милосердный и добрый («Бог даст», «Бог поможет», «Бог помилует»). «Сейчас думаю, как хорошо, что у нас был добрый Бог, от него и пошло мое воспитание», – вспоминал Мустай Карим.
Как-то его пригласили на встречу со студентами. Задавали, в общем то, обычные вопросы, например, считает ли он себя счастливым человеком? Мустай Карим отвечал, что счастье – не есть постоянное ощущение, а, скорее состояние душевного равновесия, когда дело, которым занят, увенчалось успехом и чувствуешь свою необходимость, когда начинаешь ценить не только большие радости, но и малое счастье.
Старое кладбище в Кляшево. Фото Сергея Синенко
«Хорошо помню трудный 1934 год, – вспоминает Мустай Карим. – Поздней осенью в грязь и слякоть я с товарищами пошел в поле собирать остатки подсолнечника. Было холодно, шел дождь со снегом, мой бешмет промок до нитки. Продрогшие, мокрые и голодные возвращаемся мы с поля. Вхожу в дом, где пахнет горячей пшенной кашей. В комнате уютно, тепло, мирно; вокруг стола сидят родители, братья и сестры. Знаю точно, в тот миг я был счастлив…».
В 1935 году Карим поступил на педрабфак имени Нуриманова. Проучившись два года, был принят на факультет башкирского языка и литературы пединститута. В общежитии рабфака тринадцать человек жили в одной комнате, ели из общего котла. В столовой в первый год обучения питание тоже было бесплатное. Кроме того, студентам давали бесплатные билеты в драматические театры – башкирский и русский.
«Слова «Человек человеку – друг, товарищ и брат» были для нас духовной ориентацией, по-другому говоря, идеалом, – вспоминает Мустай Карим. – Мы были так воспитаны: если что-то не сделаешь или же сделаешь не так, то нарушится гармония мира. Мы подспудно чувствовали, что от нашего поведения зависит всеобщее благоденствие.
У нас был идеал справедливого человеческого общежития. Я верил в него и до сих пор верю. В человеческом обществе должно быть справедливое разделение богатства, земли и труда. Идеал должен быть в каждом обществе. Как горизонт. Если горизонт закрыть – мир погибнет…»
Кляшево. Старинный каменный лабаз. Фото Сергея Синенко
Мустай Карим вспоминал, что незадолго до начала войны, во время обучения на последних курсах факультета языка и литературы педагогического института, он увлекся философией и даже думал связать с нею жизнь. Имена Платона, Аристотеля, Конфуция, Вольтера, Гегеля, Канта, Фейербаха завораживали, уносили в волшебный мир древности. Самих трудов, правда, в то время читать было не обязательно, главным считался учебник, где воззрения древних сначала разжевывались, затем с точки зрения марксизма вскрывалась их лженаучность, и, в конце концов, все они разносились в пух и прах. Студентов тогда не посещали, почему же такие великие люди только и знали, что «ошибочно полагали», только и делали, что «приходили к неверным выводам». Именно философия заворожила Карима тайными глубинами смыслов. По предмету он прочитал несколько книг, даже начал читать толстый том Гегеля, очень старался хоть что-то понять, но так ничего и не понял. Несмотря на это, возникла мечта – стать философом. И вот подошло время экзаменов.
На улице в Кляшево. Фото Сергея Синенко
Преподаватель философии Николай Александрович Маслин, выслушав ответ Мустая, не задумываясь поставил ему пятерку, но в конце спросил: «Кем думаешь стать?» Окрыленный успехом, тот отвечал в полной уверенности, что его слова преподавателю понравятся – «Философом, как и вы».
Маслин долго молчал, потом отрезал: «Философа из тебя не выйдет».
«А сами пятерку поставили», – не растерялся Мустай.
«Пятерку поставил правильно, – ответил преподаватель. Тому поставил, что в твоей голове имеется. Она у тебя не пустая бочка, напротив, очень даже полная. Но в бочке только одна дырка должна быть и только одна затычка. А у тебя сразу несколько дырок, больших и маленьких. Ты все затычки сразу вынул, и я даже понять не смог, какая тут струя главная. Я сюда ладони подставил, туда подставил. У философа пусть голова будет и не до краев полна, но дырка должна быть только одна. И струя, когда одна, покажется обильной. Ты ведь стихи пишешь. Вот и будь поэтом. Можешь сразу на пяти струнах играть, а хочешь – на всех семи. Мысли и чувства раздавай щедро, не скупись, не жалей».
Биографическая справка
1919, 20 октября Рождение Мустая Карима (Мустафы Сафича Каримова) в селе Кляшево Уфимского уезда Уфимской губернии (ныне Чишминского района Республики Башкортостан).
1932-1935 Обучение в Школе коммунистической молодежи с. Кляшево.
1935 Поступление на педагогический рабочий факультет (подготовительный) Башкирского педагогического института им. К.А. Тимирязева в г. Уфе.
Первая публикация стихотворения в газете «Йэш тезеусе». Совместно с М. Хакимовым написана пьеса «Пора сенокоса».
1937 Окончание педрабфака, поступление на факультет башкирского языка и литературы Башпединститута.
1938 Выход в свет первой книги стихов «Отряд тронулся» (совместно с Вали Нафиковым).
1938 Начало работы в журнале «Пионер».
1939-1941 Консультант Союза писателей. Совмещение работы с учебой в Башпединституте.
1939 Принят в Союз писателей СССР.
1941 Выход в свет второй книги стихов – «Весенние голоса».
Окончание Башпединститута.
1942, май-август Участие в боях на Брянском фронте в качестве начальника связи артиллерийского отряда. Звание – младший лейтенант.
1942, 25 августа Ранение в грудь под г. Мценском. Более 6 месяцев находился на излечении, был трижды оперирован.
1943-1946 Корреспондент фронтовой газеты «Советский воин» на Третьем Украинском фронте.
1944 Награждение орденом Красной Звезды.
1945 Награждение орденом Отечественной войны II степени.
1947 Участие в работе 1-го совещания молодых писателей СССР.
1949 Награждение первым орденом за творческую работу – «Знак Почета».
1951-1962 Работа Председателем правления Союза писателей БАССР.
1952 Избрание делегатом XIX съезда ВКП(б), а в дальнейшем – делегатом восьми последующих съездов КПСС.
1953 Избрание депутатом Верховного Совета БАССР.
1955 Избрание депутатом Верховного Совета РСФСР 4-го созыва и всех последующих созывов включая 11-й (1985 г).
1958 Участие в конференции писателей Азии и Африки в Ташкенте.
1962 Избрание Секретарем Союза писателей РСФСР.
1963-1971 Избрание заместителем Председателя Президиума Верховного Совета РСФСР.
1963 Присвоение звания Народного поэта БАССР.
1967 Присуждение Государственной премии РБ имени Салавата Юлаева.
Присуждение Государственной премии РСФСР имени К.С. Станиславского.
1971-1973 Издание в Уфе первого собрания сочинений на башкирском языке в 5-и томах.
1972 Присуждение Государственной премии СССР за книгу стихов «Годам вослед».
1977 Присуждение международного почетного диплома имени Г.Х. Андерсена.
1979 Присвоение звания Героя Социалистического Труда за работу в литературе.
1983 Издание в Москве собрания сочинении на русском языке в 3-х томах.
1984 Присуждение Ленинской премии за произведения «Долгое- долгое детство» и «Не бросай огонь, Прометей!»
1995 Награждение писателя десятым по счету орденом – «За заслуги перед Отечеством» III степени».
1999 Присуждение Международной премии имени М. Шолохова.
Школьницы из Кляшево на фоне Дома культуры, где планируется создать музей знаменитого земляка. Фото Сергея Синенко
В воспоминаниях некоторых людей даже трагическое прошлое очень нарядно. Бьют в тарелки красные оркестры, среди букетов красных знамен несут по улицам красные гробы - любят наделять прошлое яркими красками и громкой музыкой, украшать прошлое цветами. Нередко, чтобы перебить ими могильный запах. Легче писать о прошлом с восклицательными знаками, но жизнь учит, что все они со временем превращаются в многоточия.
Мустаю Кариму хорошо запомнился первый день Великой Отечественной войны и последующая ночь, когда он разносил повестки по городу. Он вспоминает, как легко тогда молодежь отнеслась к войне: сверстники боялись только одного, что этой войны на всех не хватит, что кто-то не успеет на ней повоевать.
От этой наивности поколение Мустая Карима излечилось очень скоро. Война, с которой оно столкнулись лицом к лицу, оказалась огромной трагедией. Первой ее частью стали города и села, оставленные врагу – оказалось, что на войне нужно учиться не только выигрывать, но и проигрывать сражения.
«…Я ухожу, товарищи, на фронт.
Чтоб стариков текла спокойно старость,
Чтоб нашим девушкам краса осталась.
Чтобы наш Урал всегда стоял могучий,
Чтобы над Белой не сгущались тучи.
Товарищи, я ухожу на фронт
За ту весну, что навсегда настанет,
За светлый сад, который краше станет,
За маленького сына моего
И Родины любимой торжество».
На войне он стал связистом артиллерийского дивизиона, там испытал первый страх, первые ранения, первые победы. На фронте понял – чтобы победить врага, нужно победить личный страх и трусость.
Можно ли доверять людям, которые говорят, что не знают чувства страха, что на войне под пулями и артиллерийскими обстрелами они никогда ничего не боялись? Мустай Карим рассказывал, что первый раз настоящее чувство страха испытал в 1942 году. Бой шел на картофельном поле и ему казалось, что все пули и снаряды, летевшие со стороны противника, нацелены прямо в него. «Я лежал на земле, а страх полностью заполнил мое сознание, полностью мной овладел, – вспоминал Мустай Карим. – И через шестьдесят лет не забуду этого чувства, да и не стыжусь его. В тот момент я думал, что никакая сила не заставит меня подняться с земли, но прозвучала команда, и я, преодолевая страх, поднялся с земли и вместе с другими, такими же как я молодыми, необстрелянными, пошел навстречу врагу, навстречу смерти. Главным был не сам страх, а его преодоление».
Позднее Мустай Карим написал об этом своем первом бое такие стихи:
Меня спросили как-то между дел:
– Ты от каких печалей поседел?
И хоть подвоха нет в вопросе этом,
Но как мальчишка, медлю я с ответом.
Я вспоминаю самый первый бой:
Страх охватил меня…
А ведь когда-то,
Казалось мне, что я храбрец, герой,
Когда касалось дело мелких схваток.
Ближе к концу войны, когда Карим уже являлся военным корреспондентом, он получил задание перебраться на правый берег Днестра, где на узком плацдарме наши батальоны вели бои в окружении. С противоположного берега река легко простреливалась. Как только лодка отплыла от берега, вокруг появились фонтаны брызг. Боялся ли тогда? Вспоминал, что да, боялся. Мог ли тогда повернуть лодку назад? Мог, но все же не повернул. В той ситуации никто бы и не осудил, но чувство долга заставило страх преодолеть…
О боях под Мценском в 1942 году Карим написал стихотворение «Три дня подряд».
… Тяжелый снег идет три дня.
Три дня подряд,
Три дня подряд.
И ноет рана у меня
Три дня подряд,
Три дня подряд…
… Тяжелый снег идет три дня.
И рана ноет у меня
А с ней осколок заодно,
Он превратился в боль давно
Его сырой рудой нашли
В глубинах залежей земли.
…Горячей кровью налитой
Гремел рассвет. Потом затих,
И два осколка мины той
Попали в нас двоих.
Один в сержанте Фомине
(Лежит в могильной глубине);
Другой – достался мне.
Двенадцать лет он жжет меня…
Тяжелый снег идет три дня…
В своем стихотворении Карим упомянул о сержанте Фомине, а после публикации этого стихотворения на русском языке стал получать письма – вдовы, матери, дети, внуки спрашивали: не об их ли муже, сыне, отце или дедушке идет речь? А если так, то просили Мустая Карима написать о последних днях жизни Фомина, о том, как он воевал, как погиб, где похоронен. Но что он мог ответить на эти письма?! Его Фомин был из беспризорников, воспитывался в детском доме. А письма, между тем, продолжали идти – несмотря на десятилетия, прошедшие после войны, все не могли успокоиться сердца…
Мустай Карим - сотрудник фронтовой газеты «Советский воин». Фото 1945 г.
Есть ли место поэзии на войне? Отвечая на этот вопрос, Мустай Карим вспоминал такой случай. После тяжелого ранения в 1942 году перенес три операции, шесть месяцев лечился в госпиталях. Когда его, наконец, признали годным к службе, то вручили ему соответствующие бумаги и направили в Москву, в резерв.
Он ехал на поезде и вдруг услышал однажды откуда-то чистый и полный задушевности голос. В коридоре, задумавшись, стоял солдат, смотрел в окошко и пел. Слова и мелодия были незнакомы, но чужая, неведомая мелодия тронула его иссушенную в окопах душу. Позднее вспоминал, что грусть этой песни сливалась с его собственной тоской. Светлолицый, с печальным взглядом паренек, полный то ли тоски, то ли страсти, словно от всего мира отрешенный, пел о прекрасном создании, о Роз-Мари: «В стране золотой, Объятой мечтой И нежным сном, В весеннем свете Я девушку встретил. Как свет зари, Прекрасна ты, Роз-Мари…»
Роз-Мари, – это имя ему ни о чем не говорило. Но Роза или, как было записано в документах, Рауза – это его любовь… В Москве, после визита в кадровую службу, он шел по улицам без цели и вдруг, рядом с метро «Маяковская», остановился в изумлении – на стене висела афиша: «Оперетта «Роз-Мари». Вскоре он сидел в театральном кресле. После долгих месяцев окопной жизни и госпитальных страданий душа вкушала неземное зрелище. Вскоре на сцене запели ту песню, которую он слышал в поезде: «Твой взор зовет и манит. Таит пусть этот сон обман, Так много чар в твоем прелестном взгляде. Прекрасней ты всех в Канаде!»
Из пронизанного музыкой зала он не торопился уйти. С сожалением смотрел на опустевшую сцену. В ушах продолжала звучать мелодия: «Цветок душистых прерий, Твой смех нежней свирели…». Песню эту он продолжал вспоминать и на фронте, и спустя много лет после войны, вспоминает ее иногда и сейчас.
Мустай Карим говорил, что некоторые из стихов той поры возникали как непосредственный отклик на события. Во время боев на Украине, когда было захвачено большое село, оно казалось вымершим, несмотря на то, что все дома были целы. Оказалось, что отсюда в Германию, в рабство, фашисты вывезли всех молодых девушек. В числе их была и дочь хозяйки дома, где он остановился на постой – об этом она рассказывала с плачем. Слова женщины потрясли, вскоре было написано стихотворение «Плач рабыни-невольницы».
Удушлива земля… Ни ветерка тут.
Взлететь не могут птицы в небеса.
На эту землю стороны проклятой
Я слезы лью… Горька моя слеза.
…Мой милый брат! Крик журавлиный слыша,
Ах, если б слезы, небеса колыша,
По капельке стекли у ног твоих!
Свою сестру – рабыню из неволи.
Брат, вызволь! Брат, к тебе взываю я!
Есть крылья у тебя, и есть раздолья
Родной страны, есть верные друзья.
Удушлива земля… На сердце – тучи.
Не могут птицы в небеса взлетать.
Так сколько же слезам моим горючим
На эту землю мертвую стекать?
Мустай Карим с женой Раузой. Фото 1946 г.
День Победы он встретил в Вене, столице Австрии. Помнит необыкновенную радость, необъяснимое чувство того, что остался жив, что скоро вернется домой к родным и близким. Но в тот счастливый день стал свидетелем большого горя. Узнав о победе, немолодой, тихий и смирный солдат Тупольцев, упал на землю, зарыдал. «– Что с тобой? – спросили его. – У меня погиб сын. – Когда? – В 1942 году. Пока шла война, я думал, что разделю его участь. А вот, видишь, он молодой и цветущий погиб, а я остался жить. Несправедливо это».
Мустай Карим не считал себя военным писателем, таким, к примеру, как Константин Симонов или Василь Быков, но страшные события наложили отпечаток на всю послевоенную литературу. О войне им позднее была написана жесткая и честная повесть «Помилование».
…Память культуры создается не просто как объем текстов, но и как определенный механизм их порождения. В связи с творчеством Мустая Карима много говорилось о формах, близких фольклорному повествованию. Менее отчетливо звучала мысль о родственности его художественного мышления притчевой традиции (мне, например, особенно близко это – С.С.). Притча проявляется у Мустая Карима и как форма мышления, и как способ организации ткани художественного текста.
Наиболее отчетливо такая притчевость проявляется в миниатюрах, имеющих сжатый сюжет и обладающих мощным подтекстом. Действительно, многие из рассказов-миниатюр Карима близки притче уже потому, что моралистичны, повествование в них тесно связано с идеей, выраженной в заключительном афоризме или выводе. Например, в миниатюре «Кошачья память» Мустай Карим вспоминает о незначительном вроде бы, эпизоде, связанном с древними поверьями.
«Наверное, около пятнадцати мне было, с тех пор и помню. Отец, налив молока в блюдце, поставил перед кошкой. Только кошка, зажмурившись, разок языком черпнула, отец повернул ее за шкирку и щелкнул по лбу. Создание это, открыв глаза, внимательно посмотрело на хозяина и продолжило свое занятие. Отец даже шаловливых своих детей пальцем никогда не трогал, а тут смирной твари ни за что досталось.
– Зачем кошку щелкнул, отец? Что она сделала?
– Ничего не сделала. Пусть видит, что ест.
– Что за беда, если не видит…
– Пусть видит. Тут свой смысл есть. Тебе тоже знать не грех…»
И мальчик услышал от отца древнюю легенду об ангеле, который на том свете подсчитывает после смерти каждого человека все его хорошие и дурные деяния. По преданию, этот ангел расспрашивает о человеке его родню, соседей и друзей, которые раньше него прибыли на тот свет, расспрашивает всех, кто его знал, а затем подводит итог и решает, куда человека отправить – в рай или в преисподнюю.
Если злых и добрых дел одинаково, ангел зовет в свидетели домашних тварей. «Как хозяин за тобой смотрел?» – спрашивает ангел у лошади. «Не бил, не стегал, лишней клади не клал, в дальний путь не гонял, в голоде не держал», – отвечает та. Тот же вопрос собаке. «В тепле жила, сыта была, уважали меня», – отвечает та. Доходит очередь до кошки. «Сыта была, душа в довольстве жила?» – спрашивает ангел. «Душа унижена была, всю зиму на печи держали, и, чтобы хоть какую еду передо мной положили, такого не видела», – отвечает на это кошка».
А далее притча Мустая Карима переключается на современную жизнь. Он размышляет о людях, которым делал в жизни добро, но которые, не помня этого, начали уже «вроде той кошки, свидетельствовать обо мне и против меня». Он вспоминает, как с началом перестройки в середине восьмидесятых годов разом изменились настроения и нравы людей. «Вся эта свара не обошла и меня. Они тут же нашлись – те, кто укорял меня во всяческих, выдуманных ими самими, грехах, кто с трибуны бросал в меня камни и грязь, кто сурово учил меня правильно жить. И те, кому я помогал до этого, тоже не молчали, тоже этой песне подпевали. В оторопь меня это не ввергло, потому что притчу о кошке уже знал. Не из рода лошади или собаки были эти «разоблачители», а всего-то подобием кошки. Следовало, оказывается, в свое время таких по лбу щелкать, чтобы они глаза открыли, и в эти глаза внимательно посмотреть…»
Вспоминая о своей матери, уже ушедшей из жизни, Мустай Карим в миниатюре «Назидание-завещание» размышляет о тех нравственных заветах, которые она оставила после себя. Как-то раз, разговаривая с сыном, она, вдруг вспомним что-то, опечалившись, сказала ему: «Детей и близких своих никогда не проклинай, даже если вина их большая, не проклинай. Потом сам терзаться, каяться будешь». И вспомнила давнишний случай, который надолго запомнился Мустаю Кариму.
В войну почти всех мужчин забрали в армию. В доме у матушки Минзифы, старшей сестры матери Мустая Карима осталась только сноха Гульхылыу и малые дети. Шарифуллу, сына Манзифы, забрали в трудовую армию.
Единственной надеждой для всех осталась корова. Молоко парное или в виде катыка сноха возила в Уфу на продажу, а на вырученные деньги покупала муку, из которой варила похлебку-затируху. И вот сноха стала хитрить. Сначала она пропускала молоко через сепаратор, как говорили в деревне, душу из него выдаивая, а потом, вскипятив, бросала в белую водянистую жидкость кусочек масла с мизинец величиной. На молочной глади появлялись золотые масляные кружочки – молоко казалось густым и жирным.
Не знала об этом матушка Минзифа, но однажды заглянула в приготовленный для города бидон и все поняла. Стала выговаривать снохе.
– Может, ты чьих-то малюток последней пищи лишаешь! Голую воду за молоко выдаешь. Господь такого не простит!
И матушка Минзифа с криком – «нет моего согласия, нее пущу!» – встала на пути у снохи. Но задавленная нуждой, вконец отчаявшаяся женщина оттолкнула свекровь, да так, что та перелетела через порог и упала в сенях. Не оглянувшись, сноха зашагала дорогой в город.
– Мое на тебя проклятие! Пусть рука у тебя отсохнет! – прокляла ее вслед матушка Минзифа.
Это проклятие сбылось, и очень скоро. После полудня в деревне стало известно, что на станции Юматово сноха на четвереньках пробиралась под поездом, зацепилась за что-то, состав тронулся, сноху стало затягивать под колеса. Снохе отрезало руку и ее увезли в уфимскую больницу. Через месяц эта женщина с заткнутым за пояс пустым рукавом вернулась домой.
Когда война закончилась и Шарифулла, сын Манзифы вернулся в деревню, между им и женой случались раздоры, но свекровь со снохой жили в душевном согласии. Однорукая сноха ухаживала за оглохшей и ослепшей свекровью до последнего ее дня. «Так общее раскаяние сблизило этих двоих, – говорит Мустай Карим. – Должно быть, одна каялась, что на мать своего мужа руку подняла, другая убивалась, что своим проклятием ввергла законную жену своего сына в тяжкие муки. Они – люди простые. Ответ за большую вину и малые свои грехи держали сами, что на них пало, то и несли, на других не валили. Насколько можно и других от мук, которые сами пережили, уберечь хотят. Иначе Минзифа своей младшей сестренке, тоже совсем уже старенькой, такой завет-назидание не сказала бы: «Вазифа, ради Бога, никогда своих детей, своих близких не проклинай!». И это же мне моя мама вместо завета сказала: «Своих детей, своих близких никогда не проклинай. Даже если вина их велика будет, не проклинай».
«Что сделало меня поэтом? – размышлял Мустай Карим во время одной из встреч со студентами. – Потери и мечты сделали меня поэтом. Не думайте, что мы всем довольны. И если тот или иной писатель достиг чего, нельзя считать, что он уже схватил бога за бороду и его больше ничего не волнует. Я, и как писатель, и как человек, тревожусь о судьбе мира. Очень хочу, чтобы я жил, жили наши дети и внуки в мире. Думаю, что войны не будет, но тревога не покидает меня. Чтобы сохранить этот мир, мы сами, каждый из нас должны внести свои усилия и волю. Это сегодня одна из самых важных проблем на Земле».
От поэта часто ожидают свойств прорицательских, провидческих. Наивно, но задают вопросы о будущем, например: «какой будет литература в двадцать первом веке?» или «какой будет поэзия третьего тысячелетия?». Мустай Карим честно отвечает – «не знаю». «Когда я пишу, я постоянно чувствую ответственность перед читателем. – говорит Мустай Карим, – Кажется, если допустишь хоть одно ненужное слово – порядок в мире нарушится, хотя, понимаю, что землетрясения, конечно, не будет. Но каждый, что бы он ни делал, должен чувствовать ответственность перед людьми, как перед гармонией мира. Человек всегда должен идти в гору. Остановился – потянет назад. Без преодоления, без саморазвития человек мельчает. Падение талантливых и способных личностей особенно заметно. А главный стержень человеческой души, это совестливость, на нее нанизываются все остальные человеческие качества. Чтобы стержень этот не заржавел, не испортился, человек должен быть в ладах с истиной и справедливостью.
Литература может и должна участвовать в воспитании нравственности и гуманизма, она может и должна действовать не только на ум, но и на души и сердца. Именно с душой мы обращаемся часто не бережно. Но если книга прибавляет человеку чуть-чуть тепла, добра, терпимости, если от общения автора с читателем ему станет чуточку легче перенести недуг или горе – уже роль писателя можно считать выполненной».
«Как часто посещает вдохновение?» – типичный вопрос студентки филологического факультета. «Жду всю жизнь, когда придет ко мне вдохновение, – отвечает поэт. – Но когда я кладу на стол белый лист бумаги, я испытываю, прежде всего, большую робость, даже страх. И вот написана первая строка. Я начинаю жить в другом мире, в другом измерении».
Выступая перед студентами филологического факультета, на котором он сам когда-то учился, Мустай Карим размышлял о той преемственности, которая связывает поколения, о том потенциале, который несет в себе молодость, о тех старых преподавателях, которых в зале становится все меньше и меньше. «Каждый раз, когда иду к вам, – говорил поэт, – я всегда волнуюсь. Волнуюсь потому, что неравнодушен к вам, как и вы ко мне. Я рад, что эта встреча происходит в моем родном гнездовье, откуда я и мои товарищи по учебе ушли на фронт. И я думаю, мы не подвели свой родной дом. Наши крылья были опалены на войне, но не надломлены.
Я шел к вам и с радостью и с грустью. Когда-то в годы ранней юности я бегал на занятия по этим улицам. А сегодня шел к вам медленной походкой, и разные мысли проносились в моей голове. Что я увижу здесь? Увижу ль тех своих родных преподавателей, кто когда-то учил меня? И вот сейчас, всматриваясь в этот ярко освещенный актовый зал, я с грустью говорю сам себе: «Увы, Мустай, увидел очень немногих». Все вы понимаете, жизнь есть жизнь и ничего тут не поделаешь. Но вместе с этим чувством вошла в мое сердце и радость: «А студенты остались!». Они те же: дерзкие и ищущие, ленивые и талантливые. Правда, не такие, как мы. Еще в Древней Греции старики сетовали: «Какая нынче молодежь пошла, не похожая на своих отцов». Отсюда часто возникала извечная проблема отцов и детей.
Когда молодой Александр Сергеевич Пушкин уезжал в свою первую ссылку, отец с гневом кричал ему с крыльца: Ты опозорил нас! Время показало, что вовсе не опозорил, а наоборот, прославил своим творчеством не только своего отца, но и в целом все Отечество наше.
Пройдет двадцать-тридцать лет, некоторые из вас тоже будут ворчать, что молодежь на вас не похожа. А почему, собственно, она должна быть на нас похожа? Если она во всем повторит нас, то не будет общественного прогресса, движения вперед. По-моему, это даже замечательно, что дети наши в чем-то и не похожи на нас. Это вполне естественно, ибо человеческий идеал бесконечен. Молодежь – это наши дети и внуки. Это немного и мы сами. И если мы их в чем-то упрекаем: в черствости, бездушии, пассивности – это значит, что мы их недостаточно учили, мы недоглядели. Значит, мы сами немало в этом повинны».
Мустай Карим с поэтом Михаилом Дудиным Фото 1979 г.
«Как отношусь к своим званиям и наградам? – размышлял Мустай Карим на встрече с преподавателями и студентами Башкирского государственного университета. – Хорошо отношусь, с благодарностью к тем, кто ценит мой скромный труд. Однако считаю, что эти награды мне даны за работу, а не в аванс, как некоторые любят говорить. Знаете, по-моему, это от лукавого. Если искренне считаешь, что награда дана тебе в долг – не бери. Всегда принимаю награду с тревогой, сомнениями, так как в будущем это накладывает на тебя еще большую ответственность. Считаю, что любая награда – мерило и оценка твоего труда. Главное – не опозорь этих наград и почестей, двигайся дальше, не останавливайся в пути…»
Еще из ответов Мустая Карима на вопросы студентов Башкирского государственного университета.
Вопрос: Кем Вы себя считаете: поэтом, драматургом или писателем?
Ответ: Есть такая шутка, которой мне бы хотелось завершить нашу беседу. Вы спрашиваете – кто я? Я ответил бы так: я немного плаваю, немного летаю, немного хожу. Выходит – гусь.
Мягкий юмор, согревающий многое из того, о чем говорит Мустай Карим, делает его для нас понятней и ближе.
Из книги «Следы во времени» . Уфа, 2004.
Мустай Карим: стихи, монологи, воспоминания
2018-10-21T20:25:56+05:00 Сергей Синенко Башкирия Блог писателя Сергея Синенко Народознание и этнография Фигуры и лица биография,стихи,Уфа РОДНАЯ ЗЕМЛЯ И В ГОРСТИ МИЛА Мустай Карим: стихи, монологи, воспоминания Публикую в сокращенном варианте свой очерк «Родная земля и в горсти мила» о Мустае Кариме из своей книги «Следы во времени». Очерк написан лет десять назад. …Мустай Карим родился недалеко от Уфы, в селе Кляшево, что по Старочишминской дороге, в крестьянской... Сергей Синенко Сергей Синенко [email protected] Author Посреди России
На своем веку я немало писал о Мустае Кариме: выпустил книги, опубликовал не менее десятка статей. Все это вышло при его жизни. Сегодня его среди нас нет.Уход Мустая Карима - большая потеря для всего многонационального народа Башкортостана. Значение такой потери осознать сразу вряд ли удастся. Понимание феномена Мустая Карима еще впереди, это дело будущего. Надеюсь, мои заметки добавят хотя бы каплю в благородное дело.
«Не завязывайте узел...»
Пятнадцать лет назад произошел ряд событий, которые навсегда останутся в истории башкирского народа - Башкортостан обрел суверенитет, башкирскому языку был придан статус государственного, был избран первый Президент Башкортостана.У многих еще в памяти, с каким с напряжением шла борьба за это. 31 октября 1992 года Курултай - Государственное Собрание Башкортостана обсуждал вопрос: должен ли президент Башкортостана обязательно знать два языка: русский и башкирский? Нашлось немало противников этой обязательности, они с явным политическим прицелом утверждали, мол, это - ущемление конституционных прав некоторых кандидатов. Напомним, что башкирский язык тогда еще не имел статуса государственного. В общем, в первый день эта формулировка не прошла.
На следующий день обстановка вновь накалилась, перепалка между сторонами разных формулировок достигла угрожающих нот. Все, казалось, висело на волоске. Тут на трибуну вышел Мустай Карим (он не был депутатом). «Вчера я узнал, - сказал он, - о ваших разногласиях относительно того, какими языками должен владеть предполагаемый президент Башкортостана. Если бы речь шла о директоре, то тут, конечно, язык ни при чём. Была бы рука, да посильней. Здесь речь о другом. Будущий президент должен совмещать два врожденных качества: первое - чувство языка, истории, духовной судьбы башкирского народа; второе - чувство родимой земли, такое же великое чувство, как чувство национальное. Отвлекаясь, замечу: если все командиры строительства и производства в Башкортостане в прошлом, да и в настоящем имели бы это чувство родимой земли, то не привели бы они наш край к такому бедственному положению.
Знаете, земля такая вещь, её никто не рождал,её создала стихия. Но есть народы, которые осваивали, оберегали, защищали тот или иной край. Земля всегда нуждалась в добром покровительстве. Обжившие и оберегавшие эту землю впервые были башкирские племена. Их было, возможно, не миллионы. Но их было столько, сколько было, и больше никого. Не их вина, что потом они остались в меньшинстве. Несправедливо сейчас историческое право той или другой нации исчислять в процентах, ибо проценты не в пользу башкирского народа. Но я позволю себе заявить, как старый башкирский поэт: у башкирской нации нет никаких упреков и претензий к другим. С историей не судятся. Только она сама может судить. Повторяю: нет никаких предъявлений счетов к прошлому, да и настоящему в этом плане. Речь идет только о божьей справедливости, то есть о насущных правах коренной нации. Если вопрос конкретно стоит о том, должен ли возможный президент знать язык, историю, нравы, духовную жизнь, обычаи, в конечном счете, сущность древней нации, то этот вопрос в немалой степени считаю неразумным. Как же иначе?
Без многословий я хочу обратиться к тебе, высокое, высочайшее собрание, с просьбой: не завязывайте своими руками такой узел, который потом не развязать зубами. Подумайте, дорогие сестры и братья, вопрос некоторым кажется незначительным, а он не простой, а как говорят сейчас, взрывоопасный. Его последствия - на вашей совести. Я думаю, вы лучшие представители всех наций, всех слоев Башкортостана, владеете не только мастерством политических маневров, но и исторической совестью, совестью впрок и на будущее. Поступайте так, чтобы вам не было совестно и стыдно завтра, через десять лет, через сто лет. Завтра вы будете жить сами, через десять лет тоже. Через сто лет будут жить ваши потомки. Малая оплошность ваша сейчас - тогда станет злодеянием.
По свидетельству греческого историка, сенат в древней Персии свое любое важное решение принимал дважды. Первый раз поголовно во хмелю, во второй раз с абсолютно ясной головой. Во второй раз сенаторы хорошо видели изъяны и ошибки первого решения и отказывались от него. Я не говорю, что вчера вы были во хмелю, но вы были возбуждены и разгорячены. Сегодня, остывшие и за ночь поразмышлявшие, поступайте так, как поступали просвещенные сенаторы древней Персии. Они, видимо, глупыми не были».
Зал был взволнован. Президент должен знать два языка - башкирский и русский, - после повторного голосования это положение стало законом. Уже позже башкирский язык получил статус государственного, в Конституции появилась соответствующая статья. И это - благодаря выступлению Мустай-агая на той исторической сессии.
Нередко в крупных исторических событиях твердая и вовремя заявленная позиция Мустая Карима, сказанное им слово играли решающую роль. Сам собой возникает вопрос: откуда для этого брал силы Мустай Карим? Прежде всего, он опирался на свой большой личный авторитет, на признание своего творчества среди народов Башкортостана и России. Более полстолетия он для всех - от ребенка, выводящего первые свои буквы, до аксакала - был знаменитым писателем и выдающейся личностью.
«Тяжелый снег идет три дня...»
К нему шли люди со своими радостями и горестями, с вопросами. Даже с такими, на которые он не всегда мог ответить.Как-то, много лет назад, перед выборами в Верховный Совет РСФСР была встреча кандидата в депутаты Мустая Карима с избирателями. Дом культуры полон. Кандидат начал свое выступление. И вдруг из зала поднялась пожилая женщина (Асма Яманхарова, пусть земля ей будет пухом!), тяжело опираясь на палку, подошла и встала перед трибуной. Постояла немного и постучала палкой по трибуне. Все, и в президиуме, и в зале, затаили дыхание, ожидая, что будет дальше. Выступающий замолчал. Старушка какое-то время внимательно смотрела на него, потом сказала: «Мустай Карим, браток, скажи-ка ты мне: куда моего мужа дели? Война в Берлине сколько лет как кончилась, а его все не возвращают. Тебе наказ - вернуть моего мужа!»
Сказала так старушка и, стуча своей палочкой, вернулась на место. Что скажешь в такой ситуации - и смешной, и печальной? Мустай Карим подумал немного и начал читать:
Тяжелый снег идет три дня.
Три дня подряд,
Три дня подряд.
И ноет рана у меня
Три дня подряд,
Три дня подряд.
...Тяжелый снег идет три дня,
И ноет рана у меня.
А с ней осколок заодно,
Он превратился в боль давно.
Горячей кровью налитой
Гремел рассвет. Потом затих.
И два осколка мины той
Попали в нас двоих.
Один в сержанте Фомине
(Лежит в могильной глубине),
Другой достался мне.
Двенадцать лет он жжет меня...
Тяжелый снег идет три дня.
(Перевод М.Дудина)
Дочитав до конца, он рассказал, что каждый раз, как это стихотворение передают по Всесоюзному радио на русском языке, туда приходят десятки, а то и сотни писем, где люди спрашивают автора: сержант Фомин - не их ли отец, сын, брат? «Только вдумайтесь: какая же это была огромная война, если только погибших «сержантов Фоминых» (фамилия не самая распространенная) сейчас, когда после войны прошло почти тридцать лет, ищут столько людей! И это - лишь малая часть, сколько ведь Фоминых так и не слышали этого стихотворения, еще больше - просто не стали писать». В зале - тишина, мертвая тишина. Потом он читал стихи - еще и еще...
Сострадательность к человеку
Башкирское слово телөктөшлек словарь переводит просто: «солидарность». Но слово это гораздо шире - в нем есть такой оттенок: «солидарность в желаниях, в мечтах», можно в нем услышать и «сострадательность». Так вот, весь дух творчества Мустая Карима устремлен к одному, оно - в солидарности с человеком, в сострадательности к нему. На первый взгляд, если судить лишь по разворачивающимся событиям, находящийся в центре драмы «Одинокая береза» (1951) Мирзахан Шавкатов - герой отрицательный, ибо решительно выступает против укрупнения колхозов. Но драматург не спешит наклеивать на него ярлык ретрограда, он хочет понять Шавкатова. Вроде очевидно: мелкие хозяйства повсюду объединяются, польза этого дела несомненна, да и народу вроде бы по душе такие начинания - а Шавкатов упорствует. Почему, в чем причина? Стоит приглядеться. И открывается, что проблемы-то находятся гораздо глубже. Для кого-то «Одинокая береза» всего лишь маленький колхоз, но председатель Шавкатов для того, чтобы поставить его на ноги, вывести в число передовых в районе отдал лучшие свои годы. И что же, теперь это процветающее хозяйство, и не просто хозяйство, а целый мир, крепкий и налаженный, он должен объединить, срастить с хромающим на обе ноги колхозом «Круглый»? Возможно, Мирзахан понял бы экономическую целесообразность такого шага (уж для «Круглого»-то она очевидна!), но духовную, эмоциональную необходимость понять ему тяжело... В 50-х годах по решению партии и правительства было проведено укрупнение хозяйств путем объединения мелких колхозов. Эти события можно было назвать «второй коллективизацией»: и «раздел собственности», и утрата гражданского спокойствия, и восхождение одних за счет других - все это наблюдалось и теперь, через четверть века после «первой коллективизации», и снова нежеланные перемены и нелегкие испытания коснулись тысяч людей. Причем толстый конец палки прошелся именно по головам председателей колхозов, особенно мелких. Кому же хозяйство, собственными руками созданное и взращенное, взлелеянное, захочется отдавать в чужие руки? Расставание с прежним укладом - дело нелегкое и нерадостное, жертвой такой ситуации и предстает крупная личность Мирзахана Шавкатова. Чтобы лучше понять своего героя, автор проводит его через глубокие раздумья и нелегкие испытания. Сочувствие, сострадательность автора к своему ищущему, мечущемуся, мучающемуся герою пронизывает все драматическое повествование.Если брать шире, то образ Шавкатова является еще и большим открытием в башкирской литературе. В 50-х годах в советской литературе еще главенствовал герой или кругом положительный, или полностью отрицательный. Образ Мирзахана Шавкатова оказался большим литературным новшеством. Можно бы добавить: и социально-политическим тоже. Пожалуй, здесь следовало бы сказать еще об одной вещи: пьесой «Одинокая береза» Мустай Карим твердо ступил на стезю драматургии, во-вторых, начал новый период в развитии башкирской драматургии. После двух десятков лет застоя, наступившего после заметных пьес Сагита Мифтахова, почти одновременно на башкирской сцене блеснули два ярких произведения - «Одинокая береза» Мустая Карима и «Свояки» (1951 год) Ибрагима Абдуллина. Эти два спектакля стали первыми ласточками обозначившегося перехода от социально-политической драматургии к драматургии социально-психологической.
Сострадательность к человеку дает дыхание всему творчеству Мустая Карима. В 1966 году были написаны стихи «Слезы Айхылу», заставившие вздрогнуть тысячи читателей, всю башкирскую литературную общественность. А вздрогнуть заставил простой, вроде бы житейский случай (как сказала бы литературная критика: «прозаизм): у 16-летней птичницы Айхылу по осени недосчитались двух цыплят, и бригадир Апкадир распекает «нерадивицу», «ее словами черными корит». «Из этих глаз потоком свету литься бы, из них же - слезы льются в два ручья». И самое горькое, что это - заурядный случай, горькие слезы в нашей жизни льются каждый день и повсеместно, к ним уже привыкли. Против черствости нашей обыденной жизни поднимает голос поэт, считая, что каждая пролитая слезинка - это утрата, капля, вытекшая из духовной сокровищницы общества.
Шестнадцать лет, шестнадцать Айхылу,
Обидевшим ее нет оправданья.
Пора нам слезы относить к числу
Державного святого достояния.
(Перевод Я.Козловского)
Именно в сострадательности находят свое воплощение герои трагедий «В ночь лунного затмения», «Салават», «Не бросай огонь, Прометей!». Акъегет, разбив оковы предрассудков, освобождает из тьмы заблуждения сознание своих сородичей; Салават, пройдя свой мученический путь, освещает дорогу в грядущее соплеменникам; Прометей, принеся огонь живущим во тьме людям, выводит на свет человечество. Побудительной причиной для них является сострадательность - к ближнему, к народу, ко всему человечеству. Поэт и в повседневной жизни был чуток к нуждам и заботам ближних. Помочь людям, пришедшим к нему за помощью, со своим горем, бедой, он считал своей насущной обязанностью. Он особенно был чуток к собратьям по перу. Когда выдающийся поэт Александр Твардовский был снят с поста главного редактора журнала «Новый мир», Мустай Карим написал о нем большую статью, чтобы хоть сколько-то утешить своего великого друга в последние дни жизни. Когда нелегкие времена наступили для Константина Симонова, он дружеским словом облегчил их тяжесть. Великолепным примером теплого внимания к молодым поэтам, еще только входящим в литературу, являются «Письма к собратьям по перу» (1956-1957). Они были адресованы Абдулхаку Игебаеву, Марату Каримову, Рами Гарипову, Рафаэлю Сафину. В них человек, как говорится, бывалый - повоевавший, к тому же председатель Союза писателей Башкирии, дал молодым поэтам свое благословение. Можно предположить, что это благословение (хотя «бывалому» было всего 38 лет) не только вдохновило всех четверых, но и возложило на их плечи бремя творческой ответственности, который они (теперь, через полвека, это можно смело утверждать) пронесли с достоинством.
Сострадательность к человеку была не только творческой философией Мустая Карима, но и неотъемлемой частью его повседневной жизни.
«Лишь перед Нею голову склонил...»
Однажды Myстай Карим сказал: «Не склонял я головы перед царями, но перед Нею голову склонил». «Она» - это любовь. Поэты влюблены постоянно, но истинная любовь у поэта одна. Пушкин - Наталья, Гамзатов - Патимат, Мустай Карим - Рауза.Они прожили вместе 62 года. О самых последних, тяжелых годах жизни он говорил: «Мысли о ней не прерываются ни на минуту...».
Впервые эту девушку с «звучным голосом, круглым светлым личиком» он встретил 31 декабря 1938 года. Как он искал ее, как они встретились - это сказка, которая начинается так: «Однажды за ужином отец сказал: «Выходит, верна старинная примета. Посмотрите на Муртазу, у него брови сомкнулись, вот и невесту он далеко не искал, на соседней улице высмотрел, - потом повернул голову ко мне. - А у Мустафы правая бровь в магриб полезла, а левая - в машрик. Значит, и суженую ему надо искать не рядом, а в далеких краях».
Самому Мустафе, который слышал это, тогда не было и десяти. Но примета оказалась верной. Суженая по имени Рауза и впрямь досталась ему не с соседней улицы, а издалека, из самого Кушнаренковского района, из деревни Бакаево. В первые же минуты знакомства Рауза и Мустай поняли: нет, они не только что повстречались, а после долгой разлуки наконец-то нашли друг друга...
Да, сама судьба свела их, но и она же и приготовила им испытания - одно тяжелей другого. Первым была Великая Отечественная война, долгое и мучительное ожидание. Это о ней и о себе писал Мустай Карим: «Два раза весть о смерти получала, на третий раз ты встретила его».
Свидетельством того времени осталась его лирика. В них любовное чувство солдата горит затаенно, внутри, не гаснет, но порою страсть прорывается в стихотворных строчках - то мягких, полных тонкой нежности, то строгих и жестких.
Любимая, ты помнишь об Урале,
О синих далях, о весенних днях,
О том, как мы однажды любовались
Цветами, выросшими на камнях?
У них от зноя огрубели стебли,
Переплелись в колючие жгуты,
Но, венчики пахучие колебля,
Цвели все лето нежные цветы.
Когда бы сердце впрямь окаменело
Среди боев без края и числа,
Моя любовь, которой нет предела,
Цветами бы на камне расцвела.
(Перевод В.Тушновой)
Разве в этих строчках не обретают своего голоса еще и чувства миллионов солдат? Этим слиянием личной судьбы с судьбами Родины, народа Мустай Карим вывел нашу лирическую поэзию на большую дорогу. Любовь же Мустая и Раузы, чем больше проходило «мгновений жизни», тем сильнее укреплялась взаимным уважением, верой, заботой друг о друге. Да, она встретила его, но тяжелые фронтовые раны перешли в тяжелейшую легочную болезнь. Рауза, словно ангел, исцеляющей силой души спасла его. Через пятнадцать лет в страшную автомобильную катастрофу в горах Кавказа попала Рауза. И смерть уже холодила ее тело, но Мустай, словно пророк, отогрел ее теплом своего большого сердца.
Несомненно, любовь, реальная и земная, отразилась в небесах творчества Мустая Карима, где двойными звездами засияли имена: Айгуль и Ричард Галин, Акъегет и Зубаржат, Гульназира и Салават, Агазия и Прометей, Любомир Зух и Мария-Тереза, Марагим и Акйондоз.... Много испытаний и страданий подкидывала судьба Раузе и Мустаю, словно раз за разом хотела проверить их любовь и верность. И все же самая тяжелая ноша пришлась на долю Мустая. Проводив Раузу в последний путь, любовь двоих он понес на своих плечах один. Горечь тех дней он передал в стихах. Глубокая нежность и неизъяснимая тоска трепещут в этом молении о Раузе.
Маленькою бабочкой была,
Но, живая, жизнь украшала.
Но и там не станет серой тенью -
Душа ее украсит рай.
(2003 год. Подстрочный перевод)
* * *
Без тебя - земля моя без неба, душа осиротела,
Не явь теперь, а камень ты, моя лишь дума.
Этой ночью лунные лучи, в клубок смотавшись,
Вошли в мои объятья.
Бессонной ночью, ясной и холодной,
Я ощутил тепло лучей наполненной луны.
Я в прошлое уходил и приходил обратно,
Душа твоя, казалось мне, вошла в мои объятья.
(2004 год. Подстрочный перевод)
Какими бы тяжелыми не оказались три долгих года без Раузы, было у Мустая утешение. Это - оставленное ею слово. Он рассказывал так: «Совсем незадолго до смерти она сказала: «Мустай, оказывается, ты хороший человек». Спросил я ее, отчего она вдруг подумала так? «Подумала, вот. Хороший». Так она меня к хорошим отнесла. Благословение свое оставила». Теперь они навсегда вместе.
Мустай Карим... Кто он для нас? Будет ли другой, второй Мустай Карим - будет ли? Этот и другие вопросы звоном отдаются в голове. Обычно в таких случаях принимаешься сопоставлять. Есть у Мустая пылкость и поэтичность Салавата, Акмуллы, Бабича; патриотизм и энциклопедическая разносторонность Уметбаева, честность и совестливость Рашита Нигмати и Рами Гарипова... И все же Мустай Карим - это Мустай Карим. На юбилейном вечере, посвященном 85-летию народного поэта, свою речь Равиль Бикбаев завершил так: «С кем можно сравнить Мустая Карима? Только лишь с самим Myстаем Каримом!» Да, для башкирского народа Мустай Карим - неисчерпаемая сокровищница, равная лишь самому себе.
Перевод Ильгиза Каримова.
Кильмухаметов Т.
Мустай Карим
Радость нашего дома
Перевод В. Осеевой
КУДА УЕХАЛА МАМА?
Есть ли у вас на душе что-нибудь такое, о чем вы обязательно хотели бы рассказать всем хорошим людям? Наверно, есть! И у меня есть. Сейчас я начну рассказывать.
Это случилось в нашем доме во время войны. Мой папа тогда вместе со всеми джигитами аула воевал на фронте, а мама работала в колхозе.
Как-то зимой моя мама попросила у председателя колхоза, дяди Якупа, легкие сани, запрягла лошадей и привезла в гости бабушку из аула Тимертау. Бабушка переночевала у нас, а утром мама стала собираться в дорогу. Человек не сушит сухарей, если ему недалеко ехать, а мама приготовила их целый мешок, да еще напекла разных вкусных лепешек. Потом связала какие-то вещи в узелки. Не будет же человек ни с того ни с сего связывать вещи в узелки!
Мне стало очень скучно, хотя никто еще не говорил, что мама уезжает.
Вставай, Ямиль, вставай! - будит меня утром бабушка.- Смотри, какие вкусные лепешки испекла твоя мама.
Когда на столе что-нибудь вкусное, меня не надо долго упрашивать. Только это у нас редко бывает.
Я быстро умылся и сел на свое место за столом. Над большим самоваром поднимался пар.
Бабушка начала разливать чай. Мама все еще хлопотала у печки, а когда кончила свою работу, тоже присела к столу.
За окном было темно, только чуть-чуть белел снег. Почему же мы так рано пьем чай? Я сразу вспомнил о дорожных узелках и мешке с сухарями. Но мне все еще никто ничего не говорит.
После чая мама подзывает меня к себе и тихонько гладит по плечу:
Сын мой, Ямиль! Я уезжаю в далекий город, а ты слушайся бабушку, хорошо?
Хорошо, - отвечаю я и киваю головой, а из моих глаз катятся слезы. Я не могу удержать их, хотя уже раньше обо всем догадался.
Мама и бабушка как будто не замечают моих слез, и я, раза два шмыгнув носом, перестаю плакать.
Будь осторожна, доченька, смотри вперед и оглядывайся назад, наставляет маму бабушка. - Недаром говорят: в дальнем пути человека надет сорок бед.
Мама не отвечает. Она снимает с вешалки свою шубу, берет теплую белую шаль и начинает одеваться. Бабушка подает ей вещевой мешок. Потом мы все трое садимся и долго молчим. Только бабушка что-то тихонько шепчет про себя.
Вдруг мама поднимается с места, обпимает сначала бабушку, потом меня и, прощаясь, говорит:
Будьте живы-здоровы!
Мне становится очень жаль маму. На дворе темно и холодно. Сейчас зима, а мама отправляется в далекий путь!
Вот она, такая маленькая и тоненькая, быстро-быстро идет к двери. На пороге еще раз оборачивается, улыбается нам, говорит "до свиданья" и открывает дверь.
Вот она вышла во двор. Я слышу ее шаги, она ступит ногой - снег скрипит: скрип... скрип... скрип...
Вот открылись и закрылись ворота, Теперь уже снег скрипит на улице. Шаги удаляются, они делаются все тише, тише. Скрип... скрип...
Мы с бабушкой остаемся вдвоем и долго молчим. Потом я спрашиваю:
Бабушка, что такое "сорок бед"? Бабушка вздыхает:
Не знать бы тебе ни одной, сынок!
ГДЕ САБЛЯ БАТЫРА?
Мы живем вдвоем с бабушкой. Бабушка часто задумывается.
Что же это нам нет ни письма, ни весточки? - говорит она.
Я уже не помню, сколько прошло ночей с тех пор, как уехала мама. За это время у нас случилось много нового: отелилась корова, а у черной рогатой овцы стало двое ягнят; один ягненок черный, другой - белый. В холод ные дни мы приносим ягнят в дом. Они еще очень глупенькие, ничего не понимают. То прижмутся к раскаленной железной печке и опалят шерсть, то прыгнут на высокий сундук и упадут на пол. Когда ягнята поедят и согреются, они играют и бегают по дому.
Эх, скотинка милая, как радуется! - говорит бабушка.
Спицы останавливаются в ее руках, она смотрит из-под очков на ягнят и показывает мне на них глазами. Клубок шерсти скатывается с ее колен на пол. Бабушка вяжет варежки для тех, кто на фронте.
Я сижу на полу и прокладываю из лучинок мост между двумя валенками.
Бабушка снова начинает быстро-быстро вязать, а сама нет-нет да и взглянет на меня, приговаривая:
Как радуются, как играют! И ягнятам весело, когда их двое. Вот если бы у тебя был брат или сестра, как было бы хорошо...
Я подбегаю к бабушке и прижимаюсь к ее плечу.
У Фарита есть братишка, у Марата есть сестра, только у меня никого нет, - сейчас же жалуюсь я.
А будь у тебя сестричка, ты любил бы ее? - спрашивает бабушка.
О-о-очень бы любил! О-о-о! Если б у меня была сестричка!.. Я всегда носил бы ее на руках, ни разу не уронил бы. Как Марат!
Бабушка мягкой рукой гладит меня по голове. Мне хочется, чтоб она еще что-нибудь сказала, но она больше не говорит пи слова.
Я возвращаюсь к своему мостику. Но мостика уже нет. Ягнята, играя, рассыпали все лучинки. Ягнятам весело, их двое. А мне одному и играть не хочется. Если бы правда у меня была сестра! Я залезаю на сундук. Сестричка, о которой говорила бабушка, встает перед моими глазами как живая. Я так ясно ее вижу. Вначале она кажется очень маленькой, а немного погодя становится такой же, как сестренка Марата - Фагима. У нее рыжие волосы, а на красном платьице нарисованы кружочки, похожие на глаза нашего гуся.
Целый день я думаю только о сестренке.
Вечером ложусь в кровать и жду, когда бабушка коп-чит свою работу. Иногда так и засыпаю, не дождавшись, когда ляжет бабушка. Но сегодня я не могу уснуть. На дворе буран. Ветер ударяет в ставни, и они грохочут на весь дом.
И в такую пургу нет дома ни папы, ни мамы! Может быть, они гденибудь мерзнут... А сестричка моя? Мне кажется, будто она около папы и мамы...
Бабушка выливает воду из самовара, вытряхивает золу. Этим она всегда заканчивает свои дневные хлопоты. И вот уже погасила свет, ложится в свою постель, недалеко от меня. Я высовываю голову из-под теплого одеяла и тихонько прошу:
Бабушка, бабусенька, расскажи сказку!
Ты все еще не спишь, ночная птичка? - спрашивает она.
Только одну сказку, бабуся, а потом я засну, - снова прошу я и уютно сворачиваюсь под одеялом.
В доме темно и тихо. Даже ветер на дворе как будто перестает выть. Бабушка начинает рассказывать. Ее голос становится глухим, мне кажется - он доносится откуда-то издалека... нет, не издалека, а из давнихдавних времен.
В давние-давние времена, - говорит бабушка, - жил-был на свете батыр Тимербек. Однажды на его страну напал царь, у которого было змеиное туловище и двенадцать человеческих голов. Царь этот привел с собой несметное войско. Тимербек вместе со всеми джигитами ушел защищать свою страну. А дома у батыра Тимербека осталась красавица сестрица Гульнур с лицом как луна, с глазами как звезды.
Однажды Гульнур со своими подругами пришла за водой к озеру. Вдруг поднялась буря, закружился вихрь. Девушки разбежались и спрятались в камышах. Когда буря утихла, девушки вышли из камышей. Только Гульнур не вышла. Ее подруги обыскали все вокруг озера, искали Гульнур до вечера и не нашли. Так и не стало красавицы Гульнур, девушки с лицом как луна, с глазами как звезды.
Батыры-воины, прогнав царя со змеиным туловищем и двенадцатью человеческими головами, с радостью возвращались домой. Приехал домой и Тимербек. Но радость его сменилась горем. Не слезая со своего крылатого коня, батыр вложил в ножны саблю, которая могла одним взмахом достать врага за сорок верст, и поехал искать Гульнур.
Ехал батыр месяц, ехал год, семь морей переплыл, семь гор проехал.
В одной горной пещере повстречался Тимербеку седовласый старик.
"Здравствуй, дедушка! Какая судьба привела тебя в эти горы?" спросил батыр.
"Путнику - добрый путь! - приветствовал его старик. - Ты, джигит, кажется, спросил, какими путями я попал сюда? Я пришел той же дорогой, что и ты".
Тимербек слез с коня и сел на камень возле старика. Старик начал рассказывать:
"Когда я был таким же молодцом, как и ты, мою сестру похитил дракон. С тех пор я искал ее много лет и теперь наконец нашел. За этой горой есть железный дворец с золотой крышей. Там живет дракон. Но я состарился, одряхлел, и у меня уже не осталось силы, чтоб побороть дракона".
"Наверно, и моя сестра в этом дворце. Едем скорей! Как видно, у нас с тобой одно и то же несчастье", - сказал Тимербек и вскочил на своего коня.
"Будь терпелив, джигит, - ответил старик. - Я и сам в юности был известным батыром. Но к этому дракону нельзя близко подойти. Когда он видит приближающегося к его дворцу человека, то на сорок верст изрыгает из своей пасти огонь".
Выслушав рассказ, Тимербек вынул из ножен свою саблю, взмахнул ею и перед глазами старика от земли до неба сверкнула молния.
"Это сабля мести", - объяснил Тпмербек и рассказал старику о волшебном свойстве своей сабли.
И отправились они вдвоем в путь-дорогу. День идут, ночь идут. Наутро достигли батыры вершины высокой горы. Отсюда увидели они железный дворец. Его золотая крыша сверкала на солнце. А вокруг дворца все было черным-черно, земля превратилась в золу и уголь. Вдруг из дворца навстречу батырам с шумом вырвался огонь. Огонь все приближался и с каждой секундой увеличивался.
"Этот огонь я видел много раз, - сказал старик. - Дракон, заметил пас, вышел из дворца".
А огонь, превратившись в огромное пламя, уже совсем приблизился к батырам. Тогда Тимербек вынул из ножен свою саблю и ударил ею по огню. Раз ударил и другой раз ударил, но пламя разгоралось все сильнее. Вот уже совсем окружил огонь батыров, опалил им лица, но не бросил Тимербек сабли своей, хоть она и накалилась докрасна. День бился с огнем Тимербек, ночь бился. На третий день огонь ослабел. Тимербек шаг за шагом стал приближаться к дворцу дракона. За Тимербеком шел и старик. К вечеру третьего дня огонь потух, с земли поднимался черный дым. Это дымились двенадцать отрубленных голов убитого дракона.
Батыры сломали семь дверей железного дворца и вошли в него. А дворец был полон самых красивых девушек страны, похищенных драконом. И тут среди них Тимербек и старый батыр нашли своих сестер. Освободили всех пленниц и отправились домой. Радуются и веселятся они и даже плачут от радости. Да и как же им не радоваться!..
Бабушка свои сказки всегда заканчивает неожиданно. Никогда не добавит, как дедушка Мансур: "До сих пор живут-поживают, добра наживают".
Я лежу и молчу. А перед моими глазами, как молния, сверкает волшебная сабля.
Бабушка, где же теперь сабля того батыра? - не выдержав, спрашиваю я.
Бабушка неторопливо отвечает:
В руках у твоего папы, Ямиль, та сабля... Спи уж, спи...
ПИСЬМО, КОТОРОЕ ТРУДНО ПРОЧЕСТЬ
Мама все не едет.
Однажды утром, когда бабушка вышла подоить корову, пришла тетя Гюлхылу, письмоносец. Она оставила для мамы газету из Уфы. В этой газете я разбираю только два слова, они написаны крупными буквами: "Красная Башкирия". Тетя Гюлхылу дала мне еще небольшую, сложенную вчетверо бумажку.
Это телеграмма от матери, - сказала она и ушла.
Я держу в руках телеграмму и не знаю, что с ней делать. Что это такое - телеграмма? Хорошее что-нибудь или плохое?
Бабушка, а бабушка! - кричу я и бегу к ней навстречу. - Принесли телеграмму!
Кто? Откуда?
Бабушка смотрит по сторонам. Я отдаю ей бумагу и вижу, как дрожат ее руки.
Боже мой, только бы не похоронная... - говорит она.
Нет, бабушка, тетя Гюлхылу сказала - телеграмма от мамы.
Бабушка торопливо одевает меня и посылает за дедушкой Мансуром. Если у нас что-нибудь случается, мы всегда зовем дедушку Мансура, чтоб посоветоваться. Как он скажет, так и делаем, потому что нет ничего на свете, чего бы он не знал.
Дедушка Мансур часто говорит: "Мне уже скоро девяносто лет".
Моя бабушка часто говорит:
Ты, Мансур, живешь с божьей помощью! А Мансур отвечает:
Если б не заботился обо мне колхоз, недалеко бы я ушел с божьей помощью, сестра.
Их разговор я плохо понимаю.
Дом дедушки Мансура рядом с нашим. Я вхожу в ворота. Дедушка Мансур подметает двор.
Дедушка! Принесли телеграмму, иди скорей! - кричу я.
Дедушка Мансур, ни о чем не спрашивая, входит к себе в дом. Я только один разочек взбираюсь на снежную горку у крыльца, скатываюсь вниз и бегу домой.
Когда дедушка Мансур идет к нам давать советы, он всегда надевает белый чекмень и подпоясывается красивым красно-голубым поясом. Иногда он приходит не один, а берет с собой и бабушку Фархунису.
Сегодня они тоже входят к нам вдвоем, взявшись за руки.
Здравствуй! Как здоровье? Как поживаешь, сестра? - спрашивает дед Мапсур бабушку и усаживает свою старуху на сундук. - Телеграмма, что ли, пришла, сказал Ямиль. Откуда пришла, от кого?
Ямиль говорит - от Кюнбике, но мы не можем узнать, что в ней написано, - беспокоится бабушка.
Ну-ка, дай ее сюда, - говорит дедушка Мансур и берет бумагу. Телеграмма, сестра, - это письмо, которое посылают по проводам. Видно, Кюнбике послала.
Он долго осматривает бумагу со всех сторон.
Прочитай уж, пожалуйста, - просит бабушка. - Сердце у меня не на месте - боюсь, не похоронная ли это! Ведь на войне мои дети.
Что это не похоронная, знаю наверняка, сестра, но вот прочитать не могу. В молодости везде я побывал, всяким ремеслам учился, и в Оренбурге был, и в Стерли-тамаке, а вот разбирать написанное не научился.
Бабушка снова берет у него из рук телеграмму, то наденет, то снимет очки - так ей хочется прочитать написанное.
Не беспокойся, кума, - вмешивается в разговор бабушка Фархуниса. Она не видит и очень редко говорит. - Не беспокойся, если это весть о Кюнбпке, то, должно быть, хорошая.
Фархуниса слепая, потому что ее глаза не видят, - говорит бабушка, - а мы с тобой, Мансур, с глазами - тоже слепые. Больно и горько. В тот год, когда начали строить колхоз, хотели меня хорошие люди научить читать и писать, а я отказалась. Говорила: "Старикам это ни к чему!" А вот теперь сиди, как глупая. Если б умела писать, сама бы сыновьям посылала свое благословение.
Мне очень жалко смотреть, как мучаются эти три старых человека. Хочется подбежать к ним и громко прочесть написанное. Как бы они обрадовались! Как жалко, что я все еще не хожу в школу! Если б можпо было сейчас побежать в школу, быстро научиться читать и вернуться... О, я все равно научусь читать и писать! Я буду, как мама, читать толстые-претолстые книги, а прежде всего прочту все сказки.
Бабушка Фархуниса поднимает голову и к чему-то прислушивается.
Кума, - говорит она, -это не ребята ли проходят по улице? Ты бы пригласила кого-нибудь из них, они прочитали бы эту бумажку.
У бабушки сразу светлеет лицо.
Ой, правда! Чего мы так растерялись, когда есть у нас школьппки! А я и позабыла про них!
Она смотрит в окно, потом, накинув шаль, быстро выходит.
Возвращается бабушка с Махмутом. Я знаю Махму-та, он живет на нашей улице и учится в пятом классе.
Сыночек, прочти-ка вот эту бумажку, сегодня Гюл-хылу ее оставила нам, - говорит бабушка.
Я смотрю во все глаза на Махмута. Он гордо берет бумажку:
Это телеграмма от тети Кюнбике. В ней написано по-русски.
Это-то мы и сами знаем, - говорит дедушка Мансур.
Читай, сынок, читай, - просит бабушка. Махмут читает письмо порусски, потом рассказывает по-башкирски:
Тетя Кюнбике пишет: "Шестнадцатого приедем, пусть на станцию шлют лошадь. Привет всем".
Бабушка сразу засуетилась:
Раздевайся, Мансур!.. Что же ты сидишь, кума! Раздевайся, попьем чайку!..
Она вдруг останавливается посреди комнаты:
А которое сегодня число?
Сегодня пятнадцатое, завтра шестнадцатое. Вот... и больше тут ничего не сказано, - важно говорит Махмут и собирается уходить.
Садись, сынок, и ты садись! - удерживает его бабушка. - С медом попьем чайку!
Спасибо, бабушка, мне в школу пора, - говорит Махмут и уходит.
У меня даже глаза загорелись, так я позавидовал Махмуту. Эх, как он читал! Громко, слово в слово и ни разу не запнулся. Мало этого, так еще и от чая с медом отказался!
Дедушка Мансур и бабушка Фархуниса раздеваются и садятся к столу.
Я только сейчас начинаю понимать телеграмму: завтра приезжает из далекого города моя мама. Я помню, как она уезжала с большим мешком за спиной. Где она теперь? Почему сегодня еще не шестнадцатое число? Мне кажется, что мама уже входит в ворота и снег скрипит под ее ногами.
Бабушка включает радио. У нас радио днем говорит и поет по-русски, а вечером по-башкирски. Сейчас оно говорит по-русски.
Непонятная у тебя привычка, сестра, - усмехается дедушка Мансур. - Ты ведь по-русски ничего не понимаешь, а каждый день слушаешь радио: когда ни приду, оно у вас говорит.
Так ведь это, Мансур, сама Москва говорит. Когда слышишь голос Москвы, легко на душе, - отвечает бабушка. - Хоть я не понимаю слов, но знаю - это слова надежные.
Бабушка сдувает пепел с закипевшего самовара и ставит его на стол. Значит, теперь они уже будут пить чай.
ВОТ ОНА, МОЯ СЕСТРИЧКА!
У наших ворот останавливаются сани председателя колхоза - дяди Якупа. Мы с бабушкой прильнули к окну. С облучка слезает человек, одетый в тулуп. Я узнаю его. Это бригадир - дед Бадамша. В санях ктото шевелится, мелькает белая шаль моей мамы. В одно мгновенье бабушка выбегает во двор. Где же мои валенки? Один я нахожу сразу, а другого нет как нет. Мне хочется заплакать, потом я, кажется, уже и плачу. Пожалуй, от моих слез валенок прячется все дальше.
Слышно, как открываются ворота. Я вспрыгиваю на сундук и приникаю к окну.
Вот там мама моя... Мама вернулась, мамочка моя!
А какую же это маленькую девочку ведет она с собой? Бабушка берет девочку на руки. Дальше терпеть нет сил. Я прыгаю с сундука и в одном валенке выбегаю па крыльцо.
Мама хватает меня на руки.
Глупенький, - говорит она, - разве зимой бегают босиком!
Я ничего не отвечаю и только крепко-крепко прижимаюсь лицом к облепленной снегом шали.
Мы входим в дом, меня и маленькую девочку ставят друг против Друга.
Вот, Ямиль, я привезла тебе сестру, - говорит мама, - Ее зовут Оксаной. Помоги ей раздеться.
Мне становится очень весело. Я обнимаю Оксану, заглядываю ей в лицо. Наконец-то у меня есть сестричка! Я не знаю, что делать от радости... Хочу поднять сестричку, но у меня не хватает сил.
Бабушка и мама, улыбаясь, смотрят на нас. Бабушка гладит меня по голове:
Не поднимай ее, Ямиль, ведь она такая же большая, как и ты.
Я снимаю с Оксаны пальто, теплую шапочку. Волосы у моей сестры не рыжие, как у Фагимы, а русые, на платье нарисованы не кружочки, похожие на глаза гуся, а бабочки с красными крыльями. И ростом она выше Фагимы. Почти с меня. А имя - Оксапа! На всей улице ни у кого нет такого имени. Только почему же она все молчит?
Мама, пусть Оксана скажет мне что-нибудь. Пусть скажет: брат!
Она замерзла, сын мой, пусть немного отогреется, тогда все скажет. Ладно?
Я беру сестру за руку и подвожу ее к сундуку. Потом достаю из-под кровати ящик со всеми моими игрушками. У меня вещей порядочно: каменный конь, деревянное ружье, маленькая тележка, ракушка, желуди, камешки, лист бумаги с наклеенными на нем картинками. А еще красновато-зеленый попугай и ножичек с железной ручкой. Вот сколько у меня игрушек! Я их все разложил на сундуке перед Оксаной.
Бери, бери, - говорю ей, - все это отдаю тебе. Когда настанет лето, я соберу еще много красивых вещей.
Оксана опускает свои голубые глаза и молчит. Она стесняется меня. Но почему же она стесняется?
Я смотрю на бабушку, на маму. Они обе сидят около печки на скамье и, улыбаясь, смотрят на нас. Потом мама подходит и крепко обнимает нас обоих. В глазах у нее такая радость! Когда моей маме радостно, мне тоже очень хорошо. Это, наверно, бывает со всеми людьми, и с вами также.
Играйте, голубки мои, играйте, - говорит мама.
Когда я был один, она никогда не говорила мне: "голубь мой", а сейчас говорит: "голубки". Это потому, что нас двое. Голубь, пожалуй, один никогда не бывает. Вон сколько голубей сделали себе гнезда на крыше нашего сарая!
Дружные птицы: никогда не ссорятся, живут и воркуют, - говорит про них дедушка Мансур.
Когда моя мама обняла Оксану, сестричка засмеялась и стала смелее. Она протянула руку, потрогала желуди, подержала ракушку. Потом осторожно взяла за хвост красно-зеленого попугая и чуть-чуть встряхнула его. Но сколько ни тряси, он теперь не гремит. Я уже давно сделал в его животе дырочку и вытряхнул все камешки.
Сестра моя что-то сказала, во я не понял ее слов и сейчас же переспросил:
Что ты сказала, Оксана, что?
Но она не повторила, только широко раскрыла свои голубые глаза и стала смотреть на меня. Я почему-то испугался.
Тогда мама села рядом со мной и говорит:
Ямиль) Твоя сестра жила в далеком городе. В том городе побашкирски не говорят. Потому и Оксана не умеет. Но ты ее научишь, ладно?
Ладно, - говорю я, хотя и не совсем понимаю слова мамы.
А почему в том городе не говорят по-башкирски? А как же говорят там? Далеко ли тот город? Мне хочется хорошенько расспросить, но моя сестра вдруг подбегает к маме и прячет у нее на груди свое лицо. Может быть, она боится меня?
Мама, скажи Оксане... я ведь ее не обижаю, я ее никогда не обижу, а, мама... - прошу я.
Мама отворачивается в сторону. Она всегда делает так, когда на ее глазах слезы.
Идемте, дорогие гости, попьем чаю. Самовар остывает, - говорит бабушка.
Нас с Оксаной сажают рядом, на самое видное место. Я отдаю сестре свою маленькую чашечку:
Бери насовсем, Оксана! Я не возьму ее у тебя обратно!
Что ж, если так сказал - никогда и не возьму. Дедушка Мансур уже услышал о приезде мамы и Оксаны, он пришел к нам вместе с бабушкой Фархунисой.
Если шестилетний приезжает с дороги, шестидесятилетний должен прийти повидаться с ним: так учили нас старики, - говорит с порога дедушка Мансур.
Вскоре приходят еще гости - дядя Шагит, Сагида и другие. В этот день в гости к нам приходили все люди с нашей улицы. Они брали Оксану за руки, ласкали ее.
Вот и у Ямиля теперь есть сестра. Какое красивое дитя! - говорит наша соседка, тетя Мишшкей. - Пусть будет здорова и счастлива.
Тетя Минликей дает нам обоим по горсти сушеной черемухи. Таскира, дочь деда Бадамши, приносит Оксане магазинную куколку в платьице и с платочком на голове. Оксане очень нравится эта кукла. Она учит ее ходить и прыгать.
До самого вечера все приходят люди. Когда в доме много народу, мне всегда очень весело. Вам, наверно, тоже?
Потом гости разошлись. Я сижу на коленях у мамы, а бабушка расчесывает Оксане волосы.
Волосы у дочки стали жесткими, надо завтра баню истопить, говорит бабушка.
Мне хочется поговорить с Оксаной. Но как это сделать, если она все равно не понимает моих слов! Почему она не понимает? Раньше не было сестры, а теперь она есть, но с ней нельзя даже поговорить...
Ямиль... - вдруг говорит Оксана. Я даже пугаюсь в первую минуту.
Ямиль... - немного подумав, повторяет моя сестра. Как хорошо, как красиво она говорит!
Я спрыгиваю с маминых колен и беру Оксану за руки.
Скажи еще! Скажи!- прошу я. Она улыбается мне, но молчит.
И птица учится петь постепенно. Оксана тоже научится говорить, дитя мое, - успокаивает меня бабушка.
На дворе темнеет. Оксане уже хочется спать. Мама составляет стулья и стелет ей постель.
Сегодня уж поспит так, а завтра мы внесем ей кроватку, - говорит бабушка.
Оксана ложится и сразу засыпает. Я сажусь около и все смотрю на свою сестричку. Потом кладу голову на краешек ее подушки и тоже засыпаю. Сквозь сон я слышу, как мама осторожно раздевает меня и укладывает в постель.
ОКСАНА ПУГАЕТСЯ
Бабушка давно уже уехала к себе в Тимертау. Мы живем втроем: я, мама и Оксана. Мама целый день работает возле колхозного амбара очищает семенную пшеницу. Когда настанет весна, эту пшеницу посеют. В прошлом году мы с ребятами ездили па ближнее поле и видели, как сеют пшеницу. В одну сеялку запрягают двух лошадей, а если пускают трактор, он тащит сразу несколько сеялок. Вот какой сильный трактор! Мы это сами видели.
Мама приходит среди дня, чтобы сварить обед и покормить нас с Оксаной. Она всегда очень торопится и, как только мы поедим, опять уходит. Мы с сестрой остаемся одни и тоже начинаем работать подметаем пол, моем чашки...
Оксана теперь уже привыкла ко мне и даже немного научилась со мной разговаривать. А вначале нам было очень трудно понимать друг друга. Я каждый день учу Оксану говорить по-башкирски. Она показывает на какуюнибудь вещь и спрашивает:
Что это? Как называется?
И сейчас уже многое знает сама.
Оксана познакомилась с Фаритом, Маратом и Фаги-мой. Мы вместе катались на санках. Теперь уже с каждым днем становится теплее. Недавно наши матери праздновали свой праздник - Восьмое марта. Скоро придет весна.
Иногда мама оставляет нас у Марата и Фагимы. Мы вместе играем в "жмурки", бегаем по комнате, прыгаем прямо с печки на пол.
Потише бегайте! Что вы стучите, как будто у вас пятки каменные! говорит нам бабушка Марата.
Она не похожа на нашу бабушку и очень не любит, когда шумят. Может быть, у нее болит голова?
Оксана и Фагима назвались подругами. Так и должно быть, ведь в прошлом году мы с Маратом тоже дали друг другу обещание дружить. Теперь мы с Маратом взяли сестричек за руки и три раза спросили:
Подруга ли?
И каждая из них три раза ответила:
Подруга!
На нашей улице все девочки и мальчики делают так, когда хотят подружиться.
Сегодня мы с Оксаной одни дома. На улице очень ветрено. Ветреный день я всегда узнаю по березке в дальнем углу сада, ее видно из окна. Когда ветер сильный, береза начинает качаться, как будто вот-вот сломится и упадет. Ее голые ветки бьются о наш забор, и мне кажется, что дереву больно. Я сержусь на ветер за то, что он мучает бедную березу...
Мы вместе с Оксаной смотрим в сад. Из трубы дома деда Мапсура поднимается серый дым и стелется по земле. Может быть, этот теплый дым согреет нашу березу?
Я вспоминаю одну свою тайну, которую давно-давно храню про себя. Я хотел рассказать о ней Оксане, когда растает снег и настанет весна, по не могу выдержать и тихонько говорю:
Оксана! Когда настанет весна, я подарю тебе целый дворец сокровищ!
Сестра смотрит на меня удивленными глазами. Она, наверно, никогда не видала сокровищ.
Вот видишь - сад, - говорю я. - Это не простой сад, в нем растут серебряные деревья с золотыми листьями. В этом саду день и ночь поют разные птицы, сладко пахнут цветы и на ветках висят большие медовые яблоки. Там, среди деревьев, есть одна береза, под березой - каменный дворец, а во дворце спрятано сокровище одного сказочного мальчика. Сокровище это - чудные игрушки. Когда настанет лето, этот мальчик приведет к березе маленькую сказочную девочку, отроет из-под земли каменный дворец и скажет: "Вот, сестричка, все, что есть в этом дворце, - твое. Играй и радуйся, пусть у тебя никогда не будет печали!"
Это сказка? - спрашивает Оксана. Я нехотя киваю головой.
Мне не хочется, чтоб это была сказка, пусть это будет правда, просит моя сестра.
Глупенькая! - говорю я. - Ведь мальчика зовут Ямилем, а девочку Оксаной!
Оксана весело смеется:
Расскажи еще, Ямиль!
В этом саду, - продолжаю я, - мы повесим на деревьях красные флажки и летом сделаем там пионерский лагерь, совсем как на реке Серебряной. Придут Фарит, Марат и Фагима. Мы будем петь песни... Давай сейчас попробуем спеть песню!
Давай, - говорит Оксана.
Мы смотрим в окно на наш сад и громко поем:
Придет весна, придет весна!
Растает снег, растает снег,
И сразу вырастет трава!
Мы пойдем в наш сад.
С песней войдем мы в сад!
Мы повесим флажки, повесим флажки!
Мы лагерь сделаем, как у реки,
Как у Серебряной реки...
И птицы пусть живут в нашем лагере. Они красиво поют, - говорит Оксана. - Мы не будем их пугать, ладно?
Нет-нет, мы не будем пугать птиц! Не будем бросать в них камешки и кричать "киш"! Правда, Оксана? Только коршуна будем гнать, потому что он ворует цыплят.
Ветер вдруг сильно ударяет в ставни, они громко хлопают. Оксана испуганно вскрикивает: глаза ее широко раскрываются и делаются совсем темными, лицо белеет, губы мелко-мелко дрожат.
Оксана, Оксана, что ты?
Ставни хлопают еще и еще раз. Оксана бросается на кровать и зарывается головой в подушки...
Чего она так испугалась? Я смотрю в окно - на дворе темнеет. В сумерках видно только, как ветер качает нашу березу да у забора, разбрасывая рыхлый снег, катается в сугробе пестрая собака тети Сагиды.
Я подбегаю к сестре и тоже утыкаюсь головой в подушку:
Оксана! Чего ты испугалась, моя сестричка? Оксана закрывает ладонями уши и, забившись в угол
кровати, быстро шепчет:
Беги, Ямиль! Скорее, скорее! Там на дворе фашист... Он стреляет из ружья... Он убьет нас... Спрячемся, спрячемся скорей, Ямиль!
Страх Оксаны передается и мне. На дворе темно. Ветер бьется в ставни, а пашей мамы нет дома. Но фашисты далеко, это я хорошо знаю... Я спрыгиваю с кровати и достаю из ящика свое деревянное ружье.
Видишь это, Оксана? - громко говорю я сестре. - Пусть только попробует прийти сюда фашист! Все отцы сейчас сражаются с ним на фронте, как же он может сюда прийти! Не бойся, Оксана, не бойся ничего!
А кто же там стреляет, Ямиль? - шепотом спрашивает сестра.
Это ветер, ветер... Ведь ставни и раньше хлопали, только тогда было светло, и поэтому ты не боялась,
Оксана опускает руки и смотрит то на дверь, то на окно. Мы сидим вдвоем за подушками, прижавшись к спинке кровати.
Оксана, - говорю я, - ничего не бойся, когда ты со мной. Я всегда буду тебя защищать. А когда вырасту и стану сильным, как батыр Тимербек, я буду побеждать всех фашистов. И если в то время, пока я буду драться, тебя украдет дракон, я все равно найду тебя и освобожу. Ты не бойся, ладно?
Ой, не нужно, не нужно! Ты никуда не уезжай, Ямиль!.. А кто это дракон?
Дракон - это о-очень большой змей.
А что такое змей?
Змей? Ну, это просто змей. Он кусается, жалит. Оксана снова затыкает пальцами уши и мотает головой:
Не надо, пусть не кусается, я боюсь!
Глупенькая ты, ведь я его зарублю саблей.
Не нужно, я боюсь, он может меня съесть.
Нет, дракон не ест. Это только серый волк ест людей, он съел девочку в красной шапочке. А если волк съест тебя, я убью его, я распорю ему живот, я этого волка...
Оксана все еще дрожит и прижимается к спинке кровати.
В доме уже совсем темно, около дверей чуть-чуть белеет печь. И вдруг раздается спокойный голос. Я не по-нимаю, что он говорит, я узнаю только одно слово - "Москва". И мне сразу становится легко.
Оксана, - кричу я, - это радио, это Москва!
Я делаюсь очень смелым, спрыгиваю с кровати и гляжу в окно. Вот раскрываются паши ворота, кто-то быстро-быстро бежит к крыльцу- Это наша мама! Только мама так торопится домой - она знает, что мы всегда ждем ее.
СОН МОЕЙ СЕСТРЫ
Я очень люблю весну, И Оксана любнт. И вы, наверно, тоже. А как радуются весной ягнята! Вы бы посмотрели, как они весело играют! Белый ягненок ходит около завалинки и во все тыкается носом, маленький хвостик его все время шевелится, а черный ягненок, постукивая копытцами, карабкается на крыльцо и оттуда прыгает вниз. А потом оба братца расходятся в разные стороны и, нагнув вниз головы с маленькими рожками, бегут навстречу друг дружке и стукаются лбами.
Рога у малюток чешутся, - говорит дедушка Ман-сур.
Дедушка Мансур очень добрый, он любит не только маленьких детей, но и всех маленьких животных. Поэтому-то он и называет ягнят, как детей, "малютками".
Очень добрый человек дедушка Мансур, он не любит злых людей и наших врагов - фашистов, он сам говорил об этом.
Двери нашего сарая широко раскрыты. Все вышли на солнышко. Около сада бегает желтый теленок, который родился еще тогда, когда мама уезжала в другой город. Он вырос и играет один. По двору ходят гусак и гусыня; за ними, переваливаясь с боку на бок, спешат маленькие гусята, похожие на желтые пушистые клубочки. Гусак и гусыни водят гусят по двору и что-то им рассказывают.
Когда мама дома, мы с Оксаной берем гусят в руки - подержим немножко, погладим и отпускаем, а то опи начинают пищать, и гусыня очень беспокоится. Одного гусенка Оксана напоила водой с ладони.
Одному, самому красивому из этих гусят, я дал имя "Оксана". Но об этом я никому тогда не сказал и вам говорю только по секрету. Этого гусенка я узнаю даже издали: вот он стоит на камешке и поворачивает голову то в одну, то в другую сторону, греется на солнышке.
Л куры-то, куры! Они ходят по всему двору и поют песни.
Как весело, когда на земле весна! Все радуются, все играют, все поют...
Мы с Оксаной сидим на бревнах около нашего сада. С этих бревен видно ближнее поле. На этом поле мама сеет пшеницу.
Ямиль, погляди! Во-он за первым трактором кто-то стоит на сеялке. Это, пожалуй, наша мама! - говорит мне Оксана.
Я смотрю - верно, это наша мама!
Оксана, - говорю я, - давай будем сидеть, взявшись за руки.
Сестра моя сейчас же протягивает мне руку. Весной ее голубые глаза стали еще светлее, а мелкие веснушки на носу светятся на солнце. Мама, наверно, видит нас издали и думает про себя: "Вот где мои дети уселись!"
Мы тоже будем сеять пшеницу, когда вырастем. Ладно, Оксана?
Конечно, Ямиль! Ты будешь управлять трактором, а я буду, как мама, стоять за сеялкой, - говорит Оксана, вскакивая на бревно и вглядываясь в черное поле, где гудит трактор.
Она долго стоит так, прикрывшись от солнца рукой.
Потом снова садится рядом со мной, и лицо ее делается очень грустным.
Ямиль! У нас ведь была еще одна мама, -тихонько говорит мне Оксана. -Я знаю, что она была, только это где-то далеко-далеко... оочень далеко...
В сказке, да? В давнее-давнее время, да, Оксана? Оксана качает головой:
Нет, не в сказке... И та мама была тоже очень хорошая...
Я не понимаю, что говорит Оксана. Как это у нас могут быть две мамы! Ведь у каждого человека только одна мать и один отец. Что же она говорит, моя сестра! Я боюсь, как бы опа не заплакала. Но Оксана не плачет. Она спокойно сидит рядом со мной. Ветер треплет алую ленточку в ее волосах. Эта ленточка похожа на флажок, который висит над клубом. Я смотрю на Оксану и думаю о ее словах:
"Я знаю, что она была, только это где-то далеко-далеко..."
Кто же эта мама и почему она так далеко? Один раз Оксана уже говорила мне о ней, я очень удивился и даже спрашивал об этом свою маму.
Оксана, наверно, рассказала тебе свой сон, - ответила тогда мама.
Почему моей сестре приснился такой непонятный сон? Мне хочется сказать Оксане что-то хорошее. Я вспоминаю вдруг белую березу в нашем саду.
Пойдем в сад, Оксана! Я тебе отдам насовсем все сокровища, которые зарыты под березой. Ты очень удивишься, когда увидишь их.
Оксана смотрит в сад:
Под березкой еще и земля не совсем просохла.
Ну что же! Солнце скоро высушит землю. Пойдем скорей, Оксана!
СТРАШНЫЙ ГУСАК
Взявшись за руки, мы идем в сад. Под нашими воротами показывается рыжая голова. Я сразу узнаю сестру Марата - Фагиму. На нашей улице только одна такая рыжеволосая девочка, поэтому Фагиму ни с кем нельзя спутать. Вот она ловко ползет на животе, вылезает изпод ворот и вскакивает на ноги. Не одна Фагима знает эту лазейку, мы все лазим под воротами, так как крючок на нашей калитке прибит очень высоко и мы не можем ее открыть. Даже Марат не достает до этого крючка, но Марату уже восемь лет, поэтому он не хочет ползти на животе под воротами, а перелезает через забор.
Оксана увидела Фагиму и громко рассмеялась. Каждый радуется, когда приходит друг.
В обеих руках у Фагимы по бумажной галке. Одну она сует мне, другую - Оксане и быстро-быстро говорит, сально картавя:
Малат всем четвелым сделал четыле галки. Когда птички полетят, будет здолово весело!
Фагиме уже шестой год, а она все еще картавит. Даже взрослые удивляются этому.
Смотлите! - кричит Фагима и пускает Оксапину галку.
Бумажная птица вспархивает вверх и плавно летит. Фагима прыгает, а Оксана даже в ладоши хлопает от радости.
Я отдаю Оксане свою галку. Сестра моя взбирается на бревна и, размахнувшись, бросает птицу вверх. Бумажная галка переворачивается в воздухе и неожиданно опускается прямо на гусенка, который греется на камешке. От испуга гусенок падает на землю. Я не успеваю понять, что случилось, как Оксана уже бросается к гусенку и, присев на корточки, протягивает к нему руки.
Ой, маленький, он ушиб ножку! - говорит она.
В это время сердитый гусак, громко шипя, налетает па Оксану, размахивая крыльями, бьет ее по спине и валит на землю. Сестра моя громко кричит. Фагима плачет. Я бросаюсь к гусаку и хватаю его за крыло. Гусак больно кусает меня за локоть. Крыло вырывается у меня из рук; сердитый гусак, разлетевшись, бьет меня обоими крыльями. Я падаю и вижу близко от себя мутные, злые глаза гуся. Больше я уже ничего не вижу и не слышу, обеими руками закрываю лицо и, свернувшись калачиком, прижимаюсь к земле. Я не кричу и не плачу. У меня нет привычки плакать, когда мне очень больно. Я крепко стискиваю зубы, а гусь щиплет и рвет меня.
Кто-то поднимает меня и ставит на ноги. Я открываю одил глаз и вижу дедушку Мансура. Вокруг него бегают Марат, Фарит и Фагима, а Оксана все еще сидит на земле и громко плачет. Я знаю - она жалеет меня.
Открой-ка, сыночек, оба глаза, - говорит мне дедушка Мансур. Вот вражья птица! Чуть не погубила ребенка.
От этих слов и еще оттого, что моя зеленая рубашка разорвапа в клочья, мне хочется плакать.
Сколько я говорил Кюнбике - не гусак это, а зверь... У ребенка могло сердце лопнуть...
Один раз меня укусила бешеная собака, и то сердце не лопнуло. Если б ваш гусь напал на меня, я бы оторвал ему голову.
Отолвал бы! Сам даже петуха боишься! - кричит брату Фагима.
А ты не вмешивайся в разговор старших. Иди играй в куклы, обрывает ее Марат.
Фагима говорит правду - ты хвастун, - храбро заявляет Фарит.
Марат быстро поворачивается к нему, и я вижу, что кулаки его сжимаются:
Эй вы, осенние петушки! Киш! Киш! - разъединяет их дедушка Мансур. - Играйте мирно. И тебе, дочь моя Оксана, хватит уже плакать. Сейчас придет с поля мама.
Дедушка Мансур идет к воротам.
Не ссорьтесь, дети! - добавляет он, оглядываясь на пас. - Ведь завтра первомайский праздник. Это праздник дружбы!
ЯБЛОНЬКИ В ЧЕСТЬ ПОБЕДЫ
Завтра Май! Мы сразу забываем свои неприятности, и, взявшись за руки, все пятеро кружимся и кричим:
Завтра Май! Завтра Май! Завтра Май!
Тетя Таскиля возьмет меня с собой па плаздник, - говорит Фагима.
А мы пойдем сами, мама нас отпустит! Мы будем нести красные флаги! - радуется Оксана.
Давайте пойдем все вместе! Все пятеро... нет, шестеро! Пусть пойдет и мой братишка Заман, - предлагает Фарит.
Наш друг Фарит любит ходить со всеми вместе и не старается чемнибудь выделиться, как Марат.
А кто же будет у нас за главного? - спрашиваем мы друг друга. За бригадира или звеповода, хоть понарошку?
Не понарошку, а на самом деле. И не звеноводом, а вожатым называется в отряде самый главный. Эх вы, детишки! Этого-то не знаете! - гордо заявляет Марат.
"Детишки"! Этим словом он хочет напомнить нам, что ему исполнилось восемь лет.
А Фагима и Оксапа не обращают на это внимания.
Пусть вожатым будет Фарит! - говорят обе подружки.
Марат обижается, а я молчу.
Ребята! Давайте тянуть жребий, - предлагает Фарит, - кто вытяпет, тот и будет вожатым.
Жребий так жребий! С этим со1ласен и Марат.
Только как же Заман? Ведь и он может вытянуть жребий!
Заман мпе братишка, - заявляет Фарит. - Пусть за него тянет Марат. Согласны?
Марат идет в сарай и приносит длинный прутик, оставшийся после плетения гусиных гнезд. Мы начинаем тянуть жребий. За нижний конец прутика держится рука Фарита, вслед за ним обхватывает прутик рука Фаги-мы, потом Оксаны, потом моя, потом обе руки Марата - одна за себя, другая за Замана.
Когда мы тянем жребий, Марат всегда выигрывает, его рука оказывается на самом верху прутика. Кто знает, почему ему так везет?! Может быть, он как-нибудь хитрит? Только и на этот раз рука Марата оказывается сверху. Подняв прутик, он сразу отбрасывает его в сторону.
Только пусть Малат меня не тлогает, ладно? - беспокоится Фагима.
Вожатый не тронет, ты должна это знать, только не болтай слишком много, картавая, - громко говорит Марат.
На этот раз он не хочет обидеть сестру, просто говорит громко, потому что вожатый. Мы тоже больше не спорим и готовы его во всем слушаться.
Марат берет пас за рукава и выстраивает в ряд: впереди всех он ставит Фарита, за ним Оксану, потом меня, а позади Фагиму. Сам становится сбоку и командует:
Вперед! Раз, два, три! Раз, два, три!
Наш отряд шагает. Одна Фагима загляделась на играющих ягнят и не слышит команды. Потом взмахивает руками и, переваливаясь на толстых ножках, догоняет нас у ворот.
Раз, два, стоп! - командует наш вожатый.
Мы плохо разбираемся в его команде и останавливаемся не сразу.
Говорю же вам - стойте! Шаг на месте! Раз, два! - кричит Марат.
Ворота вдруг открываются, и мы видим маму. Она несет маленькие деревца, тоненькие ветки их колышутся у нее над головой, мохнатые корни свисают вниз. Лицо у мамы загорелое, на лбу блестят капельки пота.
Это что за войско? - удивляется мама. Мы отвечаем все вместе:
Завтра Май! Марат наш вожатый!
Мама смотрит на меня, и понемногу улыбка сходит с ее лица.
А ты, Ямиль, на каком это фронте был? - с беспокойством спрашивает она.
Я опускаю голову и молча разглядываю свою порванную рубашку. Оксапа с Фагимой, перебивая друг дружку, рассказывают о гусаке. Марат важно добавляет:
Если б не было меня и деда Мансура, совсем пропал бы Ямиль!
Мама кладет на землю деревца, оглядывает меня и Оксану со всех сторон и мягко говорит:
Глупенькие! Разве можно так делать? Ведь все защищают своих детей: и люди, и птицы. Гусак бросился выручать своего гусенка, потому что Оксана взяла его на руки. Никогда не трогайте маленьких гусят.
Мама показывает нам деревца:
Вот я принесла яблоньки. Сегодня кончили сеять пшеницу, и после обеда я не пойду в поле. Сейчас попьем чаю и будем все вместе сажать в саду деревца.
Мама обращается к Марату:
И ты, вожатый, приходи со своим отрядом.
Ладно, тетя Кюнбике, - отвечает Марат и вместе с Фаритом и Фагимой выходит на улицу.
Мама, улыбаясь, глядит ему вслед, потом быстро на* гибается и обнимает меня и Оксану.
Дети мои, голубки мои! - приговаривает она, целуя то меня то сестренку.
Напившись чаю, мы выходим в сад. Мама берет большую железную лопату, а нам дает грабли. Мы с Оксаной тащим грабли за собой.
В саду мама подходит к грядке, где в прошлом году росла свекла, и сгребает граблями сор. Мы с Оксаной относим этот сор к забору.
Потом мама распрямляет спину, отбрасывает назад упавшую на грудь косу и берется за лопату.
Теперь я буду копать, - говорит она, - а вы возьмите грабли и сгребайте сор с других грядок.
Мы с Оксаной принимаемся за дело. Мама копает. Лопата ее глубоко режет землю. Перед посадкой деревьев нужно выкопать большие ямы, чтобы корням было свободно. Вчера дедушка Мансур тоже так делал. Он посадил яблони и вишни. Мы с Оксаной смотрели, как он работает.
Дети! - сказал нам дедушка Мансур. - Я уже стар и, пожалуй, не увижу плодов этих деревьев. Но вы-то их увидите, когда подрастете. Вот что меня радует.
Дедушка Мансур врезал лопату в землю и выпрямился, держась за поясницу.
Человек не должен жить на земле только ради себя, - сказал он. Вот смотрите на солнце, оно согревает всю землю...
Мы с Оксаной слушали его и, заслонив глаза ладонями, глядели на небо. На этом большом небе прямо над нами стояло солнце. Оно было маленькое, но такое светлое и горячее, что согревало всю землю...
Мама копает молча, она не любит разговаривать, когда работает. Лопата так и мелькает в ее проворных руках, а когда мама нагибается, монетки, заплетенные в ее косы, звенят.
Мы с Оксаной тоже работаем. Но дело у нас идет не так хорошо, как у мамы, почему-то грабли плохо сгребают сор.
На улице кто-то свистит. Только Марат умеет так сильно свистеть. Конечно, это он. Вот его голова появляется над забором, но, увидев маму, Марат быстро сползает вниз. При маме он боится перелезать через забор.
Фарит, Фагима и маленький Заман появляются из-под ворот. За ними вылезает и Марат. Нашему вожатому тоже пришлось лезть этим путем. Раньше всех к нам подбегает Заман. Ему только недавно исполнилось четыре года, но он такой рослый крепыш, что его шапка велика даже мне.
Тетя Кюнбике! - кричит он моей маме. - Сегодня у нас упал со стола наперсток и закатился в щелочку пола. Вот мы искали, ой как искали! Так п не нашли, далеко спрятался.
А мне бабушка Сибэл сшила новое платье к майскому плазднику, хвалится Фагима.
Марат с упреком смотрит на сестру.
Фагима говорит о платье, а о том, что мы получили письмо от папы, не говорит. А мы, тетя Кюнбпке, вот только сейчас получили письмо! Папа пишет: "Мы побеждаем врага, война уже кончается".
И от нашего папы утром пришло письмо, - быстро говорит Оксана.
Мама перестает копать и, опершись на лопату, смотрит на нас. В глазах ее светится радость. Когда мама чему-нибудь радуется, осе лицо у нее делается светлым.
"В сердце моей дочери нет ни пятнышка, - часто говорит бабушка. Все, что она чувствует, отражается на ее лице(как в зеркале".
Приходит праздник, дети, на нашу улицу, приходит праздник. Большой праздник Победы! - говорит мама, и ее слова звучат для меня как очень хорошая песня.
Мама улыбается, а в глазах у нее, как капли росы, стоят слезы.
Сейчас будем сажать яблони. Когда станете взрослыми, вы скажете маленьким детям: "Эти яблони, ребята, мы сажали в год победы над фашистами. Это яблони победы". Идите возьмите каждый по одному деревцу и несите сюда.
Мы приносим яблопьки. Мама ставит деревца в ямки и нам троим, большим мальчикам, велит их держать, а сама забрасывает землей свежие корни.
Оксана с Фагимой стоят и во все глаза смотрят, как мы сажаем яблони. Заман крутится между нами, хватается за деревца, которые мы держим, горстями бросает в ямку землю.
Вот, по крайней мере, Заман берется за все! На все руки мастер! На все дела у него есть время. Только не хватает ему времени вытереть нос, - шутит мама.
Заман сейчас же вытирает свой нос рукавом. Мы громко смеемся. И нельзя не смеяться: у Замана на груди есть платочек, он пристегнут булавкой к его курточке. Зачем же вытирать нос рукавом!
Заман догадывается, над чем мы смеемся, и опять вытирает нос, на этот раз платочком. Что ни говори, ребенок и есть ребенок, что с него спросишь!
Наконец все деревца посажены. Их уже нельзя отличить от тех деревьев, которые росли здесь раньше. Мы стоим возле молодых яблонек. Я считаю: одна, две, три, четыре, пять. Всего пять деревьев. Про себя думаю: одно дерево - папе, второе - маме, это - Оксане, а вот это мне. А пятое кому?
Кому же достанется пятая яблоня? - спрашиваю я.
Как - кому? - улыбается мама.
Четыре яблони нам четверым, а пятая кому? Мама перестает улыбаться и отвечает мне серьезно, как будто немного сердится:
Не привыкай, мой сын, делить. Все это наше, общее. Вот и большой сад на Бычьем лугу - тоже наш общий сад.
Этот сад не только ваш, тетя Кюнбике, его сажала и моя мама, говорит Марат, - и я там посадил четыре дерева.
Потому я и говорю, что это наш общий сад. Сад колхоза.
Оксана ласково теребит мамины пальцы.
Мама... - говорит она.
Что, доченька? - Мама нагибается к Оксане.
Пусть это будет не вправду, а шутя... Кому достанется пятая яблоня?
Мама обнимает Оксану:
Если уж и дочке моей хочется поделить, хоть и не вправду, а шутя, то скажу: пятая яблоня будет для приезжего гостя. Хорошо?
Ну конечно! Как это я и сам не догадался! Мы сейчас живем втроем, а стульев у нас пять. Чашек - двенадцать, тарелок и ложек - еще больше. Для кого же все это? Теперь-то я понимаю - для гостей! Мы очень любим, когда приходят гости. Недавно дедушка Мансур сказал: "Кто не видит в своем доме гостя, тот не знает радости".
А теперь идите играйте, - говорит мама. - Большое спасибо вам, дети, за помощь!
Тетя Кюнбике, и мне спасибо, да? - спрашивает Заман.
Заману самое большое спасибо! - говорит мама, целуя его. - Ты очень хорошо работал, Заман!
Да! - важно соглашается Заман. Перед тем как выйти из сада, я побежал посмотреть
на свою березу. Возле нее еще не просохла вода. Там, под водой, находится мой дворец сокровищ. Ничего не поделаешь, надо ждать, когда сойдет вода.
Еще раз я остановился возле посаженных нами яблонь, выбрал самую красивую яблоньку и решил про себя: "Это будет Оксанина яблонька". И чуть-чуть погладил ее. В воротах я догнал Оксану и всех ребят. Мы взялись за руки и побежали по переулку дедушки Тимербу-лата на Полевую сторопу. Полевая сторона - это большой выгон за нашей усадьбой. Летом там пасется молодняк - телята, ягнята, жеребята. Когда мы были уже далеко, я обернулся и увидел маму - она стояла у ворот, опираясь на лопату, и смотрела нам вслед.
БАШМАКИ С КИСТОЧКАМИ
Стадо идет!
С горы Казангул спускается стадо и поворачивает на улицу. Впереди бегут козы, за ними, толкаясь, спешат овцы. Вот как мы заигрались на Полевой стороне - уже стадо возвращается!
Мы побежали домой.
Наши ворота открыты. Они всегда широко открыты в то время, когда приходит стадо. Я и Оксана вбегаем па крыльцо, и что же мы видим? На крыльце, у самой двери, стоит палочка. Черная, деревянная, с медным наконечником. Чья же это палочка, как вы думаете? Палочка бабушки из Тимертау, вот чья!
Нам так захотелось скорей увидеть бабушку, что ми но стали трогать палочку и вбежали в дом.
Бабушка наша в красивом красном камзоле уже сидела за столом. Оксана и я повисли у нее на шее - ведь мы не видели бабушку с самого мартовского праздника!
Здравствуйте, мои дорогие, мои умники! - говорит бабушка н вынимает из кармана два яичка.
Она дает нам по яичку, потом достает еще что-то, завернутое в бумагу. Нам очень интересно, что там в бумаге. Бабушка разворачивает сверток - в нем оказываются маленькие птички из теста. Вместо глаз у птичек - ягоды черемухи. Таких жаворонков умеет печь только бабушка. Мы с сестрой получаем по две птички, и, усевшись на сундук, сразу откусываем им хвосты. Я съедаю своих птичек быстрее, чем Оксана. Мама и бабушка с улыбкой смотрят на пас, переглядываются, потом мама уходит в комнату за перегородку. Она возвращается оттуда очень скоро, держа что-то за спиной.
Это кому? - спрашивает мама, кивая головой в левую сторону.
А что там, мама?
Сами увидите, - говорит бабушка. - Отвечайте скорей.
У меня даже дыхание захватывает: что это может быть у мамы?
Говори ты, Оксана: это кому? - переспрашивает мама.
А в той руке - Оксане! - выпаливаю я.
Мама тут же протягивает нам по паре новых кожаных башмак он.
Это привезла вам бабушка в подарок к майскому празднику, радостно говорит мама. - Скажите спасибо.
Мы сразу поворачиваемся к бабушке и вместе говорим:
Спасибо тебе, бабушка!
Мама берет у меня из рук один башмак п показывает бабушке подошву:
Они сделаны в Москве! Видишь: "Москва, фабрика "Парижская коммуна".
Мама возвращает мне башмак. Ох, если бы вы видели эти башмаки! Я в своей жизни не видел более красивых. Блестящие, желтые, кожаные, с красными кисточками! Вот это башмаки так башмаки!
Ну-ка, дети, наденьте их. Подходят ли они? - говорит бабушка.
Мы торопливо снимаем старые башмаки.
Подождите, - останавливает нас мама, - пусть уж все будет новое. Там, на крыльце, стоит таз с водой, помойте ноги и наденьте новые чулки.
Держа в руках красивые башмаки, мы выходим на крыльцо, садимся на ступеньку и опускаем ноги в таз.
Когда мы будем большими, мы купим бабушке теплые, мягкие туфли. Ладпо, Ямиль? - говорит сестренка. Она надела свои башмаки на руки и разглядывает их. - Смотри, смотри, как красиво!
Когда я буду большой, я стану шофером и повезу па машине бабушку, маму, папу и тебя в город, в кукольный театр, - говорю я.
А я, когда вырасту, сошью бабушке новый камзол. На швейной машинке буду шить, тик-тик-тик-тик... - Оксана показывает, как быстро будет стучать машинка.
Ты, Оксана, и шубу тогда бабушке сшей, ладно? А то у нее уже старая.
Мама стучит в окно и машет нам рукой. Мы еще немножко ходим босиком по чисто вымытому крыльцу, оставляя мокрые следы, потом вытираем ноги и бежим в дом обуваться.
Что вы там, утонули в тазу, что ли? - говорит мама.
Вот так сказала! Разве можно утонуть в тазике с водой!
Обувайтесь, обувайтесь! ~ торопит нас бабушка. - В этих башмаках ноги сами запросятся плясать, вот увидите!
Ну вот, мы и надели наши обновки п медленно ходим по комнате. Кпсточкн на башмачках Оксаны ударяются друг о друга, как будто хлопают в ладоши.
Мне хочется выйти на улицу, пройтись по всему селу, а потом побежать далеко-далеко по той широкой дороге, где ходят машины. Так бы и взял сейчас сестренку за руку и побежал! Ногам не терпится. Может быть, это башмаки-скороходы, как в сказке?
Тебе хочется выйти на улицу? - спрашиваю я Оксану.
Хочется. Идем!
Но мама усаживает нас на сундук.
Вот уже солнце ушло за гору. Куры на насестах спят, и ягнята спят, - тихо и ласково приговаривает мама. - Завтра вы встанете ранорано, увндит солнце ваши новые башмаки и станет удивляться: ай, какие красивые башмаки у детей!..
Я очень люблю слушать, когда мама так приговаривает. И все-то она знает, даже то, что скажет солнце. Ну, да ведь она - мама!
А луне покажем башмаки? - спрашивает Оксана.
А луна сама заглянет в окно, как только вы ляжете спать.
А звездам?
А звезды далеко, они не увидят. Им потом расскажет луна: вот какие башмаки я видела у детей, это бабушкин подарок! И звезды, услышав такую радостную весть, загорятся еще ярче.
Когда мама рассказывает эту сказку, мпе кажется, что мы с Оксаной шагаем в своих новых башмаках среди звезд.
Уже совсем темно, а мы все не ложимся. Скорей бы настудило утро! Мы пошли бы к Марату, потом к Фариту. Спустились бы к реке и там походили бы по желтому песку.
Бабушка стелет нам постели. На стене, возле кровати, висит папин портрет. На груди у папы три медали. Папа без фуражки, большие усы низко свисают. Портрет раньше был маленький, потом мама отдала его увеличить.
Я часто, когда ложусь в постель, смотрю на папу и думаю: "Где он? Что он делает в эту минуту?"
Сейчас, в темноте, портрета не видно. Но все равно, даже закрыв глаза, я представляю себе папу.
Я все еще не сплю. Вот в окно заглянула луна, она светит прямо на сундук. А на сундуке стоят наши башмаки. Луна, наверно, думает, что мы спим. Я чуть-чуть приоткрываю глаза - нет, луна не видит меня. Я с головой закрываюсь одеялом. И вдруг сразу вспоминаю слова дедушки Мансура: "Ведь завтра первомайский праздник!" Вот почему я никак не могу заснуть.
ВЗЯЛ ДА УПЛЫЛ ОДИН БАШМАК...
Мама встает тпхопько, чтобы не разбудить нас, потом отворяет дверь, выходит во двор. Я слышу ее шаги и открываю глаза. Совсем светло. Сестра еще спит и чему-то улыбается во сне, русые волосы ее рассыпались по подушке. Бабушки нет, она, наверно, тоже встала. Башмаки стоят на сундуке - вот они, четыре башмака!
Оксана, - бужу я сестру, - вставай, уже солнце взошло!
Оксана трет кулачком пос, но не просыпается, Я нагибаюсь к ее уху и шепчу:
Башмаки надут! Проснись, Оксана!
Сестра открывает глаза и вскакивает. Мы бежим в сени, к умывальнику. Бабушка уже подоила корову и несет ведро с молоком.
Когда умоетесь, выпейте парного молочка, - говорит она и наливает нам по кружке теплого, пенящегося молока.
Мы одеваемся, бабушка расчесывает Оксане волосы и повязывает их красной лентой. У Оксаны теперь красные кисточки на башмаках и красная лента в волосах.
Что за дети у меня! - говорит, входя, мама. - Поднялись вместе с солнцем! Идите до завтрака побегайте во дворе. Потом наденете новые платья и пойдете на праздник.
На улице все люди смотрят на наши башмаки. И мы сами смотрим. И солнце смотрит. Если бы солнце не смотрело на них, разве они так блестели бы?
На солнце они еще больше блестят.
Прежде всего мы идем к дедушке Мансуру. Бабушка Фархуниса дает нам по горсти орехов.
Пусть долго носятся ваши красивые башмаки, - говорит она.
Бабушка Фархуниса не видит, но знает, что башмаки красивые. Наверно, об этом ей уже успел рассказать дедушка Мансур, как луна рассказала своим звездам.
Это нам бабушка принесла. И кисточки есть, красные, - сообщает Оксана.
А ну-ка, покажи, доченька, - говорит бабушка Фархуниса и щупает башмаки Оксаны. - Ах, какие мягкие! Большое спасибо вашей бабушке!
Глаза у Фархунисы слепые, а сердце чуткое, - говорит дедушка Мансур.
Теперь мы отправляемся к Марату. Хочется побежать, но мы идем медленно. А глаза сами смотрят вниз.
Марат сиднт на пенечке у амбара и строгает палку. Он делает саблю, а сам искоса посматривает на наши башмаки:
А-ля-ля! Надели новые башмаки, что ли?
Надели, да!
Не думайте, я не завидую! Я люблю сапоги, - говорит Марат и постукивает ножом по голенищу своего сапога. А сам поглядывает на наши башмаки.
Они сделаны в Москве. Вот, даже печать есть, - показывает Оксана подошву башмака.
Но Марат не смотрит.
Я угощаю его орехами.
Спасибо, - говорит Марат. - Я уж знаю, откуда у тебя орехи. Вас, наверно, поздравили с новыми башмаками... Кисточки красивые... Я тебе тоже сделаю саблю, - неожиданно заявляет он.
Странный этот Марат! Сам такой важный - он вожатый, а мне друг.
Из дому выбегает Фагима. Ее новое платье с яркими цветами развевает ветер, волосы похожи на гриву жеребенка.
Вот какое у меня платье! - радостно кричит она. Мы рассматриваем ее платье, а Оксана даже трогает
и гладит его.
Ай, какое красивое! - восхищается она. Но Фагима уже увидела наши обновки.
Бот так башмаки! - удивляется она и тут же уверенно заявляет: На будущий год и мне такие купят. Вот кисточки так кисточки! Айда на лечку!
Она хочет сказать "на речку", но у нее не выходит. Ничего! Мы и так понимаем ее.
Марат молча прячет свою саблю и нож между бревнами, стряхивает с рубахи стружки.
Идемте! - говорит он.
И мы все выходим на улицу. У реки нас догоняют Фа-рит и Заман.
У нас дома вкусных ватрушек напекли! - хвастает Заман, дожевывая что-то.
Он нагибается, чтобы подергать кисточки на башмаках моей сестры, но Оксана его легонько отталкивает:
Оторвешь ведь, Заман!
Он не обижается - не то что Ильяс, сын тети Сагиды, который сейчас же надулся бы.
А вот и речка. Вы не видели нашу речку? Ну конечно, не видели. Она течет возле самого огорода Фарнта, потом поворачивает к лугу. К нашему огороду она не подходит, там прямо начинается выгон. Наша речка называется Серебряной. Летом мы в ней купаемся, но сейчас еще холодно. Если бросить камень, он не долетит до другою берега - вот какая она широкая! Наша Серебряная течет себе да течет, потом где-то далеко впадает в реку Белую, и дальше они текут вместе. Дедушка Мансур говорит: "Воды Серебряной доходят до моря". Конечно, доходятг раз она все течет да течет. Когда мы с Оксаной вырастем, мы по этой речке тоже дойдем до моря, где старик-рыбак ловит золотую рыбку. Вот какая наша Серебряная! Мы ее называем просто Серебро.
Сначала мы погуляли по берегу, оставляя на мокром песке следы. Потом мы стали кидать плоские камешки так, чтобы они прыгали по воде. Каждый раз, кидая камешек, мы кричим: "Сколько мне калачиков съесть?" Сколько раз подпрыгнет на воде камешек, столько, значит, и съешь калачиков. Больше всего съедают калачиков Марат и Фа-рит. А Оксане и Фагпме не удается бросить камешек так, чтобы он подпрыгивал. Тогда я взял и бросил камешек за Оксану, а Марат - за Фагиму. Один Заман, ни на кого не обращая внимания, сидел себе на берегу и строил мельницу.
Потом нам надоело бросать камни, и мы решили пустить по реке плот. Набрали толстых палок, Фарит крепко связал их лыком, которое содрал с ивы. Плот был готов.
Пока я укладывал на плот сухой камыш, Оксана с Фа-гимой уселись у самой воды и стали снимать свои башмаки, чтобы вытряхнуть песок. Один башмачок Оксана уже вытряхнула, поставила его возле себя, а потом начала снимать второй. В это время к нам подошли ребята с Нижней улицы, и с ними Рушан, сын Хайбуллы. Этот Рушав очень злой, он часто швыряет камни в меня и Оксану, когда мы идем по Нижней улице на почту. Правда, он еще ни разу не попал - пожалуй, он не умеет метко бросать.
Здравствуйте, люди с Верхней улицы! - говорит один мальчик, по имени Ахмет, и здоровается за руку с Маратом.
Здравствуйте, люди с Нижней улицы! - отвечает им за нас Марат.
Так всегда при встрече говорят друг другу взрослые. Все заинтересовались нашим плотом.
Готово! - скомандовал Марат и осторожно спустил плот на воду.
Плот закачался на волнах и поплыл. Фарпт быстро разулся и засучил брюки, чтобы удобнее было его подталкивать в воде. И вдруг неизвестно откуда, мне показалось- прямо с неба, на плот упал желтый башмачок с красными кисточками. Я только заметил, что стоявший рядом со мной Рушан взмахнул рукой. Я не сразу понял, что случилось. Посмотрел на свои ноги - башмаки на мне. Оглянулся на Оксану - она все еще сидит на песке с башмачком в руках и о чем-то громко разговаривает с Фаги-мой. А где же ее другой башмачок? От испуга я не мог ничего сказать и, только когда в воду прямо в сапогах вбежал Марат, крикпул: "Башмак!"
Но плот уже уносило водой, и Марат, не догнав его, весь мокрый выскочил па берег.
Оксана громко заплакала. Среди мальчиков началась свалка, и я видел, как Ахмет с Нижней улицы ударил Ру-шана по спине, а Фарит старался повалить его на землю. Рушан вырвался и убежал.
А плот уже далеко, на середине реки, и на плоту лежит башмачок с красными кисточками - башмачок моей сестры Оксаны.
Ребята горюют:
Эх, если б была лодка!
Если бы это было летом, я доплыл бы...
А я нырнул бы...
Не плачь, Оксана, - стараюсь я утешить сестру. Теперь уже вместе с Оксаной плачут Фагима и Заман.
Не плачь. Я сейчас сниму свой башмак и отдам тебе.
Вдоль реки по самому берегу идет узенькая тропка; по пей мы часто ходили с ребятами.
Ничего не сказав, я бросаюсь бежать по этой тропке. Башмак плывет уже далеко впереди. Я не отрываясь смотрю на него и вдруг, споткнувшись, падаю лицом па кучу хвороста. Что-то теплое течет по моему подбородку. Вытираю рукой - кровь. Поднявшись, вижу - далеко мой плот! Я громко заплакал и побежал дальше.
Вот уже плот все ближе и ближе. На повороте реки я догоняю его. Вот он, башмачок! Совсем близко, да рукой но достать! Эх, если бы все было как в сказке! Подплыл бы какой-нибудь лебедь, схватил клювом этот башмак и он дал мне. Я бы за это тоже исполнил какое-нибудь его желание...
Стоп! Плот зацепился за сучок старого вяза, упавшего в речку. Некоторое время он стоит пеподвижно, потом вода опять относит его в сторону и начинает кружить на одном месте. Кружит и кружит - и к берегу не прибивает, и не пускает дальше. Если бы у меня был длинный шест с крючком, я сейчас достал бы этот плот.
От солнца река блестит так, что трудно смотреть, глаза сами щурятся. Неужели солнце не видит, в какую беду попал башмачок, которым еще утром оно само так любовалось?
Я подбегаю к самой воде и стою, не зная, что делать. По реке плывет бревно, оно легонько задевает плот, который скользит все дальше.
Плот плывет, я бегу. Плот плывет, я бегу... Далеко ли еще море? Наверно, уже не очень далеко... Если даже придется до него добежать, все равно я поймаю этот башмак.
Из-за старого тополя показалась огромная серая собака с большими опущенными ушами. Она стала прямо па дорожке, смотрит па меня; изо рта у нее свисает язык. Я не испугался, только перестал так громко плакать. Хочу ее обойти, но она прыгнула вперед и залаяла. Я по-бежал к тополю, она бросилась за мной. Стала и стоит. А плот плывет по Серебряной дальше. Если б теперь появился на коне папа с саблей и с винтовкой, эта собака испугалась бы и сейчас же убежала. Я смотрю то на эту страшную собаку, то на плот, который все уплывает и уплывает. Вот он уже скрылся из глаз.
В это время из лесу кто-то закричал: "Барбос! Барбос!" Собака встряхнула своими большими ушами, еще раз посмотрела на меня и убежала. Я помчался по берегу. Не хочу и рассказывать, как я упал, ушиб колено, как колючие ветки разодрали мне лицо: когда так бежишь, что ничего перед собой не видишь, не то еще бывает. Только я все-таки догнал плот. Теперь он плыл медленнее.
На башмачок моей сестры села какая-то птичка. Эх, если бы эта птичка была как в сказке, я сказал бы ей только одно слово!..
Вдруг я увидел - навстречу мне идет старик с белой-белой бородой. За спиной у него лукошко, на плече - весло.
Куда ты бежишь, сынок? Смотри, ты весь в крови! - говорит он.
Вон башмак, на нем птица сидит, - быстро отвечаю я. - Это но мы бросили его на плот, это Рушан. Башмачок сестры моей, Оксаны! Она теперь плачет. Вон видишь, видишь, дедушка?
Старик прикрывает ладонью от солнца глаза и смотрит на речку:
Не очень хорошо вижу, сынок.
Смотри, дедушка... ну смотри, постарайся увидеть... вон же он, башмак!
Дедушка снимает со спины лукошко, вешает его на дерево и быстро идет по тропинке обратно. Я едва поспеваю за ним. Он спускается к реке; там стоит лодка, привязанная к пве. Дедушка отвязывает лодку, садится в нее.
Ну, сынок, садись, поехали! - говорит он.
И я сажусь в лодку.
Плот уже опять почти скрылся из глаз. Не унесла бы башмак та птица! Если она злая, как Рушан, она еще сбросит башмак в воду. Скорей бы доплыть!
Ой, как быстро греб дедушка, стоя в лодке! Я боялся за дедушку, как бы он не упал в воду. Но нет, он не упал. Мы догнали плот. А птица та уже улетела. Сначала дедушка почему-то объехал плот, потом, перегнав его, повернул лодку боком. И вот, видели бы вы, плот сам причалил прямо к нашей лодке. Дедушка протянул руку и взял башмачок с красными кисточками, башмачок моей сестры. Вот какой этот дедушка! Он не отдал мне его сразу, а положил на дно лодки. Должно быть, он подумал: "Еще уронит баш-мак, если отдать ему". Но разве я уронил бы! Нет, я держал бы его крепко!
Мы плывем по реке обратно. Дедушка гребет. Я тихонько спрашиваю:
Может быть, ты, дедушка, из сказки?
Нет, я настоящий дедушка, старый рыбак Якши-гол, - отвечает он.
Вот какое имя у этого дедушки! Якши - это значит хорошо! Даже имя ему такое дали, потому что он хороший.
Ты настоящий дедушка Якшигол, - говорю я, и мне хочется обнять этого хорошего деда.
Все настоящие люди должны быть хорошими, сынок. Так оно и есть.
Мы доплыли до того места, где садились в лодку. Лодка сильно врезалась в берег, я даже чуть не упал.
Выходи, сынок! - говорит дедушка.
Я схожу на берег. За мной, с башмаком в руке, сходит дедушка. Он привязывает лодку, и мы поднимаемся в гору. Только теперь дедушка отдает мне желтый башмак с кисточками.
Бери, сынок, - говорит он. - Оказывается, это очень краспвый башмачок. Пусть теперь твоя сестрица бережно носит его.
Я поблагодарил дедушку, хотел обнять его за шею, но не достал - я же маленький ростом - и обнял его ноги.
По той же тропинке мы вместе пошли домой. Дедушка вел меня за руку и у маленького ручейка обмыл мне лицо. Мы оба в том ручье зачерпывали руками воду п пили. Как хорошо стало! Вот и птицы красиво поют. А солнце-то, солнце! Высоко поднялось оно. Чайки летают над рекой и кричат: "Би-бен, би-бен!" И деревья, и желтые цветы, которые уже распустились, и птицы, и дедушка, и я - мы все радуемся. Как не радоваться! Уже весна, и тепло, и в моих руках башмак!
Дедушка снял с дерева свое лукошко и опять повесил его за спину. Потом вынул из кармана часы с длинной цепочкой, посмотрел на них и говорит:
Ой, сынок, опаздываем мы на праздник! Скоро девять часов. Айда быстрее!
Праздник! Ведь сегодня же праздник! Я так ждал его... Не опоздать бы только!
Давай побежим, дедушка, давай! - попросил я.
У меня сапоги очень тяжелые, сынок, беги-ка ты вперед, - сказал дедушка.
Я прижал к себе башмак и побежал по тропинке. А что, если праздник уже окончился?
И все из-за этого Рушана. Чего-чего я только не претерпел из-за него! И сестра моя так плакала... Я бегу и оглядываюсь. Дедушка сильно отстает от меня.
Но кто это бежит мне навстречу? Один большой, двое маленьких. Или у них тоже башмаки уплыли? Увидя меня, они что-то кричат и бегут еще быстрее. Узпал, узнал! Это же моя мама! А еще кто? Ну конечно, Марат, за ним - Оксана. Вот кто бежит мне навстречу. Мама подбегает первая, она поднимает меня на руки и, задыхаясь, говорит:
Напугал же ты нас, дитя мое!
Мама обнимает меня, целует мое лицо, голову. Я вдруг сразу вспоминаю о празднике и кричу:
Праздник не кончился еще?
Нет, еще и не начинался, - отвечает Марат, вытирая своей вышитой тюбетейкой пот с лица.
Оксана тоже обнимает мепя.
Ямиль, Ямиль! - радостно повторяет она. - Мы так напугались за тебя!
Я отдаю ей башмак:
С дедушкой Якшиголом догнали, на лодке. Сестра прижимает к себе башмак. Мама радуется больше всех - и я нашелся, и башмак.
К нам подходит дедушка Якшигол:
С праздником, Кюнбике! Это твой малыш?
Мой. Спасибо, дедушка Якшигол! Такой большой праздник, и чуть не случилось несчастье!
Ничего, ничего, все хорошо. А мальчик смелый. Наше время такое, нужны смелые мужчины.
Боялась, как бы сын не утонул из-за башмака... Очень любит сестру, - говорит мама. - Бегите, дети, вперед бегите!
Мы оставляем маму и дедушку и бежим к аулу. На Нижней улице колышется и вспыхивает на солнце, как пламя, красный флаг. Он как будто зовет нас: "Идите на праздник, дети, на праздник Первого мая!"
Я ИДУ С НАСТОЯЩИМ ФЛАГОМ
Если сказать словами бабушки, то мы "наряжаемся, как куклы", и снова выходим на улицу. Здесь очень много ребят. Просто не счесть! А среди нас самая старшая - дочь Бадамши, Таскира. Она учится не то в шестом, не то в седьмом классе.
Как весело па улице!
Мы спешим к клубу. Каждый раз, когда бывает праздник, люди собираются там все вместе, а потом идут по улицам, высоко подняв знамена, портреты вождей.
Я два раза ходил с мамой на эти праздники. Один раз - в мае, а другой раз - седьмого ноября.
В мае прошлого года я был еще маленький, устал, и мама немножко несла меня на руках.
Почему в праздничный день все люди выходят вместе на улицу? спросил я тогда.
Мама мне рассказала:
На свете у нас много друзей и много врагов. Когда мы, советские люди, все вместе выходим на улицы, друзья из далеких стран видят нас и радуются: "Вот сколько наших людей! Мы очень сильны, потому что дружны".
А наши враги, - спросил я, - что они думают?
Враги боятся нашей дружбы и нашей силы.
Теперь я хорошо знаю, кто такие наши враги. Это фашисты и буржуи. Они напали на нашу страну, и папа пошел на фронт, чтобы победить их, чтобы они больше никогда не воевали с нами.
Сегодня очень хороший день. Мы все вышли на улицу. Пусть радуются друзья и боятся враги!
Впереди идет нага вожатый - Марат, за ним мы с Фаритом, за нами младшие. Таскира шагает в сторонке от нас. Чем ближе подходим мы к Нижней улице, тем больше становится наш отряд. Все дети идут к паи. Вот как это весело - идти на праздник!
Возле клуба много народу. Взрослые стоят кучками, разговаривают между собой, поздравляют друг друга с праздником. Девушки и ребята собрались в круг. Не видно, что делается в середине круга, может быть, там уже пляшут. Одна девушка громко поет; такие ребята, как я, бегают и играют.
Пришли наконец, старички? С опозданием приходите, - говорит нам один дядя и сам смеется. Имя этого дяди - Рашит. Как смешно называет он маленьких - старички!
Дети пришли, значит, можно тронуться в путь, Рашит, - говорит учительница, тетя Сания.
Эту учительницу я знаю. Она очень красивая и живет на нашей улице.
Люди начинают строиться в ряды. Нас, маленьких детей, ставят впереди. Мы с Оксаной крепко держимся за руки. С другой стороны около меня - один мальчик с дальней улицы. Я знаю его, только имени не помню. Фарит с Фагимой - позади нас, Марат где-то в другом ряду, его не видно. Оборачиваюсь, ищу глазами маму, но никак не могу найти. Оксана тянет меня за руку.
Ямиль, вот мама! - говорит она.
Мама вдруг появляется впереди нас. Самая веселая, самая красивая паша мама!
Идите вместе, взявшись за руки, ладно? - говорит нам мама и уходит в ту сторону, где строятся взрослые.
Мы с Оксаной машем ей вслед.
Старшая девочка-пионерка раздала всем детям маленькие красные флажки. Только для меня не хватило флажка. Наверно, она не заметила, что я тут. Как это можно не заметить человека! Не такой уж я маленький...
Тетя пионерка, тетя пионерка, вот этому мальчику флажка не досталось! - кричит Оксана.
Мне вовсе не нравится, что Оксана говорит "этот мальчик". Разве нельзя назвать просто Ямилем?
Мне становится грустно. Я вдруг вспоминаю о башмаке, Рушане, злой собаке с длинным красным языком. Наверное, я какой-то несчастливый...
Ямиль, - утешает меня Оксана, - мы будем с тобой по очереди нести мой флажок. Ладно, Ямиль?
Впереди пас встали две девушки; опи держат в руках два древка, на которых туго натянут кумач с золотыми буквами. Когда уже все собрались тронуться в путь, ко мне подбежала та самая девочка-пионерка. Она держала настоящий, большой флаг. Может, не очень большой, но не флажок, а флаг.
Смотри-ка, смотри, как он развевается! - говорит пионерка. - Я тебе даю самый красивый флаг!
Я крепко держу флаг и смотрю вверх. Красный шелк колышется над моей головой. Он, как сказочная красная птица, хочет улететь вверх и, подняв меня с земли, унести с собой.
Если б он поднял меня и понес, я первым долгом полетел бы к пане и прикрепил этот флаг к седлу папиного коня. И мы вместе помчались бы на врага и победили его. Фашист сейчас же убежал бы, испугавшись красного флага! А если бы еще весь наш народ встал перед ним с красными флагами, у врага от испуга разорвалось бы сердце. Как бы радовались тогда все наши друзья!
Оксана тянет меня за рукав. Девушки, которые стояли перед нами, ушли уже далеко вперед, и весь народ двинулся за ними. Я чуть не остался один. Хорошо, что у меня есть сестра! Я заспешил, и мой флаг сразу рванулся вперед.
Мы идем по улице. Дома, и деревья с золеными почками, и дети, которые шагают рядом, вдруг кажутся мне меньше, чем были. Может, это я вырос, стал большим?
Мне кажется, что я и не шагаю вовсе, а флаг, который держу в руках, - мой красный флаг - несет меня по воздуху.
Кто-то в задних рядах запевает песню. Я и раньше слышал эту песню, но сейчас она доносится до меня как будто издалека. Я хочу петь вместе со всеми, но почему-то мой голос теряется, я не слышу себя. Краешком глаза смотрю на Оксану. У нее тоже шевелятся губы, а голоса не слышно. Кто же поет ту песню, которая несется над головами людей?
Я закидываю голову. Мой флаг колышется в такт песне.
Оксана тихонько дотрагивается до моей руки:
Пой, Ямиль! Как хорошо!
Да, Оксана, очень хорошо!
Сестра придвигается ближе ко мне, и мы поем вместе со всеми.
Мы идем мимо нашего дома. У ворот я вижу бабушку. Она стоит, спрятав руки под фартуком, и, улыбаясь, смотрит на идущих мимо людей. Ага! Она ищет меня и Оксану. Мы поднимаемся па цыпочки:
Бабушка!..
Узнала, увидела! Часто-часто закивала головой, а лицо светлое, даже морщинок не видно. Глядя на бабушку, я вдруг вспоминаю о башмаках и смотрю вниз. Мои ноги я ноги Оксаны, обутые в повые башмаки, ступают крепко по земле.
Теперь песня уже не доносится ко мне издалека, она гремит по всей улице, и мне кажется, что она выходит только из моей груди - так громко я пою. Дома и деревья уже не кажутся мне малепькими, я иду вместе со всеми, я, счастливый мальчик Ямиль! Рядом со мной идет малыш с Нижней улицы. На его маленьком носу блестят капельки пота, а пухлые щеки чуть-чуть вздрагивают па каждом шагу. Интересно, почему они вздрагивают?
Быстро поворачиваю голову, смотрю па сестру. Она шагает, глядя прямо перед собой. Ее голубые глаза прищурены, а маленький флажок, который она держит в руке, касается русых волос. Почему-то Оксана не смотрит на меня. И вдруг кто-то словно шепчет мне на ухо: "Тебе, Ямиль, очень приятно нести настоящий флаг. Гораздо приятнее, чем маленький флажок. Думаешь, другим не хочется подержать настоящий флаг?
Нет, эти слова никто не шепчет мне, просто я сам так думаю. Мне хотелось бы, чтоб и Оксане, и Фариту, и Фа-гиме - всем было оченьочень хорошо. Может быть, отдать флаг Оксане, а она потом передаст Фариту. Так и пойдет - от одного к другому. Как будет хорошо!
Я хочу отдать флаг сестре и вдруг вспоминаю: "Как это было в той книге, которую читала нам мама? Один солдат никому не отдал знамени и не бросил его даже тогда, когда был тяжело ранен в бою. "Знамя священная вещь", - сказала мама".
Священная - значит, очень хорошая. А знамя и флаг- это одно и то же. И в моей руке сейчас знамя... Я еще крепче сжимаю древко. Когда песня затихает - слышу, как шелестит мой флаг. Нет, разве я могу отдать его кому-нибудь, кроме той пионерки! Флаг должен быть у того человека, которому его дали.
Первые ряды свернули из переулка дедушки Тимербу-лата на Нолевую сторону. Около высокой трибуны, сложенной из камней, народ остановился. Ко мне подошла та самая пиоперка и взяла у меня флаг.
Наверно, у тебя руки устали, малыш, - сказала она.
А мои руки совсем не устали. Разве устает тот, кто несет флаг! Только пальцы немного отекли, но это пустяки.
Взрослые окружили трибуну. Дядя Рашит встал на самый высокий камень. Даже я его увидел. Но откуда-то вдруг появился Марат.
Аля-ля! Кое-кто шел с настоящим флагом! - улыбаясь, сказал он и положил мне руку на плечо. - Может быть, ты думаешь, Ямиль, что я завидовал тебе? Нет, не завидовал. Но глаза немного разгорелись.
Я ничего не успел ответить, потому что Оксана потянула меня за собой.
Давай найдем маму, Ямиль, - попросила опа. - Как хорошо это было, когда ты шел с настоящим флагом! И мама, и бабушка, и дедушка Мансур радовались. И я радовалась.
Когда мы, взявшись за руки, пробирались через толпу, кто-то подошел сзади и обнял нас. Это была мама. Опа подняла Оксану и посадила к себе на плечи. Какой-то дядя поднял меня - мне показалось, что я взлетаю вверх, - и вот я тоже очутился на плечах. Теперь нам с Оксаной стало хорошо видно далеко вокруг. Дядя Рашит, стоя на камне, что-то говорит, размахивая фуражкой. Звездочка на фуражке блестит, как зеркальце на солнце.
Да здравствует наша великая Родина! - заканчивает свою речь дядя Рашит.
Ура, ура! - кричат люди и хлопают в ладоши. Мы с Оксаной тоже хлопаем так, что ладони сразу
краснеют. Потом пас опускают на землю.
Устали, наверно, детки? Идите домой, - говорит мама. - А ты, дочка, отдай свой флажок мне, я сама передам его девочке-пионерке.
Мы бежим домой. У нашего переулка мы оборачиваемся и видим, что весь народ тоже начинает расходиться.
Чем только не угостила нас в этот день бабушка! Она очень любит этот праздник и нас любит, вот и наготовила всяких вкусных вещей. Что было у нас на столе я уже не помню теперь, да и рассказывать отом, что "я ел то, другое", не годится, как говорит бабушка. Это она говорила не мне, а какой-то тетеньке. Но если я стану рассказывать, что ел, то скажет и мне.
В этот день после обеда я повел сестру к нашей березке в саду, выкопал все свои сокровища и сказал:
Бери, Оксана, это все твое.
Сколько там было замечательных вещей! Мы наполпили три кармана одпими только игрушками и красивыми камешками. Там еще было много разных железок, но они не понравились Оксане, и мы их не взяли. Ну что же, пусть полежат, я потом что-нибудь смастерю из пих.
НЕ ВИДАЛИ ЛИ ВЫ НАШЕГО ПАПУ?
Очень скоро опять наступил праздник. Это был особенный праздник.
Война кончилась! Мы победили! - говорили взрослые и обнимали друг друга.
Весь народ снова собрался около клуба. Мы с Маратом и Фагимой тоже пошли туда. Там выступала красивая учительница, которая живет на нашей улице. Мпогие женщины и смеялись и плакали, когда опа говорила.
Почему они плачут, дедушка? - спросил я.
Это сладкие слезы, дитя мое, - сказал дедушка Мансур. - Это слезы радости.
Когда он так сказал, мне тоже захотелось плакать, но я сдержался, потому что никто из детей не плакал. Я уже заметил, что такими сладкими слезами плачут женщины, и особенно старушки. И те девушки, которых освободил от дракона батыр Тимербек, тоже так плакали.
Одна тетя подняла на руки Оксану и сказала:
Теперь, дети дорогие, вы будете очень счастливы. Вот какого змея мы победили!
Вечером дедушка Мансур с бабушкой Фархунисой пришли к нам пить чай. Мы с Оксаной до самого вечера играли на улице, а во всех домах взрослые сидели за столами, угощали друг друга и пели песни. Когда людям весело, они поют. И мама всегда пела, когда получала письма от папы. Как хорошо, когда все кругом радуются!
С этого дня мы начали ждать папу. Расцвела и осыпалась черемуха, отцвели яблони. Потом был сенокос, и уже пришло время убирать хлеб. А папы все нет. Много дней прошло с тех пор, как мы получили письмо, в котором он писал: "Скоро увидимся". По вечерам, придя с работы, мама убирала дом: она мыла стены и окна, белила печку.
Мы с Оксаной помогали ей подметать двор, теперь там нет ни соринки.
Часто мы с сестрой выходим на край села и смотрим на дорогу - не едет ли наш папа. Но его все нет. Бывают же люди, которые так долго не возвращаются!
Знаешь, Кюнбике, кто вернулся? - сообщает маме дедушка Мансур. Рамазан, сын Бакира, который живет у моста. Значит, и остальные скоро приедут.
Прошло уже много времени с тех пор, как вышел указ, - говорит мама. - Наш папа к тому же четыре раза был ранен.
Я не знаю, что такое указ. Но это что-то хорошее, раз касается возвращения папы. Тихонько я вызываю Оксану во двор.
Слышала? - спрашиваю я.
О Рамазане. Пойдем к нему. Сестра сейчас же соглашается.
Мы пролезаем под воротами и мчимся по улице к домику у моста. Так быстро бежим, что Рушан и не заметал нас. Правда, если бы он и заметил, вряд ли стал бы кидаться камнями. С тех пор как он бросил на плот башмак Ок-саны, он больше не трогает нас. Л случилось так: мы взяли Рушана в плен, скрутили ему руки, завязали глаза косын кой Фагимы. И мы заставили его дать клятву в том, что он станет хорошим человеком. Марат хотел его побить, но потом передумал. "Прощаю тебе на радостях, что кон-чилась война", - сказал он. И мы освободили Рушана из плена. Вот Рушан и стал хорошим.
Домик у моста, где живет дедушка Бакир, я знаю. Там в саду, за решетчатым забором, есть маленькие краснень-кие яблочки, только они еще не спелые; это я хорошо знаю - видел, когда ходили на почту.
Я и Оксана добежали до дома дедушки Бакира и остановились. Калитка была открыта, но мы не решились войти. Я осторожно заглянул во двор.
Кто там не помещается в калитке? - громко спро-сил кто-то со двора. - Может, открыть большие ворота?
Я испугался и хотел убежать, но услышал тот же голос, только теперь он показался мне ласковее:
Входите, дети дорогие! Раз человек пришел в гости, он не должен стоять за воротами.
Мы с Оксаной входим во двор. На крыльце стоит дядя красноармеец; он чистит щеткой сапоги, и на его груди звенят медали.
Дядя смотрит на нас и улыбается.
Это он, - шепчу я Оксане на ухо.
Дядя красноармеец перестает чистить сапоги.
Что вы хотите, дорогие мои? - спрашивает он.
Ничего, - растерявшись, отвечаю я. Оксана дергает меня за рукав.
Ямиль забыл, дядя, у нас есть к вам дело. - Оксана смело шагает вперед. - Вы не видали нашего папу? Когда он вернется?
А кто же такой ваш папа?
Он кавалерист. У него три медали.
Тогда знаю! - весело говорит дядя. Он смеется, и сразу видно - он радуется тому, что наша армия уже победила фашистов и люди возвращаются по домам. - Я вот его перед отъездом не смог повидать. Но скоро и он приедет, очень скоро.
В эту минуту мне показалось, что папа уже приехал и вот сейчас вошел в дом. А что, если на самом деле так!
Мы уже уходим домой, дядя, - говорю я и беру сестру за руку.
Постойте, постойте! - Дядя красноармеец останавливает нас и кричит в открытое окно: - Мама, тут у нас гости, вынеси-ка им гостинцев.
Из дома выходит бабушка в нарядном платье и выносит нам по два больших ореха и по конфете. Мы говорим "спасибо". А дядя красноармеец все расспрашивает нас:
Вы близнецы? Оба одинакового роста.
Нет, не близнецы, - отвечаю я. - Нас просто двое. Это моя младшая сестренка.
И мы быстро убегаем.
Я видела много таких красноармейцев, - говорит Оксана.
На войне, очень далеко отсюда. Опять Оксана говорит такие непонятные слова! Разве дети ходят там, где война?... Но я не расспрашиваю. Ведь Оксана может обидеться.
Мы приходим домой - мамы нет, она ушла на работу Дверь не заперта на замок, а заложена щепкой. И папа все еще не вернулся.
Каждый день кто-либо возвращается с фронта. Приехал папа Марата и Фагимы, приехал старший сын дедушки Бадамши и другие люди с соседней улицы. Мы с Оксаной заходим ко всем, кто возвращается, и расспрашиваем о папе. Но никто ничего не может сказать. Одни видели папу давно, другие слышали о нем, третьи читали о нем в газетах.
Мы весь день смотрим на дорогу, которая ведет от станции. Как увидим кого-нибудь - бежим навстречу. Но папы все пет и нет.
Когда мы еще только начали ждать папу, гусята были совсем маленькие, теперь они выросли и стали большие. Самый красивый гусенок - это тот, которому я про себя дал имя "Оксана". Хотя старый гусак и дерется, но гусят мы все равно любим и потихоньку кормим.
Мы каждый день поливаем наши яблоньки и говорим: "Пусть подрастут до приезда папы!" На яблоньках теперь много листьев, хотя они и не цвели. А мак в нашем саду уже осыпался... Бот сколько времени прошло... Только наши башмаки все такие же - мы их бережем до приезда папы.
Каждый вечер, перед сном, мы смотрим на папин портрет. Оксана говорит ему:
Приезжай же скорей, папа, приезжай!
Наверно, нэпа очень далеко гнал врагов, вот и не может быстро вернуться. Да, Оксана?
Сестра отвечает:
Да! - и засыпает.
"Пусть скорее наступает утро и возвращается папа!" - думаю я каждый вечер.
Мама вздыхает, глядя на нас с Оксаной.
ВО СНЕ И НАЯВУ
Наяву портреты но разговаривают. А во сне они и разговаривают, и смеются. Я сплю и вижу сон. Будто папин дортрет, который висит над кроватью, приблизился ко мне. Вот он сделал шаг, вот взмахнул рукой. Опущенные усы шевелятся, звенят на груди медали. Папа улыбается, и глаза его блестят. Совсем как живой, кажется даже, что он разговаривает. Я хочу раскрыть глаза, крикнуть, но лежу, как скованный. Вот ведь какой сон!
Наконец мне удается открыть глаза. Солнце ярко светит в окна. А портретов будто уже два: один ушел на свое место, а другой вдруг наклоняется, схватывает меня и прижимает к себе. Я сразу просыпаюсь. К кровати подбегает мама, что-то быстро и весело говорит, но я не слышу ее.
Папа!.. - вскрикиваю я. - Почему ты так долго не возвращался, папа?..
Просыпается Оксана. Она удивленно смотрит на нас, поднимается. Папа подходит к ней и берет ее на руки:
Вот и дочка моя проснулась. Узнаешь меня, доченька?
Оксана звонко смеется и целует папу. А я-то и забыл его поцеловать.
Папа, - говорит Оксана, - а мы тебя ждали, ждали...
Держа нас обоих на руках, папа садится на сундук.
Вот я и вернулся живым, здоровым, потому что вы меня очень ждали. Оказывается, вы счастливые, мои дети!
Я считаю медали: одна, две, три, четыре, пять... Только я еще не знал тогда, что означают две желтые и две красные полоски над карманом. Теперь-то знаю: это значит - папа был четыре раза ранен.
Мы долго сидели на сундуке. Потом стали приходить гости. Их было еще больше, чем тогда, когда приехала Оксана. Все здороваются с папой, жмут ему руку, некоторые даже двумя руками сразу. Соседки-старушки гладят папу по спине.
Пришел и дедушка Мансур.
Огромное спасибо за святое дело, которое вы сделали: самую войну победили, - говорит он. - Что разрушено - восстановится, что износилось - обновится. Только сирот очень жалко.
Папа глубоко вздыхает. А дедушка Мансур ведет уже другой разговор:
И нам было трудно. Однако мы работали изо всех сил. Вот сам увидишь...
Первыми пришли Марат с Фагимой. Они, как вошли, прислонились к двери и так все время стояли.
Входите, входите! - приглашали мы.
Но они не двинулись с места. Я знаю - они стеснялись папы.
Позже всех пришел Заман, сразу подбежал к папе, обнял его за ноги. Мы все удивились, а папа взял Замана на руки и говорит:
Вот, оказывается, кто больше всех соскучился!
Если у тебя есть ружье, дядя, стрельни-ка, - попросил Заман.
Здесь же нет врагов! - говорит ему папа.
А ты стреляй в коршуна, он сегодня унес у нас цыпленка.
Все стали смеяться, а Заман как ни в чем не бывало просит:
Покажи мне свою саблю.
Я не привез саблю, милый. А когда поеду в город, куплю тебе маленькую саблю, ладно?
Ладно, хоть и маленькую, - говорит Заман и сползает с папиных колен.
Мама угощает всех детей. Заман получает свой гостинец и сейчас же выбегает из дома. Марат и Фагима зовут нас играть, но разве мы можем отойти от папы!
Мама тоже не пошла на работу. Весь день она варила и пекла вкусные вещи. Мы все время была возле папы. Мама тоже подходила к нам, улыбалась, смотрела то на нас, то на папу. И говорила она так весело и звонко, как будто сыпались серебряные монеты. Все лицо ее светилось, глаза сияли, и мне казалось, что весь наш дом и вся наша улица стали светлее.
Она теперь совсем не похожа на ту маму, которая в толстой белой шали, с мешком за плечами уезжала зимой в далекий город. Но все равно, это та же наша мама.
После полудня пришла бабушка из Тимертау. Увидев ее в окно, мы с Оксаной выбежали навстречу. Но на этот раз нам совсем не было интересно, что лежит в ее больших карманах.
А-а-а! Мои быстроногие! - говорит бабушка, берет нас за руки и торопливо шагает к дому.
Дома она обнимает папу и тихонько плачет.
Знаешь, Оксана, - шепчу я, - слезы бабушки - ото слезы радости, сладкие слезы.
Откуда ты знаешь?
Дедушка Мансур так сказал.
Молодец, крепко держишься, мама! Может, ты сделана из железа, раз ты из Тимертау? - шутит папа.
[Чимертау - Железная гора.]
И железо ржавеет, сынок! А в трудные годы надо быть крепче железа.
Я не могу удержаться от смеха.
Чего ты смеешься? - спрашивает Оксана.
Как может быть бабушка из железа? Она вся мягкая, и руки у нее вон какие мягонъкие.
Оксана хмурит брови. Ей кажется, что я смеюсь над бабушкой.
После чая папа надел пилотку.
Мать, - сказал он, - я с детьми пройдусь по полям. На фронте дал я себе слово: если вернусь, то, не снимая походного мешка, обойду все наши поля и луга... Может, и ты с нами пойдешь?
На этот раз идите без меня. Никак не управлюсь с работой, говорит мама, осматривая меня и Оксану. - А почему вы без башмаков?
Вот так так? Мы совсем забыли о наших башмаках. Я сейчас же достаю их из-под кровати:
Вот, папа, желтые башмачки с красными кисточками, которые в майский праздник принесла нам бабушка.
У меня один башмак уплыл по Серебряной, да Ямиль догнал и принес его, - рассказывает сестра.
Не я один, а с дедушкой Якшиголом...
Башмаки были причиной и радости и горя, - улыбаясь, говорит бабушка. - До твоего приезда дети не хотели надевать их, берегли. А папа приехал - про башмаки забыли. Ай, дети, дети...
Мы быстро обуваемся и уходим с папой. Идем на Полевую сторону. Папа идет посередине, я бегу с одной стороны, Оксана - с другой.
Папа срывает пахучие травы, растирает их в руках и нюхает, поднимает нагретые солнцем камешки и подносит их к щеке. Опережая нас, он сбегает на дно глубокого оврага; цепляясь за травы, быстро поднимается наверх, срывает колючие фиолетовые цветы татарника, потом влезает на какой-нибудь большой камень и долго-долго всматривается в даль.
Папа привел нас в дальнюю березовую рощу, к роднику. Ох, и холодна вода в том роднике! Папа вымыл этой водой лицо и руки и, зачерпнув ее руками, пил. Мы с Оксаной тоже пили. Потом мы сели у родника на траву.
Этот родник выкопал мой отец, ваш дед Батырша, - сказал папа. - Я тогда был таким маленьким, как ты теперь. Этот родник так и называют родник Батыр-ши. Сколько людей пило здесь воду, умывалось... И птицы и звери приходят сюда пить воду. Смотрите, как привольно у родника растут красные цветы...
Спасибо дедушке, - говорит Оксана. Папа обнимает ее и целует в голову.
Умница, дочка моя!
Папа, - говорю я, - давай и мы выкопаем три... нет, четыре родника: ты, мама, Оксана и я. И нам потом, может быть, скажут спасибо.
Когда вырастете, - говорит папа, - вы будете рыть каналы, повернете течение рек, будете орошать землю, чтобы она вся цвела... Много сделаете полезного людям!
Ладно, - соглашаюсь я.
Правда, я еще не могу выкопать и маленький родник, не то что большой канал. Но я научусь.
Я тоже буду помогать. Ладно, папа? - говорит моя сестра.
Папа подает нам руки, и мы, смеясь, помогаем ему подняться с земли.
Теперь пойдем к Дубовому озеру. Не устали? - спрашивает папа.
Нет, мы ничуточки не устали. Разве устанешь, если рядом папа!
Мы обходим аул наш с другого конца и до лугам, мимо речки Серебряной, выходим к озеру.
На берегах Дубового озера растет высокий камыш с пушистой головкой; когда дотронешься до него - с головки летят пушинки. Мы нарвали много камыша и широких листьев лилий. В кустарнике выбрали крепкие тонкие палочки, чтобы сделать из них стрелы.
На озере мы видели много уток - больших и маленьких. Они испугались нас и улетели. Еще видели мы лягушек, но о них я не стану рассказывать. Не люблю я их, квакушек!
Мы долго ходили по узким тропинкам и накопец вышли на дорогу, которая вела домой. Дорога шла в гору. Мы уже немного устали и присели отдохнуть под деревом. Я потрогал папины медали - они тяжелые и блестящие.
Папа снял со своей груди две медали и приколол одну мне, другую Оксане. Нам сразу стало очень весело, и прошла усталость. Наверно, когда папа на войне получал эти медали, у него тоже проходила усталость. Бот ведь какая хорошая вещь - медаль!
Быстрым шагом мы поднялись в гору. На самом гребне горы папа остановился. Отсюда хорошо виден весь наш аул, долина реки Серебряной, и Дубовое озеро, и аул Тимертау за лесом. Удивительно только то, что возле Тимертау лес серо-голубой, а все остальные леса вокруг зеленые.
Когда-нибудь я пойду с бабушкой в Тимертау, посмотрю этот лес и узнаю, отчего он такой серо-голубой.
Возле дальней горы проходит поезд, за ним тянется длинная полоса дыма. На ближнем поле комбайнами убирают хлеб. Я вижу - на комбайне стоит человек. Издали он кажется таким же маленьким, как я.
Папа долго-долго смотрит вокруг.
Вот, дети, это все ваша родная земля, - говорит он. - И за этими горами-\, за лесами, за реками - все это ваша родная земля. Еще есть много, много родной земли, которую вы не видели и не знаете. С той земли мы прогнали фашистов. Понимаете меня?
Понимаем, конечно, только не все. Но мы знаем, что папа говорит что-то очень хорошее. Когда мы вырастем, мы поедем в те места, где воевал папа, и увидим сами ту дальнюю родную землю.
А знаете, что такое соскучиться? - спрашивает папа.
А что это?
Вы хотели видеть меня?
Ой, папа, ты так долго был на войне! Мы плакали, - говорит Оксана.
Вот и мне также хотелось видеть и вас, дорогие, и эти леса, и эти реки, и эти дороги.
А ты плакал, папа? - спрашивает сестренка.
Нет, дочка, не плакал, хоть и хотелось плакать, - сдерживался.
А почему сдерживался?
Ну как это Оксана не понимает! Разве солдат будет плакать!
На дороге нас догнал дядя с черной бородой:
А-а, вернулся живым, здоровым! Все ли дома в порядке, брат? Вышел на простор? Доброе дело, брат, доброе дело. Соскучился, верно? Очень хорошо, очень хорошо...
Папа хотел ему ответить, но дядя с черной бородой продолжал быстро говорить, держа папу за руку:
Раз уж вышел на простор, почему, брат, не заглянул к нам, в огородную бригаду? Угостили бы арбузами. Да! Помидоры нынче дали боолышой урожай! Вот насколько не преувеличиваю: каждый помидор не меньше, чем пара здоровых кулаков!.. Приходи с детьми! Как они выросли, оказывается... Тьфу, тьфу, не сглазить бы... Тыквы, как бочонки, придется таскать на носилках. Приходи, брат, ладно?
Сказав все это, дядя повернулся и быстрым шагом стал удаляться. Наверно, у него было много дел. Папа, улыбаясь, сказал ему вслед:
А он совсем не изменился, все такой же, нетерпеливая душа!
Мы идем домой. Но нетерпеливая душа, дядя Гарей, что-то вспомнив, поворачивается и опять бежит нам на-врстречу.
Уж не взыщи, брат, - говорит он. - За какое дело думаешь взяться? За черную или за белую работу, так сказать? Если не обидишься, что я так скоро предлагаю, то у нас в бригаде есть одна хорошая - так сказать, черно-белая - работа. Надо организовать продажу овощей в городе. Да!
Ты тоже не взыщи, дядя Гарей. Я думаю по-прежнему за лошадьми ухаживать, - говорит папа.
Извини, сам знаешь, брат. - И дядя Гарей опять быстро уходит.
Мы приближаемся к нашей улице. А четвертый дом от края это и есть наш дом.
Вот видите, было нас сначала двое: я и мама. Потом с сестренкой Оксаной стало трое. А теперь приехал папа - и нас стало четверо. Я не считаю бабушку. Она же из Ти-мертау, только в гости приходит. Бабушка не сердятся и не говорит мне: "Почему ты меня не считаешь?" Что же, разве не лучше быть гостьей?
Но я вам еще не обо всех рассказал. Раз начал, то уж доскажу до копца. Я очень люблю рассказывать о нашем доме, о сестренке Оксане. И вы, пожалуйста, дослушайте до конца. "Делать дело серединка на половинку - это не по-мужски", - сказал однажды дедушка Мансур Загиру, который живет в доме у оврага. А этот Загир половину сада огородил, а половину не огородил. Теперь слушайте, буду рассказывать дальше.
СКОРО МЫ ПОЙДЕМ В ШКОЛУ
Дети в этом году пойдут в школу, - сказал однажды папа, придя с работы.
Что-то сами они об этом не говорят. Может, им еще не хочется учиться? - спрашивает мама, а сама улыбается.
Конечно, мама шутит. Я вспоминаю телеграмму, которую мы получили зимой. Ни бабушка, ни дедушка Ман-сур не смогли ее прочитать. Только школьник Махмут гордо прочитал эту телеграмму и объяснил, что в ней написано. Мама но знает этого. А если б знала, не стала бы так шутить.
Мы очень хотим учиться, мама, - говорит Оксана. - Когда придет сентябрь, мы вместе со всеми ребятами пойдем в школу!
Я все еще вспоминаю, как хотел тогда сам прочесть телеграмму.
А ты, Ямиль, что думаешь? - спрашивает папа. Что я могу думать!
Я хорошо думаю, папа, - говорю я громко. - Пусть скорее приходит сентябрь.
Больше о школе никто ничего не говорит.
Когда мама и папа уходят на работу, мы с Оксаной усаживаемся на крыльце. Отсюда видно большое белое здание школы. Первого сентября мы возьмем свои сумки, сойдем с этого крыльца, откроем калитку и пойдем во-он той дорогой! Прямо в школу!
А я нарисую коня, ружье...
Будем петь красивые песни. Ты будешь запевать.
Пусть запевает учительница...
Но сейчас мне очень хочется петь. Если вы увидите белую школу, ее светлые окна, гладкую дорогу, усаженную большими красивыми деревьями, и если еще вы представите себе, что идете по этой дороге в школу, то вам тоже, наверно, захочется петь. Я запеваю:
На горе стоит белая школа,
Все вместе пойдем мы туда...
Сестренка смотрит на меня, щурит свои голубые глаза и тоже начинает петь. Нам так весело, что ноги сами притопывают под нашу песню.
И картинки рисовать.
Под воротами показывается Фагима. Мы замолкаем. А кто это там на заборе? Ну конечно, Марат! Фагима подбегает к нам.
Кое-кто уже ласпевает песни, - говорит она. Марат свистит в свисток и машет нам рукой, чтобы мы выходили на улицу. Оксана плотно закрывает дверь дома, а то сейчас же в дом заберутся цыплята и рассядутся на окнах.
Идем? - спрашивает Фагима.
Марат опять свистит и кричит нам:
Идем скорей!
Эх, вы! - говорит Марат. - Ничего на знаете! Вчера, пока мы с вами ходили в лес, одна тетя записывала всех, кто пойдет в этом году учиться. Пойдемте скорей записываться!
Спасибо Марату, что сказал. Вчера мы и правда пошли в лес. Совсем ненадолго пошли. И пропустили такое важное дело.
Пойдемте же скорей! Пойдемте сейчас! - торопит Оксана.
Вчетвером мы выходим на улицу. Нас догоняют Фа рит с Заманом.
Заман показывает маленький карандаш, длиной с пальчик.
У меня тоже есть карандаш! - говорит он. - А наш кот сегодня чуть не поймал перепелку. Перепелка улетела. Хороший...
Кто, кот?
Карандаш.
Заман, по-моему, многовато разговаривает. Мама мне часто замечает: "Ты любишь много говорить!" А что я против Замана, хоть он и совсем маленький!
Мы пошли по той стороне улицы, где живет Рушан. Он теперь никогда не бросается камнями. Недавно, когда шел дождь, наш теленок залез на просяное поле. Мы с Оксаной бегали, бегали, никак не могли выгнать теленка. Тогда прибежал Рушан и выгнал его. Рушан очень быстро бегает!
Вот он, Рушан, сидит сейчас на воротах и поет. Он все-таки занятный, этот Рушан. Любит забираться куда-нибудь высоко - то на столб, то на крышу - и там песни поет. Никак не поймешь, о чем он поет.
Пойдем, Рушан, в школу, - говорит Марат.
В сентябре пойду, - отвечает Рушан. - Вчера была тетя, она сказала - учиться начнут в сентябре.
А мы были в лесу и не видели эту тетю, - говорит Фагима.
Марат сердито смотрит на нее.
Ты не очень много разговаривай в школе, - го ворит он Фагиме. Все-таки помни, что ты картавишь.
Фагима не обижается, только кивает своей рыжей кудрявой головой:
Мы дошли до школы, у двери остановились. Никто не хочет войти первым. Фагима взялась за ручку, но Марат остановил ее. Пока мы стоим, поглядывая по сторонам, из школьного сада показывается Заман. В руке у него большой красный цветок. Мы и не заметили, когда он забрался в школьный сад.
Там много цветов, идемте собирать цветы! - говорит Заман. - И я там карандаш потерял.
Фарит сердится и начинает ругать Замана:
Разве можно рвать цветы в школьном саду! И правда, ничего-то не понимает этот Заман! Из сада выходит тетя:
Кто из вас тут цветы рвал?
Это не я, - говорит Заман и прячется за спину Фа-рита.
Тетя смеется. Если смеется, значит, не сердится.
В этом саду можно играть, но цветы рвать нельзя, - говорит она и гладит Замана по голове. - Идите играйте.
Мы пришли не играть, а по делу, - заявляет Марат.
По какому же делу вы пришли?
Мы плишли учиться, - говорит Фагима. Но Марат тянет ее за рукав:
Нет, пока не учиться, а записаться.
Тетя ведет нас в школу. Мы входим в большую комнату. Там стоят парты.
Садитесь, дети, - говорит тетя и достает большую тетрадь.
Заман не может сидеть спокойно - он все время вертится и наконец громко заявляет:
Тетя, мы вчера ходили в лес.
А-а! Кто же ходил?
Мы! - бойко отвечает Заман.
Ну что за мальчик! И ведь говорит неправду: он с нами вчера в лес не ходил.
Ну, кого первого записывать? - спрашивает учительница.
Сначала мы все молчим, потом тетя учительница спрашивает у всех по очереди, кому сколько лет.
Когда очередь доходит до Замана, он протягивает учительнице тот большой красный цветок, который сорвал в саду:
Нате, тетя. Мне четыре года.
Учительница смеется, берет цветок, гладит Замана по голове и говорит:
Тебе еще рано учиться. И тебе, Фагима, рано. А вы все приходите первого сентября. Меня зовут Рауза-апай.
Рауза-апай проводила нас до крыльца, и мы побежали домой.
Около дома остановились.
Рауза-апай хорошая? - спросила меня Оксана.
Конечно, хорошая. Она же будет нас учить читать и писать.
Через четырнадцать дней - сентябрь, хорошенько запомните это, сказал нам Марат.
С этого дня нас начали готовить в школу. Папа купил нам карандаши, краски, а мама сшила мне и Оксане новую одежду и красивые сумочки для книг. Мы теперь каждый день ходим к школе, даже в сад заходим.
А в школьном саду растет много разных деревьев и кустов, и каких только цветов нет на клумбах.
ДОБРЫЕ ВЕСТИ
Однажды вечером мы сидим вчетвером и пьем чай. Оксана спорит со мной о том, сколько дней осталось до первого сентября. Я говорю: "Семь дней". Она говорит; "Восемь". Я говорю: "Нет, семь!" Она говорит: "Нет, восемь!" Папа с мамой молча смотрят на нас и улыбаются.
Сестра моя вдруг обнимает папу.
Тогда пусть папа самую-самую правду скажет, - просит она.
Папа медленно гладит свой ус и говорит:
По-моему, самая правда - это семь дней и восемь ночей.
Я считаю по пальцам дни и ночи. Но почему-то у меня не получается пи семь, ни восемь. Ну что же, пусть так, ночей можно и не считать. Ночью ведь люди спят.
Мы перестаем спорить. Мама сидит за столом, подперев рукой щеку.
Папа смотрит на маму, потом на нас и тихо говорит:
Сегодня, дети, из далеких краев к нам пришли добрые вести. Мы получили письмо от очень близкого человека.
Из каких далеких краев, от какого близкого человека могло прийти к нам письмо? Но этого пана не объясняет.
Я думаю о далеких краях, где живет этот близкий человек. Где эти края? Может, за тем голубым лесом возле Тимертау? Спросить бы папу.
Но папа уже встает из-за стола и говорит маме:
Не забудь, Кюнбике, завтра принести меду с пасеки. Посылай приглашение матери в Тимертау. Так лучше будет.
Мама молча кивает головой. Конечно, так лучше будет. Когда бабушка у нас, всегда лучше. Мы бабушку любим. И сладкий мед тоже нам нравится.
А вам, дети, как говорится, пора на сонный базар ехать. Раздевайтесь и ложитесь спать, - вставая из-за стола, говорит мама. Голос ее звучит сегодня как-то невесело.
Мы ложимся спать, не разузнав толком, о чем говорил папа.
А утром-то, утром! Что делалось в нашем доме!
Мама побелила печь, повесила на стены наши красивые узорчатые полотенца, на окна - белые кружевные занавески. Мамина кровать покрыта большим клетчатым ковром. А посмотрите-ка на самовар, как он весь сияет! Папа чисто-пречисто вьшел весь двор. Сколько ни ищи, даже в траве не найдешь самой маленькой соринки!
Вот, оказывается, как бывает, когда из далеких краев приходят хорошие вести!
К вечеру пришла и бабушка. Мы с Оксаной увидели ее издали и выбежали навстречу, когда она еще была около дома Рушана.
Бабушка, - сказали мы, крепко обнимая се, - к нам пришли добрые вести из далеких краев. Поэтому мы тебя пригласили.
Добрые вести - дело хорошее, - отвечала бабушка, улыбаясь и поглаживая нас по спине и по плечам.
Папа до позднего вечера был в колхозе, около своих лошадей. С выгона уже вернулось стадо, а его все еще нет. Бабушка с Оксаной ушли к дедушке Мансу-ру. Я тихонько подошел к маме, когда она доила корову.
Мамочка, - спросил я шепотом, - а мамочка, кто же этот близкий человек, который живет в далеких краях?
Мама вдруг обернулась и тихо проговорила:
Скоро, сынок, ты все узнаешь сам. Пусть только это будет в добрый час!
День прошел, два дня прошло - мы еще ничего не узнали. А на третий день в наш дом, как говорит бабушка, вошли и радость и печаль...
ПРИЕХАЛ ГОСТЬ
Мы долго были на речке и вернулись домой поздно. На бревнах возле сада сидели папа и какой-то незнакомый красноармеец. Увидев нас, этот красноармеец вскочил и крикнул:
Оксана!..
Он еще что-то сказал, но я не расслышал.
Мы с сестрой остановились. Откуда знает Оксану этот незнакомый человек? Папа ему сказал, что ли? Сам не знаю отчего, я испугался. Оксана тоже испугалась, у нее задрожали губы.
Идите сюда, дети, - позвал нас папа. - Это дорогой гость. Он только что приехал.
Но мы не двинулись с места. Дорогой гость сам побежал к нам навстречу и взял на руки Оксану. Он долго смотрел на нее, потом прижал к себе. Оксана не заплакала: ее часто берут на руки - ведь все любят мою сестру. А этот человек все смотрит на нее, гладит по голове и шепчет:
Оксана, Оксана, дочка моя...
Почему он так говорит: "дочка моя"? Я вижу, папа опустил голову и тыльной стороной ладони вытирает себе глаза. Что это с ним, не попала ли ему в глаз соринка? Бабушка глядит в открытое окно, прикрыв рот уголком платка. Мама стоит на крыльце - я никак не пойму, не то она смеется, не то плачет. Да, она и смеется и плачет. Узнать бы мне, что за слезы у нее на глазах - сладкие или горькие?
А дорогой гость все держит Оксану на руках, целует ее лоб, волосы, руки. Я уже начинаю сердиться па этого гостя, чем-то он мне не нравится. Нельзя же так долго держать на руках чужую сестрепку! Если хотите знать, этот гость не особенно еще дорогой мне.
Наконец он опускает Оксану на землю и хочет взять на руки меня, но я подбегаю к папе и прячусь за него. Если этот гость подойдет еще раз ко мне, я сейчас же возьму мою сестру и убегу вместе с ней к бабушке в Ти-мертау.
Не будь таким диким, сынок, - говорит папа, - наш гость, дядя Петро, любит тебя.
Не надо, пусть не любит ни меня, ни Оксану, - говорю я, а сам смотрю в землю.
Оксана уже сидит на коленях у этого дяди Петра, гладит его по щеке и что-то говорит ему.
Я смотрю на папу, на маму, на бабушку: все они какие-то особенные сегодня. Как же это понять мне - радуются они или печалятся? И Оксана совсем-совсем другая стала. Обо мне она как будто и забыла...
А, нет, не забыла. Вот сестра моя подбегает ко мне. Ее голубые глаза стали еще светлее. Значит, она радуется. Она бьет в ладоши и весело говорит:
Знаешь, кто к нам приехал?
Сказать?
К нам приехал... Ты и не догадаешься! А вы догадались бы? Никогда!
ТАК ВОТ КТО НАШ ДОРОГОЙ ГОСТЬ!
Кюнбике, - зовет папа, - и ты, мама, иднте сюда, посидим немного все вместе.
Мы усаживаемся на тех же бревнах. Оксана сидит между дядей и мною.
Я оборачиваюсь и смотрю на Полевую сторону. Там за дальней горой скрывается солнце. За нашим огородом на бугорках ходят лошади и щиплют траву. Длинные тени от лошадей падают на землю. Возле дуба стоит серая лошадь. Ее зовут Атакой. Эта лошадь тоже была на войне, ее ранило осколком, и теперь она немного прихрамывает, когда идет рысью. Сейчас вокруг Атаки собрались молодые лошади; они стоят тихо, даже не шевелят хвостами. Только Атака иногда вскидывает голову. Наверно, Атака им рассказывает какую-то интересную сказку.
Папа садится на большой камень напротив нас. Красные лучи солнца падают на его лицо. Мне кажется, что ого щеки, нос и лоб охвачены пламенем; я боюсь, что вот-вот загорятся и запылают его длинные усы.
Настало время, дети, рассказать вам, что привело v наш дом дорогого гостя, - медленно говорит папа и смотрит на дядю Петра, потом на Оксану и на меня.
Дядя Петро сидит, опустив голову, как будто он задумался о чем-то. Мы с Оксаной с нетерпением ждем, что скажет папа. По папа, видно, не знает, как начать.
Рассказ мой будет короток, - откашлявшись, говорит он. - Война, дети, страшное дело. Много горя приносит она людям. Сколько разоренных сел мы проходили - не сосчитать. Хуже зверей враги наши - фашисты. Нет в них жалости ни к матерям, ни к малым детям. Гнали мы их с Украины большой силой. Помню, однажды выбили мы их из одного села. Как сейчас, перед глазами стоят разбитые хаты, пустая улица, везде гарью пахнет дышать нечем. Ни одного человека не видно. Только слышу я, в крайней хате ребенок плачет...
Папа опять откашлялся и бросил быстрый взгляд на Оксану. Оксана тоже смотрела на него, и губы у нее чуть-чуть дрожали. Дядя Петро как будто чего-то испугался, но сидел молча и ждал, что скажет дальше папа.
Забежал я в ту хату, вижу - лежит на полу убитая женщина. Возле нее маленькая девочка плачет. Остановился я. Сам еще не знаю, что делать, а руки мои уже подняли девочку и к груди прижимают. А она вдруг и говорит мне: "Папа!" Вижу, за отца меня приняла - он, наверно, тоже был на фронте. Ну, думаю, судьба ей быть моему Ямилю сестренкой... Оксана прижала к груди руки:
Это была я?
Папа ласково посмотрел на Оксану:
Это была ты, дочка... Но слушайте, дети, дальше Я поднял у печки уголек, написал на стене свой адрес, завернул дочку в шинель и побежал догонять товарищей... После боя командир разрешил мне отвезти дочку в город, где был детский дом. Тогда же я написал письмо маме, чтобы она приехала за Оксаной. Только через несколько месяцев мама смогла поехать в дальний путь... Ты помнишь, Ямиль, тот день, когда мама привезла тебе сестренку?
О, еще бы я не помнил этот день!.. Я помнил все. Но я боялся проронить хоть одно слово из папиного рассказа.
Три дня назад я говорил вам о письме. Оно было От дяди Петра. Океании папа, наш дорогой гость и брат, сегодня сам приехал к нам, дрогнувшим голосом закончил мой папа и снова закашлялся, как будто что-то застряло у него в горле.
Мне почему-то захотелось громко заплакать, но Оксана вдруг тихо шепнула:
Я говорила тебе, Ямиль, что у нас была еще одна мама! И вот еще один папа приехал к нам теперь. Мой папа!
Вдруг дядя Петро своими сильными руками поднял нас с Оксаной и крепко прижал к груди.
Ямиль, сыночек... Дети мои... - прошептал он, приникая к нам лицом.
Тогда я понял, что и правда он дорогой гость в нашем доме.
ПОСЛЕДНИЕ ТРИ ДНЯ
Я сразу полюбил дядю Петра. Хороший человек наш дядя Петро! Он часто сажает меня и Оксану на плечи и носит по двору. Мы немного боимся, когда он быстро бегает, но все равно смеемся. В нашем доме пет такого огромного человека, как дядя Петро. Когда он входит в сени, то наклоняется, чтобы не ушибить о притолоку голову. Его каждый кулак ничуть не меньше большого мяча Замана. Вот ведь какой наш дядя Петро! Богатырь! Так говорит о нем дедушка Мансур.
Только бабушка что-то гостем недовольна. Она все бормочет свое.
Больно уж непоседа, - говорит она. - Сидел бы себе спокойно дома, отдыхал бы да угощался. А он где только не был! Весь колхоз обошел!..
Бабушка правду говорит: где только не побывал дядя Петро! И всюду брал с собой меня и Оксану.
Перво-наперво мы были у родника дедушки Батыр-ши. От родника пошли в поле, где мамина бригада молотила пшеницу. Дядя Петро немного посмотрел, потом быстро забрался на молотилку и начал подавать в барабан снопы.
Мы с Оксаной стояли в стороне, у большого скирда соломы.
Затосковали руки солдата по работе, ой затосковали! - сказал один дядя, который вилами кидал на скирд солому.
Это правда, - согласился другой, в солдатской гим-пастерке.
Когда наступило время обеда и молотилка перестала работать, дядя Петро подошел к нам. Он был весь в пыли, только зубы его стали белее.
В тот день мы все трое побывали еще у папы, на скошенном лугу, около его табуна. Добрая улыбка осветила лицо гостя, когда он увидел коней. Наши кони очень понравились дяде Петро.
Побывали мы везде: и на огороде, на пасеке; на обратном пути завернули в большой овраг, где берут глину для кирпичей н горшков.
Дядя Петро глядел и не мог наглядеться на наш аул.
Его всюду встречали словами: "Добро пожаловать, брат!" - и долго трясли ему руку. А старухи гладили по спине. Бабушки всегда так: хорошим людям сначала жмут руку, потом по спине гладят.
Скажите, если бы дядя Петро не был дорогим гостем, разве к нему так относились, а?
Больше всего ему понравилась паша кузница. Мы там трп раза были. В кузнице работают два кузнеца - два Габи: одпого зовут Толстый Габи, другого Тонкий Габи. Оба Габи быстро подружились с дорогим гостем говорят не наговорятся.
Каждый раз, когда мы бывали в кузнице, дядя Петро, засучив рукава, брал большой молот, величиной с мою голову, бил этим молотом по красному, раскаленному железу, и оно становилось тоненьким, как блпнчик.
Вот это кузнец так кузнец! - говорит Тонкий Габи Толстому. - Вот у кого силища!
Мы с дядей Петром сделали мне ножичек, а маме новую кочергу. Лишь Оксане ничего не смастерили. В кузнице просто невозможно сделать куклу, это всякий понимает.
Как сон прошли эти три дня, - говорит теперь мама.
Если так говорит моя мама, наверно, оно так и было.
ТАИНСТВЕННЫЙ РАЗГОВОР
Оксана со своим папой вошли в дом, а я завернул в сад, чтобы спрятать в сокровищнице разные железки, которые мы принесли из кузницы.
Я прошел мимо яблонь, посаженных весною. Вот Ок-санина яблоня, вот моя, это папина яблоня, а та мамина. Чья же эта, пятая яблоня?.. А что сказала тогда, весною, мама? Что пятая яблоня будет для гостя. У нас теперь есть дорогой гость. Как хорошо! Я сейчас же называю пятую яблоню именем дяди Петра. Всем по яблоньке!..
Когда я сидел у березки и копался в нашей сокровищнице, то услышал негромкий разговор.
Кто же это разговаривает?
Я поднял голову и посмотрел. Недалеко от меня, за кустом орешника, стояла бабушка, а с той стороны была видна белая борода дедушки Мансура.
Очень любит он детей, - говорит бабушка, - Сам такой сердечный, и руки у него золотые. Очень хорошим оказался наш новый родственник, радуюсь я, не нарадуюсь.
Так, так, сестрица, - говорит дед. - Людей роднят не язык и не богатство - а сердце. Я много жил на свете и это знаю. Время наше такое, сестрица, оно не только жизнь людей, но и сердца их сделало лучше.
Бабушка шумно вздыхает и продолжает тихо:
Эта разлука, Мансур, так тяжела, будто вырвали из груди сердце. Слишком уж мы к дочке нашей привязаны. И на отца ее еще не нагляделись. Горше всего будет Ямилю и Кюнбике. Чего бы только не дала я, чтобы жили мы тут все вместе! Никак не можем уговорить его... Опять раздался мягкий, ровный голос деда:
Не надо уговаривать, сестра. Если у настоящего джигита земля покрыта золой и углем, как может терпеть его сердце! Он должен вернуться к своей земле, любящими руками посеять в нее доброе зерно и наново свить гнездо...
Их разговор показался мне странным, и я понял, что меня ждет большая печаль. В груди у меня вдруг что-то оборвалось - не сердце ли это?
Они же говорили о моей сестре и дяде Петре! Может быть, их уже и нет?
Я бросился в дом. Сестра моя сидит на сундуке, болтает ногами и что-то говорит своему папе. Ее светлые глаза так весело улыбаются... Я сразу успокоился. Да вот же они!
Ты к нашей сокровищнице ходил, я знаю, - говорит Оксана. - Давайка посадим моих кукол на твоих коней и повезем их в гости.
Далеко-далеко - на Украину.
В комнату быстро входит бабушка и сразу берется за самовар.
Гости без чая, а я заговорилась. Ох, как нехорошо, - сетует она.
А у меня в ушах звенят другие ее слова, которые она говорила у плетня:
"... будто вырвали из груди сердце..."
Что же это значит?
Я только потом понял бабушкины слова.
Вот и настал последний день августа. Утро было теп-лое-претеплое. Желтая трава на дворе, листья на деревьях, железные крыши домов, белые телеграфные столбы на улице - все было залито солнцем.
Как тепло прощается с нами лето! - говорила бабушка. - Зимой мы будем вспоминать о нем.
В это утро дядя Петро и Оксана прощались с нашим аулом.
У ворот стояла запряженная в телегу колхозная лошадь Атака. Вокруг бегали мальчики и девочки, взрослые разговаривали.
Все было готово к отъезду. Мама одела Оксану в самое лучшее платье. Дядя Петро побрился.
Папа уже вынес все вещи, положил их на телегу и опять вернулся в дом. Бабушка велела всем присесть, Только тогда, обернувшись ко мне, мама сказала:
Вот и настало время, Ямиль, прощаться тебе с сестрой. Сегодня Оксана уезжает на Украину вместе со своим папой. А потом мы поедем к ним в гости. Ладно, дочка? - ласково спрашивает она Оксану.
Ой, мама, только скорее приезжайте! - Оксана берет маму за руку. - Пусть Ямиль сейчас с нами поедет. Поедешь, Ямиль?
Кто же останется дома, если вы вдвоем уедете? Мы уж приедем все вместе, - говорит бабушка.
Я слушаю и удивляюсь: почему Оксапа должна ехать одна, когда я не хочу расставаться с ней?
Неужели они этого не понимают? Мне хочется громко-громко плакать.
Некоторое время мы сидим молча. Потом бабушка подает рукой знак, что пора встать.
Мы все выходим на улицу. Люди окружают дядю Петра, жмут ему руки и говорят:
Прощай, брат, да не навсегда!
Кто-то поднимает Оксану, целует. Ее передают с рук на руки.
Прощанье длится долго. Самой последней к сестре моей подходит бабушка и гладит ее по светлым волосам.
Будь счастлива, расти честным и хорошим человеком, доченька, говорит она; мокрые от слез глаза ее стали совсем красными.
Потом мы все усаживаемся на телегу. Мама берет Оксану на колени. Папа встряхивает вожжами. Люди остаются у наших ворот, машут руками. Фагима громко, навзрыд плачет. Марат и Фарит бегут за телегой.
Прощай, Оксана, будь здорова! - кричит она. Сестра машет им рукой.
Мальчики долго еще бегут за нами, потом отстают и смотрят вслед.
Мы проезжаем Лесную гору, большой луг, где мы отдыхали с папой. Папа останавливает коня и спрыгивает с телеги.
Идите, дети, вперед, разомните ноги, - говорит он. - Когда устанете, сядете снова.
Мама помогает Оксане слезть с телеги, я спрыгиваю сам.
Мы бежим по желтой траве. Цветов уже нет - они отцвели, и бабочек не видно. На стоге сена сидит какая-то большая серая птица, от нее на землю падает тень.
К-ш-ш!.. Кш-ш-ш! - кричу я, по серая птица не улетает.
Не пугай ее, Ямиль, может быть, ей хочется спать, - говорит Оксана. - Почему эта птица одна, где ее дети?.. Может, ее дети уехали в гости? - Она молчит, потом тихо добавляет: - Мама сегодня вышла со мной в сени, обнимала, обнимала меня, а потом заплакала...
Я оглядываюсь. Мама, папа и дядя Петро идут за телегой.
Вдалеке едва виднеется наша Полевая сторона. Летом там растут цветы, голубые, как глаза моей сестренки. Их зовут незабудками. Бывало, мы рвали эти цветы в дома ставили их в стакан с водой. Теперь уже нет этих цветов. И башмаки наши поизносились. И Оксана уезжает. Дома остается только Оксанина яблоня и еще тот, самый красивый, гусенок.
Не уезжай, Оксана, - прошу я.
Мама сказала, что нужно ехать. А мой папа - он хороший, он и тебя, Ямпль, любит и меня. Ты приедешь с мамой к нам в гости, у нас там новый дом будет.
Нас догоняет телега, и мы с Оксаной опять усаживаемся на нее.
Едем долго-долго, через леса, мосты, по берегам озер. Снова поднимаемся в гору. Впереди проезжает длинный поезд, оставляя за собой белые клубы дыма. За деревьями виднеется белый домик.
Вот и доехали, - говорит папа.
Телега останавливается под деревом, не доезжая до белого домика.
Папа и дядя Петро идут в дом, а мы с мамой остаемся у лошади. Возле домика лежат блестящие рельсы, они тянутся так далеко, как будто нигде не кончаются. По этим рельсам идут поезда.
Перед домиком выложены большие ровные кадши. Они похожи на тот камень, на котором дедушка Мансур точит топор. Только здесь их много, и они прилажены один к другому, по ним ходят люди. Детей не видно, кругом одни взрослые. Мама берет нас с Оксаной за руки, и мы тоже ходим по этим ровным камням. Мама не разговаривает и не смеется.
Папа уходит, а дядя Петро остается с нами и разговаривает с мамой. Я не понимаю их, они говорят не по-башкирски. Потом подходит и папа с вещами. Теперь они говорят втроем.
Идет! - закричал вдруг кто-то.
Люди засуетились, забегали, из-за деревьев показался паровоз. Он так грохотал, что под ногами дрожала земля, и так пыхтел, проходя мимо нас, что я даже испугался.
Мама потянула меня за рукав, и мы побежали за вагонами. У одного вагона дядя Петро остановился и отдал билет человеку в черном костюме с блестящими пуговицами.
Мы стали прощаться.
Дядя Петро обнял папу, крепко сжал мамины руки, потом поднял меня и три раза поцеловал в щеки.
Оксана вдруг бросилась к маме и крепко обняла ее. Они прижались друг к другу, плечи мамы вздрагивали.
Папа поспешно взял Оксану из маминых рук, поцеловал и опустил на землю.
Попрощайтесь, дети, - сказал он, гладя меня до плечу.
Сестра моя обернулась ко мне, и я увидел ее лицо, мокрое от слез, словно забрызганное дождем. Я бросился к ней:
Оксана, сестричка моя, не уезжай!
Ямиль, не плачь, сынок, вы скоро увидитесь. Мы ведь живем на одной родной земле, - сказал папа.
Дядя Петро быстро поднял мою сестру на ступеньки вагона и вскочил сам.
Паровоз вдруг загудел. Вагоны тронулись.
Мама и папа машут руками вслед поезду. Вот из окна вагона мелькнул белый платочек Оксаны. Вот уже поезд скрылся за деревьями. А мы все еще не трогаемся с места. Вдруг я слышу тихий голос мамы:
Улетела птичка моя перелетная в свое гнездо... Папа о чем-то думает, нотом, ни на кого не глядя, произнес:
Не надо так говорить, Кюнбике. Дочь наша навсегда останется радостью нашего дома. Теперь не только у Оксаны, но у всех нас будет два гнезда. На своей земле Петро построит новый, просторный дом. Он сильный человек. И нам теперь навеки суждено делить с ними пополам и радость и печаль. Будем ездить друг к другу в гости, а если нужно, то и помогать будем.
Я все еще смотрю, как за деревьями рассеивается густой дым, но перед моими глазами уже встает большой новый дом, возле него - такой же, как у нас, сад, там растет одна березка и пять яблонь. По двору ходят белые гуси. На высокое крыльцо, крепко держась за руки, поднимаемся мы с Оксаной...
Вдали гудит паровоз.
Надо мной сияет чистое, ясное небо, цвета глаз моей сестры Оксаны, которую папа назвал радостью нашего дома.
Мустай Карим
Переводы с башкирского
Народный поэт Башкирии.
Герой Социалистического Труда (1979).
Лауреат Ленинской премии (1984).
**************************************************************************************************************
Внимание, молодые поэты!
Если вы пишете стихи и(или) прозу, любите литературу - приглашаем вас на заседания уфимского литературного объединения "УФЛИ".
Уфлийцы активно участвуют в литературном процессе: постоянно обсуждают произведения молодых поэтов и прозаиков, публикуются в газете «Истоки», других местных, российских и зарубежных журналах, издают книги, участвуют во Всероссийских совещаниях писателей, выступают по радио и тв и так далее.
Хотите публиковаться? Хотите общаться с интересными людьми? Быть в курсе новостей литературной жизни Уфы и России? Войти в литературный процесс? Стать литератором?
Тогда приходите на заседания литературного объединения "УФЛИ". Мы собираемся каждую среду по адресу . Остановка транспорта «Гостиный двор».
Наши заседания каждую среду в 19-00.
Айдар Хусаинов,
поэт,
председатель литературного объединения "УФЛИ",
главный редактор газеты «Истоки»
****************************************************************************************************************************
Мустафа Сафич Каримов родился в ауле Кляш, Башкортостан.
На высоком берегу Дёмы, в поселке неподалеку от платформы Ключарево (назовем ее прежним именем, оно милее нынешнего), стоит дом Мустая Карима. Бывало, он выходил на балкончик мансарды и смотрел на родные просторы.Внизу, скрытая тополями, течет река Дёма, там переправа, а на другом берегу раскинулся большой луг - кляшевцы, его сородичи, называют его просто Тугай, то есть луг; через этот луг, оставляя слева тихое озеро Акманай, дорога идет к холмам, за которыми лежит его родной аул Кляш.
Там, на этой переправе, 22 июня 41 года он узнал, что началась война. Потом, через год, промозглой осенью, после тяжелого осколочного ранения в легкие шагал он под проливным дождем через Тугай, чтобы увидеть родных, недавно родившегося сына, которого еще не видел, и снова отправиться на фронт…
Сколько раз шел он этой дорогой от переправы. Туда - в нетерпении, удерживая шаг, стараясь не бежать; оттуда - порою оглядываясь на ходу: о, Кляш, ты уже за холмом!..
Холм этот называется Девичьей Горой. Много событий в его жизни связаны с этим красивым местом. Но два - самые памятные. Как-то июльской ночью двенадцатилетним мальчиком в поисках потерявшегося теленка он забрел туда, и мимо, не заметив его во тьме, прошел богатырь Марагим, неся на руках свою возлюбленную Ак-Йондоз. И потом всю жизнь не мог забыть их лиц - Марагима и Ак-Йондоз - освещенных звездами. Через семнадцать же лет, в 48-м году, такой же июльской ночью, они с Мишей Дудиным, бесценным другом и первым переводчиком, возвращались с Акманая. Вдали вспыхивали зарева, торопящие вызревание хлебов. Остановились на вершине. Миша сказал: «До приезда к тебе я написал поэму о войне, о нас. Не знаю, как ты примешь… Ее герой, поэт Карим, погибает. Есть такое поверье: если про живого человека пройдет слух, что он умер, значит, он будет жить долго. Вот и я хочу обмануть эту костлявую». - «Прочи-
тай…», - сказал Мустай. Дудин читал тихо, напряженно. То осколочное ранение перешло в смертельную болезнь, врачи уже отказались от него… «А что? Может, и впрямь удастся перехитрить костлявую!» - подумал он тогда. Вдруг вспыхнуло сухое зарево, и он неожиданно для себя обнял Дудина. Тот на миг растерялся, а потом тоже обнял его.
Более полувека прошло с того объятия на ночной дороге, почти десять лет нет самого Миши Дудина…
А за Девичьей Горой - Кляш…
В его повести «Деревенские адвокаты» учитель спрашивает: «Вот, дети, скажем, подхватил вихрь кого-то из вас и закинул в далекие страны, как вы найдете дорогу домой?» Сметливый мальчик Нурислам отвечает: «Первым делом я Россию спрошу. Даже если языка не знают, слово «Россия» поймут, направят, куда надо. Когда в Россию попаду, про Уфу спрошу. В Уфе мне дорогу в Кара-Якуповскую волость покажут, а из Кара-Якупова дорогу я и сам знаю». А ведь тот Нурислам
верно схватил: Россия, ее надо держаться, чтобы не потерять свое родное становье.
Через нее они, деревенские ребятишки, и друг друга нашли: Михаил Дудин из деревни Клевнево, Расул Гамзатов из аула Цада, Кайсын Кулиев из аула Верхний Чегем, Давид Кугультинов из хотона Абганер Гаханкин, он сам - из аула Кляш.
Об этом «Не русский я, но - россиянин!».
Стихи немножко громкие - дело даже не во времени, настроение было такое.
Но есть там строчки, которые этот пафос искупают, ради них всё и написано:
С башкиром русский - спутники в дороге,
Застольники - коль брага на столе,
Соратники - по воинской тревоге,
Навеки сомогильники - в земле.
Как точно перевел это место Миша Дудин, слово в слово!
…Кто-то идет через Тугай, еле различимая точка. Он вглядывается, пытается понять: старый или молодой, мужчина или женщина? Слишком далеко, сейчас путник уйдет в сень прибрежных деревьев и исчезнет. Так что если человек идет не к нему, он этого никогда не узнает. Однажды он вот так вглядывался в далекую точку и вдруг подумал: «А может, это смерть идет через Тугай?» И идет она к нему.
В тот же день он написал стихотворение о том, как перед старым певцом предстала прекрасная девушка и сказала, что она - его смерть.
И промолвил поэт:
И в ответ услышал:
Я не чья-нибудь смерть, а твоя,
Я - такая одна.
Не миновать, придет эта красавица и уведет его.
Там его спросят, откуда, дескать, прибыл, и он по-солдатски доложит: «Земля, Россия, Башкортостан, аул Кляш».
Понемногу они вновь найдут друг друга - спутники, застольники, соратники по воинской тревоге, теперь сомогильники - навеки.
Мустай Карии. Времени Своему
Переводы с башкирского
«на высоком берегу дёмы…» . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .261
Берега остаются. Перевод И. Снеговой. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .263
«чтоб старые слова не устарели...» Перевод Е. Николаевской. . . . . . . . . . .264
Эту песню мать мне пела. Перевод Е. Николаевской. . . . . . . . . . . . . . . .265
в трех образах вижу тебя. Перевод Е. Николаевской. . . . . . . . . . . . . . . .267
«Мой край, возлюбленный навеки!..» Перевод Е. Николаевской. . . . . . . . . .269
о березовом листе. Перевод М. Светлова. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .270
дождь. Перевод А. Недогонова. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .273
русская девочка. Перевод Г. Шафикова. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .275
луна. Перевод Е. Николаевской. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .276
два бокала. Перевод Г. Шафикова. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .278
три дня подряд. Перевод М. Дудина. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .279
«Мне первые хлопья ложатся на плечи…» Перевод Е. Николаевской. . . . . . .280
Цветы на камне. Перевод В. Тушновой. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .281
вера. Перевод А. Тверского. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .282
«Я белый лист кладу перед собой…» Перевод Е. Николаевской. . . . . . . . . .283
«С моей любимой уплывает…» Перевод М. Дудина. . . . . . . . . . . . . . . .285
«всегда тревожно и несмело…» Перевод М. Дудина. . . . . . . . . . . . . . . .286
«три чуда пленили меня…» Перевод Е. Николаевской. . . . . . . . . . . . . . .287
в краю моей любимой. Перевод М. Дудина. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .288
«Я немало тайн природы знаю…» Перевод Е. Николаевской. . . . . . . . . . .290
«Я уехал, ты осталась…» Перевод И. Снеговой. . . . . . . . . . . . . . . . . . .291
«Говорят, сотворил тебя некогда Бог…» Перевод Е. Николаевской. . . . . . . .292
Грустная песня. Перевод Е. Николаевской. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .293
«Ко мне сквозь белый лес…» Перевод Е. Николаевской. . . . . . . . . . . . . .294
«влюбленные, в упреках пыл умерьте…» Перевод Е. Николаевской. . . . . . .295
«Прервав свой путь, с тобою остаюсь…» Перевод Е. Николаевской. . . . . . .296
Песня рассвета. Перевод Е. Николаевской. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .297
«ночами разговаривают реки….» Перевод Е. Николаевской. . . . . . . . . . .298
«Первый снег так рано, так нежданно...» Перевод Н. Рыленкова. . . . . . . . .299
«она говорит…» Перевод И. Снеговой. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .300
«давай, дорогая, уложим и скарб, и одежду…» Перевод И. Снеговой. . . . . . 301
«все было взбудоражено вокруг…» Перевод И. Снеговой. . . . . . . . . . . . .303
«ты в этот раз вдоль моря шла ко мне…» Перевод Е. Николаевской. . . . . . .305
«Какая нынче осень - загляденье!..» Перевод Е. Николаевской. . . . . . . . .306
«любовь моя! неистовой весной…» Перевод Е. Николаевской. . . . . . . . . .307
«до солнца я с тобой - не до зари…» Перевод Е. Николаевской. . . . . . . . .308
из «Монологов Прометея». Переводы Е. Николаевской. . . . . . . . . . . . . .309
Когда грустно. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .309
Когда сгорела агазия. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .309
Пусть время не останавливается. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 310
«Подует ветер - и все больше листьев…» Перевод Е. Николаевской… . . . . . 311
«нам с совестью никак не сговориться…» Перевод Е. Николаевской. . . . . . . 312
«ты говоришь, чтоб я себя берег…» Перевод М. Дудина. . . . . . . . . . . . . 313
«Цвет горя черен, черен, как земля…» Перевод И. Снеговой. . . . . . . . . . . 314
«а бывает в природе такая пора…» Перевод И. Снеговой. . . . . . . . . . . . . 315
«Когда уйду, побегут, наверное….» Перевод И. Снеговой. . . . . . . . . . . . . 316
Хасану туфану. Перевод И. Снеговой. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 317
легенда. Перевод Е. Николаевской. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 318
«в дороге - ноги. в песне - думы…» Перевод Е. Николаевской. . . . . . . . 319
обещаний не давай. Перевод Е. Николаевской. . . . . . . . . . . . . . . . . . .320
Я с сабантуя возвращаюсь… Перевод Е. Николаевской. . . . . . . . . . . . . .323
Карусель все вертится… Перевод Е. Николаевской. . . . . . . . . . . . . . . .325
Хорошо, что я не гармонист. Перевод Е. Николаевской. . . . . . . . . . . . . .327
девушки вышивают. Перевод Е. Николаевской. . . . . . . . . . . . . . . . . . .329
«Был близким горизонт тогда…» Перевод Е. Николаевской. . . . . . . . . . . . 331
Птиц выпускаю… Перевод Е. Николаевской. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .333
не спеши, старость! Перевод Е. Николаевской. . . . . . . . . . . . . . . . . . .334
«в паре черных…» Перевод Е. Николаевской. . . . . . . . . . . . . . . . . . .335
«Когда-то на печи мой дед…» Перевод Е. Николаевской. . . . . . . . . . . . .336
«Случались дни удачные…» Перевод Е. Николаевской. . . . . . . . . . . . . .337
«в начале дня встречает лай меня…» Перевод Е. Николаевской. . . . . . . . . .338
«земля, зеленая еще вчера…» Перевод Е. Николаевской. . . . . . . . . . . . .339
«Стареют радости мои…» Перевод Е. Николаевской. . . . . . . . . . . . . . . .340
«…» Перевод Е. Николаевской. . . . . . . 341
«долгая жизнь и короткая старость…» Перевод Е. Николаевской. . . . . . . . .343
«услышал я: "Буран на весь Кавказ..."» Перевод Н. Каримова и А. Хусаинова. .344
«друзья, я все чаще терзаюсь, гадая…» Перевод Е. Николаевской. . . . . . . .345
БЕРЕГА ОСТАЮТСЯ
По Белой, басистый и гордый,
Смешной пароходик чадит.
В лаптях,
В тюбетейке потертой
На палубе мальчик сидит.
Куда он - с тряпичной котомкой?
К чему направляет свой путь?
Лишь берега дымная кромка
Да Белой молочная муть
Вдали. И на воду большую
Глядит он и все не поймет:
Совсем неподвижно сижу я,
А круча, а берег плывет!..
Я - мальчик тот, я! И сквозь годы
Кричу ему: - Милый, не верь!
Плывем это мы, а не горы,
А берег все там и теперь!..
Кричу... А в лицо мое ветер,
А палубу набок кренит,
Корабль мой почти незаметен -
Вокруг него море кипит!
Стою... Волны мимо и мимо
Наскоком, галопом, подряд...
Стою... Словно кем-то гонимы,
Дни, месяцы, годы летят...
Сто-ой, дяденька! - вдруг через темень,
Сквозь воды, мне - с палубы той:
Плывем-то ведь мы, а не время,
А время, как берег крутой,
За нами осталось, за нами,
Другим - я не знаю кому...
А сам ты, влекомый волнами,
Что времени дал своему?
И эхо сквозь грохот и тьму
Все вторит и вторит ему:
«Вре-ме-ни-и сво-е-му-у,
Времени своему...»
Чтоб старые слова не устарели,
Я повторяю вновь
И в летний зной, и в зимние метели -
Хлеб, Родина, Любовь.
Беру ль оружье, песню ли слагаю
Иль вспахиваю новь,
Всегда, везде извечный ваш слуга я,
Хлеб, Родина, Любовь!
Не оскорби и малой крохи света,
Не вздорь, не суесловь,
Знай, проклянут тебя стократ за это
Хлеб, Родина, Любовь.
ЭТУ ПЕСНЮ МАТЬ МНЕ ПЕЛА
Эту песню мать мне пела,
На руках меня качая,
Эту песню мать мне пела,
В путь-дорогу провожая.
Мать мне пела эту песню -
Мы давно расстались с нею...
Тем звучит он все слышнее.
«Пламя вырастет из искры -
Знают люди,
Но коль искра улетает -
Пепел будет.
Если капля ляжет к капле -
Будет море.
Если ж капля одинока -
Сгинет вскоре.
Пролагают вместе люди
Путь широкий.
След травою зарастает
Одинокий.
Коль в полях цветы пестреют -
Хвалят люди.
А один цветок на тропке
Смятым будет.
Помни: слава - не находка
На дороге.
На ветру один потухнешь
Без подмоги.
Каплей будешь только в море
Ты живою...
Пусть твой след не зарастет
Глухой травою!»
Эту песню мать мне пела,
На руках меня качая,
Эту песню мать мне пела,
В путь-дорогу провожая...
В ТРЕХ ОБРАЗАХ ВИЖУ ТЕБЯ
Башкирия, я снова вдалеке
Где б ни был, у меня на языке
И в зимнюю таинственную ночь,
Как мать... Кто годы матери считает?..
Ей тысяча, а то и больше лет.
Меж Волгой и Тоболом обитают
Ее сыны, которым счету нет...
Бурлила кровь и страсть моя в душе
У прадеда в любви его и вере.
Да, в предках я существовал уже
Тысячелетие по меньшей мере...
В глазах моих костры отражены,
Что некогда горели на рассвете...
Как дикие степные табуны,
Несутся мысли сквозь тысячелетье.
Я спрашиваю мать: - Дай мне ответ:
Ты счастья не встречала ли в те годы?..
Я все видала... Все: и мрак, и свет,
И слезы, и лучи, огни и воды...
Вот мой ответ: на черноте земли
Начертан он - до твоего вопроса:
Полынью горькой беды поросли,
А радости - сладчайшим медоносом...
Все испытала. Все свершила я...
Оружие брала... Судьбу молила...
Распались горы, высохли моря.
Но племя сберегла я. Сохранила.
Мать. Тысяча ей лет...-
Теперь - к тебе,
Ровесница-жена: - Я жду ответа,
Ты счастлива? Какой ты счет судьбе
Предъявишь? Как ты прожила полвека?..
Я счастлива ль?.. Все время недосуг
Печаль и радость по местам расставить.
Сгущались тучи, чтоб исчезнуть вдруг,
Снега ложились, чтоб потом растаять...
Восходит солнце... И лучи я пью:
Вот утолить по свету жажду мне бы!..
Поднявшись из глубин, я мысль свою
Ввысь устремляю, к солнцу, к звездам, к небу...
Крылатая, витаю в облаках
Надежд, любви, что жизнь извечно красят.
Порой меня охватывает страх:
Вдруг жизнь мою глаза чужие сглазят...
Ну, дочь моя, скажи мне ты теперь:
Ты крепко ль держишь счастье - дар и чудо?
Как опознать мне счастье, коль потерь
И горестей не знала я покуда?!
Ты в спутники мне дай свои порывы
И выдержкой своею награди!
Сам говорил ты: «Счастье - впереди!»
И я спешу, я быть хочу счастливой...
Башкирия, я снова - вдалеке
От звезд твоих, но неразлучен с ними.
Где б ни был, у меня на языке
Всегда твое единственное имя...
И в зимнюю таинственную ночь,
Земля, ты не перестаешь мне сниться,
Являясь мне в трех образах, в трех лицах -
Как мать моя, жена моя и дочь...
Мой край, возлюбленный навеки!
За то, что часто я в пути,
Как ветер, мчусь, теку, как реки,-
Не осуди меня, прости.
Перед тобою виноватому -
Мне, сыну, не поставь в упрек,
Что на клубок Земли наматывал
Я нити длинные дорог...
Зато - как скоры здесь свиданья,
Как тесен мир дорог и встреч!
Нет, не сумели расстоянья
Разлукой между нами лечь,-
Все потому - что водопады
Твои в груди моей гудят.
Все потому - что звездопады
Твои в глазах моих горят!
Когда в чужих краях студеных
Из проруби я воду пил,
Я видел там, в глубинах темных,
Лик той, которую любил...
Знай, для корней моих ты - влага,
Для листьев - свет, суть бытия...
Я без тебя убог. Ты - благо,
Ты - сила! Без тебя - ни шага
Не сделать мне, земля моя!
О БЕРЕЗОВОМ ЛИСТЕ
Взгляни на глобус:
Вот он - шар земной,
На нем Башкирия
С березовый листок величиной.
Всего лишь навсего
Не больше
Обыкновенного листка,
Береза же - великая Россия -
Так зелена, так высока!
Веками тот листок
Сорвать с березы
Пытались и огонь,
И ливни, и морозы,
Заморские далекие ветра,
И заморозки
С самого утра.
И сколько гусениц
К ней прилипало встарь?
«Религия»,
«Покорность»,
«Государь!».
Но зеленел листок
Среди ветвей,
Питаясь соком
Матери своей.
Но, бури и ветра
Преодолев,
Крепчает листьев
Радостный напев.
Пускай на глобусе ты кажешься листком,
Горячим занесенным ветерком,-
Башкирия моя! Твой сын простой,
Я восхищен твоею широтой!
Родной моей, единственной, великой
Простерлась ты от Ика до Яика,
И у тебя такие горы есть:
Вершин достичь - орел сочтет за честь!..
Я с детства так люблю -
Твой сын -
И гордость гор, и красоту долин,
И золото земли,
И серебристость вод,
Но всех дороже мне
Родной народ!
На глобусе страна не велика -
Размер обыкновенного листка.
А если в глубь веков заглянешь ты -
Узришь народного величия черты.
По тропам нашей радостной земли
Чредою поколения прошли,
И славу их вздымал за веком век,
И горе их - на дне башкирских рек.
Они - история!
Они ушли в века,
И подпись их -
На скалах след клинка.
«Повинного не рубит сабля»,-
Так издревле в народе говорили,
Но наши предки в битвах не ослабли,
Ни перед кем колен не преклонили.
Народ мой не был рабски покорен,
Пусть был он нищ - не нищенствовал он,
Носил он саблю только потому,
Что не хотел надеть суму.
Носил он саблю с древнею резьбой.
Но не ходил к соседям на разбой.
Кто покорить хотел страну мою,
Тот падал сам, поверженный в бою.
Он у врагов не спрашивал имен,
Убить врага - таков у нас закон!
И все, что близко мне,-
Всю радость наших дней -
Завоевал народ богатырей!
Мальчишка бежал под летним дождем
С открытою головой.
Вровень с плакун-травой.
Вырос. И тысячный дождь оросил
Пашню в его труде.
С распахнутым воротом он стоял
Без шапки на борозде.
В годы засухи вместе с землей
Он жаждал испить дождя.
Каждое облачко он хотел
Жадно вдохнуть в себя.
И вот сегодня пашню его
Небо поит дождем:
Дышат поля, мокнет земля,
Ивы шумят над прудом.
. . . . . . . . . . . . . . . . . .
Солдат на фронте дождю не рад:
Дьявольская беда!
Насквозь промокла его шинель,
По пояс в окопе вода.
«Заштопать бы чертову в небе дыру!» -
Но дождь проливной глух.
Солдат впервые за много лет
Выругал дождь вслух.
Вдруг треснула туча, и молний блеск
Прошел сквозь разрядов дым.
Солдату почудилось: свет такой
Он видел над полем родным.
Ему показалось: от слез дождя
На Белой волна дрожит.
А сын Ильгиз, как в детстве отец,
Сквозь дождь босиком бежит.
«Дома мне быть бы»,- подумал он...
А дождь по брустверу бьет...
Мокрой шинелью накрылся солдат:
«К лучшему! Пусть идет»
РУССКАЯ ДЕВОЧКА
Глотая пыль, глотая гнев и горечь,
В поту соленом, в гари и пыли,
На вспененных конях, с жарою споря,
Мчим на закат, пылающий вдали.
У дома, развороченного танком,
Чадит бревно последнее. И там
Стоит девчушка, черный чад глотая,
Взгляд устремив опустошенный к нам.
Вдруг встрепенулась: «Наши, наши, наши!..»
Махнула нам рукой издалека
И улыбнулась. Средь золы и сажи
Была улыбка детская горька.
Была душой России та девчушка,
Цветком, что никогда не отцветет.
Ее улыбка - днем была грядущим,
Который к нам через Берлин придет.
Памяти Сагита Мифтахова
Небеса и землю на ходу
Прожигая, шел огонь на запад.
Тишина настала, как в аду,
Темнота... Золы и гари запах...
Поле боя... Поздняя луна
Поднялась над битвою вчерашней.
Тьму пронзив, пытается она
Отыскать кого-то среди павших.
Комиссар седой в траве лежит.
И луна над мертвым задержалась.
Лик ее бесстрастие хранит,
Не присущи слезы ей и жалость.
Силясь что-то вспомнить, замерла
Над погибшим... А потом и скрылась...
Пеленою серой замела
След ее предутренняя сырость.
Комиссар... Он много лет назад
Был красивым, молодым, влюбленным...
Ночь была тогда... Расцветший сад...
И невеста в том саду бессонном.
Сад и нежность. Ночь - и рядом друг,
Нежностью дышал весенний воздух.
«Счастье... Счастье... Счастье...» - все вокруг
Повторяло: травы, птицы, звезды...
Протекла ли вечность - или миг?..
Времени исчезло ощущенье...
И сиял над ними лунный лик:
Что в нем? Одобренье? Восхищенье?..
Разгадать ли?! Вечно холодна,-
Что над полем брани, что над садом,-
На любовь и смерть глядит луна
Тем же самым тусклым, мертвым взглядом...
ДВА БОКАЛА
На стыке лет, в чаду горящих дней,
Нас двое на холодном дне окопа.
На трассы пуль, на сполохи огней
Взирая в небо воспаленным оком,
Бокалы дважды наливали мы -
По самой сладкой и по самой горькой.
И выпили до дна, заели коркой
Сухого хлеба из своей сумы.
Бокал мы первый пили за страну
И за любовь к земле благословенной,
За матерей, за их благословенье,
И за невесту каждый пил свою.
Второй бокал был горек, словно яд
Презрения и гнева к супостатам.
Мы выпили его за боль утрат,
За нашу месть, за скорую расплату.
Бокалы дважды поднимали в час,
Когда уходит старый год из жизни.
Мы дважды поклялись своей Отчизне
Быть беспощадными... И не сомкнули глаз.
ТРИ ДНЯ ПОДРЯД
Тяжелый снег идет три дня.
Три дня подряд,
Три дня подряд.
И ноет рана у меня -
Три дня подряд,
Три дня подряд.
Тяжелый снег идет три дня.
И рана ноет у меня.
А с ней осколок заодно,
Он превратился в боль давно.
Его сырой рудой нашли
В глубинных залежах земли.
Руду тяжелую купил
«Король», что ненависть копил,
Что в Руре мину отливал,
А на Днепре в меня стрелял.
Горячей кровью налитой,
Гремел рассвет. Потом затих.
И два осколка мины той
Попали в нас двоих.
Один в сержанте Фомине
(Лежит в могильной глубине),
Другой достался мне.
Двенадцать лет он жжет меня...
Тяжелый снег идет три дня.
Придет весна. Опять в снегу
Весной ручей заговорит.
Не стихнет ненависть к врагу -
Ведь кровь металл не растворит.
А раны старые горят.
В Париже третий день подряд
О новых войнах говорят.
И снег идет три дня подряд.
Мне первые хлопья ложатся на плечи,
Стою на чужом берегу
И вновь вспоминаю далекий тот вечер,
Черемуху в первом снегу.
В тот вечер к губам твоим липли снежинки
И я прикасался тайком.
Дорогою счастья бежала тропинка,
Покрытая первым снежком.
Мой путь был нелегок, далек и тревожен,
Немало прошел я дорог!
Но губ твоих жарких милей и дороже
Найти ничего я не мог...
ЦВЕТЫ НА КАМНЕ
Ты пишешь мне в печали и тревоге
Что расстоянья очень далеки,
Что стали слишком коротки и строги
Исписанные наскоро листки,
Что дни пусты, а ночи очень глухи
И по ночам раздумью нет конца,
Что, вероятно, в камень от разлуки
Мужские превращаются сердца.
Любимая, ты помнишь об Урале,
О синих далях, о весенних днях,
О том, как мы однажды любовались
Цветами, выросшими на камнях?
У них от зноя огрубели стебли,
Перевились в колючие жгуты,
Но, венчики пахучие колебля,
Цвели все лето нежные цветы.
Когда бы сердце впрямь окаменело
Среди боев без края и числа,
Моя любовь, которой нет предела,
Цветами бы на камне расцвела.
В день вашей свадьбы грянула война,
И, наскоро простясь, пошел он в бой,-
Тебе оставив только гору горя,
Но и надежд твоих не взяв с собой.
И ты ждала, и верила, и знала:
Уходит ночь - и будет вновь светло.
Весть о смерти получала,
На третий раз
Ты встретила его.
Я белый лист кладу перед собой
Бумаги чистой
И черный карандаш, что к ней судьбой
Навек причислен.
Карандаши придется очинить,
Берясь за дело.
Но не спеши, рука моя, чернить
Лист этот белый!
Бумага белая! Огонь ли, лед -
Что в ней таится?
Она - судьба ребенка, что вот-вот
Сейчас родится...
На белом - черный карандаш подряд
Чего ни чертит!..
Недаром - всё на свете, говорят,
Бумага стерпит.
И радостную весть, и всякий вздор,
И труд ученый...
На белом пишет смертный приговор
Тот стержень черный.
Мольбу о снисхожденье пишут здесь,
Отмену срока:
Помилованье в этом мире есть -
Не так жесток он...
Указ о мире. О войне приказ -
Все черным, тем же,
И смотрит мир, не отрывая глаз,
На кончик стержня...
Любимая!.. Здесь белый снег в тиши
Замел все снова...
По белому ты черным напиши
Одно лишь слово:
«Люблю...»
С моей любимой уплывает
По Белой белый пароход.
Он сердце больно разрезает,
А не волну вечерних вод.
Волна вскипела и умолкла,
И солнце скрылось за рекой.
Тот пароход увез надолго
Мою любовь и мой покой.
В тревожном, трепетном смятенье
Поют над Белой соловьи.
Не привыкай, душа, к терпенью
Ни в ненависти, ни в любви!
Степные сонные озера
Гниют без ветра в камыше.
Живая мысль потухнет скоро
Лишь только в дремлющей душе.
Застыли шорохи и шумы,
Растаял след. И тишина.
В моей душе вскипают думы,
Как в бурю белая волна.
Всегда тревожно и несмело,
Когда в дорогу провожать,
Ты говоришь, что не успела
Мне слово нужное сказать.
В нем все - горенье и надежда,
Любовь, согретая в груди,-
Все то, что было прежде,
И все, что будет впереди.
И я хочу, чтоб ты сказала
В последний час, в душе храня,
То, что несказанным осталось
И самым нужным для меня.
Три чуда пленили меня
Навсегда, без сомненья:
и женщина - третье чудо.
Три тайны ввергают
В раздумье меня и смятенье:
и женщина - третья тайна.
Но тайна земли вот уже на исходе...
Сдается -
И небо мелеет,
И дно уже видно его.
Лишь женщина
Непознанною остается -
Навеки - как высшее чудо
И как волшебство.
Сармасан - река в Башкирии.
В КРАЮ МОЕЙ ЛЮБИМОЙ
Я побывал в краю моей любимой.
Его весну я долго в сердце нес.
Здесь детство с милой пробегало мимо
Веселых подрастающих берез.
Быть может, я иду сейчас, ступая
В ее когда-то промелькнувший след.
Здороваясь с березами, не зная,
Что им, как ей, наверно, столько ж лет.
Земля в цвету. Седой дымок тумана
По берегам окутал валуны.
Спасибо вам, долины Сармасана
Цветы в лугах, свет солнца и луны.
Тебе, земля, и вам, поля и горы,
Сердечное спасибо и привет.
В ее душе - твои, земля, просторы.
В ее глазах - твои тепло и свет.
Ну, здравствуй, юность! Протяни мне руки,
Веди меня зеленою тропой,
Сквозь столько лет тревоги и разлуки
Я наконец-то встретился с тобой.
Как будто мне семнадцать. Я не чаял,
Какие грозы встретятся со мной,
Я не успел притронуться к печалям,
Я не коснулся радости земной.
Как будто я еще в воде не плавал,
Не умирал и не горел в огне.
Я как роса в лесу на переправе,
Я как птенец...
Хотя известно мне,
Что розовая мальва, как ни жаждет,
Цвести весною дважды не вольна,
Что ветер не воротится, что дважды
Одна не разбивается волна.
Я это знаю. А на склоне горном
Звенит ручей. Живой водой бежит.
И порослью, и дружной и упорной,
Подлесок под березами шумит.
И ласточки щебечут. Воздух светел,
Когда б умел, я ласточке ответил,
А девушки проходят, я заметил,
На берег Сармасана мимо ветел,-
Какие, чьи по ним горят сердца?
В моей груди огонь такой же властный.
Он не потухнет, если я горю.
Ну что же, здравствуй, юность!
Здравствуй,
Девичья юность мира! -
Я немало тайн природы знаю:
Как родится туча грозовая,
Как зерно, набухнув, прорастает,
Как металл к металлу прирастает.
Отчего синице не поется
За морем - не скрыто от меня,
Отчего влюбленным удается
Видеть звезды среди бела дня...
И поэтому с природой вместе
Плачу я и вместе с ней смеюсь...
Тайнами - по совести, по чести -
Я делюсь со всеми, не таюсь...
Но особой тайною отмечен
Человек... Я знаю, отчего
Род людской непреходящ и вечен,
В чем секрет бессмертия его,
И делюсь той тайной в тишине
Лишь с одной. И лишь наедине.
Я уехал, ты осталась,
И дорога далека.
Плачешь, верно? Ты ведь малость
На слезу у нас легка.
А ведь было - без печали,
Рядом мы, и ночь в упор;
Был я молод и отчаян
Всем громам наперекор.
От любви хмелел до дури,
Путал с полночью рассвет,
Не слыхал бы, если б буря
Расколола белый свет!
Я один. Не половина,
Лишь на четверть только я,
По колено вязну в глине,
Груз тоски своей неся.
В думах сердце оголилось!
Тень распалась на траве,
Тучка в небе разделилась,
И сквозь слезы вижу - две.
Я уехал, ты осталась,
Расстояний груз несу...
Вот и я, как оказалось,
Тоже легок на слезу...
Говорят, сотворил тебя некогда Бог
Из кривого ребра.
Говорят, у него не нашлось
Под рукою другого добра.
Ерунда! Это - я, я тебя сотворил
Из воды, из огня,
Из надежды, из песни печальной
Творил тебя день изо дня...
Только так, только так цену радости
Можно узнать на веку...
Дни, недели и годы... Всю жизнь
Я тебя создаю и творю,
Чем успешнее труд мой -
Тем крепче под власть подпадаю твою.
Чем твой облик и дух совершенней -
Тем робость сильнее моя.
И в смятенье пред взором твоим я стою,
О пощаде моля...
Сотворил тебя я и тебе подчинил
Все свое существо.
Но, тебя одержимо творя,
Я творю и себя самого...
ГРУСТНАЯ ПЕСНЯ
Ты сгорела... Уж не оттого ли
Пепел лег на волосы мои?
Пепел лег на волосы мои,
И в душе моей все больше боли,
Горечью душа полным-полна,
Тайна в ней моя погребена,
Промолчать придется поневоле.
И в слезах моих все больше соли...
Рассказать о пепле горьком том
Не смогу: напрасная забота...
И об одиночестве своем
Рассказать - ведь тоже нужен кто-то.
Ко мне сквозь белый лес, сквозь белый дым
Ты шла... Цвел на ветвях весенний иней.
Каким невероятно молодым
Казалось солнце в выси светло-синей!
Ночь скрылась. И еще не родились
Под небесами ветры ранней ранью.
Я в этот час душой рванулся ввысь,
Я глянул ввысь, не пряча ликованья.
Какая синь! Какая глубина!..
И - вдруг смутился, увидав, как стыла
И угасала бледная луна,
Которую случайно ночь забыла.
Прошедшим днем иль нынешним - захочешь?
А ты - кто?
Солнце - зарожденье дня?
Или луна, отставшая от ночи?
Влюбленные, в упреках пыл умерьте,
Боль не несите сердцу и уму.
Запомните: размолвка - четверть смерти,
А испытанье смертью - ни к чему.
Смотрите, расстояниям не верьте
И времени - его известна прыть…
Разлука - это половина смерти,
Со смертью же - рискованно шутить.
И все ж вовек не разгуляться бедам,
Пока любовь горит и греет свет…
Умрет любовь - и мы погибнем следом.
От смерти ж - никакого средства нет.
Прервав свой путь, с тобою остаюсь
Я в эту ночь.
Заботы с сердца смел рукою: пусть
Уходят прочь...
Входя к тебе, оставил у ворот
Излишек лет.
Безумен, юн. Я - еще я, я - тот,-
Сомнений нет.
С тобой... Пускай дороги отдохнут
От ног моих.
Я остаюсь... Пусть звезды отдохнут
От глаз моих...
От зова моего покой степной
Отвыкнет пусть...
Пусть отдыхает тишина... С тобой
Я остаюсь.
Заря, своим явленьем не спеши
Рвать тишину...
Ты слышишь, как в безмолвье две души
Слились в одну?
Пусть разум, страх, не знающие сна,
Спят в этот час...
Пусть не смыкает лишь любовь одна
Сегодня глаз.
ПЕСНЯ РАССВЕТА
Ты спишь. Как спокоен твой сон и как тих
На раннем рассвете.
Огонь разгорается в жилах моих
На раннем рассвете…
В который уж раз не свожу с тебя глаз
На раннем рассвете.
Пишу тебе песню в который уж раз
На раннем рассвете.
Куда бы я ни был заброшен судьбой,
За что бы ни стал я в ответе,
Одной лишь тебе поклонюсь,
Преклонюсь пред тобой
На раннем рассвете,
На раннем рассвете,
На раннем рассвете.
Ночами разговаривают реки,
Когда на скалах тучи отдыхают,
И сердце с сердцем говорит ночами,
Когда шаги людские затихают.
Но почему!.. Ведь реки точно так же
И днем текут, спеша вперед в волненье.
Сердца людей и утром бьются так же,
Но утром мы не слышим их биенья.
Ты слышишь? Разговаривают реки,
Торопят волн взволнованных признанья.
Так, видно, повелось на белом свете,
Что ночь - пора любви у мирозданья.
Первый снег так рано, так нежданно
Выпал на поля.
Он сойдет, лишь улыбнется солнце,
Сердце веселя.
Ведь хранит еще дыханье лета
Теплая земля.
И меж нами снег порошей легкой
Выпал невпопад.
Чтобы он растаял, нужен только
Ласковый твой взгляд.
До зимы далеко. Два сердца,
Как одно, стучат.
Она говорит:
Ты все спешишь - беги, беги!
Ты все уходишь... Мимо, мимо...
Как вал морской, как ток реки,
Судьбой от берега гонимый.
Ты - от меня. А мне все ждать,
Оберегать огонь ночами...
Корабль уже в пути. Опять
Темно и пусто на причале.
Я говорю:
Да, я не заводь, а поток,
Вода, летящая под ветром...
Но нет потока, чтобы мог
Отринуть берег свой заветный.
И пусть я кораблям сродни
И, как они, кружу по свету,
Я, как они, включив огни,
Вхожу в свой порт в потоках света.
Иду. Сокровищ полон я
От верхней палубы до днища.
В них - вся любовь, тоска моя -
Нам хватит лет на тыщу!..
Давай, дорогая, уложим и скарб, и одежду,
Оставим наш город и этот ветшающий дом,
Где в красный наш угол уже не мечта и надежда -
Все чаще садится тоска и печаль о былом.
И время, как тень, все длиннее у нас за спиною,
Вся прошлая жизнь, где забот и обид - без конца,
Где столько могил за кладбищенской длинной стеною
И столько утрат захоронено в наши сердца.
Чем день истомленней, чем сумерки к вечеру ближе
И тени заметней - тем глуше и тише река,
Ведь к ночи и волны ленивей и медленней лижут
Прибрежный песок, не стремясь сокрушить берега.
Давай соберемся чуть свет и уедем отсюда
В какой-нибудь сказочный город - ведь есть города!
Клянусь, я веселым, я праздничным спутником буду,
Скажу: посмотри, нам сияет другая звезда!..
У нового города памяти нет и не будет,
Той памяти горькой, впитавшейся в вещи, в черты...
Пусть здесь остается без нас и о нас позабудет
То время, когда обо мне так печалилась ты.
Останется наше далекое, доброе детство
На кончике тропки лесной, где и солнце и тень.
И молодость наша останется с ним по соседству,
У старых ворот, там, где встретилась ты мне в тот день.
Послушай! Постой! Повтори, мне покуда не ясно -
Как ты говоришь? Мы уедем, и сменим жилье,
И молодость бросим, и в городе новом, прекрасном
Останемся жить? Только как же нам жить без нее?
Как жить без нее?.. Повторил я последнюю фразу,
И стало мне грустно, и стало мне холодно сразу.
Нет-нет, не теперь, мы еще поразмыслим над этим...
Наверное, мы никогда никуда не уедем.
Все было взбудоражено вокруг:
Весна, ручьи в их говоре, полете.
Мир ярок был. И жизни моей звук
Мужал на юной, на высокой ноте.
И я пришел к тебе, чтоб принести
Любовь мою. Сказать о ней хоть слово.
Рванулся - и не смог произнести,
«Кругом ручьи»,- всего лишь я сказал,
На эту новость и ушли все силы.
Ты засмеялась, глядя мне в глаза,
Ты голову в молчанье опустила...
Тянулись к солнцу сильных трав концы,
Окрепло лето, и плоды созрели.
Мужчиной стал я, жаркие рубцы
От многих ран на мне уже горели.
Слова другой судьбы и жизни новой,
И не сказал... Как вынес! Смог смолчать?
На чем во мне споткнулось это слово?
«Смотри, поспели ранние плоды»,-
Едва сумел произнести неясно.
С надеждой мне в лицо глядела ты,
И медленно надежда эта гасла.
Спалила лето изморозь. С собой
Последний лист пустой рассвет уносит,
И над моею жизнью и судьбой
Все холодней, все явственнее осень.
И я пришел к тебе, чтобы сказать
В прощальный час раскаянное слово...
Как хорошо, что я стерпел опять,
«Какой сегодня белый-белый дым,-
Я прошептал,- и в инее березы...»
Стою и вижу: по щекам твоим,
Белым-белы, дрожа, сползают слезы...
Ты в этот раз вдоль моря шла ко мне.
Пустынный берег будто не кончался.
Ты по песку ступала в тишине -
И в золото он тут же превращался.
И чайки свои сизые крыла
В тумане золотом в тот час купали.
Едва ракушки в руки ты брала,
Как сразу в них жемчужины сверкали.
Ты гривы волн движеньем легких рук
Ласкала тихо, наклонясь к прибою...
Вот ты коснулась их - и море вдруг
Все золотом зажглось перед тобою.
И солнце украшеньем золотым
Не в небе - на груди твоей горело...
Один лишь раз я видел мир таким.
Сон или явь?.. Кому какое дело!
От моря лесом уходила ты,
Вилась тропинка золотая следом...
Зажглись тоскою золота кусты...
Да, это осень... Нет сомненья в этом...
Какая нынче осень - загляденье!
Земле куда от зелени деваться?..
Шиповник вспыхнул во втором цветенье,
Любуешься - не можешь оторваться!
Нас восхищало необыкновенно
Природы всемогущей повеленье,
И даже песню славы вдохновенно
Сложил я в честь осеннего цветенья...
Той осенью от радости шалея,
Седой мужчина вдруг влюбился страстно.
Мы, умники, смеялись громогласно,
Юродивый рыдал, его жалея...
Любовь моя!.. Неистовой весной,
Когда кусты стояли в белом дыме,
Я на коре, манившей белизной,
Единственное
Нацарапал имя.
Горящим углем в бешеный мороз
Его на льду - не в озорстве - я выжег.
Его я ветром на море нанес
И высек молнией на скалах рыжих.
На белизне листа его пишу
Всегда - жизнь тяжела или легка мне...
О, только б мне - судьбу о том прошу!
Не написать его на черном камне...
«До солнца я с тобой - не до зари -
Останусь, что ты там ни говори...
И правды от тебя не утаю:
Я не уйду, пока не утолю
Любовной жажды, жгущей все сильней!..»
Так пел джигит возлюбленной своей.
Мне не грозите, беды и вражда,
И не стращайте, голод и нужда!
Болезнь, не торопи меня, поверь -
Уходят страхи, а не дни, теперь...
Не испугаюсь никаких я ран,
Ты плеть свою не заноси, обман!
Тщеславие, ты задержись в пути -
Мой разум сладким ядом не мути.
Достану, коль заставит жизнь меня,
Горящий уголь прямо из огня!..
В небытие тропы не проторю -
Пока я жажды жить не утолю...
* ИЗ «МОНОЛОГОВ ПРОМЕТЕЯ» *
КОГДА ГРУСТНО
Остановимся здесь, Агазия, хотя бы на малость.
Мы разложим костер и огонь разведем у реки.
Высечь пламя смогу: еще искра живая осталась,
Еще искра жива - испытаниям всем вопреки.
Не тревожься пока - я еще не дошел до предела,
Не устал, притомился немного, вот ноги гудят.
Да, по правде сказать, сам я бодр,- суета одолела,
Окружают интриги, сломить меня, видно, хотят.
Афродита ревнива - как будто сменила личину,
Зевс совсем измельчал, занимает его чепуха.
Сам - брюзгой становлюсь...
А Гефест - он все ищет причины
Прегрешений, чтоб сто оправданий найти для греха.
На людей я смотрю - и свои умножаю печали:
Позабыли и меру и честь, и, боюсь, навсегда.
Косят сено на кладбищах, свято хранимых вначале,
И на склоны Олимпа свои выпускают стада.
Остановимся здесь, Агазия, дождемся рассвета,
Мы разложим костер и огонь разведем среди тьмы.
У текущей воды мы с тобою испросим совета,
Наберемся ума у плывущего пламени мы.
КОГДА СГОРЕЛА АГАЗИЯ
Все глухо без тебя, темно и немо -
И рядом, и вдали.
Как будто вдруг земля лишилась неба,
А небеса - земли.
Сломались крылья дней... Угасло пламя...
Гнездо разорено...
И плачут звезды - небо их слезами
Теперь озарено.
Цепь моего терпенья - на пределе...
Взываю к небесам:
Молю, не плачьте, звезды!
Я сдерживаюсь сам.
ПУСТЬ ВРЕМЯ НЕ ОСТАНАВЛИВАЕТСЯ
Остановись, мгновенье!..
Ты прекрасно...
Провидцем значусь и считаюсь богом...
Нет, я ребенок, ищущий дорогу.
Перед рассветом, сбросив мрака бремя,
Поэту вняв, остановил я время -
На миг остановил, и ввысь я глянул
И глянул вниз - и в тот же миг отпрянул:
Там, скорчившись, вселенная застыла,
За миг лишь стала старой и бескрылой.
Мир безобразный был мной обнаружен,
Когда был ход, черед и лад нарушен.
Опасно вечности часы качнулись...
Но люди в ту секунду не очнулись;
Но люди крепко спали в утомленье
И не заметили того мгновенья...
Подует ветер - и все больше листьев,
Срываясь, улетает от ствола.
Проходят годы - и все меньше близких
Друзей сидит у моего стола.
Как ветры годы... И не жди пощады
От их хлопот: тревожное родство!..
Иные имена остаться б рады,
Да опадают с сердца моего.
Иные - сорок заморозков встретят,
Но, и замерзнув, не слетят с ветвей.
Как ни терзает ветер, как ни треплет -
Они к березе приросли своей...
Чем больше лет, чем больше лет проходит
Тем меньше за столом сидит друзей...
Быть может, солнце места не находит,
Скудея, смотрит в сторону зимы?
Или умнее делаемся мы,
Чем больше лет проходит?
Нам с совестью никак не сговориться,
Настроены мы с ней на разный лад:
Когда отважен я - она боится,
Встревожена - когда чему-то рад.
Свой счет ведет всему: казнит и лечит...
Ошибки и ответы, гнев и страх -
Чет у меня, а у нее - все нечет,
Все - разно: на часах и на весах...
Когда я не заносчив, моя совесть
Так гордо свою голову несет!
Когда я возгоржусь, она, расстроясь,
Беспомощная - места не найдет.
Я у вина, когда мы с ней в разладе,
Беру взаймы веселья забытье.
Иль на плече любимой, о расплате
Не думая, спасаюсь от нее.
А если день когда-нибудь настанет,
Что неизбежно все придет к концу?..
Судьба наедине меня оставит
Вдруг с совестью моей лицом к лицу -
Любимая уйдет, вино прольется...
Вот тут-то мне спасенья не дано:
Как отвечать мне по счетам придется?
Испить какую чашу суждено?..
Ты говоришь, чтоб я себя берег
Для нашей жизни. Ты всегда в тревоге,
Но я всю жизнь, как конь, не чуя ног,
Скакал на скачках по степной дороге.
А смерть придет - я смерть не обвиню.
Не первый я, и некуда мне деться.
Вот мне тогда упасть бы, как коню
На состязаньях, от разрыва сердца...
Цвет горя черен, черен, как земля,
Приходит, наши волосы беля.
Земля, она сама черным-черна,
Но белизну цветов поит она.
Коль одного тебя гнетет беда,
Не говори, что вся земля седа.
А бывает в природе такая пора -
Ветер стихнет, но листья трепещут,
Солнце сядет, вполнеба чернеет гора,
Но лучи отсеченные блещут.
Приоткрой мне, природа, секреты свои,
Чтоб потом, без меня - хоть вначале -
От меня отсеченные песни мои
Шелестели б, светили, звучали.
Когда уйду, побегут, наверное,
За мной стихи мои с причитаньем:
«Не оставляй нас!»
О дети верные,
Благодарю вас сейчас, заранее.
Мальчишкой, помню, едва завижу я,
Что запрягает отец,-
Лечу за ним и кричу обиженно:
«Возьми меня тоже, возьми с собою!»
Отец отъедет, и остановится,
И на колени подсадит - ладно!
И едем, едем... Но у околицы
Он скажет: «Хватит, беги обратно».
Стихи мои! Вас в ладью дубовую
Под поздний парус с собой возьму я,
Но у ворот кладбищенских снова я
Ссажу вас, верну вас в юдоль земную.
Безгрешны, безвинны вы, птицы певчие,
Судьба не дала мне заветней дара...
За все грехи свои сам отвечу я,
Один я, один. Одному и кара.
ХАСАНУ ТУФАНУ
К чему красота соловью,
Узоры и жар оперенья?
Затянет он песню свою,
И всех обожжет его пенье.
Поэту чины - для чего?
И кто с ним сравняется в чине,
Коль властные строки его
Владыки на память учили?
Перед старым певцом, когда песню слагал он, предстала
Вдруг прекрасная девушка... Взором его обняла...
Тонкий стан наклоня:
Я твоя,- она тихо сказала
И косынкою шелковой шею его обвила.
Ты явилась, когда отгремели мои водопады
И погасла заря моя... Кто ж ты, живая душа?
Не живая душа я, а смерть: приготовиться надо
Тебе в путь невозвратный,
Которым уйдем не спеша...
И промолвил поэт:
Смерть красивой такой быть не может!
В этом я убежден, жизнь узнавший сполна...-
И ответила девушка:
Зря тебя это тревожит,
Я - не чья-нибудь смерть, а твоя,
Я такая одна.
В дороге - ноги. В песне - думы... Хочешь,
Прислушайся!.. Я по земле иду.
И днем - по солнцу и по звездам - ночью
Свой путь определяю на ходу.
Обжег в пути мне губы встречный ветер,
И пыль годов я в волосах ношу.
В дверь постучав, вхожу в дома под вечер,
Но только тучи рано или поздно
Закроют солнце в серый день тоски,
И слепнут звезды,
Слепнут даже звезды,
И в мгле вселенской не видать ни зги...
Когда кусок пути, что мне назначен,
Тот, что зовется жизнью, прохожу,
В глаза людей, как в звезды, я гляжу
И слышу: так держать, и не иначе!..
И в ясный день, и вечером морозным,
Чернее сумрак или зной лютей,
Я путь определяю не по звездам,
А - как по звездам - по глазам людей,
По радостным, печальным и серьезным...
Гляжу в глаза, чтобы с пути не сбиться,
Чтоб в песне не солгать, не ошибиться.
ОБЕЩАНИЙ НЕ ДАВАЙ
Деревья спят, укутанные в иней.
Качнет их ветер - и на тьму волос
Слетает снег сыпучий, бело-синий.
И, как всегда, не медля, не спеша,
В свой срок на землю новый год приходит...
Глядим назад - и, замедляя шаг,
Глядим вперед - с надеждой, не дыша:
В свой срок на землю новый год приходит.
На площади, где елка до небес,-
Дворцы, мосты из льда блестят и светят...
По тем местам в мир сказок и чудес,
В мир волшебства проходят наши дети!
Мосты из льда! О, как блестят и светят
На площади, где елка до небес!
На ветке справа - высится звезда,
На ветке слева - примостилось солнце,
А с ветки рядом - погляди сюда! -
Вот-вот ракета в небо понесется.
Картонные здесь скачут кони. Серый
Проходит заяц, обнимая волка.
Смешалось все. Исчезло чувство меры -
Свои законы здесь диктует елка!
Потеха детям!..
Мне ж, по правде, жаль:
Дворцы растают. Облиняют кони.
Засохнет ель: на площади едва ль
Она свои пустить сумеет корни...
Мои мечты, как прежде, легкой стаей
Уж на картонных не летят конях!
О, я тогда лишь силу обретаю,
Когда не в снежных облаках витаю,
А землю ощущаю на корнях...
Все заковал, заколдовал мороз,
Деревья спят, и замер сумрак синий.
Дохнул мороз - на темноту волос
Ложится иней. Да, ложится иней.
Далекий друг! Жду пожеланий добрых
Я от тебя - сегодня, как вчера...
Ты знаешь, друг, как твой привет мне дорог!
Не обещай добра - желай добра.
Желай добра!.. Пускай ни до, ни после -
А точно в срок - дождь над полями льет.
Сын болен мой... Пусть все ему на пользу,
Пусть все на исцеление пойдет!
Будь добрым в пожеланиях... Но только
Меня ты обещаньями не тешь:
Та ель красива. Но ведь корни елки
В лесу, где пень еще на срезе свеж...
Не говори мне: в будущем году, мол,
Приеду, одолею даль и высь...
Не обещай! Но если ты задумал -
Нежданно и негаданно явись...
Настало время говорить об этом!
Ведь обещания давал и я
Своей земле, твердил, что будет спета
Однажды песня лучшая моя...
Но где ж она?.. Я не держал ответа
Пред родиной...
Любимую свою
Я тоже обещаньями окутал
И детям обещал, что подарю
Всем - по луне! Да, обещал, без шуток,
Но до сих пор под звездами стою
В таком же отдалении как будто...
Не обещай! Довольно обещаний!
Их запросто давали мы вчера:
Ведь обещанье часто - обнищанье
Души, когда ей действовать пора!
Мечты все наши, замыслы, надежды
Отныне больше - как бывало прежде -
Уж на картонных не летят конях...
Да, лишь тогда мы силу обретаем,
Когда не в смутных облаках витаем,
А землю ощущаем на корнях!
Я С САБАНТУЯ ВОЗВРАЩАЮСЬ...
Я с сабантуя возвращаюсь. Зной
Пошел на спад. И день идет к пределу.
Я невредим. И все мое - со мной,
Лишь где-то шапка с головы слетела.
Что шапка! Голова была б цела.
Все остальное - дело наживное...
Потешились мы за день - ну, дела! -
Над кем-то - я, а кто-то - надо мною.
На столб пытался влезть...
Не выйдет, друг, -
Сказала моей прыти моя сила.
Под «Барыню» - меня толкали в круг,
Под «Лапти» - сам плясал, хоть не просили.
Кто побойчей, тот на майдан спешил
С соперником схватиться... Я в запарке
С повязкой на глазах людей смешил -
Горшки крошил, размахивая палкой.
Науку понял важную весьма:
Себе под стать всяк друга подбирает,
Те - с браги набираются ума,
Те - пьют айран, последний ум теряют.
Я с сабантуя не спеша иду
Пешком домой - и удивляюсь встречным:
Все дружно поздравляют на ходу:
С прошедшим праздником тебя!
С прошедшим!..
И умный и дурак, и стар и млад -
Все поздравляют,
Местный и нездешний
С прошедшим праздником! - твердят
И вторят: - С сабантуем прошумевшим!
К лицу ли вам приличья нарушать?
Вы времени не тратьте бесполезно!
Минувшим счастьем можно ль утешать?
С прошедшей жизнью поздравлять уместно ль?
Нам радоваться ль радости былой?
На солнце, что зашло, уж не согреться,
Поздравьте с миновавшею бедой,
С утихнувшей, с прошедшей болью сердца...
Я возвращаюсь... Шапки нет как нет.
Что шапка! Мы о шапке не заплачем...
О, я еще на сабантуй чуть свет
Помчусь хоть раз на скакуне горячем!
КАРУСЕЛЬ ВСЕ ВЕРТИТСЯ...
Карусель все вертится и вертится...
Что-то там темнеет, что-то - светится...
Вертится - способна душу вытрясти:
Ползающий, скачущий, летающий -
Всякий - молчаливый и болтающий
Мчится на одной и той же скорости.
Жаба надувается от гордости.
Простаки застыли в удивленье:
Не отстать улитке от оленя!
Мышь и слон,- да это чудо просто,-
Гляньте - одинакового роста!
Все равно - кто толще или тоньше -
Мчится с быстротой одной и той же...
Что-то впереди готово вырасти.
Карусель построена на хитрости.
Мальчик скачет на коне - далеко ли?
Девочка сидит на быстром соколе.
Он коня подхлестывает прутиком,
Эй, кто там! Свидетелями будьте-ка,
Что вот-вот догонит он подругу!
Он уж ей протягивает руку...
Карусель спешит, бежит по кругу...
Девочка со смехом оборачивается,
Будто бы на веточке покачивается...
К взгляду взгляд, ладонь к ладони тянется...
Что-то с ними будет? Что-то станется?..
Два бутона рядышком вздуваются...
Шаг меж ними... Только все ль сбывается?
Только есть шаги такие в мире,
Что и моря-океана шире:
В них - дорога от земли до солнца,
Время в них, что вечностью зовется,
Коль летишь ты на коне крылатом,
А она на соколе куда-то...
Карусель ведь кружится и кружится,
Что-то возникает, что-то рушится.
Ведь не все, как хочется, устроено:
Карусель на хитрости построена.
Стоп! Земля!.. Все остальное - мелочи:
Мальчик, дай скорее руку девочке
И держи!.. Пускай вам в счастье верится!..
Шар земной все вертится и вертится...
Ты смотри держи ее, не выпусти!
Шар земной построен ведь на хитрости...
ХОРОШО, ЧТО Я НЕ ГАРМОНИСТ
Дёма с Белой, заливая всходы,
Полою водой встречают май...
Буйство сердца, словно эти воды,
Перехлестывает через край.
Молодость пришла - с грозою вместе,
Молодость пришла в сиянье дня.
За лучи хватаясь, в поднебесье
Я взбираюсь - не достать меня!
А на горке пляшут - свету рады -
Девушки... Ну что за волшебство!
Что за счастье - быть достойным взгляда,
Девичьего взгляда одного!..
На крыле лебяжьем, на высоком,
Имя вывожу любви своей...
Я - могущественнее пророка,
Может, только Бог меня сильней!
Голубые звуки в небе чистом
Плавают, тревожа даль дорог...
Почему не стал я гармонистом?!
Я сыграл и спел бы, сколько смог,
Разбудив поля и даль дорог!..
Воды возвратились в берега.
Отгремели грозы... И по праву
Осень гонит листья, как пурга,-
Зеленеют лишь вторые травы...
В сумерках - деревья в серебре.
В очаге дымок струится тонкий...
Внукам сказки шепчут те девчонки,
Что вчера плясали на горе.
И уже привет не долетает
Из страны, что юностью зовем.
Ветер с крыльев лебедей сметает
Свой покинув водоем,
Лебеди скрываются за горкой.
«В добрый путь!» - кричу под ветра свист.
Хорошо, что я не гармонист.
Я б сыграл - да и заплакал горько.
ДЕВУШКИ ВЫШИВАЮТ
Вышивают по холсту под вечер девушки
На приданое узор красы невиданной...
Сватали сестру зимой... «Да где уж ей,-
Мы сказали,- молода еще...» - не выдали...
С первопутком, вот увидите, бедовые
Вновь объявятся назойливые сваты,
С языка их потекут слова медовые:
«Лебедь есть у вас, у нас - охотник знатный...»
Вышивают - над холстом они склоняются,
Песней шелковой узор течет по ткани,
С разноцветными узорами сплетается...
Медленно струится песня, сердце раня:
«Под мостом туман седою мглою стелется,
Погощу денек-другой, не дольше месяца,
Маленький еще совсем я... Я беспомощный...
Весь мой мир - полати низкие под кровлей.
И в том мире одиноко я до полночи
Все слезами обливался, сердце - кровью...
Тихо плакал я: вот-вот они появятся -
На конях, гуськом летящих, с колокольчиком.
В семь сторонок за красавицей красавицу
По одной умчат по снегу да по кочкам...
Тихо плакал:
Скоро вечер тот растает,
Эта песня не вернется тоже, значит...
Песню девушки поют...
И знать не знают
Соловьи, что мотылек так горько плачет...
Вечера не повторяются... Но, радуя
И печаля, песни в должный срок воскреснут.
Сколько гор я одолел, чтоб снова надвое
Мое сердце рассекла вдруг эта песня:
«Под мостом туман садится мглистым вечером...
Быть не буду я вам в тягость, добрым людям...
Может, я и загощусь, да не навечно же,
Загрустите - а меня уж и не будет...»
Я теперь совсем большой... Большой -
всё знающий,
Целым миром я владею - без границы.
Знаю верно я, не только вечер тающий,
Но и жизнь вся - никогда не повторится...
И не только тихо плакать бы теперь мне,
А причина есть - рыдать вовсю да мучиться.
Но не плачу я; есть у меня терпенье
И под стать терпенью - есть еще и мужество.
Я не плачу... Ясен мир неповторимый,
Росы блещут в ранних травах, полных света,
Жаворонок надо мной поет незримый,
На лучах зари покачиваясь где-то...
Был близким горизонт тогда,
И небо низким было...
Был снегом - снег,
Водой - вода,
Зима - зимою стыла.
И были четкими слова
И ясными - порывы.
И правда - что всегда права,
И ложь, что вечно лжива.
Огонь - огнем. И дымом - дым.
И все - не в половину:
И золотое - золотым,
И глина - только глиной.
И белым - белое... Спеша,
Зима листву снимала...
Что видели глаза - душа
На веру принимала.
Но ширятся день ото дня
Границы мирозданья:
Растут сомненья у меня,
Растет мое незнанье.
Бывает правда - неправа,
И есть неровность в круге,
И недосужие слова
Родятся на досуге...
Тяжел бывает снег сырой
С дождем наполовину,
И в чистом золоте порой
Тускнеют крохи глины...
Гляжу задумчивее я
В могучих рек теченье,
Постичь пытаясь бытия
И сущность, и значенье.
ПТИЦ ВЫПУСКАЮ...
Все завершил. Покончил с мелочами,
И суета осталась позади...
И вот сейчас с рассветными лучами
Птиц выпускаю из своей груди.
Идущие на бой во имя чести!
Вам - первый дар, всем прочим не в укор:
Для вас, взгляните, в дальнем поднебесье
Орел могучий крылья распростер.
Те, кто в пути! Вам - бодрым и усталым -
Шлю журавля сквозь ветер в ранний час.
Кукушку, чтобы долго куковала,
Больные, выпускаю я для вас.
Влюбленные! К вам соловей, неистов,
Рванулся - петь все ночи напролет.
Томящиеся врозь! Вам голубь чистый
К надеждам старым новые несет.
Отчаянных, и робких, и недужных -
Всех одарю я, всех вас птицы ждут...
Нет только ничего для равнодушных,
Пускай без птиц - как знают, так живут.
Всё завершил. Покончил с мелочами,
И суета осталась позади...
И каждый день с рассветными лучами
Птиц выпускаю из своей груди.
НЕ СПЕШИ, СТАРОСТЬ!
Еще не проглотил я первого глотка,
И первая стрела еще не долетела
До цели... Не расцвел орешник мой пока,
И свить гнездо моя кукушка не успела.
Ты, старость, не спеши! Еще одну спою
Я песнь любви... Еще нарадуюсь я вволю,
Еще я обречен рыдать от сладкой боли,
Кататься по земле и участь клясть свою.
Ты, старость, не спеши, ведь это же -не в бой!
Не рвись, чтобы потом не пожалеть об этом:
Еще я не готов поставить пред тобой
Из золота кувшин, наполненный шербетом.
Ты, старость, погоди, не надобно спешить!
Для встречи у меня еще не все готово:
Вот красный угол - в нем перины нет пуховой, -
И негде посадить, и нечем ублажить...
Ты, старость, не спеши, не торопись в мой дом,
Еще ведь предстоит мне, став мальчишкой снова,
Свой выбор совершив меж сердцем и умом,
Такое сотворить - в чем каяться потом.
О старость, не спеши, не торопись в мой дом, -
Поверь - оно к добру: не приходить без зова!
В паре черных
Кожаных сапог
Ох, как много
Я прошел дорог!
Путь завершив земной,
В окоп последний свой -
Пару черных
Кожаных сапог
Вы положите ног.
Вдруг случится,
Что когда-нибудь
И свой продолжу путь...
Когда-то на печи мой дед
Вздыхал: беда, - просвета нет!
О времена, о времена...
Теперь я сам, попав впросак,
На старом пне - ропщу, простак:
О времена, о времена...
Нет у тревог моих границ,
Пред думами - хоть падай ниц...
А внуки прыгают... У них
Пока нет жалоб никаких.
Случались дни удачные,
Не скрою:
Успех делам сопутствовал
Но если уж по правде,
Между нами, -
Мне более везло
С моими снами.
Я сны смотрел,
Не пряча наслажденья...
Но сладок сон,
Да горько пробужденье...
Я просыпался,
Радостью объятый,
Но в явь шагнуть
Бывало страшновато...
Ах, если б все
Наоборот случилось!
Проснувшись в страхе -
Встретить явь, как милость,
И, перейдя
Незримую границу,
Возрадоваться
Солнцу, травам, птицам!
В начале дня встречает лай меня
Собак остервенелых.
Меня терзают на исходе дня
Сомненья то и дело.
Счет не годам, а дням ведет моим
Кукушка в темной чаще.
Напоминает ворон - недвижим -
О смерти, всем грозящей.
Ну, что ж! Собаку палка или кость
Угомонить сумеет.
Сомненья же - надежда, редкий гость,
Глядишь, преодолеет.
Кукушка вдруг со счета средь ветвей,
Глядишь, собьется...
И ворон лишь над головой моей
Не шелохнется.
Расулу Гамзатову
Земля, зеленая еще вчера,
Вдруг пожелтела, постарев до срока.
Не говори - «прошла моя пора...»
Ну, что такое осень для пророка?
А тайна мирозданья велика,
Ее не разберем мы по крупицам...
Пусть в желтизне лишь одного листка
Сто красок неразгаданных таится...
Стареют радости мои,
И обновляются тревоги...
На изнурительной дороге,
Душа, об отдыхе моли!..
Добро, содеянное мной,
На дно уходит. А всплывают
Мои ошибки: так бывает
Нередко на тропе земной.
Мир косо на меня глядит:
Не задержался ль я на свете?
Меня обходит даже ветер,
Волос моих не шевелит,
А теребит ковыль в степи...
И это, старина, стерпи.
Альфие (в день ее рождения)
В полдневный жар в долине Дагестана
С свинцом в груди лежал недвижим я...
М. Лермонтов
Земля в дыму. А в небе раскаленном
На косогоре я лежал зеленом
Орловщины -
не чуя рук и ног.
Нет боли... Лишь в груди железо тлело.
Лежал я, оглушенный тишиной.
И колыбельную мне мама пела -
Ту, давнюю, - склоняясь надо мной.
Но песня прервалась. На небосклоне
Увидел тень я черного крыла:
Лоб гладя мой холодною ладонью,
Смерть мне шепнула: я к тебе пришла...
Земля в дыму. А в небе раскаленном
Катился солнца огненный клубок.
На косогоре я лежал зеленом,
Ни шелохнуться, ни вздохнуть не мог.
Но черных крыльев белый луч, нездешний,
Коснулся вдруг, густой прорезав дым.
И смерть моя пропала в мгле кромешной...
«Оставь его! Ведь ты распорядиться
Способна запросто его судьбой...
Ведь мне еще лишь предстоит родиться -
На свет явиться - стать самой собой...»
И отступила, вняв твоей мольбе...
Хоть лет с тех пор немало миновало -
Я все живу -
благодаря тебе.
Долгая жизнь и короткая старость...
Думалось, этого хватит вполне.
Ведать не ведаю, сколько осталось -
Дольше, чем нужно, не надобно мне.
Мера важна. И бессмыслен избыток,
Коль через край наливаешь вино:
В землю уйдет он, желанный напиток,
В землю уйдет, пропадет все равно...
Жизнь через край... Нет, дожить
до мгновенья
Я не хочу, и на этом стою,
Чтоб от своей же шарахаться тени,
Чтобы о тень спотыкаться свою...
Услышал я: «Буран на весь Кавказ...»
Снега могилы ваши застилают,
Кайсын, Расул...
Я думаю о вас
В полночный час моих воспоминаний.
Кайсын, ты старший брат, Расул, ты младший брат,
Я средний брат, но мне не быть меж вами,
Хотя и рвусь к вершинам, где лежат
Могильные два камня под снегами.
Кавказ далек. Не в силах все равно,
Не одолею страшной той метели...
И место мне готово уж давно
С любимой рядом над замерзшей Агиделью.
Она там ждет, она зовет меня.
И тихий снег пошел в начале дня.
Друзья, я все чаще терзаюсь, гадая:
Так что же оставлю вам - вас покидая?
Оставлю вам Солнце без шрама и трещины
И Землю, что тоже вам мною завещана.
Оставлю - и старым и малым в угоду -
Горячий огонь и текучую воду...
И Землю, и Солнце, и воду, и пламя -
О прочем - извольте заботиться сами.