Безрассудство сопутствует нам всю жизнь; если кто-нибудь и кажется нам мудрым, то это значит лишь, что его безрассудства соответствуют его возрасту и положению.

Благоразумие и любовь не созданы друг для друга: по мере того, как растет любовь, уменьшается благоразумие.

Боится презрения лишь тот, кто его заслуживает.

Больше всего оживляет беседы не ум, а взаимное доверие.

Большинство женщин сдается не потому, что сильна их страсть, а потому, что велика их слабость. Вот почему обычно имеют такой успех предприимчивые мужчины, хотя они отнюдь не самые привлекательные.

Большинство честных женщин – это закрытые клады, которые целы только потому, что их никто еще не искал.

Будучи обмануты друзьями, мы можем равнодушно принимать проявления их дружбы, но должны сочувствовать им в их несчастьях.

Бывает такая любовь, которая в высшем своем проявлении не оставляет места для ревности.

Бывают в жизни положения, выпутаться их которых можно только с помощью изрядной доли безрассудства.

В великих делах нужно стараться не столько создавать события, сколько пользоваться теми, которые представляются.

В волокитстве есть все, что угодно, кроме любви.

В дружбе, как и в любви, чаще доставляет счастье то, чего мы не знаем, нежели то, что нам известно.

Вежливость – это желание всегда встречать вежливое обращение и слыть обходительным человеком.

Великодушие всем пренебрегает, чтобы всем завладеть.

Великодушие – это благородное усилие гордости, с помощью которого человек овладевает собой, тем самым овладевая и окружающим.

Величавость – это непостижимая уловка тела, изобретенная для того, чтобы скрыть недостатки ума.

Величайшее чудо любви в том, что она излечивает от кокетства.

Величайший из всех льстецов – самолюбие.

Величайший подвиг дружбы не в том, чтобы показать другу наши недостатки, а в том, чтобы открыть ему глаза на его собственные.

Вернейший признак высоких добродетелей от самого рождения не знать зависти.

Влюбленная женщина скорее простит большую нескромность, нежели маленькую неверность.

В любовных приключениях есть все, что угодно, кроме любви.

В людях не так смешны те качества, которыми они обладают, как те, на которые они претендуют.

Воздавать должное своим достоинствам наедине с собою столь же разумно, сколь смехотворно превозносить их в присутствии других.

Воздержанность в еде рождена или заботой о здоровье, или неспособностью много съесть.

В основе так называемой щедрости обычно лежит тщеславие, которое нам дороже всего, что мы дарим.

В повседневной жизни наши недостатки кажутся порою более привлекательными, чем наши достоинства.

В ревности больше себялюбия, чем любви.

Все жалуются на свою память, но никто не жалуется на свой разум.

Всем достаточно известно, что не подобает человеку говорить о своей жене, но недостаточно известно, что еще меньше ему подобает говорить о себе.

Все любят разгадывать других, но никто не любит быть разгаданным.

В серьезных делах следует заботиться не столько о том, чтобы создавать благоприятные возможности, сколько о том, чтобы их не упускать.

Все страсти вообще заставляют нас делать ошибки, но самые смешные из них заставляет нас делать любовь.

Все хотят снискать славу, но никто не хочет лишиться жизни; поэтому храбрецы проявляют не меньше находчивости и ума, чтобы избежать смерти, чем крючкотворцы – чтобы приумножить состояние.

Всецело предаться одному пороку нам обычно мешает лишь то, что у нас их несколько.

Всякий хвалит свое сердце, но никто не решится дать хороший отзыв о своем уме.

В то время как люди умные умеют выразить многое в немногих словах, люди ограниченные, напротив, обладают способностью много говорить – и ничего не сказать.

В характере человека больше изъянов, чем в его уме.

Высшая доблесть состоит в том, чтобы совершать в одиночестве то, на что люди отваживаются лишь в присутствии многих свидетелей.

Высшая ловкость состоит в том, чтобы всему знать истинную цену.

Где надежда, там и боязнь: боязнь всегда полна надежды, надежда всегда полна боязни.

Гений лет не имеет – он преодолевает все, что останавливает обыкновенные умы.

Глупец не может быть добрым: для этого у него слишком мало мозгов.

Говорить всего труднее как раз тогда, когда стыдно молчать.

Гораздо легче узнать человека вообще, чем какого-либо человека в частности.

Гордость не хочет быть в долгу, а самолюбие не желает расплачиваться.

Гордость свойственна всем людям: разница лишь в том, где и когда они ее проявляют.

Гордость часто разжигает в нас зависть, и та же самая гордость нередко помогает нам с ней справиться.

Горячность, которая с годами все возрастает, уже граничит с безрассудством.

Громкое имя не возвеличивает, а лишь унижает того, кто не умеет носить его с честью.

Для того, чтобы воспользоваться хорошим советом со стороны, подчас требуется не меньше ума, чем для того, чтобы подать хороший совет самому себе.

Долговечность наших страстей не более зависит от нас, чем долговечность жизни.

Достойно вести себя, когда судьба благоприятствует, труднее, чем когда она враждебна.

Если бы мы не льстили себе сами, нас не портила бы чужая лесть.

Если бы нас не одолевала гордость, мы не жаловались бы на гордость других.

Если кто-нибудь сделает нам добро, мы обязаны терпеливо сносить и причиняемое этим человеком зло.

Если судить о любви по обычным ее проявлениям, она больше похожа на вражду, чем на дружбу.

Если хотите нравиться другим, надо говорить о том, что они любят и что их трогает, избегать споров о вещах, им безразличных, редко задавать вопросы и никогда не давать повода думать, что вы умнее.

Есть люди, которым на роду написано быть глупцами: они делают глупости не только по собственному желанию, но и по воле судьбы.

Есть люди столь ветреные и легковесные, что у них не может быть ни крупных недостатков, ни подлинных достоинств.

Есть люди, столь поглощенные, собой, что, влюбившись, они ухитряются больше думать о собственной любви, чем о предмете своей страсти.

Желание вызвать жалость или восхищение – вот что нередко составляет основу нашей откровенности.

Женщина долго хранит верность первому своему любовнику, если только она не берет второго.

Женщине легче преодолеть свою страсть, нежели свое кокетство.

Женщины не сознают всей беспредельности своего кокетства.

Зависть всегда продолжается долее, нежели счастье тех, которым завидуют.

Зло, как и добро, имеет своих героев.

Злоупотребление хитростью говорит об ограниченности ума; люди, пытающиеся прикрыть таким способом свою наготу в одном месте, неизбежно разоблачают себя в другом.

Изысканность ума сказывается в умении тонко льстить.

Изящество для тела – это то же, что здравый смысл для ума.

Иногда людям кажется, что они ненавидят лесть, в то время как им ненавистна лишь та или иная ее форма.

Иной раз нам не так мучительно покориться принуждению окружающих, как самим к чему-то себя принудить.

Иные достоинства подобны зрению или слуху: люди, лишенные этих достоинств, не способны увидеть и оценить их в окружающих.

Иные люди отталкивают, невзирая на все их достоинства, а другие привлекают при всех их недостатках.

Иные люди похожи на банковые билеты, которые принимаются по курсу, а не по нарицательной их цене.

Иные недостатки, если ими умело пользоваться, сверкают ярче любых достоинств.

Иные упреки звучат как похвала, зато иные похвалы хуже злословия.

Искренность – это чистосердечие. Мало кто обладает этим качеством.

Истинная любовь похожа на привидение: все о ней говорят, но мало кто ее видел.

Истинно благородные люди никогда ничем не кичатся.

Истинное красноречие – это умение сказать все, что нужно, и не больше, чем нужно.

Истинно ловкие люди всю жизнь делают вид, что гнушаются хитростью, а на самом деле они просто приберегают ее для исключительных случаев, обещающих исключительную выгоду.

Истинно мягкими могут быть только люди с твердым характером; у остальных же кажущаяся мягкость – это чаще всего просто слабость, которая легко превращается в озлобленность.

Истинность – вот первооснова и суть красоты и совершенства; прекрасно и совершенно лишь то, что, обладая всем, чем должно обладать, поистине таково, каким должно быть.

Истинный друг есть величайшее из благ и вместе с тем то благо, о приобретении которого думают меньше всего.

Как бы ни была редка истинная любовь, истинная дружба встречается еще реже.

Как бы ни был проницателен человек, ему не постигнуть всего зла, которое он творит.

Как бы ни кичились люди величием своих деяний, последние часто бывают следствием не великих замыслов, а простой случайности.

Как естественна и вместе с тем как обманчива вера человека в то, что он любим!

Какие бы похвалы нам ни расточали, мы не находим в них ничего для себя нового.

Как мало на свете стариков, владеющих искусством быть стариками!

Как раз те люди, которые во что бы то ни стало хотят всегда быть правыми, чаще всего бывают неправы.

Как только дурак похвалит нас, он уже не кажется нам так глуп.

Как часто люди пользуются своим умом для совершения глупостей.

Когда женщина влюбляется впервые, она любит своего любовника; в дальнейшем она любит уже только любовь.

Когда люди уже не любят друг друга, им трудно найти повод для того, чтобы разойтись.

Когда нам удается надуть других, они редко кажутся нам такими дураками, какими кажемся мы самим себе, когда другим удается надуть нас.

Когда пороки покидают нас, мы стараемся уверить себя, что это мы покинули их.

Когда человек любит, он часто сомневается в том, во что больше всего верит.

Короли поступают с людьми, как с монетами: они придают им цену по своему произволу, и их приходится расценивать по курсу, а не по действительной цене.

Крушение всех надежд человека приятно и его друзьям и недругам.

К старости люди становятся безрассуднее – и мудрее.

К старости недостатки ума становятся все заметнее, как и недостатки внешности.

Кто никогда не совершал безрассудств, тот не так мудр, как ему кажется.

Кто очень сильно любит, тот долго не замечает, что он-то уже не любим.

Кто слишком усерден в малом, тот обычно становится неспособен к великому.

Куда несчастнее тот, кому никто не нравится, чем тот, кто не нравится никому.

Куда полезнее изучать не книги, а людей.

Легкое поведение – это наименьший недостаток женщин легкого поведения.

Легче пренебречь выгодой, чем отказаться от прихоти.

Лесть – это фальшивая монета, которая имеет хождение только из-за нашего тщеславия.

Лицемерие есть та дань, которую порок принужден платить добродетели.

Лишены прозорливости не те люди, которые не достигают цели, а те, которые проходят мимо нее.

Любая страсть толкает на ошибки, но на самые глупые толкает любовь.

Любовники только потому никогда не скучают друг с другом, что они все время говорят о себе. Любовь одна, но подделок под нее – тысячи.

Любовь, подобно огню, не знает покоя: она перестает жить, как только перестает надеяться или бояться.

Любовь правильнее всего сравнить с горячкой: тяжесть и длительность той и другой нимало не зависят от нашей воли.

Любой наш недостаток более простителен, чем уловки, на которые мы идем, чтобы его скрыть.

Люди кокетничают, когда делают вид, будто им чуждо любое кокетство.

Люди, которых мы любим, почти всегда более властны над нашей душой, нежели мы сами.

Люди мелкого ума чувствительны к мелким обидам; люди большого ума все замечают и ни на что не обижаются.

Люди мнимо благородные скрывают свои недостатки и от других и от себя, а люди истинно благородные прекрасно их осознают и открыто о них заявляют.

Люди недалекие обычно осуждают все, что выходит за пределы их понимания.

Люди независтливые встречаются еще реже, чем бескорыстные.

Люди не могут утешаться, когда их обманут враги или изменят им друзья; но когда они обманывают сами себя, они бывают порой довольны.

Люди не только забывают благодеяния и обиды, но даже склонны ненавидеть своих благодетелей и прощать обидчиков. Необходимость отблагодарить за добро и отомстить за зло кажется им рабством, которому они не желают покоряться.

Люди никогда не бывают ни безмерно хороши, ни безмерно плохи.

Люди обычно называют дружбой совместное времяпрепровождение, взаимную помощь в делах, обмен услугами, одним словом, такие отношения, где себялюбие надеется что-нибудь выгадать.

Люди охотно молчат, если тщеславие не побуждает их говорить.

Люди редко бывают достаточно разумны, чтобы предпочесть полезное порицание опасной похвале.

Люди скорее согласятся себя чернить, нежели молчать о себе.

Люди слабохарактерные не способны быть искренними.

Люди упрямо не соглашаются с самыми здравыми суждениями не по недостатку проницательности, а из-за избытка гордости: они видят, что первые ряды в правом деле разобраны, а последние им не хочется занимать.

Люди часто похваляются самыми преступными страстями, но в зависти, страсти робкой и стыдливой, никто не смеет признаться.

Люди, чересчур предавшиеся маленьким делам, обыкновенно становятся неспособными совершать большие.

Люди, чуждые зависти, встречаются еще реже, чем бескорыстные.

Людские ссоры не длились бы так долго, если бы вся вина была на одной стороне.

Мало найдется людей настолько мудрых, чтобы предпочесть полезное порицание вредной похвале.

Мало на свете женщин, достоинства которых пережили бы их красоту.

Мало обладать выдающимися качествами, надо еще уметь ими пользоваться.

Мелкие умы слишком оскорбляются мелочами, великие умы также замечают все эти мелочи, но никогда ими не оскорбляются.

Миром правят судьба и прихоть.

Может ли человек с уверенностью сказать, чего он захочет в будущем, если он не способен понять, чего ему хочется сейчас.

Можно быть хитрее другого, но нельзя быть хитрее всех.

Можно дать другому разумный совет, но нельзя научить его разумному поведению.

Можно найти женщин, которые никогда не имели любовников; но трудно найти таких, которые имели бы только одного.

Можно обладать достоинствами и не достигнуть высокого положения в обществе, но нельзя его достигнуть, не имея хоть каких-нибудь достоинств.

Можно излечить от безрассудства, но нельзя исправить кривой ум.

Мудрец счастлив, довольствуясь немногим, а глупцу всего мало; вот почему почти все люди несчастны.

Мудрость для души – то же, что здоровье для тела.

Мудрый человек понимает, что проще воспретить себе увлечение, чем потом с ним бороться.

Мы во многом остаемся новичками, независимо от возраста, и нам часто не хватает опытности, несмотря на количество прожитых лет.

Мы всегда любим тех, кто восхищается нами, но не всегда любим тех, кем восхищаемся мы.

Мы всего боимся, как и положено смертным, и всего хотим, как будто награждены бессмертием.

Мы вступаем в различные возрасты нашей жизни, точно новорожденные, не имея за плечами никакого опыта, сколько бы нам ни было лет.

Мы выиграли бы в глазах людей, если бы являлись им такими, какими мы всегда были и есть, а не прикидывались такими, какими никогда не были и не будем.

Мы легко забываем свои ошибки, когда они известны лишь нам одним.

Мы менее стараемся быть счастливыми, чем казаться такими.

Мы не можем вторично полюбить тех, кого однажды действительно разлюбили.

Мы не предаемся всецело одному пороку чаще всего потому, что у вас их несколько.

Мы нередко относимся снисходительно к тем, кто тяготит нас, но никогда не бываем снисходительны к тем, кто тяготится нами.

Мы ничего не раздаем с такой щедростью, как советы.

Мы охотно прощаем нашим друзьям недостатки, которые нас не задевают.

Мы охотно сознаемся в маленьких недостатках, желая этим сказать, что более важных у нас нет.

Мы помогаем людям, чтобы они, в свою очередь, помогли нам; таким образом, наши услуги сводятся просто к благодеяниям, которые мы загодя оказываем самим себе.

Мы потому возмущаемся людьми, которые с нами лукавят, что они считают себя умнее нас.

Мы потому так непостоянны в дружбе, что трудно познать свойства души человека и легко познать свойства ума.

Мы презираем не тех, у кого есть пороки, а тех, у кого нет никаких добродетелей.

Мы редко до конца понимаем, чего мы в действительности хотим.

Мы сопротивляемся нашим страстям не потому, что мы сильны, а потому, что они слабы.

Мы стараемся вменить себе в заслугу те недостатки, которых не желаем исправлять.

Мы считаем здравомыслящими лишь тех людей, которые во всем с нами согласны.

Мы так нетерпимы к чужому тщеславию, что оно уязвляет наше собственное.

Мы так привыкли притворяться перед другими, что под конец начинаем притворяться перед собой.

Мы хвалим других обычно лишь для того, чтобы услышать похвалу себе.

Мы часто выискиваем отравленные похвалы, косвенно открывающие в тех, кого мы хвалим, такие недостатки, на которые мы не осмеливаемся указать прямо.

Мы часто клеймим чужие недостатки, но редко, пользуясь их примером, исправляем свои.

Надежда, как она ни обманчива, все же служит и тому, чтобы довести нашу жизнь до конца по приятной стезе.

На каждого человека, как и на каждый поступок, следует смотреть с определенного расстояния.

Иных можно понять, рассматривая их вблизи, другие же становятся понятными только издали.

Нам дарует радость не то, что нас окружает, а наше отношение к окружающему, и мы бываем счастливы, обладая тем, что любим, а не тем, что другие считают достойным любви. Нам легче полюбить тех, кто нас ненавидит, нежели тех, кто любит сильнее, чем нам желательно.

Нам нравится наделять себя недостатками, противоположными тем, которые у нас есть в действительности; слабохарактерные люди, например, любят хвастаться упрямством.

Нам почти всегда скучно с теми людьми, с которыми не полагается скучать.

Нам почти всегда скучно с теми, кому скучно с нами.

Нам следовало бы удивляться только нашей способности чему-нибудь еще удивляться.

На свете мало недостижимых вещей; будь у нас больше настойчивости, мы могли бы отыскать путь почти к любой цели.

Насмешка бывает часто признаком скудности ума: она является на помощь, когда недостает хороших доводов.

На старости любви, как и на старости лет, люди еще живут для скорбей, но уже не живут для наслаждений.

Настоящая дружба не знает зависти, а настоящая любовь – кокетства.

Наше душевное спокойствие или смятение зависят не столько от важнейших событий нашей жизни, сколько от удачного или неприятного для нас сочетания житейских мелочей.

Наше раскаяние – это обычно не столько сожаление о зле, которое совершили мы, сколько боязнь зла, которое могут причинить нам в ответ.

Наше самолюбие больше страдает, когда порицают наши вкусы, чем когда осуждают наши взгляды. Наши враги в суждениях о нас гораздо ближе к истине, чем мы сами.

Наши добродетели – это чаще всего искусно переряженные пороки.

Наши прихоти куда причудливей прихотей судьбы.

Наши страсти часто являются порождением других страстей, прямо им противоположных: скупость порой ведет к расточительности, а расточительность – к скупости; люди нередко стойки по слабости характера и отважны из трусости.

Наш ум ленивее, чем тело.

Не будь у нас недостатков, нам было бы не так приятно подмечать их у ближних.

Не бывает обстоятельств столь несчастных, чтобы умный человек не мог извлечь из них какую-нибудь выгоду, но не бывает и столь счастливых, чтобы безрассудный не мог обратить их против себя.

Невелика беда – услужить неблагодарному, но большое несчастье – принять услугу от подлеца.

Неверность должна была бы убивать любовь, и не следовало бы ревновать тогда, когда к этому есть основания: ревности достоин лишь тот, кто старается ее не вызывать.

Невозмутимость, которую проявляют порой осужденные на казнь, равно как и презрение к смерти, говорит лишь о боязни взглянуть ей прямо в глаза; следовательно, можно сказать, что то и другое для их разума – все равно что повязка для их глаз.

Невозмутимость мудрецов – это всего лишь умение скрывать свои чувства в глубине сердца.

Не всякий человек, познавший глубины своего ума, познал глубины своего сердца.

Не давая нашим друзьям заглянуть в самую глубину нашего сердца, мы это делаем не столько из недоверия к ним, сколько из недоверия к самим себе.

Не доверять друзьям позорнее, чем быть ими обманутым.

Недостатки иногда более простительны, чем средства, которыми пользуются для того, чтобы их скрыть.

Не замечать охлаждения людей – значит мало ценить их дружбу.

Не может долго нравиться тот, кто умен всегда на один лад.

Не может отвечать за свою храбрость человек, который никогда не подвергался опасности.

Ненависть и лесть – подводные камни, о которые разбивается истина.

Ненависть к людям, попавшим в милость, вызвана любовью к этой самой милости.

Необычайное удовольствие, с которым мы говорим о себе, должно было бы внушить нам подозрение, что наши собеседники его отнюдь не разделяют.

Непреклонная строгость поведения противна женской натуре.

Нередко нам пришлось бы стыдиться своих самых благородных поступков, если бы окружающим были известны наши побуждения.

Не следует обижаться на людей, утаивших от нас правду: мы и сами постоянно утаиваем ее от себя.

Несравненно легче подавить первое желание, чем удовлетворить все.

Не так благотворна истина, как зловредна ее видимость.

Нет более несносных глупцов, чем те, которые не совсем лишены ума.

Нет вернее средства разжечь в другом страсть, чем самому хранить холод.

Нет качества более редкого, чем истинная доброта: большинство людей, считающих себя добрыми, только снисходительны или слабы.

Нет ничего глупее желания всегда быть умнее всех.

Нет таких людей, которые, перестав любить, не начали бы стыдиться прошедшей любви.

Ни в одной страсти себялюбие не царит так безраздельно, как в любви; люди всегда готовы принести в жертву покой любимого существа, лишь бы сохранить свой собственный.

Нигде не найти покоя тому, кто не нашел его в самом себе.

Никакое притворство не поможет долго скрывать любовь, когда она есть, или изображать – когда ее нет.

Никакому воображению не придумать такого множества противоречивых чувств, какие обычно уживаются в одном человеческом сердце.

Никто так не торопит других, как лентяи: ублажив свою лень, они хотят казаться усердными.

Ни один льстец не льстит так искусно, как себялюбие.

Ничто так не мешает естественности, как желание казаться естественным.

Нужно иметь большой ум, чтобы уметь не показывать своего умственного превосходства.

Обычно счастье приходит к счастливому, а несчастье – к несчастному.

Ограниченность нашего ума приводит к упрямству: мы неохотно верим тому, что выходит за пределы нашего кругозора.

Одинаково трудно угодить и тому, кто любит очень сильно, и тому, кто уже совсем не любит.

Одним людям идут их недостатки, а другим даже достоинства не к лицу.

Одних своекорыстие ослепляет, другим открывает глаза.

О достоинствах человека нужно судить не по его хорошим качествам, а по тому, как он ими пользуется.

Окончательно соскучившись, мы перестаем скучать.

Опаснее всего те злые люди, которые не совсем лишены доброты.

Опасно упрекать в робости тех, кого хотят от нее исцелить.

Очарование новизны в любви подобно цветению фруктовых деревьев: оно быстро тускнеет и больше никогда не возвращается.

Под старость люди становятся одновременно и глупее и умнее.

Поистине ловок тот, кто умеет скрывать свою ловкость.

Поистине необычайными достоинствами обладает тот, кто сумел заслужить похвалу своих завистников.

Показная простота – это утонченное лицемерие.

Пока люди любят, они прощают.

Пока человек в состоянии творить добро, ему не грозит опасность столкнуться с неблагодарностью.

Порой бывают глупцы и при уме; но никогда не бывают такими при рассудке.

Пороки входят в состав добродетелей, как яды в состав лекарств; благоразумие смешивает их, ослабляет их действие и потом умело пользуется ими как средством против жизненных невзгод.

Пороки души похожи на раны тела: как бы старательно их ни лечили, они все равно оставляют рубцы и в любую минуту могут открыться снова.

Порою из дурных качеств складываются великие таланты.

Порою легче стерпеть обман того, кого любишь, чем услышать от него всю правду.

Порядочная женщина – это скрытое от всех сокровище; найдя его, человек разумный не станет им хвалиться.

Порядочный человек может быть влюблен как безумный, но не как дурак.

Постоянство в любви бывает двух родов: мы постоянны или потому, что все время находим в любимом человеке новые качества, достойные любви, или же потому, что считаем постоянство долгом чести.

Постоянство не заслуживает ни похвал, ни порицаний, ибо в нем проявляется устойчивость вкусов и чувств, не зависящая от нашей воли.

Похвалы за доброту достоин лишь человек, у которого хватает твердости характера на то, чтобы иной раз быть злым; в противном случае доброта чаще всего говорит лишь о бездеятельности или о недостатке воли.

Предательства совершаются чаще всего не по обдуманному намерению, а по слабости характера.

Презрение философов к богатству было вызвано их сокровенным желанием отомстить несправедливой судьбе за то, что она не наградила их по достоинствам жизненными благами; оно было тайным средством, спасающим от унижений бедности, и окольным путем к почету, обычно доставляемому богатством.

Привычка постоянно хитрить – признак ограниченности ума, и почти всегда случается, что прибегающий к хитрости, чтобы прикрыть себя в одном месте, открывается в другом.

Признаваясь в маленьких недостатках, мы тем самым стараемся убедить окружающих в том, что у нас нет крупных.

Признак истинного достоинства человека в том, что даже завистники его вынуждены хвалить его.

Приличие – это наименее важный из всех законов общества и наиболее чтимый.

Пример заразителен, поэтому все благодетели рода человеческого и все злодеи находят подражателей.

Добрым делам мы подражаем из чувства соревнования, дурным же – из врожденной злости, которую опыт сдерживал, а пример выпустил на волю.

Примирение с врагами говорит лишь об усталости от борьбы, о боязни поражения и о желании занять более выгодную позицию.

Притворяясь, будто мы попали в расставленную нам ловушку, мы проявляем поистине утонченную хитрость, потому что обмануть человека легче всего тогда, когда он хочет обмануть нас.

Причинять людям зло большей частью не так опасно, как делать им слишком много добра.

Проявить мудрость в чужих делах куда легче, нежели в своих собственных.

Пышность погребальных обрядов не столько увековечивает достоинства мертвых, сколько ублажает тщеславие живых.

Равнодушие старости не больше способствует спасению души, чем пылкость юности.

Разлука ослабляет легкое увлечение, но усиливает большую страсть, подобно тому как ветер гасит свечу, но раздувает пожар.

Ревнивая жена порою даже приятна мужу: он хотя бы все время слышит разговоры о предмете своей любви.

Ревность всегда рождается вместе с любовью, но не всегда вместе с нею умирает.

Ревность питается сомнениями; она умирает или переходит в неистовство, как только сомнения превращаются в уверенность.

Самое причудливое безрассудство бывает обычно порождением самого утонченного разума.

Самые смелые и самые разумные люди – это те, которые под любыми благовидными предлогами стараются не думать о смерти.

Самый прекрасный подарок, сделанный людям после мудрости, – это дружба.

Своекорыстие говорит на всех языках и разыгрывает любые роли – даже роль бескорыстия.

Своекорыстие приводит в действие все добродетели и все пороки.

Своим недоверием мы оправдываем чужой обман.

Сила и слабость духа – это просто неправильные выражения: в действительности же существует лишь хорошее или плохое состояние органов тела.

Сильно мешает быть умным усердное стремление выказываться таким.

Скромность увеличивает достоинство и извиняет посредственность.

Слабость характера нередко утешает нас в таких несчастьях, в каких бессилен утешить разум.

Слабость характера – это единственный недостаток, который невозможно исправить.

Слава великих людей всегда должна измеряться способами, какими она была достигнута.

Слишком лютая ненависть ставит нас ниже тех, кого мы ненавидим.

Смешное наносит чести больший ущерб, чем само бесчестие.

Смирение нередко оказывается притворной покорностью, цель которой – подчинить себе других; это – уловка гордости, принижающей себя, чтобы возвыситься…

Сострадание – это нередко способность увидеть в чужих несчастьях свои собственные, это – предчувствие бедствий, которые могут постигнуть и нас.

С судьбой следует обходиться, как со здоровьем: когда она нам благоприятствует – наслаждаться ею, а когда начинает капризничать – терпеливо выжидать, не прибегая без особой необходимости к сильнодействующим средствам.

Старики потому так любят давать хорошие советы, что уже не способны подавать дурные примеры.

Старость – это тиран, который под страхом смерти запрещает нам все наслаждения юности.

Старые безумцы еще безумнее молодых.

Страсти – это единственные ораторы, доводы которых всегда убедительны; их искусство рождено как бы самой природой и зиждется на непреложных законах. Поэтому человек бесхитростный, но увлеченный страстью, может убедить скорее, чем красноречивый, но равнодушный.

Страсть часто превращает умного человека в глупца, но не менее часто наделяет дураков умом.

Страстям присущи такая несправедливость и такое своекорыстие, что доверять им опасно и следует их остерегаться даже тогда, когда они кажутся вполне разумными.

Судьба все устраивает к выгоде тех, кому она покровительствует.

Судьба исправляет такие наши недостатки, каких не мог бы исправить даже разум.

Судьбу считают слепой главным образом те, кому она не дарует удачи.

Суждения наших врагов о нас ближе к истине, чем наши собственные.

Существует такая степень счастья и горя, которая выходит за пределы нашей способности чувствовать.

Существуют разные лекарства от любви, но нет ни одного надежного.

Счастливые люди неисправимы: судьба не наказывает их за грехи, и поэтому они считают себя безгрешными.

Счастье и несчастье мы переживаем соразмерно нашему себялюбию.

Счастье и несчастье человека в такой же степени зависят от его нрава, как и от судьбы.

Счастье любви заключается в том, чтобы любить; люди счастливее, когда сами испытывают страсть, чем когда ее внушают.

Так же легко обмануть себя и не заметить этого, как трудно обмануть другого и не быть изобличенным.

Те, кому довелось пережить большие страсти, потом всю жизнь и радуются своему исцелению, и горюют о нем.

Терзания ревности – самые мучительные из человеческих терзаний и к тому же менее всего внушающие сочувствие тому, кто их причиняет.

Только стечение обстоятельств открывает нашу сущность окружающим и, главное, нам самим.

Только у великих людей бывают великие пороки.

Только умея слушать и отвечать, можно быть хорошим собеседником.

Тот, кого разлюбили, обычно сам виноват, что вовремя этого не заметил.

Тот, кто думает, что может обойтись без других, сильно ошибается; но тот, кто думает, что другие не могут обойтись без него, ошибается еще сильнее.

Тот, кто излечивается от любви первым, – всегда излечивается полнее.

То, что люди называют обыкновенно дружбой, – в сущности, только союз, цель которого обоюдное сохранение выгод и обмен добрых услуг, самая бескорыстная дружба – не что иное, как сделка, при которой наше самолюбие всегда рассчитывает что-нибудь выиграть.

То, что мы принимаем за благородство, нередко оказывается переряженным честолюбием, которое, презирая мелкие выгоды, прямо идет к крупным.

То, что мы принимаем за добродетель, нередко оказывается сочетанием корыстных желаний и поступков, искусно подобранных судьбой или нашей собственной хитростью; так, например, порою женщины бывают целомудренны, а мужчины – доблестны совсем не потому, что им действительно свойственны целомудрие и доблесть.

Трусы обычно не сознают всей силы своего страха.

Тщеславие заставляет нас поступать противно нашим вкусам гораздо чаще, чем требование разума.

Тщеславие, стыд, а главное, темперамент – вот что обычно лежит в основе мужской доблести и женской добродетели.

У большинства людей любовь к справедливости – это просто боязнь подвергнуться несправедливости.

У великих людей презрение к смерти вызвано ослепляющей их любовью к славе, а у людей простых – ограниченностью, которая не позволяет им постичь всю глубину ожидающего их несчастья и дает возможность думать о вещах посторонних.

Уверенность в себе составляет основу нашей уверенности в других.

Уклонение от похвалы – это просьба повторить ее.

У людских достоинств, как и у плодов, есть своя пора.

Ум всегда в дураках у сердца.

Умение ловко пользоваться посредственными способностями не внушает уважения – и все же нередко приносит людям больше славы, чем истинные достоинства.

Умен не тот, кого случай делает умным, а тот, кто понимает, что такое ум, умеет его распознавать и любуется им.

Умеренность счастливых людей проистекает из спокойствия, даруемого неизменной удачей.

Умный человек нередко попадал бы в затруднительное положение, не будь он окружен дураками.

Ум ограниченный, но здравый в конце концов не так утомителен в собеседнике, как ум широкий, но путаный.

Ум служит нам порою лишь для того, чтобы смелее делать глупости.

Ум у большинства женщин служит не столько для укрепления их благоразумия, сколько для оправдания их безрассудств.

Уму не под силу долго разыгрывать роль сердца.

У нас больше силы, чем воли, и мы часто, для того только, чтобы оправдать себя в собственных глазах, находим многое невозможным для нас.

У нас всегда достанет сил, чтобы перенести несчастье ближнего.

У нас не хватает силы характера, чтобы покорно следовать всем велениям рассудка.

Упрямство – это исчадие скудоумия, невежества и самонадеянности.

У человеческих характеров, как и у некоторых зданий, несколько фасадов, причем не все они приятны на вид.

Физический труд помогает забывать о нравственных страданиях.

Философия торжествует над горестями прошлого и будущего, но горести настоящего торжествуют над философией.

Хитрость и предательство свидетельствуют лишь о недостатке ловкости.

Хитрость – признак недалекого ума.

Хороший вкус говорит не столько об уме, сколько о ясности суждений.

Хорошо слушать и хорошо отвечать – это одно из величайших совершенств, какое только возможно в разговоре.

Хотя все считают милосердие добродетелью, оно порождено иногда тщеславием, нередко ленью, часто страхом, а почти всегда – и тем, и другим, и третьим.

Целомудрие женщин – это большей частью просто забота о добром имени и о покое.

Чаще всего вызывают неприязнь те люди, которые твердо уверены во всеобщей приязни.

Чаще всего тяготят окружающих те люди, которые считают, что они никому не могут быть в тягость.

Человек никогда не бывает так несчастен, как ему кажется, или так счастлив, как ему хочется.

Человеку легче казаться достойным той должности, которой он не занимает, нежели той, в которой он состоит.

Чем бы мы ни объясняли наши огорчения, чаще всего в их основе лежит обманутое своекорыстие или уязвленное тщеславие.

Чиста и свободна от влияния других страстей только та любовь, которая таится в глубине нашего сердца и неведома нам самим.

Чистосердечно хвалить добрые дела – значит до некоторой степени принимать в них участие.

Чрезмерная поспешность в расплате за оказанную услугу есть своего рода неблагодарность.

Чтобы оправдаться в собственных глазах, мы нередко убеждаем себя, что не в силах достичь цели; на самом же деле мы не бессильны, а безвольны.

Чтобы стать великим человеком, нужно уметь искусно пользоваться всем, что предлагает судьба.

Юность – это как бы опьянение, нечто вроде лихорадящего разума.

Юность меняет свои вкусы из-за пылкости чувств, а старость сохраняет их неизменными по привычке.

Юношам часто кажется, что они естественны, тогда как на самом деле они просто невоспитанны и грубы.

Легче познать людей вообще, чем одного человека в частности.

Как ни обманчива надежда, все же до конца наших дней она ведет нас легкой стезей.

Мы находим несколько решений одного и того же вопроса не столько потому, что наш ум очень плодовит, сколько потому, что он не слишком прозорлив и, вместо того чтобы остановиться на самом лучшем решении, представляет нам без разбора все возможности сразу.

Упрямство рождено ограниченностью нашего ума: мы неохотно верим тому, что выходит за пределы нашего кругозора.

Чтобы вступить в заговор, нужна неколебимая отвага, а чтобы стойко переносить опасности войны, хватает обыкновенного мужества.

Как ни редко встречается настоящая любовь, настоящая дружба встречается еще реже.

На свете немало таких женщин, у которых в жизни не было ни одной любовной связи, но очень мало таких, у которых была только одна.

На свете мало порядочных женщин, которым не опостылела бы их добродетель.

Женщины в большинстве своем оттого так безразличны к дружбе, что она кажется им пресной в сравнении с любовью.

Постоянство в любви – это вечное непостоянство, побуждающее нас увлекаться по очереди всеми качествами любимого человека, отдавая предпочтение то одному из них, то другому; таким образом, постоянство оказывается непостоянством, но ограниченным, то есть сосредоточенным на одном предмете.

Человек истинно достойный может быть влюблен как безумец, но не как глупец.

Твердость характера заставляет людей сопротивляться любви, но в то же время она сообщает этому чувству пылкость и длительность; люди слабые, напротив, легко загораются страстью, но почти никогда не отдаются ей с головой.

Зависть еще непримиримее, чем ненависть.

Есть люди, столь поглощенные собой, что, влюбившись, они ухитряются больше думать о собственной любви, чем о предмете своей страсти.

Жажда заслужить расточаемые нам похвалы укрепляет нашу добродетель; таким образом, похвалы нашему уму, доблести и красоте делают нас умнее, доблестнее и красивее.

Признательность большинства людей порождена скрытым желанием добиться еще больших благодеяний.

Ошибки людей в их расчетах на благодарность за оказанные ими услуги происходят оттого, что гордость дающего и гордость принимающего не могут сговориться о цене благодеяния.

Бывают удачные браки, но не бывает браков упоительных.

Почему мы запоминаем во всех подробностях то, что с нами случилось, но не способны запомнить, сколько раз мы рассказывали об этом одному и тому же лицу?

Люди, верящие в свои достоинства, считают долгом быть несчастными, дабы убедить таким образом и других и себя в том, что судьба еще не воздала им по заслугам.

Прежде чем сильно чего-то пожелать, следует осведомиться, очень ли счастлив нынешний обладатель желаемого.

Наша зависть всегда долговечнее чужого счастья, которому мы завидуем.

Наша искренность в немалой доле вызвана желанием поговорить о себе и выставить свои недостатки в благоприятном свете.

Мы охотнее признаемся в лености, чем в других наших недостатках; мы внушили себе, что она, не нанося большого ущерба прочим достоинствам, лишь умеряет их проявление.

Лицемерие – это дань уважения, которую порок платит добродетели.

Как ни приятна любовь, все же ее внешние проявления доставляют нам больше радости, чем она сама.

Мало найдется ошибок менее извинительных, чем средства, к которым мы прибегаем, чтобы их скрыть.

Насколько ясно люди понимают свои ошибки, видно из того, что, рассказывая о своем поведении, они всегда умеют выставить его в благородном свете.

Наши поступки подобны строчкам буриме: каждый связывает их, с чем ему заблагорассудится.

Иной раз, проливая слезы, мы ими обманываем не только других, но и себя.

Ни на солнце, ни на смерть нельзя смотреть в упор.

Старость – вот преисподняя для женщин.

Хотя судьбы людей очень несхожи, но некоторое равновесие в распределении благ и несчастий как бы уравнивает их между собой.

Нас мучит не столько жажда счастья, сколько желание прослыть счастливцами.

Умеренность в жизни похожа на воздержание в еде: съел бы еще, да страшно заболеть.

Демократия умирает не из-за слабости законов, а из-за слабости демократов.

Франсуа де Ларошфуко

Благодарность большинства людей - не более как скрытое ожидание еще больших благодеяний.

Франсуа де Ларошфуко

Боится презрения лишь тот, кто его заслуживает.

Франсуа де Ларошфуко

Франсуа де Ларошфуко

Франсуа де Ларошфуко

Бывает такая любовь, которая в высшем своем проявлении не оставляет места для ревности.

Франсуа де Ларошфуко

Франсуа де Ларошфуко

Франсуа де Ларошфуко

Франсуа де Ларошфуко

Франсуа де Ларошфуко

В ревности больше себялюбия, чем любви.

Франсуа де Ларошфуко

В серьезных делах следует заботиться не столько о том, чтобы создавать благоприятные возможности, сколько о том, чтобы их не упускать.

Франсуа де Ларошфуко

Франсуа де Ларошфуко

Франсуа де Ларошфуко

Франсуа де Ларошфуко

Все жалуются на недостаточность своей памяти, но никто еще не пожаловался на нехватку здравого смысла.

Франсуа де Ларошфуко

Все жалуются на свою память, но никто не жалуется на свой разум.

Франсуа де Ларошфуко

Все, что перестает удаваться, перестает и привлекать.

Франсуа де Ларошфуко

Всецело предаться одному пороку нам обычно мешает лишь то, что у нас их несколько.

Франсуа де Ларошфуко

Если мы решили никогда не обманывать других, они то и дело будут обманывать нас.

Франсуа де Ларошфуко

Франсуа де Ларошфуко

Есть довольно много людей, презирающих богатство, но лишь немногие из них смогут расстаться с ним.

Франсуа де Ларошфуко

Желание говорить о себе и выказывать свои недостатки лишь с той стороны, с которой это нам всего выгоднее, - вот главная причина нашей искренности.

Франсуа де Ларошфуко

Зависть всегда продолжается дольше, нежели счастье тех, которым завидуют.

Франсуа де Ларошфуко

Изящество для тела - это то же, что здравый смысл для ума.

Франсуа де Ларошфуко

Франсуа де Ларошфуко

Истинная любовь похожа на привидение: все о ней говорят, но мало кто ее видел.

Франсуа де Ларошфуко

Франсуа де Ларошфуко

Как бы ни была редка истинная любовь, истинная дружба встречается еще реже.

Франсуа де Ларошфуко

Франсуа де Ларошфуко

Франсуа де Ларошфуко

Франсуа де Ларошфуко

Франсуа де Ларошфуко

Франсуа де Ларошфуко

Любовь, подобно огню, не знает покоя: она перестает жить, как только перестает надеяться или бороться.

Франсуа де Ларошфуко

Франсуа де Ларошфуко

Франсуа де Ларошфуко

Люди, которых мы любим, почти всегда более властны над нашей душой, нежели мы сами.

Франсуа де Ларошфуко

Франсуа де Ларошфуко

Мы презираем не тех, у кого есть пороки, а тех, у кого нет никаких добродетелей.

Франсуа де Ларошфуко

Франсуа де Ларошфуко

Мы так привыкли носить маски перед другими, что в конце концов стали носить маски даже перед собой.

Франсуа де Ларошфуко

Наделяет нас достоинствами природа, а помогает их проявить судьба.

Франсуа де Ларошфуко

Франсуа де Ларошфуко

Насмешка бывает часто признаком скудости ума: она является на помощь, когда недостает хороших доводов.

Франсуа де Ларошфуко

Настоящая дружба не знает зависти, а настоящая любовь - кокетства.

Франсуа де Ларошфуко

Франсуа де Ларошфуко

Франсуа де Ларошфуко

Недостатки иногда более простительны, чем средства, которыми пользуются для того, чтоб их скрыть.

Франсуа де Ларошфуко

Недостатки ума, как и недостатки внешности, с возрастом усугубляются.

Франсуа де Ларошфуко

Недоступность женщин - это один из их нарядов и уборов для увеличения своей красоты.

Франсуа де Ларошфуко

Франсуа де Ларошфуко

Франсуа де Ларошфуко

Франсуа де Ларошфуко

Франсуа де Ларошфуко

О заслугах человека следует судить не по его великим достоинствам, а по тому, как он их применяет.

Франсуа де Ларошфуко

Обычно счастье приходит к счастливому, а несчастье - к несчастливому.

Франсуа де Ларошфуко

Обычно счастье приходит к счастливому, а несчастье – к несчастному.

Франсуа де Ларошфуко

Пока люди любят, они прощают.

Франсуа де Ларошфуко

Привычка постоянно хитрить - признак ограниченности ума, и почти всегда случается, что прибегающий к хитрости, чтобы прикрыть себя в одном месте, открывается в другом.

Франсуа де Ларошфуко

Франсуа де Ларошфуко

Разлука ослабляет легкое увлечение, но усиливает большую страсть, подобно тому как ветер гасит свечу, но раздувает пожар.

Франсуа де Ларошфуко

Франсуа де Ларошфуко

Судьбу считают слепой главным образом те, кому она не дарует удачи.

Франсуа де Ларошфуко

Франсуа де Ларошфуко

Франсуа де Ларошфуко

Упрямство рождено ограниченностью нашего ума: мы неохотно верим тому, что выходит за пределы нашего кругозора.

Франсуа де Ларошфуко

Человек никогда не бывает так несчастлив, как ему кажется, или так счастлив, как ему хочется.

Франсуа Ларошфуко

Человек никогда не бывает так счастлив, как ему хочется, и так несчастлив, как ему кажется.

Франсуа де Ларошфуко

Чтобы оправдаться в собственных глазах, мы нередко убеждаем себя, что не в силах достичь цели; на самом же деле мы не бессильны, а безвольны.

Франсуа де Ларошфуко

Чтобы постичь окружающий нас мир, нужно знать его во всех подробностях, а так как этих подробностей почти бесчисленное множество, то и знания наши всегда поверхностны и несовершенны.

Франсуа де Ларошфуко

Ясный разум даёт душе то, что здоровье телу.

Франсуа де Ларошфуко

Беречь своё здоровье слишком строгим режимом - очень скучная болезнь.

Больше всего оживляют беседу не ум, а доверие.

Большинство женщин сдаётся не потому, что велика их страсть, а потому, что велика их слабость. Поэтому успех обычно имеют предприимчивые мужчины.

Большинство людей в разговорах отвечают не на чужие суждения, а на собственные мысли.

Большинство людей, считающих себя добрыми, только снисходительны или слабы.

Бывают случаи в жизни, выпутаться из которых может помочь только глупость.

В великих делах нужно не столько создавать обстоятельства, как пользоваться теми, какие оказались в наличии.

Великие мысли приходят от великого чувства.

Величавость - это непостижимое свойство тела, изобретённое для того, чтобы скрыть недостатки ума.

В характере человека больше изъянов, чем в его уме.

Все жалуются на свою память, но никто не жалуется на свой ум.

В дружбе и любви мы зачастую бываем счастливы тем, чего не ведаем, нежели тем, что знаем.

Где надежда, там и боязнь: боязнь всегда полна надежды, надежда всегда полна боязни.

Гордость не хочет быть в долгу, а самолюбие не желает расплачиваться.

Дают советы, но не дают благоразумия воспользоваться ими.

Если бы нас не одолевала гордость, мы бы не жаловались на гордость в других.

Если вы хотите иметь врагов, старайтесь превзойти своих друзей.

Если хотите нравиться другим, надо говорить о том, что они любят и что их трогает, избегать споров о вещах им безразличных, редко задавать вопросы и никогда не давать повода думать, что вы умнее.

Есть люди, к которым идут пороки, и другие, которых безобразят даже добродетели.

Есть похвальные упрёки, как есть обличительные похвалы.

Зависть всегда продолжается долее, нежели счастье тех, которым завидуют.

Изящество для тела - это тоже, что здравый смысл для ума.

Иные люди только потому и влюбляются, что наслышаны о любви.

Иные недостатки, если ими умело пользоваться, сверкают ярче любых достоинств.

Истинная любовь похожа на привидение: все о нём говорят, но мало кто видел.

Как бы ни был мир неопределён и разнообразен, ему, однако, всегда присуща некая тайная связь и чёткий порядок, которые создаются провидением, заставляющим каждого занимать своё место и следовать своему назначению.

Как только дурак похвалит нас, он уже не кажется нам так глуп.

Как часто люди пользуются своим умом для совершения глупостей.

Когда пороки покидают нас, мы стараемся уверить себя, что это мы покинули их.

Кто излечивается от любви первым - излечивается всегда полнее.

Кто никогда не совершал безрассудств, тот не так мудр, как ему кажется.

Кто слишком усерден в малом, тот обычно становится неспособен к великому.

Лесть - это фальшивая монета, находящаяся в обращении благодаря нашему тщеславию.

Лицемерие - это та дань, которую порок принуждён платить добродетели.

Ложь иной раз так ловко прикидывается истиной, что не поддаться обману значило бы изменить здравому смыслу.

Лень незаметно подтачивает наши стремления и достоинства.

Легче познать людей вообще, чем одного человека в частности.

Легче пренебречь выгодой, чем отказаться от прихоти.

Люди злословят обычно не из дурных намерений, а из тщеславия.

Людские ссоры не длились бы так долго, если бы вся вина была на одной стороне.

Любовники только потому не скучают друг с другом, что они всё время говорят о себе.

Любовь, подобно огню, не знает покоя: она перестаёт жить, как только перестаёт надеяться и бояться.

Люди мелкого ума чувствительны к мелким обидам; люди большого ума всё замечают и не на что не обижаются.

Люди недалёкие обычно осуждают то, что выходит за пределы их кругозора.

Людские страсти - это всего лишь разные склонности людского себялюбия.

Можно дать другому разумный совет, но нельзя научить его разумному поведению.

Мы редко до конца понимаем, чего мы в действительности хотим.

Мы потому так нетерпимы к чужому тщеславию, что оно уязвляет наше собственное.

Мы охотно сознаёмся в маленьких недостатках, желая этим сказать, что более важных у нас нет.

Мы пытаемся гордиться теми недостатками, от которых не хотим исправиться.

Мы считаем здравомыслящими только тех людей, которые во всём с нами согласны.

Мы смешны не столько теми качествами, которыми обладаем, сколько теми, которые стараемся показать, не имея их.

Мы сознаёмся в своих недостатках только под давлением тщеславия.

Мы чаще всего потому превратно судим о сентенциях, доказывающих лживость людских добродетелей, что наши собственные добродетели всегда кажутся нам истинными.

Нам дарует радость не то, что нас окружает, а наше отношение к окружающему.

Нам приятнее видеть не тех людей, которые нам благодетельствуют, а тех, кому благодетельствуем мы.

Не доверять друзьям позорнее, чем быть ими обманутым.

Нельзя достигнуть высокого положения в обществе, не имея хоть каких-нибудь достоинств.

Не может отвечать за свою храбрость человек, который никогда не подвергался опасности.

Наша мудрость так же подвластна случаю, как и наше богатство.

Не один льстец не льстит так искусно, как самолюбие.

Ненависть и лесть - подводные камни, о которые разбивается истина.

Невозмутимость мудрецов - это всего лишь умение скрывать свои чувства в глубине сердца.

Нет более несносных глупцов, чем те, которые не совсем лишены ума.

Нет ничего глупее желания всегда быть умнее всех.

Ничто так не мешает естественности, как желание казаться естественным.

Обладание несколькими пороками мешает нам предаться всецело одному из них.

Одинаково трудно угодить и тому, кто любит очень сильно, и тому, кто совсем не любит.

О достоинствах человека нужно судить не по его хорошим качествам, а потому, как он ими пользуется.

Обмануть человека легче всего, когда он хочет обмануть нас.

Одних своекорыстие ослепляет, другим открывает глаза.

О достоинствах людей мы судим по их отношению к нам.

Порой человек бывает так же мало похож на себя, как и на других.

Потеряв надежду обнаружить разум у окружающих, мы уже и сами не стараемся его сохранить.

Предательства совершаются чаще всего не по обдуманному намерению, а по слабости характера.

Привычка постоянно хитрить - признак ограниченности ума, и почти всегда случается, что прибегающий к хитрости, чтобы прикрыть себя в одном месте, раскрывается в другом.

Признак истинного достоинства человека в том, что даже завистники вынуждены хвалить его.

Приличия - это наименее важный из всех законов общества и наиболее чтимый.

Радости и несчастья, которые мы испытываем, зависят не от размеров случившегося, а от нашей чувствительности.

Самое большое зло, какое нам может сделать враг, это приучить наше сердце к ненависти.

Самые смелые и самые разумные люди - это те, которые под любым предлогом избегают мыслей о смерти.

Своим недоверием мы оправдываем чужой обман.

Скрыть наши истинные чувства труднее, чем изображать несуществующие.

Сострадание обессиливает душу.

Суждения наших врагов о нас ближе к истине, чем наши собственные.

Счастливое или несчастливое состояние людей зависит от физиологии не меньше, чем от судьбы.

Счастье никому не кажется таким слепым, как тем, кому оно ни разу не улыбнулось.

Те, кому довелось пережить большие страсти, потом всю жизнь и радуются своему исцелению и горюет о нём.

Только зная наперёд свою судьбу, мы могли бы поручиться за своё поведение.

Только у великих людей бывают великие пороки.

Тот, кто думает, что сможет обойтись без других, сильно ошибается; но тот, кто думает, что другие не могут обойтись без него, ошибается ещё сильнее.

Умеренность людей, достигших вершины удачи, - это желание казаться выше своей судьбы.

Умный человек может быть влюблён как безумный, но не как дурак.

У нас больше силы, чем воли, и мы часто, для того только, чтобы оправдаться в собственных глазах, находим многое невозможным для нас.

Человек, которому никто не нравится, гораздо более несчастлив, чем тот, который никому не нравится.

Чтобы стать великим человеком, нужно уметь искусно пользоваться всем, что предлагает судьба.

Ясный разум даёт душе то, что здоровье телу.

Франсуа де Ларошфуко

Лaрошфуко Фрaнсуa: "Мaксимы и морaльные рaзмышления" и Тест: "Изречения Ларошфуко"

"Дарования, которыми господь наделил людей, так же разнообразны, как деревья, которыми он украсил землю, и каждое обладает особенными свойствами и приносит лишь ему присущие плоды. Потому-то лучшее грушевое дерево никогда не родит даже самых дрянных яблок, а самый даровитый человек пасует перед делом хотя и заурядным, но дающимся только тому, кто к этому делу способен. И потому сочинять афоризмы, не имея хоть небольшого таланта к занятию такого рода, не менее смехотворно, чем ожидать, что на грядке, где не высажены луковицы, зацветут тюльпаны." - Франсуа де Ларошфуко

"В то время как люди умные умеют выразить многое в немногих словах, люди ограниченные напротив, обладают способностью много говорить - и ничего не сказать." - Ф. Ларошфуко

Франсуа VI де Ларошфуко (фр. François VI, duc de La Rochefoucauld, 15 сентября 1613, Париж — 17 марта 1680, Париж), герцог де Ларошфуко — французский писатель, автор сочинений философско-моралистического характера. Принадлежал к южнофранцузскому роду Ларошфуко. Деятель войн Фронды. При жизни отца (до 1650) носил титул учтивости принц де Марсийак. Правнук того Франсуа де Ларошфуко, который был убит в ночь св. Варфоломея.
Франсуа де Ларошфуко принадлежал к одному из самых знатных дворянских родов Франции. Военная и придворная карьера, к которой его предназначали, не требовала обучения в коллеже. Свои обширные знания Ларошфуко приобрел уже в зрелом возрасте путем самостоятельного чтения. Попав в 1630г. ко двору, он сразу оказался в гуще политических интриг.

Происхождение и семейные традиции определили его ориентацию - он принял сторону королевы Анны Австрийской против кардинала Ришелье, который был ему ненавистен как гонитель старинной аристократии. Участие в борьбе этих далеко не равных сил навлекло на него опалу, высылку в свои владения и кратковременное заключение в Бастилию. После смерти Ришелье (1642) и Людовика XIII (1643) у власти оказался кардинал Мазарини, весьма непопулярный во всех слоях населения. Феодальная знать пыталась вернуть свои утраченные права и влияние. Недовольство правлением Мазарини вылилось в 1648г. в открытое восстание против королевской власти - Фронду. Ларошфуко принял в ней активное участие. Он был тесно связан с самыми высокопоставленными фрондерами - принцем Конде, герцогом де Бофором и другими и мог вблизи наблюдать их нравы, эгоизм, властолюбие, зависть, корысть и вероломство, которые проявились на разных этапах движения. В 1652г. Фронда потерпела окончательное поражение, авторитет королевской власти был восстановлен, а участники Фронды частично куплены уступками и подачками, частично подвергнутые опале и наказанию.

Ларошфуко, в числе последних, вынужден был отправиться в свои владения в Ангумуа. Именно там, вдали от политических интриг и страстей, он начал писать свои "Мемуары", которые первоначально не предназначал для печати. В них он дал неприкрытую картину событий Фронды и характеристику ее участников. В конце 1650-х гг. он вернулся в Париж, был благосклонно принят при дворе, но полностью отошел от политической жизни. В эти годы его все более начинает привлекать литература. В 1662г. вышли без его ведома "Мемуары" в фальсифицированном виде, он опротестовал это издание и выпустил в том же году подлинный текст. Вторая книга Ларошфуко, принесшая ему мировую славу - "Максимы и моральные размышления", - была, как и "Мемуары", издана сначала в искаженном виде помимо воли автора в 1664г. В 1665г. Ларошфуко выпустил первое авторское издание, за которым последовали при его жизни еще четыре. Ларошфуко исправлял и дополнял текст от издания к изданию. Последнее прижизненное издание 1678г. содержало 504 максимы. В посмертных изданиях к ним были добавлены многочисленные неопубликованные, а также исключенные из предыдущих. На русский язык "Максимы" переводились неоднократно.

Франсуа VI де Ларошфуко (15 сентября 1613, Париж — 17 марта 1680, Париж), герцог де Ларошфуко — знаменитый французский моралист, принадлежал к древнему французскому роду Ларошфуко. До смерти отца (1650) носил титул принц де Марсийак.

Воспитывался при дворе, с юности замешан был в разные интриги, враждовал с герцогом де Ришелье и только после смерти последнего стал играть видную роль при дворе. Принимал активное участие в движении Фронды и был тяжело ранен. Занимал блестящее положение в обществе, имел множество светских интриг и пережил ряд личных разочарований, оставивших неизгладимый след на его творчестве. В течение долгих лет в его личной жизни играла большую роль герцогиня де Лонгвиль, из любви к которой он не раз отказывался от своих честолюбивых побуждений. Разочарованный в своей привязанности, Ларошфуко стал мрачным мизантропом; единственным его утешением была дружба с мадам де Лафайет, которой он оставался верным до самой смерти. Последние годы Ларошфуко омрачены были разными невзгодами: смертью сына, болезнями.

Наши добродетели - это чаще всего искусно переряженные пороки.

Ларошфуко Франсуа де

Жизнеописание Франсуа де Ларошфуко:

Время, когда жил Франсуа де Ларошфуко, обычно называют "великим веком" французской литературы. Его современниками были Корнель, Расин, Мольер, Лафонтен, Паскаль, Буало. Но жизнь автора "Максим" мало походила на жизнь создателей "Тартюфа", "Федры" или "Поэтического искусства". Да и профессиональным писателем он именовал себя только в шутку, с некоторой долей иронии. В то время как его собратья по перу были вынуждены искать себе знатных покровителей, чтобы существовать, герцог де Ларошфуко часто тяготился особым вниманием, которое оказывал ему король-солнце. Получая большой доход с обширных поместий, он мог не беспокоиться о вознаграждении за свои литературные труды. А когда писатели и критики, его современники, были поглощены жаркими спорами и резкими столкновениями, отстаивая свое понимание драматургических законов, - совсем не о тех и отнюдь не о литературных схватках и баталиях вспоминал на покое и размышлял наш автор. Ларошфуко был не только писателем и не только философом-моралистом, он был военачальником, политическим деятелем. Сама его жизнь, полная приключений, воспринимается ныне как захватывающая повесть. Впрочем, он сам и рассказал ее - в своих "Мемуарах". Род Ларошфуко считался во Франции одним из наиболее древних - он вел свое начало с XI века. Французские короли не раз официально называли сеньоров де Ларошфуко "своими дорогими кузенами" и поручали им почетные должности при дворе. При Франциске I, в XVI в., Ларошфуко получают графский титул, а при Людовике XIII - титул герцога и пэра. Эти высшие титулы делали французского феодала постоянным членом Королевского совета и Парламента и полновластным хозяином в своих владениях, с правом судопроизводства. Франсуа VI герцог де Ларошфуко, до смерти отца (1650) по традиции носивший имя принца де Марсийака, родился 15 сентября 1613 г. в Париже. Его детство прошло в провинции Ангумуа, в замке Вертей, основной резиденции фамилии. Воспитание и обучение принца де Марсийака, равно как и одиннадцати его младших братьев и сестер, было достаточно небрежным. Как и полагалось провинциальным дворянам, он занимался преимущественно охотой и военными упражнениями. Но впоследствии, благодаря занятиям философией и историей, чтению классиков, Ларошфуко, по отзывам современников, становится одним из самых ученых людей в Париже.

В 1630 г. принц де Марсийак появился при дворе, а вскоре принял участие в Тридцатилетней войне. Неосторожные слова о неудачной кампании 1635 г. привели к тому, что, как и некоторые другие дворяне, он был выслан в свои поместья. Там уже несколько лет жил его отец, Франсуа V, попавший в опалу за участие в мятеже герцога Гастона Орлеанского, "постоянного вождя всех заговоров". Юный принц де Марсийак с грустью вспоминал о своем пребывании при дворе, где он принял сторону королевы Анны Австрийской, которую первый министр кардинал Ришелье подозревал в связях с испанским двором, т. е. в государственной измене. Позднее Ларошфуко скажет о своей "естественной ненависти" к Ришелье и о неприятии "ужасного образа его правления": это будет итогом жизненного опыта и сформировавшихся политических взглядов. Пока же он полон рыцарской верности королеве и ее гонимым друзьям. В 1637 г. он возвращается в Париж. Вскоре он помогает мадам де Шеврез, подруге королевы, знаменитой политической авантюристке, бежать в Испанию, за что был заключен в Бастилию. Тут он имел возможность общаться с другими заключенными, среди которых было много знатных дворян, и получил первое политическое воспитание, усвоив мысль, что "несправедливое правление" кардинала Ришелье имело целью лишить аристократию от века данных привилегий и былой политической роли.

4 декабря 1642 г. умирает кардинал Ришелье, а в мае 1643 г. - король Людовик XIII. Регентшей при малолетнем Людовике XIV назначается Анна Австрийская, а во главе Королевского совета неожиданно для всех оказывается кардинал Мазарини, продолжатель дела Ришелье. Воспользовавшись политической неурядицей, феодальная знать требует восстановления отнятых у нее былых прав и привилегий. Марсийак вступает в так называемый заговор Высокомерных (сентябрь 1643 г.), а по раскрытии заговора вновь отправляется в армию. Он сражается под началом первого принца крови, Луи де Бурброна, герцога Энгиенского (с 1646 г. - принца Конде, прозванного впоследствии Великим за победы в Тридцатилетней войне). В эти же годы Марсийак знакомится с сестрой Конде, герцогиней де Лонгвиль, которая вскоре станет одной из вдохновительниц Фронды и долгие годы будет близким другом Ларошфуко.

Марсийак серьезно ранен в одном из сражений и вынужден вернуться в Париж. Пока он воевал, отец купил ему должность губернатора провинции Пуату; губернатор являлся наместником короля в своей провинции: в его руках было сосредоточено все военное и административное управление. Еще до отъезда новоиспеченного губернатора в Пуату кардинал Мазарини пытался привлечь его на свою сторону обещанием так называемых луврских почестей: права табурета его жене (т. е. права сидеть в присутствии королевы) и права въезда во двор Лувра в карете.

Провинция Пуату, как и многие другие провинции, бунтовала: налоги ложились на население невыносимым бременем. Бунт назревал и в Париже. Начиналась Фронда. Интересы парижского парламента, который возглавил Фронду на первом ее этапе, во многом совпадали с интересами знати, примкнувшей к восставшему Парижу. Парламент хотел вернуть себе былую свободу при исполнении своих полномочий, аристократия, пользуясь малолетством короля и всеобщим недовольством, стремилась захватить верховные должности государственного аппарата, чтобы безраздельно распоряжаться страной. Единодушным было желание лишить Мазарини власти и выслать его из Франции как чужеземца. Во главе восставших дворян, которых стали называть фрондерами, оказались самые именитые люди королевства.

Умный и циничный французский герцог - так охарактеризовал Ларошфуко Сомерсет Моэм. Изысканный стиль, меткость, лаконичность и не бесспорная для большинства читателей суровость в оценках сделали «Максимы» Ларошфуко, пожалуй, наиболее известными и популярными среди сборников афоризмов. Их автор вошел в историю как тонкий наблюдатель, явно разочарованный в жизни - хотя его биография вызывает ассоциации с героями романов Александра Дюма. Эта романтическая и авантюрная его ипостась ныне почти забыта. Но большинство исследователей сходятся на том, что основания мрачной философии герцога кроются именно в его сложной, полной приключений, непонимания и обманутых надежд судьбе.

Древо рода

Ларошфуко - древняя аристократическая фамилия. Этот род ведет свое начало с XI века, от Фуко I сеньора де Лароша, чьи потомки до сих пор живут в фамильном замке Ларошфуко недалеко от Ангулема. Старшие сыновья в этом роду издревле служили советниками французских королей. Многие носившие эту фамилию вошли в историю. Франсуа I Ларошфуко был крестным французского короля Франциска I. Франсуа III - одним из лидеров гугенотов. Франсуа XII стал учредителем Французского сберегательного банка и другом великого американского ученого-естествоиспытателя Бенджамина Франклина.

Наш герой был шестым в роду Ларошфуко. Франсуа VI герцог де Ларошфуко, принц Марсийяк, маркиз де Гершевиль, граф де Ларошгийон, барон де Вертей, Монтиньяк и Каюзак родился 15 сентября 1613 года в Париже. Его отец, Франсуа V граф де Ларошфуко, главный гардеробмейстер королевы Марии Медичи, был женат на не менее именитой Габриэли дю Плесси-Лианкур. Вскоре после рождения Франсуа мать увезла его в имение Вертей в Ангумуа, где он и провел свое детство. Отец же остался делать карьеру при дворе и, как выяснилось, не напрасно. Вскоре королева пожаловала ему пост генерал-лейтенанта провинции Пуату и 45 тысяч ливров дохода. Получив эту должность, он стал усердно бороться с протестантами. Тем более усердно, что его отец и дед не были католиками. Франсуа III, один из руководителей гугенотов, погиб в Варфоломеевскую ночь, а Франсуа IV был убит членами Католической лиги в 1591-м. Франсуа V же принял католичество, и в 1620 году за успешную борьбу с протестантами ему был пожалован титул герцога. Правда, до того времени, пока парламент не утвердил патент, он был так называемым «временным герцогом» - герцогом по королевской грамоте.

Но и тогда герцогское великолепие уже требовало больших расходов. Денег он тратил так много, что его жене вскоре пришлось потребовать раздельной собственности.

Воспитанием детей - у Франсуа было четыре брата и семь сестер - занималась мать, герцог же в дни своих кратких приездов посвящал их в тайны придворной жизни. Старшему сыну он с младых ногтей внушал чувство дворянской чести, а также феодальной верности дому Конде. Вассальная связь Ларошфуко с этой ветвью королевского дома сохранилась с тех времен, когда и те и другие были гугенотами.

Образование Марсийяка, обычное для дворянина того времени, включало в себя грамматику, математику, латынь, танцы, фехтование, геральдику, этикет и множество других дисциплин. Юный Марсийяк относился к учебе, как и большинство мальчишек, но зато был крайне неравнодушен к романам. Начало XVII века было временем огромной популярности этого литературного жанра - рыцарские, авантюрные, пасторальные романы выходили во множестве. Их герои - то доблестные воины, то безупречные поклонники - служили тогда идеалами для знатных молодых людей.

Когда Франсуа исполнилось четырнадцать лет, отец принял решение женить его на Андре де Вивонн - второй дочери и наследнице (ее сестра рано умерла) бывшего главного сокольничего Андре де Вивонна.

Опальный полковник

В том же году Франсуа получил чин полковника в Овернском полку и в 1629 году принял участие в Итальянских походах - военных операциях на севере Италии, которые Франция проводила в рамках Тридцатилетней войны. Вернувшись в Париж в 1631 году, он нашел двор сильно изменившимся. После «Дня одураченных» в ноябре 1630 года, когда королева-мать Мария Медичи, требовавшая отставки Ришелье и уже праздновавшая победу, вскоре была вынуждена бежать, многие ее приверженцы, в том числе и герцог де Ларошфуко, разделили с ней опалу. Герцог был отстранен от управления провинцией Пуату и сослан в свой дом около Блуа. Самому же Франсуа, который как старший сын герцога носил титул принца Марсийяка, было разрешено остаться при дворе. Многие современники упрекали его в заносчивости, поскольку титул принца во Франции полагался лишь принцам крови и иностранным принцам.

В Париже Марсийяк стал посещать модный салон мадам Рамбуйе. В ее знаменитой «Голубой гостиной» собирались влиятельные политики, писатели и поэты, аристократы. Туда заглядывал Ришелье, приходили Поль де Гонди, будущий кардинал де Рец, и будущий маршал Франции граф де Гиш, принцесса Конде со своими детьми - герцогом Энгиенским, который вскоре станет Великим Конде, герцогиней де Лонгвиль, тогда еще мадемуазель де Бурбон, и принцем Конти, и многие другие. Салон был центром галантной культуры - здесь обсуждались все новинки литературы и велись беседы о природе любви. Быть завсегдатаем этого салона означало принадлежать к самому изысканному обществу. Здесь витал дух любимых Марсийяком романов, здесь стремились подражать их героям.

Унаследовав от отца ненависть к кардиналу Ришелье, Марсийяк стал служить Анне Австрийской. Прекрасная, но несчастная королева как нельзя лучше соответствовала образу из романа. Марсийяк стал ее верным рыцарем, равно как и другом ее фрейлины мадемуазель Д"Отфор и знаменитой герцогини де Шеврез.

Весной 1635 года принц по собственному почину отправился во Фландрию сражаться с испанцами. А по возвращении узнал, что ему и еще нескольким офицерам не позволено остаться при дворе. В качестве причины указывались их неодобрительные отзывы о французской военной кампании 1635 года. Год спустя Испания напала на Францию и Марсийяк вновь отправился в армию.

После успешного окончания кампании он ожидал, что теперь ему будет позволено вернуться в Париж, но его надеждам не суждено было оправдаться: «...Я был вынужден уехать к отцу, жившему у себя в поместье и все еще находившемуся в строгой опале». Но, невзирая на запрет появляться в столице, он перед отъездом в имение тайно нанес прощальный визит королеве. Анна Австрийская, которой король запретил даже переписываться с мадам де Шеврез, передала ему письмо для опальной герцогини, которое Марсийяк отвез в Турень, место ее ссылки.

Наконец, в 1637 году отцу и сыну разрешили вернуться в Париж. Парламент утвердил герцогский патент, и они должны были прибыть для завершения всех формальностей и принесения присяги. Их возвращение совпало с разгаром скандала в королевской семье. В августе этого года в монастыре Валь-де-Грас было найдено оставленное королевой письмо к брату- королю Испании, с которым Людовик XIII все еще вел войну. Мать-настоятельница под угрозой отлучения от церкви рассказала так много об отношениях королевы с враждебным испанским двором, что король решился на неслыханную меру - Анну Австрийскую подвергли обыску и допросу. Она была обвинена в государственной измене и тайной переписке с испанским послом маркизом Мирабелем. Король даже собирался воспользоваться этой ситуацией, чтобы развестись со своей бездетной супругой (будущий Людовик XIV родился спустя год после этих событий в сентябре 1638 года) и заточить ее в Гавре.

Дело зашло так далеко, что возникла мысль о побеге. По словам Марсийяка, все было уже готово к тому, чтобы он тайно увез королеву и мадемуазель Д"Отфор в Брюссель. Но обвинения были сняты и столь скандальный побег не состоялся. Тогда принц вызвался оповестить обо всем происшедшем герцогиню де Шеврез. Однако за ним следили, поэтому родные категорически запретили ему видеться с ней. Чтобы выйти из положения, Марсийяк попросил англичанина графа Крафта, их общего знакомого, передать герцогине, чтобы она отправила к принцу верного человека, которого можно было бы обо всем оповестить. Дело шло к счастливому завершению, и Марсийяк отбыл в имение к жене.

Между мадемуазель Д`Отфор и герцогиней де Шеврез существовала договоренность о срочной системе оповещения. Ларошфуко упоминает о двух часословах - в зеленом и красном переплетах. Один из них означал, что дела идут к лучшему, другой был сигналом опасности. Неизвестно, кто перепутал символику, но, получив часослов, герцогиня де Шеврез, посчитав, что все пропало, решилась бежать в Испанию и в спешке покинула страну. Проезжая мимо Вертея, родового поместья Ларошфуко, она попросила принца о помощи. Но он, уже во второй раз прислушавшись к голосу благоразумия, ограничился лишь тем, что дал ей свежих лошадей и людей, сопроводивших ее до границы. Но когда об этом стало известно в Париже, Марсийяк был вызван на допрос и вскоре препровожден в тюрьму. В Бастилии благодаря ходатайствам родителей и друзей он пробыл всего неделю. А после освобождения он вынужден был вернуться в Вертей. В ссылке Марсийяк много часов провел за трудами историков и философов, пополняя свое образование.

В 1639 году началась война и принцу было дозволено отправиться в армию. Он отличился в нескольких сражениях, и по окончании кампании Ришелье даже предложил ему чин генерал-майора, посулив блестящее будущее у себя на службе. Но он по просьбе королевы отказался от всех сулимых перспектив и возвратился в свое имение.

Придворные игры

В 1642 году началась подготовка заговора против Ришелье, организованного фаворитом Людовика XIII Сен-Маром. Он вел переговоры с Испанией об оказании помощи в свержении кардинала и заключении мира. В подробности заговора были посвящены Анна Австрийская и брат короля, Гастон Орлеанский. Марсийяк не был в числе его участников, но де Ту, один из близких друзей Сен-Мара, обратился к нему за помощью от имени королевы. Принц устоял. Заговор провалился, а его главные участники - Сен-Мар и де Ту - были казнены.

4 декабря 1642 года умер кардинал Ришелье, вслед за ним в мир иной последовал и Людовик XIII. Узнав об этом, Марсийяк, как и множество других опальных дворян, отправился в Париж. Возвратилась ко двору и мадемуазель Д"Отфор, из Испании приехала герцогиня де Шеврез. Теперь все они рассчитывали на особую милость королевы. Однако очень скоро обнаружили возле Анны Австрийской новоявленного фаворита - кардинала Мазарини, позиции которого, вопреки ожиданиям многих, оказались достаточно сильными.

До глубины души уязвленные этим, герцогиня де Шеврез, герцог Бофор и другие аристократы, а также некоторые парламентарии и прелаты объединились с целью свержения Мазарини, составив новый, так называемый «заговор Высокомерных».

Ларошфуко оказался в довольно сложном положении: с одной стороны, он должен был сохранять верность королеве, с другой - ему совершенно не хотелось ссориться с герцогиней. Заговор был быстро и легко раскрыт, но, хотя принц и посещал иногда собрания «Высокомерных», особой опалы он не испытал. Из-за этого некоторое время даже ходили слухи, что он якобы сам поспособствовал раскрытию заговора. Герцогиня де Шеврез в очередной раз отправилась в ссылку, а герцог де Бофор провел пять лет в тюрьме (его побег из Венсеннского замка, действительно имевший место, очень красочно, хотя и не вполне верно, описал Дюма-отец в романе «Двадцать лет спустя»).

Мазарини пообещал Марсийяку чин бригадного генерала в случае успешной службы, и в 1646 году он отправился в армию под начальство герцога Энгиенского - будущего принца Конде, уже одержавшего свою знаменитую победу при Рокруа. Однако Марсийяк очень скоро был тяжело ранен тремя выстрелами из мушкета и отправлен в Вертей. Потеряв возможность отличиться на войне, он после выздоровления сосредоточил свои усилия на том, чтобы добиться губернаторства Пуату, которое было в свое время отнято у его отца. В должность губернатора он вступил в апреле 1647 года, заплатив за нее значительную сумму денег.

Опыт разочарований

Годы напролет Марсийяк тщетно ожидал королевской милости и признательности за свою преданность. «Мы обещаем соразмерно нашим расчетам, а выполняем обещанное соразмерно нашим опасениям», - напишет он позднее в своих «Максимах»... Постепенно он все больше сближался с домом Конде. Этому способствовали не только связи отца, но и связь принца с герцогиней де Лонгвиль, сестрой герцога Энгиенского, которая началась еще в 1646 году, во время военной кампании. Эта белокурая, голубоглазая принцесса, одна из первых красавиц при дворе, гордилась своей незапятнанной репутацией, хотя была причиной многих дуэлей и нескольких скандалов при дворе. Один из таких скандалов между ней и любовницей ее мужа, мадам де Монбазон, Марсийяк помогал улаживать перед Фрондой. Сам же, желая добиться ее расположения, был вынужден соперничать с одним из своих друзей - графом Миоссаном, который, видя успех принца, сделался одним из заклятых его врагов.

Опираясь на поддержку Конде, Марсийяк стал претендовать на получение «луврских привилегий»: права въезжать в Лувр в карете и «табурета» для своей жены - то есть права сидеть в присутствии королевы. Формально на эти привилегии он не имел никаких прав, поскольку полагались они лишь герцогам и принцам крови, но фактически монарх такие права мог пожаловать. По этой причине многие опять сочли его заносчивым и высокомерным - ведь он хотел стать герцогом еще при жизни отца.

Узнав же, что при «раздаче табуретов» его все-таки обошли, Марсийяк бросил все и отправился в столицу. В то время уже началась Фронда - широкое общественно-политическое движение, во главе которого стояли аристократы и Парижский парламент. Историки до сих пор затрудняются дать ему точное определение.

Склонный поначалу поддержать королеву и Мазарини, Марсийяк отныне встал на сторону фрондеров. Вскоре по прибытии в Париж он выступил в парламенте с речью, которая называлась «Апология принца Марсийяка», где высказал свои личные претензии и причины, побудившие его присоединиться к восставшим. В течение всей войны он поддерживал герцогиню де Лонгвиль, а затем ее брата, принца Конде. Узнав в 1652 году, что герцогиня завела себе нового любовника, герцога Немура, он порвал с ней. С тех пор их отношения стали более чем прохладными, но принц тем не менее остался верным сторонником Великого Конде.

С началом беспорядков королева-мать и Мазарини покинули столицу и начали осаду Парижа, результатом которой стал подписанный в марте 1649 года мир, не удовлетворивший фрондеров, ибо Мазарини остался у власти.

Новый этап противостояния начался с ареста принца Конде. Но после освобождения Конде порвал с другими вождями Фронды и дальнейшую борьбу вел уже в основном в провинции. Декларацией от 8 октября 1651 года он и его сторонники, включая герцога Ларошфуко (он стал носить этот долгожданный титул со смерти отца в 1651 году), объявлялись государственными изменниками. В апреле 1652 года принц Конде со значительным войском подошел к Парижу. В битве у парижского предместья Сент-Антуан 2 июля 1652 года Ларошфуко был серьезно ранен в лицо и на время потерял зрение. Война для него закончилась. Ему потом пришлось долго лечиться, на одном глазу нужно было удалять катаракту. Зрение немного восстановилось лишь к концу года.

После фронды

В сентябре король пообещал амнистию всем, кто сложит оружие. Герцог, слепой и прикованный к постели приступами подагры, отказался сделать это. И вскоре он вновь был официально объявлен виновным в государственной измене с лишением всех званий и конфискацией имущест-

Ему также было приказано покинуть Париж. В свои владения ему было разрешено вернуться лишь по окончании Фронды, в конце 1653 года.

Дела пришли в полный упадок, родовой замок Вертей был разрушен королевскими войсками по приказу Мазарини. Герцог поселился в Ангумуа, но иногда наведывался в Париж к своему дяде - герцогу Лианкуру, который, судя по нотариальным актам, отдал ему для проживания в столице Отель Лианкур. Ларошфуко проводил теперь много времени с детьми. У него было четыре сына и три дочери. В апреле 1655 года родился еще один сын. Жена преданно ухаживала за Ларошфуко и поддерживала его. Именно в то время он решает писать мемуары, дабы поведать подробности тех событий, которым он был свидетелем.

В 1656 году Ларошфуко разрешили окончательно вернуться в Париж. И он поехал туда, чтобы устроить брак старшего сына. При дворе он бывал редко - король не выказывал ему своего благоволения, а посему большую часть времени он проводил в Вертее, причиной тому было еще и существенно ослабевшее здоровье герцога.

Дела немного наладились в 1659 году, когда он получил пенсию в 8 тысяч ливров в качестве компенсации за понесенные во время Фронды убытки. В том же году состоялась свадьба его старшего сына, Франсуа VII, принца Марсийя-ка, с кузиной, Жанной-Шарлоттой, богатой наследницей дома Лианкуров.

С этого времени Ларошфуко поселяется с женой, дочерьми и младшими сыновьями в Сен-Жермене, тогда еще пригороде Парижа. Он окончательно помирился с двором и даже получил от короля орден Святого Духа. Но этот орден не был свидетельством королевского фавора - Людовик XIV покровительствовал лишь его сыну, так до конца и не простив мятежного герцога.

В тот период во многих вопросах, и прежде всего финансовых, Ларошфуко много помогал его друг и бывший секретарь Гурвиль, преуспевший впоследствии на службе и с юр интенданта Фуке, и принца Конде. Спустя несколько лет Гурвиль женился на старшей дочери Ларошфуко - Марии-Катерине. Этот мезальянс поначалу породил множество сплетен при дворе, а затем столь неравный брак стали обходить молчанием. Многие историки обвиняли Ларошфуко в том, что он «продал» свою дочь за финансовую поддержку бывшего слуги. Но вот согласно письмам самого герцога Гурвиль в самом деле был его близким другом, и этот брак вполне мог быть следствием их дружбы.

Рождение моралиста

Ларошфуко больше не интересовала карьера. Все придворные привилегии, которых герцог столь упорно добивался в молодости, он в 1671 году передал своему старшему сыну, принцу Марсийяку, который делал успешную карьеру при дворе. Гораздо чаще Ларошфуко посещал модные литературные салоны - мадемуазель де Монпансье, мадам де Сабле, мадемуазель де Скюдери и мадам дю Плесси-Генего. Он был желанным гостем в любом салоне и слыл одним из образованнейших людей своего времени. Король даже подумывал о том, чтобы сделать его гувернером дофина, но так и не решился поручить воспитание сына бывшему фрондеру.

В одних салонах велись серьезные беседы, и Ларошфуко, хорошо знавший Аристотеля, Сенеку, Эпиктета, Цицерона, читавший Монтеня, Шаррона, Декарта, Паскаля, принимал в них активное участие. У мадемуазель Монпансье занимались составлением литературных портретов. Ларошфуко «написал» свой автопортрет, который современные исследователи признали одним из самых лучших.

«Я полон благородных чувств, добрых намерений и неколебимого желания быть поистине порядочным человеком...» - писал он тогда, желая выразить свое стремление, которое пронес через всю жизнь и которое мало кто понял и оценил. Ларошфуко отмечал, что всегда был до конца верен своим друзьям и неукоснительно держал слово. Если сравнить это сочинение с мемуарами, то станет очевидно, что в этом он и видел причину всех своих неудач при дворе...

В салоне мадам де Сабле увлеклись «сентенциями». По правилам игры заранее определялась тема, на которую каждый составлял афоризмы. Затем сентенции зачитывались перед всеми, и из них выбирались самые меткие и остроумные. С этой игры и начались знаменитые «Максимы».

В 1661 - начале 1662 года Ларошфуко закончил писать основной текст «Мемуаров». В то же время он начал работу и над составлением сборника «Максим». Новые афоризмы он показывал своим друзьям. Фактически дополнял и редактировал «Максимы» Ларошфуко всю оставшуюся жизнь. Им также были написаны 19 небольших эссе о морали, которые он собрал вместе под названием «Размышления на разные темы», хотя они впервые вышли в свет только в XVIII веке.

Вообще с публикацией своих произведений Ларошфуко не везло. Одна из рукописей «Мемуаров», которые он давал прочесть друзьям, попала к одному издателю и была опубликована в Руане в сильно измененном виде. Это издание вызвало огромный скандал. Ларошфуко обратился с жалобой в парижский парламент, который указом от 17 сентября 1662 года запретил его продажу. В том же году в Брюсселе был издан авторский вариант «Мемуаров».

Первое издание «Максим» вышло в 1664 году в Голландии - также без ведома автора и опять - по одной из рукописных копий, которые ходили среди его друзей. Ларошфуко был в ярости. Он срочно издал другой вариант. Всего при жизни герцога было выпущено пять одобренных им публикаций «Максим». Уже в XVII веке книга издавалась за пределами Франции. Вольтер отозвался о ней как об «одной из тех работ, которые в наибольшей степени способствовали формированию у нации вкуса и дали ей дух ясности...»

Последняя война

Отнюдь не усомнившись в существовании добродетелей, герцог разочаровался в людях, стремящихся подвести под добродетель практически любой свой поступок. Придворная жизнь, и особенно Фронда, дала ему массу примеров хитроумнейших интриг, где поступки не соответствуют словам и каждый в конечном итоге стремится лишь к собственной выгоде. «То, что мы принимаем за добродетель, нередко оказывается сочетанием корыстных желаний и поступков, искусно подобранных судьбой или нашей собственной хитростью; так, например, порою женщины бывают целомудренны, а мужчины - доблестны совсем не потому, что им действительно свойственны целомудрие и доблесть». Такими словами открывается его сборник афоризмов.

Среди современников «Максимы» сразу вызвали большой резонанс. Одни находили их превосходными, другие - циничными. «Он совсем не верит ни в щедрость без тайного интереса, ни в жалость; он судит о мире по себе», - писала принцесса де Гемене. Герцогиня де Лонгвиль, прочтя их запретила своему сыну, графу Сен-Полю, отцом которого был Ларошфуко, посещать салон мадам де Сабле, где проповедуют такие мысли. Графа стала приглашать к себе в салон мадам де Лафайет, и постепенно Ларошфуко тоже стал все чаще захаживать к ней. С этого началась их дружба, продолжавшаяся до самой смерти. Ввиду почтенного возраста герцога и репутации графини их отношения почти не вызвали сплетен. Герцог практически ежедневно бывал у нее в доме, помогал работать над романами. Его идеи оказали весьма существенное влияние на творчество мадам де Лафайет, а его литературный вкус и легкий стиль помогли ей создать роман, который называют шедевром литературы XVII века, - «Принцесса Клевская».

Почти каждый день гости собирались у мадам Лафайет или у Ларошфуко, если он не мог приехать, беседовали, обсуждали интересные книги. Расин, Лафонтен, Корнель, Мольер, Буало читали у них свои новые произведения. Ларошфуко из-за болезни часто был вынужден оставаться дома. С 40 лет его мучила подагра, давали о себе знать и многочисленные ранения, болели глаза. Он совершенно отошел от политической жизни, однако, несмотря на все это, в 1667 году в возрасте 54 лет добровольцем отправился на войну с испанцами, чтобы участвовать в осаде Лилля. В 1670 году умерла его жена. В 1672-м на него обрушилось новое несчастье - в одном из сражений принц Марсийяк был ранен, а граф Сен-Поль убит. Через несколько дней пришло сообщение, что от ран скончался четвертый сын Ларошфуко, шевалье Марсийяк. Мадам де Севинье в своих знаменитых письмах дочери писала, что при этих известиях герцог старался сдержать чувства, но слезы сами текли у него из глаз.

В 1679 году Французская академия отметила работы Ларошфуко, ему было предложено стать ее членом, но он отказался. Одни считают причиной тому застенчивость и робость перед аудиторией (свои произведения он зачитывал только друзьям, когда присутствовало не больше 5-6 человек), другие - нежелание прославлять в торжественной речи Ришелье, основателя Академии. Быть может, дело в гордости аристократа. Дворянин был обязан уметь изящно писать, но быть писателем - ниже его достоинства.

В начале 1680 года Ларошфуко стало хуже. Врачи говорили об остром приступе подагры, современные исследователи считают, что это мог быть и легочный туберкулез. С начала марта стало ясно, что он умирает. Мадам де Лафайет проводила у него каждый день, но, когда надежда на выздоровление была окончательно потеряна, ей пришлось покинуть его. Согласно обычаям того времени у постели умирающего могли находиться только родные, священник и прислуга. В ночь с 16 на 17 марта в возрасте 66 лет он скончался в Париже на руках старшего сына.

Большинство современников считали его чудаком и неудачником. Ему не удалось стать тем, кем он хотел - ни блестящим придворным, ни удачливым фрондером. Будучи человеком гордым, он предпочитал считать себя непонятым. О том, что причина его неудач может крыться не только в своекорыстии и неблагодарности других, но отчасти и в нем самом, он решился поведать лишь в самые последние годы жизни, о чем большинство смогло узнать только после его смерти: «Дарования, которыми господь наделил людей, так же разнообразны, как деревья, которыми он украсил землю, и каждое обладает особенными свойствами и приносит лишь ему присущие плоды. Потому-то лучшее грушевое дерево никогда не родит даже дрянных яблок, а самый даровитый человек пасует перед делом хотя и заурядным, но дающимся только тому, кто к этому делу способен. И потому сочинять афоризмы, не имея хоть небольшого таланта к занятию такого рода, не менее смехотворно, чем ожидать, что на грядке, где не высажены луковицы, зацветут тюльпаны». Впрочем, его талант как составителя афоризмов никто и никогда не оспаривал.