Анатоль франс краткая биография. Франс и оперное искусство

ФРАНС, АНАТОЛЬ (France, Anatole, псевд.; наст. имя – Жак Анатоль Франсуа Тибо, Thibault) (1844–1924), французский критик, романист и поэт. Родился 16 апреля 1844 в семье книготорговца. Литературную деятельность начинал неспешно: ему было 35 лет, когда вышел в свет первый сборник новелл. Своим детским годам он посвятил автобиографические романы Книга моего друга (Le Livre de mon ami , 1885) и Маленький Пьер (Le Petit Pierre , 1918).

Первый сборник Золотые поэмы (Les Poémes dorés , 1873) и стихотворная драма Коринфская свадьба (Les Noces corinthiennes , 1876) свидетельствовали о нем как о подающим надежды поэте. Начало известности Франса как выдающегося прозаика своего поколения положил роман Преступление Сильвестра Боннара (Le Crime de Silvestre Bonnard , 1881).

В 1891 появилась Таис (Taïs ), за ней – Харчевня королевы Гусиные лапы (La Rôtisserie de la reine Pédauque , 1893) и Суждения господина Жерома Куаньяра (Les Opinions de M.Jérôme Coignard , 1893), давшие блестящее сатирическое изображение французского 18 в. В Красной лилии (Le Lys rouge , 1894), первом романе Франса на современный сюжет, описывается история страстной любви во Флоренции; Сад Эпикура (Le Jardin d"Épicure , 1894) содержит образцы его философских рассуждений о счастье, состоящем в достижении чувственных и интеллектуальных радостей.

После избрания во Французскую Академию (1896) Франс начал публикацию цикла Современная история (Histoire contemporaine , 1897–1901) из четырех романов – Под придорожным вязом (L"Orme du mail , 1897), Ивовый манекен (Le Mannequin d"osier , 1897), Аметистовый перстень (L"Anneau d"améthyste , 1899) и Господин Бержере в Париже (M.Bergeret à Paris , 1901). Писатель изображает как парижское, так и провинциальное общество с лукавым остроумием, но вместе с тем резко критически. В Современной истории упоминаются актуальные события, в частности дело Дрейфуса.

В новелле Дело Кренкебиля (L"Affaire Crainquebille , 1901), переработанной затем в пьесу Кренкебиль (Crainquebille , 1903), разоблачается судебная пародия на правосудие. Сатирическая аллегория в духе Свифта Остров пингвинов (L"Île des pingouins , 1908) воссоздает историю становления французской нации. В Жанне д"Арк (Jeanne d"Arc , 1908) Франс попытался отделить факты от легенд в жизнеописании национальной святой, хотя сам скептически относился к любому историческому исследованию, считая суждения о прошлом всегда в той или иной степени субъективными. В посвященном Французской революции романе Боги жаждут (Les Dieux ont soif , 1912) выразилось его неверие в действенность революционного насилия; в написанном на современный сюжет Восстании ангелов (La Révolte des anges , 1914) подвергнуто осмеянию христианство. Книга На славном пути (Sur la Voie glorieuse , 1915) исполнена патриотического духа, но уже в 1916 Франс выступил с осуждением войны. В четырех томах Литературной жизни (La Vie littéraire , 1888–1894) он выказал себя проницательным и тонким критиком, однако крайняя субъективность заставляла его воздерживаться от каких бы то ни было оценок, поскольку в его глазах значимость произведения определялась не столько его достоинствами, сколько личными пристрастиями критика. Он присоединился к Э.Золя в защите Дрейфуса, а из сборника эссе К лучшим временам (Vers les temps meilleurs , 1906) явствует его искренний интерес к социализму. Франс поддержал большевистскую революцию 1917 года. В начале 1920-х годов он был в числе тех, кто симпатизировал недавно созданной французской коммунистической партии.

В течение многих лет Франс был главной приманкой в салоне своей близкой приятельницы мадам Арман де Кайаве, а его парижский дом («Вилла Сеид») превратился в место паломничества для молодых писателей – как французских, так и иностранных. В 1921 ему была присуждена Нобелевская премия по литературе.

Присущее Франсу тонкое остроумие напоминает иронию Вольтера, с которым его многое роднит. В своих философских воззрениях он развивал и популяризировал идеи Э.Ренана. Умер Франс в Туре 13 октября 1924.

Анатоль Франс родился за четыре года до Французской революции 1848 г. и прожил восемь десятилетий, сотрясаемых политическими страстями, восстаниями, переворотами и войнами. Поэт, публицист, романист, сатирик, он был активной личностью, проявлявшей необыкновенную мощь ума и оригинальность натуры. Таким же было и его литературное творчество - страстным, саркастичным, органично соединявшимся с мечтательностью, поэтическим отношением к жизни.

Анатоля Франса называли "писателем самым французским, самым парижским, самым изысканным". А Лев Толстой, отмечая его правдивый и сильный талант, говорил о нем: "Европа теперь не имеет настоящего художника-писателя, кроме Анатоля Франса".
Анатоль Франс (настоящее имя Анатоль Франсуа Тибо) родился 16 апреля 1844 г. в Париже в семье букиниста Франсуа Ноэля и Антуанетты Тибо.

Свой псевдоним, уже будучи маститым писателем, Франс объяснял тем, что его отца, Франсуа Ноэля Тибо, происходившего из древнего рода анжуйских виноградарей, в этом краю всю жизнь называли Франсом.

Анатоль вырос в атмосфере книг и профессионального интереса к печатному слову, сызмальства книжная лавка была для него "сокровищницей", как он писал позже в своих воспоминаниях. Уже в восемь лет маленький Анатоль составил сборничек нравоучительных афоризмов (для чего даже прочитал Ларошфуко) и назвал его "Новые христианские мысли и максимы". Сей труд он посвятил "дорогой мамочке", сопроводив его примечанием и обещанием издать эту книгу, когда вырастет.

В католическом коллеже Св. Станислава Анатоль получил классическое образование, слегка окрашенное богословием. Почти все его товарищи по коллежу принадлежали к знатным или богатым семьям, и мальчик страдал от унижения. Возможно, поэтому он стал драчуном и насмешником, рано начал сочинять эпиграммы. Коллеж сделал будущего писателя бунтарем на всю жизнь, сформировав характер независимый, язвительный и довольно неуравновешенный.

Литературное творчество привлекало Анатоля еще в детстве. Уже в 12 лет он наслаждался чтением Вергилия в подлиннике, подобно отцу, предпочитал исторические сочинения, а его настольной книгой в юношеские годы стал роман Сервантеса "Дон Кихот". В 1862 г. Анатоль окончил коллеж, но экзамены на бакалавра не выдержал, получив неудовлетворительные оценки по математике, химии и географии. Бакалавром Франс все же стал, повторно сдав экзамены в Сорбонне в 1864 г.

К этому времени Франс был уже прилично зарабатывающим профессиональным критиком и редактором. Он сотрудничал в двух библиографических журналах, а кроме того, пробовал силы в искусстве стихосложения, критике, драматическом жанре. В 1873 г. вышла первая книга стихов Франса "Золотые поэмы", где воспевались природа, любовь, а рядом соседствовали размышления о жизни и смерти.
В 1876 г. после десятилетнего ожидания Франс был включен в штат библиотеки Сената - к великому удовлетворению отца: наконец-то-у Анатоля появилось и положение, и стабильный заработок.

В апреле 1877 г. Анатоль Франсуа Тибо женился. Это был традиционный буржуазный брак: невесте надо было выйти замуж, а жениху обрести семейное положение. Двадцатилетняя Мари-Валери де Совилл - дочь крупного чиновника министерства финансов - для сына букиниста и внука деревенского сапожника была партией завидной. Франс гордился родословной своей жены, восхищался ее робостью, молчаливостью. Правда, потом выяснилось, что молчаливость жены объясняется неверием в его талант писателя и презрением к этой профессии.

Значительное приданое Валери пошло на обустройство особняка на улице вблизи Булонского леса. Здесь Франс начал много работать. В библиотеке Сената он прослыл нерадивым работником, но что касается литературного труда, то здесь писатель не отклонял ни одного предложения издателей, сотрудничая одновременно с пятью десятками журналов. Он редактировал классиков, писал многочисленные статьи - не только о литературе, но и об истории, политической экономии, археологии, палеонтологии, происхождении человека и т. п.
В 1881 г. Франс стал отцом, у него родилась дочь Сюзанна, которую он нежно любил всю свою жизнь. В год рождения дочери вышла и первая книга Франса, в которой он нашел своего героя, Сильвестра Боннара, а вместе с ним и свой индивидуальный стиль. Книга "Преступление Сильвестра Боннара, Члена Института" получила премию Французской Академии. В решении Академии о премии было сказано: она присуждена "произведению изящному, выдающемуся, может быть, исключительному".

В 1883 г. Франс стал постоянным хроникером в журнале "Иллюстрированный мир". Каждые две недели появляется его обозрение "Парижская хроника", охватывающее разные стороны французской жизни. С 1882 по 1896 гг. он напишет более 350 статей и очерков.
Благодаря успеху "Сильвестра Боннара" и необычайной популярности "Парижской хроники", Франс входит в высшее общество. В 1883 г. он познакомился с Леонтиной Арман де Кайаве, чей салон был одним из самых блестящих литературных, политических и художественных салонов в Париже. Эта умная, властная аристократка была ровесницей Франса. От нее он услышал то, в чем так нуждался дома: поощрительную оценку своей работы. Многолетняя, ревнивая, тираническая преданность Леонтины надолго заполнит личную жизнь писателя. А жена его, Валери Франс с каждым годом будет все больше испытывать воинственную потребность выяснять отношения и сводить счеты. Чуждая духовной жизни своего мужа, она сумела сделать чужим для Франса и их собственный дом, который он наполнил книгами, коллекцией картин, гравюр, старинных изделий. Обстановка в доме накалилась до такой степени, что Франс вообще перестал разговаривать с женой, общаясь с ней только записками. Наконец однажды, не вынеся молчания, Валери спросила у мужа: "Где были вы вчера вечером?" В ответ на это Франс молча вышел из комнаты и из дома в чем был: в халате, с малиновой бархатной "кардинальской" шапочкой на голове, с подносиком в руке, на которой была чернильница и начатая статья. Демонстративно пройдя в таком виде по улицам Парижа, он снял меблированную комнату на вымышленное имя Жермена. Таким, не совсем обычным способом, он ушел из дома, окончательно разорвав семейные отношения, которые старался сохранить все последние годы только ради любимой дочери.

В 1892 г. Анатоль Франс оформил развод. Отныне его верной и преданной подругой стала честолюбивая Леонтина. Она делала все, чтобы Франс прославился: сама разыскивала для него материал в библиотеках, делала переводы, приводила в порядок рукописи, читала гранки, желая освободить его от работы, казавшейся ему скучной. Она же помогла ему благоустроить небольшую виллу Сайд возле Булонского леса, которая вскоре превратилась в музей, заполненный произведениями искусства и мебелью разных веков, стран и школ.

В 1889 г. вышел в свет ставший впоследствии знаменитым роман "Таис". В нем Франс наконец нашел тот способ самовыражения, где ему не было равных. Условно его можно было бы назвать интеллектуальной прозой, сочетающей изображение реальной жизни с авторскими размышлениями о ее смысле.

После выхода в свет романов "Боги жаждут", "Восстание ангелов" и "Красная лилия" слава Анатоля Франса приобрела мировое звучание. К нему отовсюду стали приходить письма, и не только как к знаменитому романисту, но и как к мудрецу и философу. На многочисленных портретах писатель, однако, старался выглядеть не величественным, л, скорее, элегантным.

Изменения, к сожалению горестные, коснулись и личной жизни писателя. Дочь Франса, его "нежно любимая Сюзон", в 1908 г., успев уже развестись с первым мужем, полюбила Мишеля Псикари, внука известного религиозного философа Ренана, и стала его женой. Анатолю Франсу этот союз был не по душе. Он отдалился от дочери, и как оказалось, навсегда. Ухудшились его отношения и с Леонтиной де Кайаве. Долгое время она пестовала и опекала дарование Франса, заботясь о его успехах, гордясь тем, что помогает ему, зная, что и он ее любит. Каждый год они путешествовали по Италии, несколько раз побывали в Греции. Однако к старости Леонтина становится все более бдительной и ревнивой. Она желала контролировать каждый шаг своего друга, что начинало утомлять и раздражать Франса. Скверное настроение писателя обострялось чувством вины. Дело в том, что здоровье Леонтины, уже некрепкое, пошатнулось летом 1909 г., когда до нее дошли слухи, что Франс, плывя на пароходе в Бразилию, чтобы прочесть лекции о Рабле, не устоял перед кокетством пятидесятилетней актрисы Французской комедии. Ревнивая Леонтина слегла. "Это ребенок, - говорила она своей приятельнице, - если бы вы знали, какой он слабый, наивный, как легко можно его одурачить!" Возвратясь в Париж, Франс повинился в недостойном его легкомыслии. Вместе с Леонтиной он уехал в Капиан, ее загородный дом, где мадам де Кайаве внезапно заболела воспалением легких и 12 января 1910 г. умерла.

Для Франса кончина Леонтины стала огромной душевной травмой. Горе помогла перенести другая преданная женщина, Оттилия Космутце, венгерская писательница, известная у себя на родине под псевдонимом Шандор Кемери. Она одно время была секретарем писателя и своей чуткостью, добротой помогла "вылечить великий ум" от депрессии.

Годы Первой мировой войны состарили Анатоля Франса. Из Парижа он переехал в небольшую усадьбу Бешельри, недалеко от провинции Турен, где жила Эмма Лапревот, бывшая горничная Леонтины де Кайаве. Эта женщина была больна и бедна. Франс поместил ее в больницу, а после выздоровления она стала домоправительницей писателя, взяв на себя все заботы о нем. В 1918 г. Франса постигло новое горе - его дочь, Сюзанна Псикари умерла от гриппа. Ее тринадцатилетний сын Люсьен остался круглым сиротой (Мишель Псикари погиб на войне в 1917 г.), и Франс взял на воспитание любимого внука, который стал впоследствии единственным наследником писателя.

В 1921 г. Франсу была присуждена Нобелевская премия по литературе "за блестящие литературные достижения, отмеченные изысканностью стиля, глубоко выстраданным гуманизмом и истинно галльским темпераментом".

В течение всей своей долгой жизни Анатоль Франс редко жаловался на здоровье. До восьмидесяти лет он почти не болел. Однако в апреле 1922 г. сосудистый спазм парализовал его на несколько часов. И писатель признался, что уже не может "работать как прежде". Но, тем не менее, до самой кончины он сохранял бодрость духа и удивительную работоспособность. Он мечтал побывать в Брюсселе, Лондоне, закончить книгу философских диалогов под названием "Sous la rose", что можно перевести как "Не для посторонних ушей".
В июле 1924 г. Франс слег в постель с диагнозом последняя стадия склероза. Врачи предупредили друзей и близких писателя о том, что его часы сочтены. Утром 12 октября Франс сказал с улыбкой: "Это мой последний день!" Так и случилось. В ночь на 13 октября 1924 г. "самый французский, самый парижский, самый изысканный писатель" скончался.

Как сказал о нем писатель Душан Брески: "Несмотря на все превратности критической моды, Анатоль Франс всегда будет стоять рядом с Б. Шоу, как великий сатирик эпохи, и рядом с Рабле, Мольером и Вольтером, как один из величайших французских острословов".

ru.wikipedia.org

Биография

Отец Анатоля Франса был владельцем книжного магазина, специализировавшегося на литературе, посвященной истории Великой французской революции. Анатоль Франс с трудом закончил иезуитский коллеж, в котором учился крайне неохотно, и, провалившись несколько раз на выпускных экзаменах, сдал их только в возрасте 20 лет.

В 1866 Анатоль Франс вынужден был сам зарабатывать на жизнь, и начал карьеру библиографом. Постепенно он знакомится с литературной жизнью того времени, и становится одним из заметных участников парнасской школы.

Во время Франко-прусской войны 1870-1871 Франс некоторое время служил в армии, а после демобилизации продолжал писать и выполнять различную редакторскую работу.

В 1875 у него появляется первая настоящая возможность проявить себя в качестве журналиста, когда парижская газета «Время» («Le Temps») заказала ему серию критических статей о современных писателях. Уже в следующем году он становится ведущим литературным критиком этой газеты и ведёт свою собственную рубрику под названием «Литературная жизнь».

В 1876 он также назначается заместителем директора библиотеки французского Сената и в течение последующих четырнадцати лет занимает этот пост, что давало ему возможность и средства заниматься литературой.

В 1896 Франс избирается членом Французской академии.

В 1921 удостоен Нобелевской премии по литературе.

В 1922 его сочинения были включены в католический «Индекс запрещённых книг».

Общественная деятельность Франса

Был членом Французского Географического общества.

В 1898 году Франс принял самое деятельное участие в деле Дрейфуса. Под влиянием Марселя Пруста Франс первым подписал знаменитое письмо-манифест Эмиля Золя «Я обвиняю».

С этих времен Франс стал видным деятелем реформистского, а позже - социалистического лагеря, принимал участие в устройстве народных университетов, читал лекции рабочим, участвовал в митингах, организованных левыми силами. Франс становится близким другом лидера социалистов Жана Жореса и литературным мэтром Французской социалистической партии.

Творчество Франса

Раннее творчество

Роман, принёсший ему известность, «Преступление Сильвестра Боннара» («Le Crime de Silvestre Bonnard»), опубликован в 1881, сатира, в которой легкомыслию и доброте отдаётся предпочтение перед суровой добродетелью.

В последующих повестях и рассказах Франса с огромной эрудицией и тонким психологическим чутьем воссоздан дух разных исторических эпох. «Харчевня королевы Гусиные лапки» («La Rotisserie de la Reine Pedauque», 1893) - сатирическая повесть во вкусе XVIII века, с оригинальной центральной фигурой аббата Жерома Куаньяра, он благочестив, но ведёт греховную жизнь и оправдывает свои «падения» тем, что они усиливают в нём дух смирения. Того же аббата Франс выводит в «Суждения господина Жерома Куаньяра» («Les Opinions de Jerome Coignard», 1893).

В целом ряде рассказов, в частности, в сборнике «Перламутровый ларец» («L’Etui de nacre», 1892), Франс обнаруживает яркую фантазию; его любимая тема - сопоставление языческого и христианского миросозерцаний в рассказах из первых веков христианства или раннего Возрождения. Лучшие образцы в этом роде - «Святой сатир» («Saint Satyr»). В этом он оказал определённое влияние на Дмитрия Мережковского. Повесть «Таис» («Thais», 1890) - история знаменитой древней куртизанки, ставшей святой - написана в том же духе смеси эпикуреизма и христианского милосердия.

В романе «Красная лилия» («Lys Rouge», 1894), на фоне изысканно художественных описаний Флоренции и живописи примитивов, представлена чисто парижская адюльтерная драма в духе Бурже (за исключением прекрасных описаний Флоренции и картин).

Период социальных романов

Затем Франс начал серию своеобразных острополитических по содержанию романов под общим заглавием: «Современная история» («Histoire Contemporaine»). Это - историческая хроника с философским освещением событий. Как историк современности, Франс обнаруживает проницательность и беспристрастие учёного изыскателя наряду с тонкой иронией скептика, знающего цену человеческим чувствам и начинаниям.

Вымышленная фабула переплетается в этих романах с действительными общественными событиями, с изображением избирательной агитации, интриг провинциальной бюрократии, инцидентов процесса Дрейфуса, уличных манифестаций. Наряду с этим описываются научные изыскания и отвлечённые теории кабинетного учёного, неурядицы в его домашней жизни, измена жены, психология озадаченного и несколько близорукого в жизненных делах мыслителя.

В центре событий, чередующихся в романах этой серии, стоит одно и то же лицо - учёный историк Бержере, воплощающий философский идеал автора: снисходительно-скептическое отношение к действительности, ироническую невозмутимость в суждениях о поступках окружающих лиц.

Сатирические романы

Следующее произведение писателя, двухтомный исторический труд «Жизнь Жанны д’Арк» («Vie de Jeanne d’Arc», 1908), написанный под влиянием историка Эрнеста Ренана, был плохо принят публикой. Клерикалы возражали против демистификации Жанны, а историкам книга показалась недостаточно верной первоисточникам.

Зато пародия на французскую историю «Остров пингвинов» («L’Ile de pingouins»), опубликованная также в 1908, была принята с большим энтузиазмом. В «Острове пингвинов» близорукий аббат Маэль по ошибке принял пингвинов за людей и окрестил их, чем вызвал массу сложностей на небесах и на земле. В дальнейшем в своей непередаваемой сатирической манере Франс описывает возникновение частной собственности и государства, появление первой королевской династии, средние века и Возрождение. Большая часть книги посвящена современным Франсу событиям: попытке переворота Ж. Буланже, клерикальной реакции, делу Дрейфуса, нравам кабинета Вальдека-Руссо. В конце дается мрачный прогноз будущего: власть финансовых монополий и атомный терроризм, разрушающий цивилизацию.

Следующее большое художественное произведение писателя, роман «Боги жаждут» («Les Dieux ont soif», 1912), посвящен французской революции.

Его роман «Восстание ангелов» («La Revolte des Anges», 1914) - это социальная сатира, написанная с элементами игровой мистики. На Небесах царит не всеблагой Бог, а злой и несовершенный Демиург, и Сатана вынужден поднять против него восстание, которое есть своего рода зеркальное отражение социального революционного движения на Земле.

После этой книги Франс всецело обращается к автобиографическим теме и пишет очерки о детстве и отрочестве, которые впоследствии вошли в романы «Маленький Пьер» («Le Petit Pierre», 1918) и «Жизнь в цвету» («La Vie en fleur», 1922).

Франс и оперное искусство

Произведения Франса «Таис» и «Жонглёр Богоматери» послужили источником либретто опер композитора Жюля Массне.

Характеристика мировоззрения Франса из энциклопедии Брокгауза

Франс - философ и поэт. Его миросозерцание сводится к утонченному эпикурейству. Он самый острый из французских критиков современной действительности, безо всякой сентиментальности раскрывающий слабости и нравственные падения человеческой натуры, несовершенство и уродство общественной жизни, нравов, отношений между людьми; но в свою критику он вносит особую примиренность, философскую созерцательность и безмятежность, согревающее чувство любви к слабому человечеству. Он не судит и не морализирует, а только проникает в смысл отрицательных явлений. Это сочетание иронии с любовью к людям, с художественным пониманием красоты во всех проявлениях жизни и составляет характерную черту произведений Франса. Юмор Франса заключается в том, что его герой применяет один и тот же метод к исследованию самых разнородных на вид явлений. Тот же исторический критерий, на основании которого он судит о событиях в древнем Египте, служит ему для суждении о дрейфусовском деле и его влиянии на общество; тот же аналитический метод, с которым он приступает к отвлечённым научным вопросам, помогает ему объяснить поступок изменившей ему жены и, поняв его, спокойно уйти, не осуждая, но и не прощая.
При написании этой статьи использовался материал из Энциклопедического словаря Брокгауза и Ефрона (1890-1907).

Сочинения

Современная история (L’Histoire contemporaine)

* Под городскими вязами (L’Orme du mail, 1897).
* Ивовый манекен (Le Mannequin d’osier, 1897).
* Аметистовый перстень (L’Anneau d’amethyste, 1899).
* Господин Бержере в Париже (Monsieur Bergeret a Paris, 1901).

Автобиографический цикл

* Книга моего друга (Le Livre de mon ami, 1885).
* Пьер Нозьер (Pierre Noziere, 1899).
* Маленький Пьер (Le Petit Pierre, 1918).
* Жизнь в цвету (La Vie en fleur, 1922).

Романы

* Иокаста (Jocaste, 1879).
* «Тощий кот» (Le Chat maigre, 1879).
* Преступление Сильвестра Боннара (Le Crime de Sylvestre Bonnard, 1881).
* Страсть Жана Сервена (Les Desirs de Jean Servien, 1882).
* Граф Абель (Abeille, conte, 1883).
* Таис (Thais, 1890).
* Харчевня королевы Гусиные Лапы (La Rotisserie de la reine Pedauque, 1892).
* Суждения господина Жерома Куаньяра (Les Opinions de Jerome Coignard, 1893).
* Красная лилия (Le Lys rouge, 1894).
* Сад Эпикура (Le Jardin d’Epicure, 1895).
* Театральная история (Histoires comiques, 1903).
* На белом камне (Sur la pierre blanche, 1905).
* Остров Пингвинов (L’Ile des Pingouins, 1908).
* Боги жаждут (Les dieux ont soif, 1912).
* Восстание ангелов (La Revolte des anges, 1914).

Сборники новелл

* Валтасар (Balthasar, 1889).
* Перламутровый ларец (L’Etui de nacre, 1892).
* Колодезь Святой Клары (Le Puits de Sainte Claire, 1895).
* Клио (Clio, 1900).
* Прокуратор Иудеи (Le Procurateur de Judee, 1902).
* Кренкебиль, Пютуа, Рике и много других полезных рассказов (L’Affaire Crainquebille, 1901).
* Рассказы Жака Турнеброша (Les Contes de Jacques Tournebroche, 1908).
* Семь жен Синей Бороды (Les Sept Femmes de Barbe bleue et autres contes merveilleux, 1909).

Драматургия

* Чем черт не шутит (Au petit bonheur, un acte, 1898).
* Кренкебиль (Crainquebille, piece, 1903).
* Ивовый манекен (Le Mannequin d’osier, comedie, 1908).
* Комедия о человеке, который женился на немой (La Comedie de celui qui epousa une femme muette, deux actes, 1908).

Эссе

* Жизнь Жанны д’Арк (Vie de Jeanne d’Arc, 1908).
* Литературная жизнь (Critique litteraire).
* Латинский гений (Le Genie latin, 1913).

Поэзия

* Золотые поэмы (Poemes dores, 1873).
* Коринфская свадьба (Les Noces corinthiennes, 1876).

Издание сочинений в русском переводе

* Собрание сочинений в 8-ми томах. - М., 1957-1960.
* Собрание сочинений в 4-х томах. - М., 1983-1984.

Михаил Кузмин Анатоль Франс

Выражаясь пышно, можно было сказать про смерть Анатоля Франса: «Умер последний француз». Это было бы верно, если бы понятие о французе не изменялось, как все вообще понятия, иногда даже выходя из своей периферии.

Франс – классический и высокий образ французского гения, хотя в нем гармонически соединяются свойства, взаимно уничтожающие как бы друг друга. Может быть, существует закон, что качество, доведенное до предела, переходит в противоположное.

Будучи связан глубочайшими и цепкими корнями с французской национальностью, Франс утончил и расширил этот национальный элемент до всемирной интернациональности.

Будучи мыслителем антирелигиозным, во всяком случае, противоцерковным, Франс только и делает, что почерпает вдохновение и мысли из церковной старины и церковных догматов.

Насмехаясь над различными методами историографии, он прибегает к ним же в своих произведениях, носящих исторический характер.

Принципиальный нарушитель традиций, Франс свято и нерушимо соблюдает их.

Враг, в качестве скептика, всяческого фанатизма и энтузиазма, он в самую вражду вносит известную горячность. Хотя, конечно, горячность – наименее подходящее определение для творчества Франса. Теплота, гуманность, либерализм, ирония, сострадание – вот качества, которые вспоминаются, когда произносят имя Франса. Слова не холодные, не горячие – теплые, поддерживающие по-человечески жизнь, но не толкающие на действие. Немыслимые при катастрофах. Во времена Апокалипсиса в действующий его момент Франса «извергли бы из уст», как ангела Лаодикийской церкви, который именно был ни горяч, ни холоден. Апокалипсису такие люди не годятся, так же как всяческие Апокалипсисы подобным людям не могут быть по душе. Это не та атмосфера, где бы они чувствовали себя, как рыба в воде. Так называемые эпохи упадка, предшествующие взрывам, – подходящее время для скептицизма; выветрившиеся балки поддержат ветхое здание, ветер, наверное, уже веет, но недостаточно силен, можно говорить и «да», и «нет» или ни «да», ни «нет» и объективно не приходить ни к какому выводу. Не только война требует воинственных людей, а всякое определенное и сильное действие. Франс был человеком глубоко штатским и словесником. Православие отвергает догмат о чистилище (ни да, ни нет), но на иконах страшного суда иногда изображают души в виде нагого человека, дрожащего в воздухе, грехи не допускают его в рай, а добрые дела спасают от ада. В таком виде представляется мне и Франс. Только он не дрожит, а устроил висячий сад Эпикура и рассуждает умно и либерально о всяческих вещах, пока трубный рев последнего суда не заглушит человеческих слов и не потребует звериного или божественного вопля. Вопля, конечно, Франс не пустит. Не захочет, да и не сможет. Но покуда достаточны интеллектуально человеческие качества – блеск, человечность и ширина мысли, понимание, мягкость, отзывчивость, прелесть и блеск величайшего человеческого таланта, гармония и равновесие, – Франс не имеет себе равных. Искать определенного ответа у него – предприятие, заранее обреченное на неудачу. Приходит на ум анекдот о мудреце, у которого ученик спрашивал совета: жениться ему или не жениться. «Поступай как хочешь, все равно будешь раскаиваться». Франс на все ответил бы: «Поступай как угодно: все равно ошибешься». Ошибки и затруднения он всегда видел зорко и тонко, но затруднился бы указать, где их нет. Он ничего не взял бы на свою ответственность. Он охотно поможет разрушать, но остережется положить кирпич в новую стройку. Если же и положит, то всегда будет сомневаться – не строит ли он вновь только что разрушенное здание. Зданий же, которые бы не подлежали разрушению, по его мнению, нет. На время не стоит труда, А вечно любить невозможно.

А покуда что с улыбкой смотреть, как рушатся карточные домики страстей, желаний, философских учений, правлений, империй и солнечных систем. Приблизительно все – одинаковой важности с известной точки зрения. Конечно, это очень безнадежно. Но если рассуждать логически, то, прежде всего, всем нужно повеситься, а там видно будет. Франс же рассуждает по большей части логически, ужасно логически, убийственно логически. И тем не менее вешаться от него не хочется. Не потому, что веревку он предлагает с кротчайшей улыбкой, и даже намылил эту веревку, а потому, что помимо человеческого ума, «все понимающего» печальной логикой, в нем есть что-то, что все это живит. Скептик, атеист, разрушитель и т. п. – все это в нем есть, но отчасти все это – позиция, маска, скрывающая самое ценное, чего Франс никогда не открывал, чего стыдился целомудренно, от чего, пожалуй, отрекся бы в пользу старого скептического сюртука. Может быть, это – любовь, я не знаю и не хочу выведывать тайны. Но она-то и держит всю постройку Франса, несмотря на его извиняющиеся усмешки. Иногда, как в «Восстании ангелов», он совсем близко к ней подходил, слово готово сорваться с губ, но он опять делает диверсию в сторону, снова стыдится, снова – ни да, ни нет. Намек на ключ дается «Святым Сатиром», которого автор едва ли не отождествляет с самим собою.

Обычные личины автора: аббат Куаньяр, г. Бержере, маленький Пьер. В лице ребенка Франс противопоставляет общепринятому здравому смыслу еще более здравый смысл, природный и наивный. Наивность, разумеется, полемический прием, похожий на полемические приемы Льва Толстого, представляющегося, когда ему было нужно, окончательно бестолковым. Следующая стадия полемической наивности – собачка Рикэ – та же личина Франса. Все личины, как и все почти романы, – поводы к рассуждениям. Круг интересов Франса очень велик, и он не упускает случая высказать свое суждение, привести по-своему освещенную цитату, рассказать забытый и едкий анекдот. В этом отношении любопытнейшим образчиком новой формы беллетристического произведения могут служить четыре тома «Современной истории». Конечно, это не романы и не один роман в четырех книгах. Это фельетоны, экскурсия в историю, богословие, этнография, картины нравов. Чуть намеченная двойная фабула борьбы за епископскую кафедру и семейная история г-на Бержере тонет в отступлениях и злободневных диатрибах. Некоторые страницы так ценны для Франса, что он их почти без всяких изменений повторяет в нескольких книгах. Настойчивость эта не всегда соответствует характерности данных мест в творчестве Франса.

Энциклопедизм Франса – большая его начитанность. Великий начетчик. Отсутствие системы в его чтении придает его знаниям свежесть и ширину, но вместе с тем, конечно, роднит его с компиляторами античности, вроде Авла Геллия. Система эта, будучи доведена до попурризаторского абсурда, безусловно приводит к отрывному календарю со сведениями на каждый день. Для чтения Франса будет необходим предметный указатель и список упомянутых авторов. «Мнения аббата Куаньяра» и «Сад Эпикура», совершенно лишенные фабулы, не так отличаются от его романов, как этого нужно было бы ожидать. Новой же формой является «На белом камне», произведение безусловно поэтическое, беллетристическое, но отнюдь не роман в общепринятом значении этого слова.

Цитата, вырванная из книги, живет отдельно, иногда более значительной, чем оставленная в надлежащем месте, жизнью. Она дает простор воображению и раздумью. Эпиграфом взятые строчки из произведений весьма сомнительной значительности впечатляют и волнуют. Странное психологическое это явление Франсу хорошо известно, и он им в свою очередь блестяще пользуется, тем более что прием недоговоренности при внешней ясности производится автором как принцип.

Франс видит четко на близком расстоянии, словно физически близорукий человек. Отсюда отсутствие больших линий. Фантастика, вообще несвойственная латинским расам, слабо проявляется и у Франса. Пользование готовыми мифологическими или легендарными фигурами, вроде ангелов, нимф и сатиров, за фантастический элемент принимать, разумеется, не следует. Легкие отклонения в сторону патологии и телепатии не могут идти в счет. Франс – гений, в высшей степени естественный. Только силою таланта он свою обыкновенность делает необыкновенной в противоположность гениям другого состава, накладывающим миру их неестественность как естественность.

Утопических мечтаний у Франса немного, и все они похожи на сказку о белом бычке. Так и в «Белом камне», и в «Острове пингвинов» картина социалистического строя кончается анархическими восстаниями, выступлением цветных рас, разрушением, одичанием и снова медленным ростом той же самой культуры. Закон связи между доведенными до предела противоположностями особенно ясен в «Восстании ангелов», где тотчас после победы Люцифера над Иеговой, небожитель делается угнетателем, а сверженный деспот – угнетенным бунтовщиком, так что приходится внешнее восстание перенести внутрь себя и каждому в себе низвергать своего собственного Иегову, что, конечно, и труднее, и легче. Перенесение центра тяжести всякого освобождения в область мышления и чувства, а не общественных и государственных условий, отчасти соприкасается с толстовским учением, отчасти повторяет «познай самого себя» древних греков, что может служить или приглашением к плоскому и материальному изучению анатомии и биологии или отводить в мистически безответственные дебри. И все-таки эта формула, похожая на двусмысленное изречение оракула, была, может быть, единственным утвердительным положением Франса.

Умышленное уничтожение больших обобщающих линий и перспектив в изображении исторических эпох и событий ведет к низведению героизма и к героизации (хотя бы в потенции) ежедневной современности. Ничтожность причин, грандиозность последствий и наоборот. Мимоходом вспомним «Войну и мир» Толстого (Наполеона, Кутузова) и заметки Пушкина по поводу «Графа Нулина». Что, если бы Лукреция просто съездила по морде Тарквиния? Для Франса многие Тарквинии не более как графы Нулины, и история приобретает необыкновенно едкий, близкий и современный характер. У мелочей же нашей жизни вдруг появляются проекции во всемирную историю.

Подобное отношение к истории можно встретить уже у Нибура и, конечно, у Тэна, чей сухой и разъедающий дух был очень близок Франсу. Тэна вообще можно причислить к учителям Франса.

Вольтер, Тэн и Ренан.

Салонное, присяжное зубоскальство, аналитическое, разъедающее уничтожение идеалистических обобщений и семинарский, клерикальный бунт против церкви, главным образом как общеизвестного института. Вольтер, Тэн и Ренан влияли и на стиль, и на язык Франса.

Ясная, меткая, ядовитая фраза, смелость которой всегда сдерживается социабельностью; сухие и четкие определения, нарочито и убийственно материалистические и, наконец, сладостное витийство, мед и елей, когда французский язык обращается в орган, арфу и флейту, церковные светские проповеди и надгробные речи, Боссюэ, Массийон и Бурдалу – сладкоречивый Ренан.

Романы Вольтера – предки по самой прямой линии многих рассказов Франса («Рубашки») и даже эпопеи «Остров пингвинов».

Не только «Боги жаждут» примыкают непосредственно к тэновскому «Происхождению современной Франции», но и к своему времени Франс применяет отчасти тот же метод. «Тома Грандорж», единственный беллетристический опыт Тэна, оказал безусловное влияние на некоторые произведения Франса.

Ренану же Франс обязан, помимо сладчайшего гармонического языка в лирико-философских местах, живописью пейзажей и местной атмосферой (сравн. начало «Жанны д"Арк» с палестинскими пейзажами Ренана).

Объекты нападений и насмешек Франса в области гуманитарной: метод историографии, метод этнографии и толкование фольклора и легенд. Блеск и игра его ума и воображения в данных случаях не имеют себе равных. Но, как он сам неоднократно повторял, старые предрассудки сменяются только новыми предрассудками же. Так и на место осмеянной им истории, этнографии и легенд он ставит собственные, правда очаровательные, легчайшие, но все же сказки и фантазии.

Из учреждений общественных, ненавистных Франсу (хотя ненависть – слишком горячее для него чувство), – суд, церковь и государство. Разбирает он их готовыми, как они существуют, следовательно, он – антиклерикал и социалист. Но мое мнение, что он не признает их, по существу, вообще, как всякое самоутверждающее явление. Невоинствующий анархист, может быть, наиболее точное определение Франса. Элементы анархизма и коммунизма он усматривает в младенческом периоде христианства и из личности Франциска Ассизского («Человеческая трагедия») делает фигуру, весьма показательную для своего мироощущения.

Ни горячий, ни холодный, теплый. Таким Франс пронес себя до конца, удивляя мир, как может быть человек такой значительности и высоты улыбающимся и рассуждающим свидетелем. Тут-то и заключается загадка Франса, столь неподходящего для роли человека с загадкой. Не столько загадка, сколько фигура умолчания. Невысказанные слова. Намеки даны, очень осторожные, но даны. А между тем это слово и держит Франса на недосягаемой высоте. Может быть, оно окажется совсем простым и обманет многие разноречивые мнения об великом писателе.

Франс Анатоль

Франс (France) Анатоль (псевдоним; настоящее имя - Анатоль Франсуа Тибо; Thibault) (16.4.1844, Париж, - 12.10.1924, Сен-Сир-сюр-Луар), французский писатель. Член Французской академии с 1896. Сын букиниста. Литературную деятельность начал как журналист и поэт. Сблизившись с группой "Парнас", опубликовал книгу "А. де Виньи" (1868), сборник "Золотые поэмы" (1873, рус. пер. 1957) и драматическую поэму "Коринфская свадьба" (1876, рус. пер. 1957). В 1879 написал повести "Иокаста" и "Тощий кот", отразившие увлечение позитивизмом, естественными науками. Известность пришла после опубликования романа "Преступление Сильвестра Боннара" (1881, рус. пер. 1899). В 70-80-х гг. писал статьи, предисловия к изданиям классиков французской литературы, составившие затем сборник "Латинский гений" (1913). Под влиянием философии Ж. Э. Ренана Ф. в 80-е гг. противопоставляет пошлости и убожеству буржуазной действительности наслаждение духовными ценностями и чувственными радостями (роман "Таис", 1890, рус. пер. 1891). Наиболее полное выражение философского воззрения Ф. нашли в сборнике афоризмов "Сад Эпикура" (1894, полный рус. пер. 1958). Неприятие буржуазной действительности проявляется у Ф. в форме скептической иронии. Выразитель этой иронии - аббат Куаньяр, герой книг "Харчевня королевы Гусиные лапы" (1892, рус. пер. под название "Саламандра", 1907) и "Суждения господина Жерома Куаньяра" (1893, рус. пер. 1905). Сталкивая своих героев с жизнью королевской 18 в., Ф. иронизирует не только над порядками прошлого, но и над современной ему социальной действительностью Третьей республики. В новеллах (сборники "Валтасар", 1889; "Перламутровый ларец", 1892; "Колодезь святой Клары", 1895; "Клио", 1900) Ф. - увлекательный собеседник, блестящий стилист и стилизатор. Осуждая фанатизм, лицемерие, писатель утверждает величие естественных законов жизни, право человека на радость и любовь. Гуманистические и демократические взгляды Ф. противостояли декадентской литературе, иррационализму и мистике.

В конце 90-х гг. в связи с усилением реакции, одним из проявлений которой было "дело Дрейфуса" (см. Дрейфуса дело), Ф. пишет резкую и смелую сатиру - тетралогию "Современная история", состоящую из романов "Под придорожным вязом" (1897, рус. пер. 1905), "Ивовый манекен" (1897), "Аметистовый перстень" (1899, рус. пер. 1910) и "Господин Бержере в Париже" (1901, рус. пер. 1907). В этом сатирическом обозрении Ф. с документальной точностью воспроизвел политическую жизнь конца 19 в. Через всю тетралогию проходит дорогой автору образ гуманиста, ученого-филолога Бержере. Социальная тема характерна и для большинства рассказов сборника "Кренкебиль, Пютуа, Рике и много др. полезных рассказов" (1904). Судьба зеленщика Кренкебиля, героя одноименного рассказа, ставшего жертвой судебного произвола, безжалостной государственной машины, поднята до большого социального обобщения.

В начале 20 в. Ф. сблизился с социалистами, с Ж. Жоресом; в газете "Юманите" за 1904 он опубликовал социально-философский роман "На белом камне" (отдельное изд. 1905), основная идея которого - утверждение социализма как закономерного и единственно положительного идеала будущего. Ф.-публицист последовательно выступал против клерикально-националистической реакции (книга "Церковь и республика", 1904). Высший подъем публицистической деятельности Ф. связан с Революцией 1905-07 в России, он - председатель основанного им Общества друзей русского народа и присоединенных к России народов (февраль 1905). Его публицистика 1898-1906 частично вошла в сборники "Социальные убеждения" (1902), "К лучшим временам" (1906). Поражение революции было тяжелым ударом для Ф. В произведениях Ф. выразились и мучительные противоречия, сомнения и еще более обострившаяся и углубившаяся после 1905 критика буржуазного общества: романы "Остров пингвинов" (1908, рус. пер. 1908), "Восстание ангелов" (1914, рус. пер. 1918), новеллы в сборнике "Семь жен Синей бороды" (1909). В историческом романе "Боги жаждут" (1912, рус. пер. 1917) Ф., показывая величие народа, самоотверженность якобинцев, одновременно утверждает пессимистическую идею обреченности революции. В начале 1-й мировой войны 1914-18 Ф. на некоторое время подпал под влияние шовинистической пропаганды, но уже в 1916 понял империалистический характер войны.

Новый подъем публицистической и общественной деятельности Ф. связан с революционными событиями 1917 в России, вернувшими писателю веру в революцию и социализм. Ф. стал одним из первых друзей и защитников молодой Советской республики, протестовал против интервенции и блокады. Вместе с А. Барбюсом Ф. - автор манифестов и деклараций объединения "Кларте". В 1920 он всецело солидаризировался с только что основанной Французской коммунистической партией. В последние годы Ф. заканчивал цикл воспоминаний о детстве и отрочестве - "Маленький Пьер" (1919) и "Жизнь в цвету" (1922) - ранее были написаны "Книга моего друга" (1885) и "Пьер Нозьер" (1899); работал над философскими "Диалогами под розой" (1917-24, опубликованы 1925). Нобелевская премия (1921)

Ф. прошел трудный и сложный путь от утонченного ценителя старины, скептика и созерцателя до писателя-сатирика, гражданина, признавшего революционную борьбу пролетариата, мир социализма. Ценность книг Ф. - в смелом, беспощадном разоблачении пороков буржуазного общества, в утверждении высоких идеалов гуманизма, оригинальном и тонком художественном мастерстве. М. Горький называл имя Ф. в ряду великих реалистов; его высоко ценил А. В. Луначарский.

Соч.: CEuvres completes illustrees, v. 1-25, ., 1925-1935; Vers les temps meilleurs, Trente ans de vie sociale, v. 1-3, ., 1949-1957; в рус. пер. - Полное собрание соч., под ред. А. В. Луначарского, т. 1-14; т. 16-20, М. - Л., (1928)-31; Собр. соч., т. 1-8, М., 1957-1960.

Лит.: История французской литературы, т. 3, М., 1959; Луначарский А. В., Писатель иронии и надежды, в его кн.: Статьи о литературе, М., 1957; Дынник В., Анатоль Франс. Творчество, М. - Л., 1934; Фрид Я., Анатоль Франс и его время, М., 1975; Corday М., A. France d"apres ses confidences et ses souvenirs, ., (1927); Seilliere Е., A. France, critique de son temps, ., 1934; Suffel J., A. France, ., 1946; его же, A. France par luimeme, (., 1963); Cachin M., Humaniste - socialiste - communiste,"Les Lettres francaises", 1949, 6 Oct., №280; "Europe", 1954, №108 (номер посвящен А. Франсу); Ubersfeld A., A. France: De l"humanisme bourgeois a l"humanisme socialiste, "Cahiers du communisme", 1954, №11-12; Vandegans A., A. France. Les annees de formation, ., 1954; Levaililant J., Les aventures du scepticisme. Essai sur l`evolution intellectuelle d`A. France, (., 1965); Lion J., Bibliographic des ouvrages consacres a A. France, ., 1935.

И. А. Лилеева.

Остров пингвинов. Аннотация

Анатоль Франс - классик французской литературы, мастер философского романа. В «Острове пингвинов» в гротескной форме изображена история человеческого общества от его возникновения до новейших времен. По мере развития сюжета романа все большее место занимает в нем сатира на современное писателю французское буржуазное общество. Остроумие рассказчика, яркость социальных характеристик придают книге неувядаемую свежесть.

Прославленный сатирик Анатоль Франс был испытанным мастером парадоксов. Выраженные в кратких сентенциях, отточенных до алмазной остроты, воплощенные в виде целых сцен, ситуаций, сюжетов, нередко определяющие собою замысел произведения, парадоксы пронизывают франсовское творчество, придавая ему блеск и оригинальность. Но это отнюдь не парадоксы заядлого остроумца. В их причудливой форме Франс изображал противоречия буржуазного бытия. Парадоксы Франса не мишурные блестки, а искры, высекаемые при резком столкновении гуманистических идей, дорогих уму и сердцу писателя, с социальной неправдой его времени.

«Остров пингвинов» - самое затейливое творение Анатоля Франса. Смелая игра фантазии, непривычный поворот привычных образов, дерзкое вышучивание общепринятых суждений, все грани комизма - от буффонады до тончайшей насмешки, все средства разоблачения - от плакатного указующего перста до лукавого прищура глаз, неожиданная смена стилей, взаимопроникновение искусных исторических реставраций и злобы дня - все это поразительное, сверкающее разнообразие составляет вместе с тем единое художественное целое. Един замысел книги, едина господствующая в ней авторская интонация. «Остров пингвинов» - подлинное детище искрометней франсовской иронии, пусть резко отличающееся от других, старших ее детищ, таких, например, как «Преступление Сильвестра Бонара» или даже «Современная история», но сохраняющее несомненное «семейное» сходство с ними.

На своем долгом веку Анатоль Франс (1844-1924) писал стихи и поэмы, новеллы, сказки, пьесы, «воспоминания детства» (ввиду недостоверности этих воспоминаний приходится прибегать к кавычкам), политические и литературно-критические статьи; им написана история Жанны д"Арк и многое другое, но главное место во всем его творчестве принадлежит философскому роману. С философского романа «Преступление Сильвестра Бонара, академика» (1881) началась литературная известность Франса, философскими романами («Таис», книги об аббате Куаньяре, «Красная лилия», «Современная история», «Боги жаждут», «Восстание ангелов») отмечены основные этапы его идейно-художественных исканий.

Пожалуй, еще с большим правом можно назвать философским повествованием и «Остров пингвинов» (1908), воспроизводящий в гротескно окарикатуренном виде историю человеческой цивилизации. Исторические факты и характерные приметы различных эпох Франс, этот неутомимый собиратель старинных эстампов и редких рукописей, тонкий знаток прошлого, умелый воссоздатель далеких, отошедших времен, рассыпает в «Острове пингвинов» щедрой рукой. Все это, однако, отнюдь не превращает «Остров пингвинов» в роман исторический. Сама история, художественно переосмысленная великим французским сатириком, служит ему лишь плацдармом для сатирических атак на современную капиталистическую цивилизацию.

В шутейном предисловии к роману Франс говорит о некоем Жако Философе, авторе комического рассказа о деяниях человечества, куда тот включил и многие факты из истории своего народа, - не подходит ли определение, данное труду Жако Философа, и к «Острову пингвинов», написанному Жак-Анатолем Тибо (подлинное имя Франса)? Не чувствуется ли здесь намерение Франса представить Жако Философа как свое художественное «второе Я»? (Кстати сказать, и прозвище «Философ» в данном случае весьма знаменательно.) Перекличка различных изображаемых эпох - от древнейшей до современной - не только в тематике (собственность как результат насилия, колониализм, войны, религия и т. д.), но и в фабуле (возникновение культа св. Орброзы в первобытные времена и восстановление этого культа политиканами и святошами нового времени) служит Франсу одним из верных художественных средств к философскому обобщению современного, в том числе и самого злободневного, материала французской действительности. Изображение же самих истоков цивилизации, открывающее историю пингвинов, в дальнейшем все более и более конкретно связанную с французской историей, придает и ей более обобщенный характер, распространяет обобщение далеко за пределы Франции, делает его применимым ко всему эксплуататорскому обществу в целом, - недаром Жако Философ, несмотря на многочисленные обращения к фактам из жизни своей родины, называет свой труд рассказом о деяниях всего человечества, а не одного какого-либо народа. Такая связь широкого социально-философского обобщения с конкретными эпизодами французской жизни оберегает художественный мир «Острова пингвинов» от греха абстракции, столь искусительного для создателей философских романов. Кроме того, подобная связь делает забавным, порою уморительно смешным этот философский роман, как ни странно звучит такая характеристика применительно к столь серьезному литературному жанру.

Органическое слияние забавного и глубокомысленного не новость для искусства Франса. Еще в «Современной истории» он не только изобразил монархический заговор против Третьей республики как смехотворный фарс, дерзко смешав в нем эротические приключения светских дам с махинациями политических заговорщиков, - он извлек из этого фарса и глубокие социально-философские выводы о самой природе буржуазной республики. Правомерность сочетания смешного и серьезного Франс провозгласил уже в первом своем романе устами ученейшего Сильвестра Бонара, который был убежден, что стремление к познанию оказывается живым и здоровым лишь в радостных умах, что только забавляясь и можно по-настоящему учиться. В парадоксальной форме (тоже ведь по-своему забавной!) здесь выражена не только плодотворная педагогическая идея, но исконно гуманистический взгляд на жизнеутверждающую природу познания.

Содружество жизнеутверждающего смеха, даже шутовства, и познавательной силы социально-философских обобщений наглядно воплощено в гуманистической эпопее XVI века - «Гаргантюа и Пантагрюэле» великого Рабле. Философские романы Франса вобрали в себя традиции разных мастеров этого жанра - Вольтера и Монтескье, Рабле и Свифта. Но если в книгах 1893 года - «Харчевня королевы Гусиные Лапы» и «Суждения господина Жерома Куапьяра» - у Франса более всего ощущается дух просветителей, особенно Вольтера - и в композиции, и в авантюрном сюжете, и в язвительной иронии, - то в «Острове пингвинов» господствует традиция Рабле, порою в сочетании с традицией Свифта. Вольтеровский язвительный смешок то и дело заглушается здесь раблезианским раскатистым хохотом, а иногда и желчным свифтовским смехом.

Рабле был для Франса самым любимым писателем французского Возрождения, а среди всех вообще его литературных любимцев уступал место, пожалуй, лишь Расину. Рабле, можно сказать, был спутником всей творческой жизни Франса. Франс упивался не только чудовищной игрой его фантазии в «Гаргантюа и Пантагрюэле», но и рассказами о бурной жизни самого Рабле. В своем творчестве Франс еще до «Острова пингвинов» нередко отдавал дань раблезианскому гротеску. Буффонная фантастика Рабле, его изобретательные издевательства над самыми, казалось бы, неприкосновенными понятиями, незыблемыми установлениями, его великолепное озорство при создании образов и ситуаций - все это нашло отражение в франсовском «Острове пингвинов», причем не в отдельных эпизодах и некоторых особенностях стиля, а в основном замысле, во всей художественной природе книги.

Главные темы «Острова пингвинов» определяются уже в предисловии, где Франс дает сжатую в кулак злую сатиру на официальную историческую псевдонауку. В иронически почтительном тоне, пародируя наукообразные суждения и псевдоакадемический язык своих собеседников, рассказчик, якобы обратившийся к ним за консультациями, передает все благоглупости, все нелепости, политическое мракобесие и обскурантизм их советов и рекомендаций историку пингвинов - пропагандировать в своем труде благочестивые чувства, преданность богачам, смирение бедняков, образующие якобы основы всякого общества, с особым пиететом трактовать происхождение собственности, аристократии, жандармерии, не отвергать вмешательства сверхъестественного начала в земные дела и т. п. На протяжении всех последующих страниц «Острова пингвинов» Франс и подвергает безжалостному пересмотру весь набор подобных принципов. Он решительно расправляется с официально насаждаемыми иллюзиями по поводу возникновения собственности, общественного порядка, религиозных легенд, войн, моральных представлений и проч. и проч. Все это сделано так, что меткая и резкая насмешка сатирика рассчитанным рикошетом попадает в самые устои современного ему капиталистического общества, - нет, не только современного, а всякого капиталистического общества вообще: ведь в романе говорится и о будущем. В изображении Франса устои эти оказываются чудовищно нелепыми, их абсурдность подчеркивается и излюбленным художественным средством автора - гротеском.

Заставкой к обширному каталогу нелепостей, в который под пером Анатоля Франса превращается история человечества, служит рассказ о самом возникновении общества пингвинов, о начале их цивилизованной жизни. Ошибка подслеповатого Маэля, ревнителя христианской веры, который случайно крестил пингвинов, приняв их издали за людей, - вот какой грандиозной нелепости обязаны пингвины своим приобщением к человечеству. В лице пингвинов, действительно забавных внешним сходством с человеком, писатель получает в свое распоряжение целую труппу актеров для затеянного им фарса - изображения многовековой человеческой цивилизации.

В таком фарсе Анатоль Франс, уже давно отвергший собственнический строй, проникает в самую его суть, сбрасывает с собственности все фарисейские покровы, изготовленные идеологами буржуазии, и показывает ее как добычу хищников, как результат самого грубого насилия. Наблюдая, как разъяренный пингвин, уже превратившийся волею божьей в человека, кромсает зубами нос своего соплеменника, кроткий старец Маэль в простоте душевной не может понять, в чем смысл подобных жестоких схваток; на помощь недоумевающему старцу приходит его спутник, объясняя, что в этой дикой борьбе закладываются основы собственности, а значит, и основы будущей государственности.

В такого рода сценах былые франсовские парадоксы, воплощаясь в реальные образы, еще удваивают свою сокрушительную силу.

Так же наглядно франсовский гротеск проявляет себя и по отношению к религии и церкви. Антихристианская тема проходит через все творчество Франса. Однако нигде до сих пор атеистические и аитицерковные его убеждения, входящие как органическая часть в «символ веры» этого безбожника, не выражались в столь жгучих сарказмах, как в «Острове пингвинов».

По поводу смехотворной ошибки подслеповатого проповедника Франс инсценирует ученую дискуссию на небесах, в которой принимают участие отцы церкви, учители христианской веры, святые подвижники и сам господь бог. В темпераментной аргументации спорщиков, мешающих в пылу спора высокоторжественный язык Библии с казенным красноречием судейских крючкотворов, а то и с грубой лексикой ярмарочных зазывал, Франс сталкивает между собою различные догматы христианства и установления католической церкви, демонстрируя их полнейшую противоречивость и абсурдность. Еще больше простора антирелигиозному пафосу дано в истории Орброзы, многочтимой пингвинской святой, культ которой возник из сочетания наглого корыстного обмана и дремучего невежества. Писатель не только осмеивает здесь культ св. Женевьевы, выдаваемой католической церковью за покровительницу Парижа, но обращается, так сказать, к истокам всех подобных легенд.

Религия как орудие политической реакции, католическая церковь как союзница расистов и монархических авантюристов Третьей республики, как фабрикаторша чудес, притупляющих народное сознание, уже подвергалась саркастическому рассмотрению в «Современной истории». Кстати, и тема Орброзы там уже намечена: развращенная девчонка Онорнна тешит умиленных слушателей нелепыми россказнями о своих «видениях», чтобы выманивать подачки, которыми она делится с испорченным мальчишкой Изидором на очередном их любовном свидании. Однако тема развратницы и обманщицы, пользующейся религиозным почитанием, получает в «Острове пингвинов» куда более разветвленную и обобщенную трактовку: культ св. Орброзы здесь искусственно возрождается светской чернью нового времени, чтобы служить делу реакции. Франс придаст религиозной теме самую острую злободневность.

Такой же синтез исторического обобщения и политической злобы дня наблюдается и в трактовке военной темы. Здесь особенно заметна идейно-художественная близость Анатоля Франса к Франсуа Рабле: то и дело за плечами пингвинских вояк старых и новых времен виднеется король Пикрохоль со своими советчиками и вдохновителями, отмеченные позорным клеймом в «Гаргантюа и Пантагрюэле». В «Острове пингвинов» тема войны, издавна тревожившая Франса, резко обостряется. Прежде всего это сказалось на изображении Наполеона. Наполеон был, если можно так выразиться, почти навязчивым образом для Франса, - словно бы Франс испытывал к нему неугасимую личную вражду. В «Острове пингвинов» сатирик преследует полководческую славу Наполеона вплоть до статуи императора на вершине гордой колонны, вплоть до аллегорических фигур Триумфальной арки. Он, как всегда, злорадно наслаждается демонстрацией его духовной ограниченности. Мало того, Наполеон утрачивает всякую презентабельность, приобретает шутовской вид персонажа какого-нибудь ярмарочного представления. Даже звучное имя его подменяется в «Острове пингвинов» дурашливым псевдонимом Тринко.

Подобного рода средствами гротескного снижения образа Франс развенчивает не только Наполеона, но и связанное с ним милитаристическое представление о военной славе. Свою сатирическую задачу писатель осуществляет, повествуя о путешествии некоего малайского властителя в страну пингвинов, что дает ему возможность столкнуть застарелые, традицией освященные суждения о военных подвигах со свежим восприятием путешественника, не связанного европейскими условностями и - на манер индейца из вольтеровской повести «Простодушный» или перса из «Персидских писем» Монтескье - своим наивным недоумением помогающего автору вскрыть самую суть дела. Прибегая к такому остранению как к испытанному способу дискредитации, Франс заставляет читателя взглянуть на военную славу глазами махараджи Джамби, и вместо героической гвардии, эффектных батальных сцеп, победных жестов полководца перед ним возникает картина жалких послевоенных будней, неизбежного физического и морального вырождения, которыми народ расплачивается за завоевательную политику своих правителей.

В «Острове пингвинов» Франс убедительно показал неразрывную внутреннюю связь между империалистической политикой и современным капитализмом. Когда ученый Обнюбиль отправляется в Новую Атлантиду (в которой без труда можно узнать североамериканские Соединенные Штаты), он наивно полагает, что в этой стране развитой и цветущей промышленности, уж во всяком случае, нет места позорному и бессмысленному культу войны, с которым он не мог примириться у себя в Пингвинии. Но, увы, все его прекраснодушные иллюзии сразу развеялись, стоило ему посетить заседание новоатлантидского парламента и стать свидетелем того, как государственные мужи голосуют за объявление войны Изумрудной республике, добиваясь мировой гегемонии в торговле окороками и колбасами. Путешествие Обнюбиля в Новую Атлантиду дает возможность автору еще более обобщить сатирическое обозрение современности.

То, что Анатоль Франс, подобно Жако Философу, заимствует многое «из истории своей собственной страны», объясняется не только стремлением автора писать о хорошо ему знакомой жизни, но и той цинической обнаженностью типичных пороков капитализма, какая была характерна для Третьей республики. Монархическая авантюра Буланже, дело Дрейфуса, коррупция правителей и чиновников, предательство лжесоциалистов, заговоры роялистских молодчиков, которым потворствовала полиция, - эта всеобщая свистопляска реакционных сил так и напрашивалась на то, чтобы ядовитый сатирик Франс запечатлел ее в своей книге. А любовь к Франции, к своему народу придала его сарказмам особенную горечь.

Деятели Третьей республики ведут в «Острове пингвинов» гнусную игру. Вымышленные названия и имена не скрывают связи франсовских персонажей и ситуаций с реальными, взятыми из самой жизни: эмирал Шатийон легко расшифровывается как генерал Буланже, «дело Пиро» - как дело Дрейфуса, граф Дандюленкс - как граф Эстергази, которого следовало посадить на скамью подсудимых вместо Дрейфуса, Робен Медоточивый - как премьер-министр Медии, Лаперсон и Ларнве - как Мнльеран и Аристид Бриан и т. п.

Франс сочетает в своем изображении подлинный материал с вымышленным, а нередкие в книге эротические эпизоды придают изображаемому еще более подчеркнутый памфлетный характер. Таков, например, эпизод с участием обольстительной виконтессы Олив в подготовке заговора Шатийона. Такова и амурная сцена на «диване фаворитки» между женой министра Сереса и премьер-министром Визиром, повлекшая за собой падение министерства. Такова и поездка роялистского заговорщика монаха Агарика в обществе двух девиц сомнительного поведения в автомобиле принца Крюшо.

Франс не оставил, кажется, ни одного уголка, куда могли бы укрыться от его бдительности сатирика позорная нечистоплотность, моральное и политическое разложение, корыстолюбие и опасная для человечества агрессивность реакционных сил. Уверенность Франса в том, что капиталистическое общество неисправимо, уже не позволяла ему здесь (как это было в «Преступлении Сильвестра Бонара») апеллировать исключительно к заветам гуманизма либо утешать себя (подобно г-ну Бержере из «Современной истории») мечтою о социализме, который изменит существующий строй «с милосердной медлительностью природы». Характерно, что давний, излюбленный персонаж Франса - человек интеллектуального труда и гуманистических убеждений - в «Острове пингвинов» почти совсем стушевался, если не считать отдельных эпизодов. Да и в этих эпизодах франсовский герой изображен совершенно иначе. Юмор, и прежде окрашивавший подобного рода фигуры, придавал им лишь особую трогательность, а в «Острове пингвинов» он выполняет совсем иную, куда более горестную для них функцию - подчеркивает их нежизнеспособность, смутность их идей и представлений, их бессилие перед напором действительности.

Юмором отмечены уже сами имена этих эпизодических персонажей: Обнюбиль (лат. obnubilis) - окруженный облаками, окутанный туманом; Кокий (франц. coquille) - раковина, скорлупа; Тальпа (лат. talpa) - крот; Коломбан (от лат. columba) - голубь, голубка и т.п. И персонажи оправдывают свои имена. Обнюбиль действительно витает в облаках, идеализируя новоатлантидскую лжедемократию, летописец Иоанн Тальпа действительно слеп, как крот, и спокойно пишет свою летопись, не замечая, что вокруг все разрушено войной; Коломбан (его Франс изображает с особенно горьким юмором - ведь под этим именем выведен Эмиль Золя, снискавший безграничное уважение Франса за свою деятельность в защиту Дрейфуса) и в самом деле чист, как голубь, но и, как голубь, беззащитен перед разъяренной сворой политических гангстеров.

Юмористическую переоценку своего излюбленного героя Франс этим не ограничивает: Бидо-Кокий представлен в наиболее шаржированном виде: из мира уединенных астрономических вычислений и размышлений, куда Бидо-Кокий был запрятан, как в раковину, он, обуреваемый чувством справедливости, бросается в самую гущу борьбы вокруг «дела Пиро», но, убедившись в том, сколь наивно было тешить себя надеждой, будто одним ударом можно утвердить в мире справедливость, снова уходит в свою раковину. Эта краткая вылазка в политическую жизнь демонстрирует всю иллюзорность его представлений. Франс не щадит Бидо-Кокия, заставляя его пережить балаганный роман с престарелой кокоткой, вздумавшей украсить себя ореолом героической «гражданки». Не щадит Франс и себя, ибо многими чертами характера Бидо-Кокий, несомненно, автобиографичен (заметим, кстати, что первая часть фамилии персонажа созвучна с фамилией Тибо, подлинной фамилией самого писателя). Но именно способность так смело пародировать собственные гуманистические иллюзии - верный симптом того, что Франс уже стал на путь их преодоления. Путь предстоял нелегкий.

В поисках реального общественного идеала Франсу не могли помочь французские социалисты его времени, - слишком явны были их оппортунистические настроения, неспособность возглавить революционное движение трудящихся масс Франции. О том, насколько ясно видел Франс плачевный разброд, характеризовавший идеологию и политические выступления французских социалистов, свидетельствуют многие страницы «Острова пингвинов» (особенно VIII глава 6-й книги) и многие персонажи романа (Феникс, Сапор, Лаперсон, Лариве и др.).

Убедившись в том, что его мечта о справедливом общественном строе неосуществима и в государствах, именующих себя демократическими, доктор Обнюбиль с горечью думает: «Мудрец должен запастись динамитом, чтобы взорвать эту планету. Когда она разлетится на куски в пространстве, мир неприметно улучшится и удовлетворена будет мировая совесть, каковой, впрочем, не существует». Мысль Обнюбиля о том, что земля, взрастившая позорную капиталистическую цивилизацию, заслуживает полного уничтожения, сопровождается весьма важной скептической оговоркой - о бессмысленности такого уничтожения.

Этот гневный приговор и эта скептическая оговорка как бы предвосхищают мрачный финал всего произведения. Повествовательный стиль Франса приобретает здесь интонации апокалипсиса, давая выход социальному гневу писателя. И вместе с тем последнее слово в «Острове пингвинов» остается за неистощимой иронией Франса. Книга восьмая, озаглавленная «Будущее», носит Знаменательный подзаголовок: «История без конца». Пускай пингвины, возвращенные социальною катастрофой к первобытному состоянию, какое-то время ведут пастушескую мирную жизнь на развалинах былых гигантских сооружении, - в эту идиллию снова врываются насилие и убийство - первые признаки будущей антигуманной «цивилизации». И снова человечество свершает свой исторический путь по тому же замкнутому кругу.

Подвергнув скептическому анализу собственный грозный вывод о том, что капиталистическая цивилизация должна быть стерта с лица земли, сам же Франс этот вывод и опроверг. Скептицизм его был скептицизмом творческим: помогая писателю постигнуть не только противоречия жизни, но и противоречия своего внутреннего мира, он не позволил ему удовлетвориться анархической идеей всеобщего разрушения, как ни была она для него соблазнительна.

«Островом пингвинов» открывается для Франса новый период в его поисках социальной правды, период, пожалуй, наиболее сложный. От идеи анархического разрушения цивилизации, отвергнутой в «Острове пингвинов», его испытующая мысль обратилась к революции. И если в романе «Боги жаждут» (1912) Анатоль Франс еще не нашел выхода из противоречий общественной борьбы, то помогла ему в этом Октябрьская революция. Есть глубокий смысл в том, что великий скептик, проницательный сатирик буржуазной цивилизации уверовал в советскую социалистическую культуру.

"Золотые поэмы" и "Тощий кот"

Франс родился в книжной лавке. Его отец, Франсуа Ноэль Тибо, не был потомственным интеллигентом: он научился читать, когда ему было уже за двадцать. В ранней молодости Тибо был слугой на ферме; в 32 года стал приказчиком у книготорговца, а затем основал собственную фирму: "Политическое книгоиздательство и книготорговля Франса Тибо" (Франс - уменьшительное от Франсуа). Пять лет спустя, 16 апреля 1844 года, родился желанный (и единственный) наследник, будущий продолжатель дела отца.

Отданный на воспитание в католический коллеж св. Станислава, Анатоль начинает проявлять дурные наклонности: "ленив, небрежен, легкомыслен" - так характеризуют его наставники; в шестом (по французскому обратному счету) классе он остается на второй год и заканчивает среднее образование блестящим провалом на выпускном экзамене - это было в 1862 году.

С другой стороны, неумеренная страсть к чтению, равно как и каждодневное общение с посетителями отцовской лавки, литераторами и библиофилами, тоже не способствует воспитанию скромности и благочестия, приличествующих будущему (книгоиздателю и книготорговцу. Среди постоянных посетителей есть люди, взгляды которых богобоязненный и благонамеренный г-н Тибо, при всем своем уважении к учености и эрудиции, никак не может одобрить. А что читает Анатоль? У него своя библиотека; в ней больше всего книг по истории; немало греков и римлян: Гомер, Вергилий... Из новых - Альфред де Виньи, Леконт де Лиль, Эрнест Ренан. И совсем уже неожиданное "Происхождение видов" Дарвина, которым он зачитывается в ту пору. Не меньшее влияние оказала на него ренановская "Жизнь Иисуса". По-видимому, именно в эти годы Анатоль Франс - Тибо окончательно потерял веру в бога.

После своего провала на экзамене Ана- толь выполняет мелкие библиографические работы по поручению отца, мечтая одновременно о большой литературной карьере. Он исписывает горы бумаги рифмованными и нерифмованными строчками; почти все они посвящены Элизе Девуайо, драматической актрисе, предмету его первой - и несчастной - любви. В 1865 году честолюбивые планы сына приходят в открытое столкновение с буржуазной мечтой отца: сделать Анатоля своим преемником. В результате этого столкновения отец продает фирму, а сын, спустя некоторое время, уходит из отчего дома. Начинается литературная поденщина; он сотрудничает во множестве мелких литературно-библиографических изданий; пишет обзоры, рецензии, заметки и время от времени публикует свои стихи - звучные, крепко сколоченные... и малооригинальные: "Дочь Каина", "Денис, тиран сиракузский", "Легионы Варра", "Сказание о святой Таис, комедиантке" и т. д. - все это ученические работы, вариации на темы Виньи, Леконта де Лиля и частично даже Гюго.

Благодаря старым связям отца он принят у Альфонса Лемерра, издателя, и там знакомится с парнасцами - группой поэтов, объединенных вокруг альманаха под названием "Современный Парнас". Среди них - маститые Готье, Банвилль, Бодлер, молодые, но многообещающие Эредиа, Коппе, Сюлли-Прюдом, Верлен, Малларме... Верховным вождем и вдохновителем парнасской молодежи был убеленный сединами Леконт де Лиль. Несмотря на всю разнородность поэтических дарований, некоторые общие принципы все же были. Был, например, культ ясности и формы в противовес романтическим вольностям; не меньшее значение имел принцип бесстрастности, объективности, также в противовес чересчур откровенному лиризму романтиков.

В этой компании Анатоль Франс явно пришелся ко двору; опубликованные в очередном "Парнасе" "Доля Магдалины" и "Пляска мертвецов" делают его полноправным членом кружка.

Однако этот сборник, подготовленный и даже, по-видимому, набранный в 1869 году, увидел свет лишь в 1871-м; за эти полтора года началась и бесславно закончилась война, пала Вторая империя, была провозглашена и спустя два месяца задавлена Парижская Коммуна. Всего за четыре года до того Анатоль Франс в "Легионах Варра" расточал смутные угрозы режиму - стихотворение было опубликовано в республиканской газете; еще в 68-м году он собирался издавать "Энциклопедию Революции" с участием Мишле и Луи Блана; а в начале июня 71-го он пишет одному из друзей: "Наконец-то это правительство преступлений и безумств гниет во рву. Париж водрузил на развалинах трехцветные знамена". Его "философского гуманизма" не хватило даже на то, чтобы без предвзятости подойти к событиям, не говоря уже о том, чтобы правильно их оценить. Правда, другие писатели тоже оказались не на высоте - один лишь Гюго поднял голос в защиту побежденных коммунаров.

По свежим следам событий Анатоль Франс пишет свой первый роман - "Желания Жана Сервьена", который будет опубликован только десять лет спустя, в 1882 году, причем основательно переработанный. А пока что его литературная деятельность продолжается в рамках "Парнаса". В 1873 году у Лемерра выходит его сборник под названием "Золотые поэмы", выдержанный в лучших парнасских традициях.

Не достигши еще и тридцати лет, Франс выдвигается в первые ряды современной поэзии. Ему покровительствует и с ним считается сам Леконт; в 1875 году он, Франс, вместе с Коппе и маститым Банвиллем, решает, кого допускать, а кого не допускать в третий "Парнас" (не допустили, кстати сказать, не более не менее как... Верлена и Малларме - и всё, как говорят, по инициативе Франса!). Сам Анатоль дает в этот сборник первую часть "Коринфской свадьбы" - лучшего своего поэтического произведения, которое выйдет отдельной книжкой в следующем, 1876 году.

"Коринфская свадьба" - это драматическая поэма на сюжет, использованный еще Гёте в "Коринфской невесте". Действие происходит во времена императора Константина. Некая мать семейства, христианка, заболев, дает обет в случае выздоровления посвятить богу свою единственную дочь, ранее обрученную с молодым пастухом. Мать выздоравливает, и дочь, не в силах отказаться от своей любви, выпивает яд.

Еще недавно, в период "Золотых поэм", Франс исповедовал теорию, согласно которой содержание, мысль безразличны для искусства, так как ничто не ново в мире идей; единственная задача поэта - создать совершенную форму. "Коринфская свадьба", несмотря на все внешние "красивости", уже не могла бы служить иллюстрацией к этой теории. Главное здесь - не просто меланхолическое воскрешение античной красоты и гармонии, а конфликт двух мироощущений: языческого и христианского, - недвусмысленное осуждение христианского аскетизма.

Больше Франс стихов не писал. На вопрос о причинах, побудивших его оставить поэзию, он отвечал столь же коротко, сколь загадочно: "Я потерял ритм".

В апреле 1877 года тридцатитрехлетний литератор женился на Валери Герен - женщине, которой суждено было стать, спустя полтора десятка лет, прототипом госпожи Бержере из "Современной истории". Короткое свадебное путешествие - и снова литературная работа: предисловия к изданиям классиков для Лемерра, статьи и обзоры в литературных журналах.

В 1878 году "Тан" печатает с продолжениями, из номера в номер, повесть Анатоля Франса "Иокаста". В том же году "Иокаста" вместе с повестью "Тощий кот" выходит отдельной книжкой, но уже не у Лемерра, а у Леви, после чего трогательно-патриархальные отношения между автором "Коринфской свадьбы" и издателем, не заплатившим ему за нее ни франка, начинают портиться; впоследствии это приведет к разрыву и даже судебному процессу, который Лемерр затеял в 1911 году и проиграл.

"Иокаста" - это очень литературная (в дурном смысле слова) вещь. Надуманная мелодраматическая интрига, штампованные персонажи (чего стоит, например, отец героини, традиционно-литературный южанин, или ее муж - не менее традиционный чудак-англичанин) - здесь ничто как будто не предвещает будущего Франса. Пожалуй, наиболее любопытная фигура в повести - это доктор Лонгмар, предмет первой и единственной любви героини, своего рода французский Базаров: насмешник, нигилист, потрошитель лягушек и в то же время - чистая, застенчивая душа, сентиментальный рыцарь.

"Ваша первая повесть - превосходная вещь, однако вторую я осмелюсь назвать шедевром", - писал Франсу Флобер. Конечно, шедевр - слишком сильное слово, но если слабую "Иокасту" считать превосходной вещью, то вторая повесть, "Тощий кот", - действительно шедевр. "Тощий кот" - это название кабачка в Латинском квартале, где собираются колоритные чудаки - герои повести: художники, начинающие поэты, непризнанные философы. Один из них драпируется в лошадиную попону и комментирует древних углем на стене мастерской, в которой ночует по милости ее хозяина, художника; последний, впрочем, ничего не пишет, так как, по его мнению, для того чтобы написать кошку, надо прочесть все, что было когда-либо сказано о кошках. Третий - непризнанный поэт, последователь Бодлера - затевает издание журнала всякий раз, когда ему удается вытянуть сотню-другую у сердобольной бабушки. И среди этого в общем безобидного юмора - элементы острой политической сатиры: фигура таитянского государственного деятеля, бывшего императорского прокурора, ставшего председателем комиссии по увековечению памяти жертв тирании, многим из которых "бывший императорский прокурор действительно был обязан воздвигнуть памятник".

Поиски героя

Своего героя Франс впервые нашел в "Преступлении Сильвестра Боннара". Роман печатался в виде отдельных новелл в различных журналах с декабря 1879 по январь 1881 года, а в апреле 1881 года вышел целиком.

Всегда, во все времена, внимание большинства романистов привлекала молодость. Франс нашел себя в мироощущении старца, умудренного жизнью и книгами, точнее - жизнью в книгах. Было ему тогда отроду тридцать семь лет.

Сильвестр Боннар - первое воплощение этого мудрого старца, который так или иначе проходит через все творчество Франса, который в сущности и есть Франс, причем не только в литературном, но и в житейском смысле: таким он будет, таким он сделает себя по образу и подобию своего героя, таким он сохранится в памяти позднейших современников - седовласый мэтр, насмешливый философ-эстет, добрый скептик, взирающий на мир с высот своей мудрости и эрудиции, снисходительный к людям, беспощадный к их заблуждениям и предрассудкам.

Этот Франс начинается с Сильвестра Боннара. Начинается весьма робко и довольно парадоксально: как будто это не начало, а конец. "Преступление Сильвестра Боннара" - книга о преодолении книжной мудрости и осуждение ее, как мудрости сухой и бесплодной. Жил-был на свете старый чудак, ученый-палеограф, гуманист и эрудит, для которого самым легким и увлекательным чтением были каталоги старинных рукописей. Была у него экономка Тереза, добродетельная и острая на язык - воплощение здравого смысла, которую он в глубине души очень боялся, и еще был кот Гамилькар, перед которым он произносил речи в духе лучших традиций классической риторики. Однажды, спустившись с высот эрудиции на грешную землю, он сделал доброе дело - помог семье бедного разносчика, ютившейся на чердаке, за что и был вознагражден сторицей: вдова этого разносчика, ставшая русской княгиней, подарила ему драгоценную рукопись "Золотой легенды", о которой он мечтал шесть лет подряд. "Боннар, - говорит он себе в конце первой части романа, - ты умеешь разбирать старинные рукописи, но не умеешь читать в книге жизни".

Во второй части, представляющей собой в сущности отдельный роман, старый ученый непосредственно вмешивается в практическую жизнь, пытаясь защитить внучку некогда любимой им женщины от посягательств хищника-опекуна. Он продает библиотеку, чтобы обеспечить счастливое будущее своей юной воспитанницы, бросает палеографию и становится... натуралистом.

Так от бесплодной книжной мудрости Сильвестр Боннар приходит к живой жизни. Но тут есть одно существенное противоречие. Не так уж она бесплодна, эта книжная мудрость: ведь благодаря ей и только ей Сильвестр Боннар свободен от социальных предрассудков. Он мыслит философски, возводя факты к общим категориям, и именно поэтому способен воспринять без искажений простую истину, увидеть в голодном и обездоленном голодного и обездоленного, а в подлеце - подлеца и, не затрудняясь соображениями социального порядка, просто накормить и согреть первого и попытаться обезвредить второго. В этом - залог дальнейшего развития образа.

Успех "Сильвестра Боннара" превзошел все ожидания - именно в силу его безобидности и непохожести на натуралистический роман, делавший в те времена погоду во французской прозе. Интересно, что общий итог - дух благостного умиления перед живой, естественной жизнью - перевесил в глазах "изысканной" публики элементы острой социальной сатиры в изображении отрицательных персонажей романа.

Итак, одно из важнейших качеств этого героя - его отрешенность от общества, незаинтересованность, непредвзятость суждений (как у вольтеровского Простака). Но с этой точки зрения мудрый старец- философ равен другому, также весьма распространенному персонажу творчества Анатоля Франса - ребенку. И не случайно ребенок появляется сразу же после старца: сборник "Книга моего друга" выходит в свет в 1885 году (многие новеллы из него были напечатаны до этого в журналах). Герой "Книги моего друга" судит мир взрослых еще весьма снисходительно, но - и в этом интересная стилистическая особенность некоторых новелл сборника - рассказ о событиях и людях ведется здесь одновременно с двух точек зрения: с точки зрения ребенка и с точки зрения взрослого, то есть опять-таки умудренного книгами и жизнью философа; причем о самых наивных и смешных фантазиях ребенка говорится вполне серьезно и уважительно; так, например, новелла, повествующая о том, как маленький Пьер решил заделаться отшельником, даже слегка стилизована под жития святых. Этим автор как бы намекает, что детские фантазии и вполне "взрослые" идеи о мире в сущности равноценны, поскольку и те и другие равно далеки от истины. Забегая вперед, упомянем более поздний рассказ Франса - "Мысли Рике", где мир предстает перед читателем в восприятии... собаки, причем собачья религия и мораль в основе своей подобны христианской религии и морали, поскольку равно диктуются невежеством, страхом и инстинктом самосохранения.

Критика мира

По выражению одного французского исследователя (Ж. А. Масона), творчество Франса в целом - это "критика мира".

"Критика мира" начинается с критики веры. Со времен "Коринфской свадьбы" многое изменилось; парнасский поэт стал видным прозаиком и журналистом: с середины 80-х годов он регулярно сотрудничает в двух крупных парижских газетах и бесстрашно творит суд над своими собратьями по перу. Франс становится влиятельным лицом, блистает в литературных салонах и в одном из них - в салоне госпожи Арман де Кайаве - играет роль не только желанного гостя, но в сущности и хозяина. На сей раз это не преходящее увлечение, о чем свидетельствует последовавший через несколько лет (в 1893 году) развод с госпожой Франс.

Изменилось многое, но отношение автора "Коринфской свадьбы" к христианству осталось неизменным. Суть осталась та же, однако методы борьбы стали иными. На первый взгляд роман "Таис" (1889), равно как и большинство современных ему "раннехристианских" рассказов (сб. "Перламутровый ларец" и "Валтасар"), не кажется антирелигиозным произведением. Для Франса в раннем христианстве есть своеобразная красота. Искренняя и глубокая вера отшельника Целестина ("Амикус и Целестин"), как и благостная умиротворенность пустынника Палемона ("Таис"), действительно красива и трогательна; а римская патрицианка Лета Ацилия, восклицающая "Не надо мне веры, которая портит прическу!", действительно достойна жалости по сравнению с пламенной Марией Магдалиной ("Лета Ацилия"). Но и Мария Магдалина, и Целестин, и герой романа Пафнутий сами не ведают, что творят. У каждого из героев "Таис" - своя правда; в романе есть знаменитая сцена - пир философов, в которой автор прямо сталкивает друг с другом основные философские воззрения александрийской эпохи и тем самым отнимает у христианства всякий ореол исключительности. Сам Франс позднее писал, что в "Таис" он хотел "собрать воедино противоречия, показать разногласия, внушить сомнения".

Однако основная тема "Таис" - это не христианство вообще, а христианский фанатизм и аскетизм. Тут уже никаких сомнений быть не может: эти уродливые проявления христианского духа подвергаются самому безоговорочному осуждению, - Франс всегда ненавидел какой бы то ни было фанатизм. Но самое интересное, пожалуй, - это попытка вскрыть, так сказать, естественные, физиологические и психологические корни аскетизма.

Пафнутий еще в молодости бежал от мирских соблазнов в пустыню и стал монахом. "Однажды... он перебирал в памяти свои прежние заблуждения, дабы глубже постигнуть всю их гнусность, и ему вспомнилось, что некогда он видел на александрийском театре лицедейку, отличавшуюся поразительной красотой, имя которой было Таис". Пафнутий замыслил вырвать заблудшую овцу из пучины разврата и с этой целью отправился в город. С самого начала ясно, что Пафнутием движет не что иное, как извращенная плотская страсть. Но Таис наскучила жизнь куртизанки, она стремится к вере и чистоте; кроме того, она замечает в себе первые признаки увядания и панически боится смерти, - вот почему чересчур страстные речи апостола распятого бога находят в ней отклик; она сжигает все свое имущество - сцена жертвоприношения, когда в пламени, зажженном рукой фанатика, гибнут бесчисленные и бесценные произведения искусства, одна из сильнейших в романе - и следует за Пафнутием в пустыню, где становится послушницей в монастыре преподобной Альбины. Таис спасена, но сам Пафнутий гибнет, погрязая все глубже и глубже в скверне плотского вожделения. Последняя часть романа прямо перекликается с флоберовским "Искушением святого Антония"; видения Пафнутия столь же причудливы и разнообразны, но в центре всего - образ Таис, воплощающий для несчастного монаха женщину вообще, земную любовь.

Роман имел огромный успех; достаточно сказать, что известный композитор Массне написал оперу "Таис" на либретто, составленное по роману Франса писателем Луи Галле, и опера эта с успехом шла не только в Париже, но и в Москве. Церковь же реагировала на роман весьма болезненно; иезуит Брюнер опубликовал две статьи, специально посвященные критике "Таис", где обвинял Франса в непристойности, кощунстве, аморализме и т. д. и т. п.

Однако автор "Таис" не внял призывам благонамеренной критики и в следующем романе - "Харчевня королевы Гусиные Лапы" (1892) - снова дал волю своему беспощадному скептицизму. Из эллинистического Египта автор переносится в вольнодумный, живописный и грязный Париж XVIII века; вместо мрачного фанатика Пафнутия, обольстительной и жаждущей веры куртизанки Таис, утонченного эпикурейца Никия и блестящей плеяды философов и богословов перед нами - скромные посетители захудалой харчевни: невежественный и грязный монах брат Ангел, Катрина-кружевница и Жанна-арфистка, дарящие всем жаждущим свою любовь под сенью беседки ближайшего кабачка; опустившийся и мудрый аббат Куаньяр, сумасшедший мистик и каббалист д"Астарак, юный Жак Турнеброш, сын хозяина, наивный ученик и летописец преподобного аббата. Вместо драмы искушения, веры и сомнений - авантюрный, что называется, плутовской роман с кражами, попойками, изменами, бегствами и убийством. Но суть все та же - критика веры.

В первую очередь это, конечно, критика христианства, причем критика изнутри. Устами аббата Куаньяра - очередного воплощения философа-гуманиста - Франс доказывает абсурдность и противоречивость самой христианской доктрины. Всякий раз, когда гуманист Куаньяр принимается рассуждать о религии, он неминуемо приходит к абсурду и всякий раз провозглашает по этому поводу бессилие разума проникнуть в тайны божественного провидения и необходимость слепой веры. Любопытны также аргументы, которыми он доказывает существование бога: "Когда же, наконец, тьма окутала землю, я взял лестницу и взобрался на чердак, где меня поджидала девица,- аббат рассказывает об одном грехе своей юности, в бытность его секретарем епископа Сеэзского. - Первым моим побуждением было обнять ее, вторым - восславить сцепление обстоятельств, приведших меня в ее объятия. Ибо, судите сами, сударь: молодой священнослужитель, судомойка, лестница, охапка сена! Какая закономерность, какой стройный порядок! Какая совокупность предустановленной гармонии, какая взаимосвязь причин и следствий! Какое неоспоримое доказательство существования бога!"

Но самое интересное вот что: сюжет романа, его головокружительная авантюрная интрига, неожиданное, хаотическое сцепление событий - все это как будто выдумано аббатом Куаньяром, все это воплощает и иллюстрирует его же собственные рассуждения. Случайно аббат Куаньяр заходит в харчевню, случайно, в сущности, становится наставником юного Турнеброша, случайно встречается там со случайно зашедшим туда же д"Астараком и поступает к нему на службу; случайно оказывается втянутым в сомнительную интригу его ученика с кружевницей Катриной, в результате случайного стечения обстоятельств разбивает голову бутылкой генеральному откупщику налогов, у которого Катрина на содержании, и вынужден бежать вместе со своим юным учеником Турнеброшем, любовником Катрины д"Анкетилем и соблазненной последним любовницей Турнеброша Иахилью, племянницей и наложницей старого Мозаида, состоящего, как и сам аббат, на службе у д"Астарака. И наконец аббат случайно гибнет на Лионской дороге от руки Мозаида, который случайно приревновал к нему Иахиль.

Поистине, "какая закономерность, какой стройный порядок, какая совокупность предустановленной гармонии, какая взаимосвязь причин и следствий!"

Это сумасшедший, абсурдный мир, хаос, в котором результаты человеческих действий принципиально не соответствуют намерениям, - старый вольтеровский мир, в котором маялись Кандид и Задиг и где нет места вере, потому что ощущение абсурдности мира несовместимо с верой. Конечно, "пути господни неисповедимы", как повторяет на каждом шагу аббат, но признать это - значит признать абсурдность всего сущего и в первую очередь тщетность всех наших усилий найти общий закон, построить систему. От слепой веры до полного безверия меньше, чем один шаг!

Таков логический итог веры в бога. Ну, а вера в человека, в разум, в науку? Увы, приходится признать, что и здесь Анатоль Франс настроен весьма скептически. Свидетель тому - безумный мистик и каббалист д"Астарак, комичный и одновременно страшноватый в своей одержимости. Он-то ничего не принимает на веру; он отважно разоблачает нелепости христианской доктрины и порой даже высказывает весьма здравые естественнонаучные идеи (например, о питании и его роли в эволюции человечества). А что в итоге? А в итоге - эльфы, сильфы и саламандры, фантастические идеи о сношениях с миром духов, то есть безумие, бред, еще более дикий и необузданный, чем традиционная религиозная мистика. И это не просто помешательство, а "плоды просвещения" - недаром же вера в оккультные силы и всякую чертовщину так распространилась среди современников самого Франса, людей "века позитивизма"; поэтому, надо думать, и появился в романе такой д"Астарак. И этот же процесс - процесс разочарования в науке, которая, несмотря на все свои успехи, не может сейчас же, немедленно раскрыть перед человеком все тайны бытия, - он и породил скептицизм автора "Харчевни".

Таково основное философское содержание романа. Но это отнюдь не значит, что "Харчевня королевы Гусиные Лапы" - простое подражание "Кандиду", где события, сюжет служат лишь иллюстрацией философских построений автора. Конечно, мир аббата Куаньяра - это условный мир, условный, стилизованный XVIII век. Но сквозь эту условность, сквозь преображенное, стилизованное повествование (рассказ ведется от лица Турнеброша), сначала робко, а чем дальше, тем больше, пробивается какая-то неожиданная достоверность. Марионетки оживают, и оказывается, что в романе не только философская игра, а есть еще многое другое. Есть любовь. Есть характеры. Есть правда детали. Есть, наконец, какая-то очень большая человеческая правда в той простоте, будничности, с которой разыгрываются драмы: как люди едут, как играют в пикет, как пьют, как ревнует Турнеброш, как ломается коляска. А потом - смерть. Настоящая, а не театральная смерть, написанная так, что забываешь о всякой философии. Пожалуй, если говорить о традициях, о преемственности, то в связи с "Харчевней" нужно вспомнить не только Вольтера, но и аббата Прево. В ней та же достоверность и та же страстность человеческого документа, пробивающиеся сквозь уравновешенную, упорядоченную манеру старинного сказа, что и в "Истории кавалера де Грие и Манон Леско"; и в результате авантюрный, полуфантастический сюжет тоже приобретает достоверность вопреки своему литературному неправдоподобию.

Впрочем, одним разговором о традициях здесь не отделаешься, потому что "Харчевня королевы Гусиные Лапы" - это не литературный антиквариат, а глубоко современное произведение. То, что было сказано выше о философской стороне романа, не исчерпызает, конечно, его актуального, остро критического содержания. Однако в полной мере многие критические мотивы, намеченные в "Харчевне", зазвучали во второй книге о Куаньяре, опубликованной в том же году. "Суждения господина Жерома Куаньяра" представляют собой систематический свод взглядов достопочтенного аббата на человека и общество.

Если Куаньяр в первом романе - персонаж комический, то во втором он стоит гораздо ближе к автору, и его идеи можно без всякой натяжки приписать самому Франсу. А идеи эти весьма взрывчатого свойства; собственно, вся книга - последовательное ниспровержение основ. Глава I "Правители": "...эти прославленные люди, которые якобы управляли миром, сами были всего лишь жалкой игрушкой в руках природы и случая; ...в сущности, почти безразлично, тем или другим способом нами управляют... важность и внушительность министрам придает только их одежда да кареты". Здесь речь идет о королевских министрах, но и к республиканскому образу правления мудрый аббат не более снисходителен:

"...У Демоса не будет ни упрямой осмотрительности Генриха IV, ни благодатной бездеятельности Людовика XIII. Если даже допустить, что он знает, чего хочет, он все равно не будет знать, как привести в исполнение свою волю и может ли она быть выполнена. Он не сумеет повелевать, и ему будут плохо повиноваться, в силу чего ему во всем будет мерещиться измена... Со всех сторон, изо всех щелей выползут честолюбивые бездарности и полезут на первые должности в государстве, а так как честность не есть врожденное свойство человека... то на государственную казну тотчас же обрушатся полчища взяточников" (глава VII "Новое министерство").

Куаньяр последовательно нападает на армию ("...военная служба представляется мне самой страшной язвой цивилизованных народов"), на правосудие, мораль, науку, общество, на человека вообще. И здесь не может не возникнуть проблема революции: "Правительство, которое не отвечает требованиям самой средней, обыденной честности, возмущает народ и должно быть свергнуто". Однако не это высказывание резюмирует мысль аббата, а, скорее, древняя притча:

"...Но я следую примеру сиракузской старухи, которая в те времена, когда Дионисий был более чем когда-либо ненавистен своему народу, ежедневно ходила в храм молить богов о продлении жизни тирана. Прослышав о такой удивительной преданности, Дионисий захотел узнать, чем она вызвана. Он призвал к себе старуху и стал расспрашивать ее.

Я уже давно живу на свете, - отвечала она, - и видела на своем веку многих тиранов и каждый раз замечала, что плохому наследует еще худший. Ты - самый отвратительный из всех, кого я до сих пор знала. Из этого я заключаю, что твой преемник будет, если только сие возможно, еще ужаснее тебя; вот я и молю богов не посылать нам его как можно дольше".

Куаньяр и не скрывает своих противоречий. Его мировоззрение лучше всего анализирует сам Франс в предисловии "От издателя":

"Он был убежден, что человек по природе своей - очень злое животное и человеческие общества потому так скверны, что люди созидают их согласно своим склонностям".

"Безумие Революции заключается в том, что она хотела утвердить добродетель. А когда людей хотят сделать добрыми, умными, свободными, умеренными, великодушными, то неизбежно приходят к тому, что жаждут перебить их всех до единого. Робеспьер верил в добродетель - и создал террор. Марат верил в справедливость - и требовал двести тысяч голов".

"...Он никогда не стал бы революционером. Для этого ему недоставало иллюзий..."

В этом пункте Анатоль Франс все-таки разойдется с Жеромом Куаньяром: сам ход истории приведет к тому, что он станет революционером, не теряя, правда, при этом духовной связи с сиракузской старушкой.

Путь к современности

А пока что он пожинает плоды своей славы. Вместе с госпожой Арман де Кайаве Франс совершает свое первое паломничество в Италию; результатом его явилась книжка новелл "Колодезь святой Клары", тонко и любовно воспроизводящая дух итальянского Возрождения, а также "Красная лилия" - светский психологический роман, написанный, по свидетельству биографов, не без влияния госпожи де Кайаве, которая будто бы хотела показать, что ее друг Анатоль способен создать шедевр и в этом жанре. "Красная лилия" стоит как будто в стороне от основного русла его творчества. Главное в романе - философско-психологическая проблема мысли и чувства. Но ведь именно эта проблема является ключом к противоречию, терзающему Куаньяра: мыслью он всецело со старушкой из Сиракуз, а чувством - с бунтовщиками!

В этом же, 1894 году выходит в свет книга "Сад Эпикура", составленная из отрывков статей, опубликованных с 1886 по 1894 год. Здесь - мысли и рассуждения на самые различные темы: человек, общество, история, теория познания, искусство, любовь... Книга проникнута агностицизмом и пессимизмом, проповедует принцип "снисходительной иронии", общественной пассивности. Однако жизнь скептического философа, по крайней мере внешне, складывается совсем неплохо. Грандиозный успех "Красной лилии" дает ему возможность домогаться высшей почести, доступной литератору: кресла во Французской Академии. Избрание состоялось в январе 1896 года. За несколько месяцев до этого расчетливый кандидат в бессмертные прервал начатую публикацию серии новелл, из которых составятся впоследствии четыре тома "Современной истории". После избрания публикация возобновляется, а в 1897 году два первые тома тетралогии - "Под городскими вязами" и "Ивовый манекен" - выходят отдельными изданиями. Третья книга - "Аметистовый перстень" - выйдет в 1899, а четвертая и последняя - "Господин Бержере в Париже" - в 1901 году.

После многих и многих "историй" - средневековых, античных, раннехристианских, после мудрого, скептического XVIII века, столь блистательно воскрешенного в романах о Куаньяре, приходит, наконец, черед "современной истории". Правда, современность и раньше была не чужда Франсу; во всех своих произведениях, каким бы отдаленным эпохам они ни были посвящены, Анатоль Франс всегда выступает как писатель нового времени, художник и мыслитель конца XIX века. Однако прямое сатирическое изображение современности - это принципиально новый этап в творчестве Анатоля Франса.

"Современная история" не имеет единого, четко очерченного сюжета. Это своего рода хроника, серия диалогов, портретов и картин из провинциальной и парижской жизни 90-х годов, объединенная общностью персонажей, и в первую очередь фигурой профессора Бержере, который продолжает линию Боннара - Куаньяра. Первый том посвящен в основном клерикально-административным интригам вокруг вакантного епископского кресла. Перед нами проходят оба основных претендента на "аметистовый перстень": старозаветный и честный аббат Лантэнь, постоянный оппонент Бержере в спорах "на отвлеченные темы", которые они ведут на бульварной скамейке, под городскими вязами, и его соперник, священнослужитель новой формации аббат Гитрель, беспринципный карьерист и интриган. Весьма колоритную фигуру представляет собой префект департамента Вормс - Клавлен, еврей и франкмасон, великий мастер по части компромиссов, переживший не одно министерство и более всего озабоченный тем, чтобы сохранить свое место при любых поворотах государственной ладьи; этот префект республики стремится поддерживать самые дружеские отношения с местной знатью и покровительствует аббату Гитрелю, у которого он скупает по дешевке старинную церковную утварь. Жизнь идет неспешно, изредка прерываемая чрезвычайными происшествиями вроде убийства восьмидесятилетней старухи, которое дает нескончаемую пищу для разговоров в книжной лавке Блезо, где собирается местная интеллигенция.

Во второй книге основное место занимает крушение домашнего очага господина Бержере и освобождение свободомыслящего философа от тирании его буржуазной и вдобавок еще неверной супруги. Не подлежит сомнению, что эти эпизоды навеяны сравнительно свежими воспоминаниями о семейных злоключениях самого Франса. Автор не без иронии показывает, как обостряется мировая скорбь философа Бержере под влиянием этих сугубо личных и преходящих моментов. Одновременно подспудная борьба за епископскую митру продолжается, вовлекая все новых и новых участников. Наконец, третья основная тема, возникающая в книге (точнее, в разговорах Бержере) и пока никак не связанная с сюжетом, - это тема армии и юстиции, особенно военной юстиции, которую Бержере решительно отвергает, как пережиток варварства, солидаризируясь в этом с Куаньяром. Вообще Бержере повторяет многое из уже сказанного благочестивым аббатом, но в одном пункте он расходится с ним уже в первой книге. Пункт этот - отношение к республике: "Она несправедлива. Но она нетребовательна... Нынешняя республика, республика тысяча восемьсот девяносто седьмого года, мне нравится и трогает меня своей скромностью... Она не доверяет монахам и военным. Под угрозой смерти она может рассвирепеть... А это было бы очень печально..."

Почему вдруг такая эволюция взглядов? И о какой "угрозе" идет речь? Дело в том, что в это время Франция вступает в бурный период своей истории, проходящий под знаком знаменитого дела Дрейфуса. Довольно банальная сама по себе судебная ошибка - осуждение невиновного по обвинению в государственной измене - и упорное нежелание военной юстиции и армейской верхушки признать эту ошибку послужили поводом для объединения реакционных сил страны под знаменем национализма, католицизма, милитаризма и антисемитизма (невинно осужденный был еврей). Не в пример многим своим коллегам и даже друзьям, вопреки собственным пессимистическим теориям, Франс сначала не очень решительно, а затем все более и более страстно устремляется на защиту попранной справедливости. Он подписывает петиции, дает интервью, выступает свидетелем защиты на процессе Золя - своего былого противника, ставшего вождем и вдохновителем лагеря дрейфусаров, - и даже отказывается от своего ордена в знак протеста против исключения Золя из списков Почетного легиона. У него появляется новый друг - Жорес, один из виднейших социалистических лидеров. Бывший парнасский поэт выступает на студенческих и рабочих митингах уже не только в защиту Золя и Дрейфуса; он прямо призывает пролетариев "дать почувствовать свою силу и навязать свою волю этому миру, чтобы установить в нем более разумный и справедливый порядок".

В соответствии с этой эволюцией политических взглядов Франса меняются и герои "Современной истории". В третьей книге общий тон становится гораздо более едким и обличительным. С помощью сложных интриг, не без прямого и причем не только словесного содействия двух видных дам департамента, аббат Гитрель становится епископом и, едва усевшись в вожделенное кресло, активно включается в кампанию борьбы против республики, которой он, в сущности, обязан своим саном. И, как камень "патриота", влетающий с улицы в кабинет господина Бержере, в роман врывается "Дело".

В четвертой книге действие переносится в Париж, в самую гущу событий; роман все больше и больше приобретает черты политического памфлета. Памфлетны многочисленные рассуждения Бержере о своих политических противниках; особенно выделяются две вставные новеллы "о трублионах" (слово "трублион" можно перевести на русский язык как "смутьян", "баламут"), будто бы найденные Бержере в какой-то старинной рукописи.

Еще острее, пожалуй, многочисленные эпизоды, вводящие читателя в среду заговорщиков-монархистов, играющих в заговор при очевидном попустительстве полиции и абсолютно неспособных на серьезные действия. Впрочем, среди них есть один персонаж, которому автор, как это ни парадоксально, явно симпатизирует: это умный и проницательный авантюрист и циник - тоже философ! - Анри Леон. Откуда вдруг такое? Дело в том, что "официальным представителем" автора в романе является Бержере - философ, который дружит с рабочим-социалистом Рупаром, положительно воспринимает его идеи и, что самое важное, сам переходит к практическому действию для защиты своих убеждений. Однако старое, "куаньяровское" противоречие, горький скептицизм сиракузской старухи по-прежнему живет в душе Франса. И вот, не решаясь, очевидно, доверить свои сомнения Бержере - это могло бы вызвать недовольство товарищей по борьбе, - Франс наделяет ими героя из стана врагов. Но так или иначе, "Современная история" - новый и важный этап в эволюции творчества и мировоззрения Анатоля Франса, обусловленный самим ходом общественного развития Франции и сближением писателя с рабочим движением.

Французская республика и зеленщик Кренкебиль

Непосредственным откликом на дело Дрейфуса является и повесть "Кренкебиль", впервые напечатанная в "Фигаро" (конец 1900 - начало 1901 года).

"Кренкебиль" - это философская повесть, в которой Анатоль Франс вновь обращается к теме правосудия и, обобщая уроки дела Дрейфуса, доказывает, что при существующей организации общества юстиция органически враждебна конкретному человеку, не облеченному властью, не способна защитить его интересы и установить истину, поскольку она по самой сути своей призвана защищать власть имущих и подавлять угнетенных. Политическая и философская тенденция здесь выражается не только в сюжете и образах - она прямо высказана в тексте; уже первая глава формулирует проблему в абстрактно философском плане: "Величие правосудия полностью выражено в каждом приговоре, который выносит судья от имени державного народа. Жером Кренкебиль, уличный зеленщик, познал всемогущество закона, когда был препровожден в исправительную полицию за оскорбление представителя власти". Дальнейшее изложение воспринимается прежде всего как иллюстрация, призванная подтвердить (или опровергнуть) заданный тезис. Происходит это потому, что повествование в первой половине повести целиком иронично и условно. Можно ли, например, представить себе без улыбки, даже как нечто заведомо нереальное, бродячего торговца, который спорит с судьей относительно уместности одновременного присутствия в зале суда распятия и бюста Республики?

Точно так же "несерьезно" рассказана и фактическая сторона дела: спор зеленщика с полицейским, когда первый ждет своих денег и тем самым "придает излишнее значение своему праву на получение четырнадцати су", а второй, руководствуясь буквой закона, сурово напоминает ему о его обязанности "везти тележку и идти все время вперед", и дальнейшие сцены, в которых автор объясняет мысли и чувства героя совершенно несвойственными ему словами. Такой метод рассказа приводит к тому, что читатель не верит в подлинность происходящего и воспринимает все это как своего рода философскую комедию, призванную подтвердить какие-то отвлеченные положения. Рассказ воспринимается не столько эмоционально, сколько рассудочно; читатель, конечно, сочувствует Кренкебилю, но не очень-то принимает всерьез всю эту историю.

Но начиная с шестой главы все меняется: философская комедия кончилась, начинается психологическая и социальная драма. Рассказ уступает место показу; герой подается уже не извне, не с высот авторской эрудиции, а, так сказать, изнутри: все происходящее в большей или меньшей степени окрашено его восприятием.

Кренкебиль выходит из тюрьмы и с горьким удивлением обнаруживает, что все его бывшие клиенты презрительно отворачиваются от него, так как не желают знаться с "преступником". "Никто его больше и знать не хотел. Все... презирали и отталкивали его. Все общество, вот как!

Что же это такое? Пробыл две недели в тюрьме и даже пореем торговать не можешь! Разве это справедливо? Где же правда, когда доброму человеку только и остается, что помирать с голоду из-за каких-то маленьких неладов с полицейскими. А нельзя торговать - значит, подыхай!"

Здесь автор как бы сливается с героем и говорит от его имени, и читатель уже не склонен относиться свысока к его несчастьям: он ему глубоко сочувствует. Комический персонаж превратился в подлинного драматического героя, и герой этот - не философ и не монах, не поэт и не художник, а бродячий торговец! Значит, дружба с социалистами действительно глубоко повлияла на эстета и эпикурейца, значит, это не просто увлечение пресыщенного скептика, а логический и единственно возможный выход из тупика.

Годы идут, но преклонный возраст как будто не отражается на литературной и общественной деятельности "товарища Анатоля". Он выступает на митингах в защиту русской революции, клеймит позором царское самодержавие и французскую буржуазию, которая предоставила Николаю заем для подавления революции. В этот период Франс публикует несколько книг, среди которых сборник "На белом камне", содержащий любопытную социалистическую утопию. Франс мечтает о новом, гармоническом обществе и предсказывает некоторые его черты. Неискушенному читателю может показаться, что скепсис его окончательно преодолен, но одна деталь - заглавие - ставит под сомнение всю картину. Рассказ называется "Вратами из рога или вратами из слоновой кости": в античной мифологии считалось, что пророческие сны вылетают из Аида вратами из рога, а лживые - вратами из слоновой кости. Какими же вратами прошел этот сон?

История пингвинов

1908 год ознаменовался для Франса важным событием: выходит в свет его "Остров пингвинов".

Автор в первой же фразе своего иронического "Предисловия" пишет: "Несмотря на кажущееся разнообразие забав, которым я предаюсь, жизнь моя посвящена одной лишь цели, направлена на осуществление одного великого замысла. Я пишу историю пингвинов. Я упорно работаю над ней, не отступая перед многочисленными и иногда, казалось бы, непреодолимыми трудностями".

Ирония, шутка? Да, несомненно. Но не только. Действительно, он всю жизнь пишет историю. А "Остров пингвинов" - своеобразный итог, обобщение всего того, что уже было написано и продумано, - краткий, "однотомный" очерк европейской истории. Между прочим, именно так роман и был воспринят современниками.

В самом деле, "Остров пингвинов" трудно даже назвать романом в полном смысле этого слова: в нем нет ни главного героя, ни единого для всего произведения сюжета; вместо перипетий развития частных судеб перед читателем проходит судьба целой страны - страны воображаемой, обладающей типическими чертами многих стран, но прежде всего - Франции. На сцене одна за другой появляются гротескные маски; это даже не люди, а пингвины, по случайности ставшие людьми... Вот один большой пингвин бьет дубиной по голове маленького - это он основывает частную собственность; вот другой пугает своих собратьев, напялив на голову рогатый шлем и нацепив хвост, - это родоначальник королевской династии; рядом и за ними - распутные девственницы и королевы, сумасшедшие короли, слепые и глухие министры, неправедные судьи, алчные монахи - целые тучи монахов! Все это становится в позы, произносит речи и тут же, на глазах у зрителей, творит свои неисчислимые мерзости и преступления. А на заднем плане - доверчивый и терпеливый народ. И так перед нами проходит эпоха за эпохой.

Здесь все - гипербола, комическое преувеличение, начиная с самой завязки истории, с чудесного происхождения пингвинов; и чем дальше, тем больше: целый народ бросается преследовать пингвинку Орберозу, первой из всех пингвинских женщин надевшую платье; не только пигмеи верхом на журавлях, но даже гориллы-орденоносцы маршируют в рядах войска императора Тринко; чуть ли не десятками в день конгресс Новой Атлантиды голосует резолюции об "индустриальных" войнах; поистине эпический размах приобретают междоусобные раздоры пингвинов - несчастного Коломбана забрасывают лимонами, винными бутылками, окороками, коробками сардин; его топят в сточной канаве, толкают в канализационный люк, швыряют вместе с лошадью и экипажем в Сену; а уж если дело идет о ложных уликах, которые собирают для осуждения невинного, то под их тяжестью чуть ли не рушится здание министерства.

"Несправедливость, глупость и жестокость не поражают никого, когда они вошли в обычай. Мы видим все это у наших предков, но не видим у себя", - так писал Анатоль Франс в "Предисловии" к "Суждениям господина Жерома Куаньяра". Теперь, пятнадцать лет спустя, он воплотил эту мысль в роман. В "Острове пингвинов" несправедливость, глупость и жестокость, свойственные современному общественному устройству, показаны как дела давно минувших дней - так они виднее. И в этом смысл самой формы "истории", примененной к рассказу о современности.

Это очень важный момент - ведь "современной истории" посвящены почти две трети романа. Совершенно очевидно, например, что французская революция конца XVIII века - более значительное событие, чем дело Дрейфуса, и однако же революции в "Острове пингвинов" уделены всего две страницы, а "Делу о восьмидесяти тысячах охапок сена", которое гротескно воспроизводит обстоятельства дела Дрейфуса, - целая книга. Почему такая диспропорция? Видимо, потому, что недавнее прошлое - а ведь для Франса это почти современность - интересует автора больше, чем собственно история. Возможно, что сама форма исторического повествования понадобилась Франсу главным образом для того, чтобы ввести в нее материал сегодняшнего дня, соответствующим образом переработанный и "остраненный". Фальсифицированное дело о государственной измене, которое современникам представлялось чрезвычайно запутанным, превращается под пером Франса в очевидную дикость и беззаконие, нечто вроде средневековых аутодафе; намеренно снижена, "оглуплена" даже сама мотивировка дела: "восемьдесят тысяч охапок сена" - это, с одной стороны, комическая гипербола (как тридцать пять тысяч курьеров в "Ревизоре"), а с другой - литота, то есть гипербола наоборот, комическое преуменьшение; страна доходит чуть ли не до гражданской войны - из-за чего? Из-за сена!

Итог весьма неутешителен. Зловещий призрак сиракузской старухи вновь появляется на последних страницах романа. Пингвинская цивилизация доходит до апогея. Разрыв между классом производителей и классом капиталистов становится настолько глубоким, что создает, в сущности, две различные расы (как у Уэллса в "Машине времени"), причем обе вырождаются и физически и умственно. И тогда находятся люди - анархисты,- которые решают: "Город должен быть разрушен". Взрывы чудовищной силы потрясают столицу; цивилизация гибнет и... все начинается сначала, чтобы опять прийти к тому же результату. Круг истории замыкается, надежды нет.

Исторический пессимизм особенно глубоко выражен в романе "Боги жаждут" (1912).

Это очень сильная и очень мрачная, трагическая книга. Герой романа, художник Гамлен, - бескорыстный, восторженный революционер, человек, способный отдать весь свой хлебный паек голодной женщине с грудным ребенком, - вопреки своей воле, только следуя логике событий, становится членом революционного трибунала и отправляет на гильотину сотни заключенных, в том числе и своих бывших друзей. Он - палач, но он и жертва; ради того, чтобы сделать родину счастливой (по своему разумению), он жертвует не только жизнью, но и доброй памятью потомства. Он знает, что его будут проклинать как палача и кровопийцу, но он готов полностью взять на себя ответственность за всю пролитую им кровь ради того, чтобы ребенку, играющему в саду, никогда не пришлось ее проливать. Он - герой, но он и фанатик, у него "религиозный склад ума", и потому симпатии автора не на его стороне, а на стороне противопоставленного ему философа-эпикурейца, "бывшего дворянина" Бротто, всепонимающего и неспособного к действию. Оба гибнут, и гибель обоих равно бессмысленна; теми же словами провожает бывшая возлюбленная Гамлена нового любовника; жизнь продолжается, такая же мучительная и прекрасная, как раньше, "эта сука жизнь", как сказал Франс в одном из своих поздних рассказов.

Можно спорить о том, насколько правдиво изобразил писатель эпоху, можно обвинять его в искажении исторической истины, в непонимании реальной расстановки классовых сил и неверии в народ, но в одном ему отказать нельзя: созданная им картина действительно потрясает; возрожденный им колорит эпохи настолько богат, сочен и убедителен как в целом, так и в своих неповторимых и страшных подробностях, в подлинно жизненном сплетении и взаимопроникновении возвышенного и низменного, величественного и мелкого, трагического и смешного, что нельзя остаться равнодушным, и поневоле начинает казаться, что это не исторический роман, написанный через сто с лишним лет после изображаемых событий, а живое свидетельство современника.

"Большевик сердцем и душой"

"Восстание ангелов", опубликованное в следующем году, мало что добавляет к уже высказанному ранее. Это остроумная, озорная, весьма фривольная повесть о похождениях ангелов, ниспосланных на землю и замысливших восстать против небесного тирана Иалдаваофа. Надо думать, что проклятый вопрос, которому Франс отдал столько душевных сил, все еще продолжал его мучить. Однако никакого нового решения он и на этот раз не нашел - в последний момент вождь восставших Сатана отказывается от выступления: "Какой смысл в том, чтобы люди не подчинялись Иалдаваофу, если дух его все еще живет в них, если они, подобно ему, завистливы, склонны к насилию и раздорам, алчны, враждебны искусству и красоте?" "Победа - это дух... в нас и только в нас самих должны мы побороть и уничтожить Иалдаваофа".

В 1914 году Франс снова - уже в третий раз - возвращается к воспоминаниям детства; однако "Маленький Пьер" и "Жизнь в цвету", книги, в которые войдут задуманные и частично уже написанные новеллы, появятся в свет лишь несколько лет спустя. Подходит август, и с ним - исполнение самых мрачных пророчеств: война. Для Франса это двойной удар: в первый же день войны гибнет старый друг Жорес, застреленный фанатиком-националистом в парижском кафе.

Семидесятилетний Франс растерян: мир как будто подменили; все, даже его друзья-социалисты, забыв о пацифистских речах и резолюциях, наперебой кричат о войне до победного конца против тевтонских варваров, о священном долге защиты отечества, и автору "Пингвинов" не остается ничего иного, как присоединить свой старческий голос к хору. Однако он не проявил достаточного усердия и, более того, позволил себе в одном интервью заикнуться о будущем - после победы - примирении с Германией. Признанный вождь современной литературы моментально превратился в "жалкого пораженца" и чуть ли не предателя. Кампания против него приняла такой размах, что, желая положить ей конец, семидесятилетний апостол мира и обличитель войн подал заявление с просьбой зачислить его в действующую армию, но был признан негодным к строевой службе по состоянию здоровья.

К восемнадцатому году литературная биография Франса, если не считать "Жизнь в цвету", вся уже в прошлом. Однако общественная и политическая биография еще ждет своего завершения. Кажется, что силам его нет предела: вместе с Барбюсом он подписывает воззвание группы "Кларте", выступает в защиту восставших моряков Черноморской эскадры, призывает французов помочь голодающим детям Поволжья, критикует Версальский мир как потенциальный источник новых конфликтов и в январе 1920 года пишет следующие слова: "Я всегда восхищался Лениным, но сегодня я - настоящий большевик, большевик душой и сердцем". И он доказал это тем, что после Турского конгресса, на котором произошел раскол социалистической партии, решительно встал на сторону коммунистов.

Еще два торжественных момента довелось ему пережить: присуждение в том же двадцатом году Нобелевской премии и - не менее лестное признание его заслуг - занесение Ватиканом, в двадцать втором году, полного собрания сочинений Анатоля Франса в индекс запрещенных книг.

12 октября 1924 года бывший парнасец, эстет, философ-скептик, эпикуреец, а ныне - "большевик сердцем и душой" умер от артериосклероза в возрасте восьмидесяти лет и шести месяцев.

А натоль Франс - один из крупнейших французских писателей конца XIX - начала XX века. В своих произведениях он критиковал устои современного ему общества, с мастерством психолога рассматривал отношения между людьми, анализировал особенности и слабости человеческой натуры. За свое творчество он был удостоен Нобелевской премии по литературе в 1921 году. Самыми известными романами Франса стали «Преступление Сильвестра Бонара» , «Боги жаждут» , «Восстание ангелов» и «Остров пингвинов».

Мы отобрали из них 10 цитат:

В каждой перемене, даже самой желанной, есть своя грусть, ибо то, с чем мы расстаемся, - часть нас самих. («Преступление Сильвестра Бонара»)

Мы судим поступки людей, исходя из того, доставляют ли они нам удовольствие или причиняют огорчение. («Восстание ангелов»)

Неведение - условие, необходимое для человеческого счастья, и надо признать, что чаще всего люди удовлетворяются им. О самих себе мы не знаем почти ничего, о наших ближних - ничего. Неведение обеспечивает нам спокойствие, а ложь - счастье. («Боги жаждут»)

Горе не в том, что жизнь затягивается, а в том, что видишь, как все вокруг тебя уходит. Мать, жену, друзей, детей - эти божественные сокровища - природа создает и разрушает с мрачным безразличием; в конечном счете оказывается, что мы любили, мы обнимали только тени. («Преступление Сильвестра Бонара»)

Богатых приходится жалеть: блага жизни их только окружают, но не затрагивают их глубоко, - внутри себя они бедны и наги. Нищета богатых достойна жалости. («Преступление Сильвестра Бонара»)

Если богатство и цивилизация несут с собою столько же поводов к войнам, как бедность и варварство, если безумие и злоба человеческие неизлечимы, то остается сделать только одно доброе дело. Мудрец должен запастись динамитом, чтобы взорвать эту планету. Когда она разлетится на куски в пространстве, мир неприметно улучшится и удовлетворена будет мировая совесть, каковая, впрочем, не существует. («Остров пингвинов»)

Католики стали истреблять протестантов, протестанты стали истреблять католиков - таковы были первые достижения свободной мысли. («Остров пингвинов»)

Вследствие прогресса знаний становятся ненужными те самые работы, которые больше всего способствовали этому прогрессу. («Преступление Сильвестра Бонара»)

Люди никогда не будут равны. Это невозможно, хотя бы вы всё в стране перевернули вверх дном: всегда будут люди знатные и безвестные, жирные и тощие. («Боги жаждут»)

Эпикур сказал: либо бог хочет воспрепятствовать злу, но не может, либо он может, но не хочет, либо он не может и не хочет, либо, наконец, он хочет и может. Если он хочет, но не может, он бессилен; если он может, но не хочет, он жесток; если он не может и не хочет, он бессилен и жесток; если же он может и хочет, почему он этого не делает, отец мой? («Боги жаждут»)