Сравнивая работу писателя над рома­ном и пьесой, Горький отмечал, что, «со­чиняя роман, писатель пользуется двумя приемами: диалогом и описанием. Дра­матург пользуется только диалогом. Он, так сказать, работает голым словом...».

И в самом деле, в любом художествен­ном произведении (кроме драматургичес­кого) можно встретить портретное описа­ние героев и их характеров, пейзажные зарисовки и различные рассуждения ав­тора на ту или иную тему.

В драматургическом произведении нет ничего, кроме реплик персонажей и коротких авторских ремарок. Но ре­марки служат только для объяснения чи­тателю или актеру обстановки, поэтому основная смысловая нагрузка произве­дения ложится на монологи и диалоги персонажей.

Именно из них мы можем составить пор­трет героев, узнать об их характерах и по­ступках, понять отношение автора к своим героям и к событиям, положенным в осно­ву произведения, то есть раскрыть основ­ное идейное содержание пьесы.

Начиная писать, говорил Горький, он ви­дит прежде всего человека, его мысли, его речь. И в подтверждение этого Горь­кий рассказывал о том, как возникла идея написания пьесы «Дети солнца». Эта пье­са была написана под впечатлением вы­сказывания молодого физика Лебедева: «Ключ к тайнам жизни - химия».

Каковы же речевые особенности этой пьесы? Какое звучание получила в пьесе услышанная Горьким фраза? Каким обра­зом речь персонажей раскрывает их ха­рактеры и даже создает их портреты?

Горьковская пьеса «Дети солнца» начи­нается с диалога Протасова и Романа. И уже из первых двух реплик можно соста­вить представление о том, что за люди пе­ред нами.

«Послушай, дворник!» - обращается Протасов к Роману. В этом обращении и в следующей за ним реплике Романа «Чего?» отчетливо проявляется несходст­во людей, их социальная удаленность друг от друга. Аналогичную картину мы видим и в заключительной сцене. Здесь напряженность действия не соответству­ет речи Протасова. Протасов взволнован­но обращается к Егору, после того как тот его едва не убил: «Вы... ужасно глупы, су­дарь мой».

Характерна речь и других персонажей пьесы. Особенно выразительны речевые характеристики Антоновны, Риммы, Меланьи, Тропинина и Назара.

Речь Антоновны полна просторечий: «уделаешь», «напустишь угару», «дверь отворю»; простых, но метких сравнений: «Сахар грызет, как репу», «Самовар вы­хлебала, совсем как лошадь».

Меланья, стремясь покорить сердце Протасова, старается понять смысл на­уки, но из-за своей малограмотности по­стоянно путается в терминах. «Не пони­маю я формулов», - в отчаянии заявляет она Протасову.

Горничная Римма, мечта которой - выйти замуж за богатого, старается гово­рить «на господский манер»: «что-с», «не глупая-с», «хорошо-с». «Свистит, как змея», - говорит о ней Протасов.

Бывший офицер, опустившийся пьяни­ца, Тропинин, пытаясь продемонстриро­вать свое «благородное» происхождение, изъясняется витиевато: «ибо счастье пре­вратно...», «бон вояж», «до приятного сви­дания».

Еще более замысловата речь у разбога­тевшего купца Назара, который стремится хоть сложностью речи подняться до уров­ня интеллигенции. «Вот я возымел охоту к расширению русской промышленности... для чего думаю заводик поставить, чтобы пивные бутылки выдувать...»

Литературные критики отмечают, что ха­рактерными особенностями языка драма­тургических произведений Горького явля­ются афористичность, своеобразие мета­фор, оригинальность пунктуации.

Каким же образом проявляются эти осо­бенности в пьесе «Дети солнца»? Пьеса, выросшая из афоризма, насыщена «крыла­тыми» словами и выражениями. Афоризмы в пьесе играют двоякую роль. Прежде все­го они служат характеристике персонажей. Афоризмы расставляют по местам основ­ные противостоящие группы героев: с од­ной стороны - представители народа, с другой - интеллигенция.

Персонажам из народа Антоновне, Его­ру свойственны высказывания, испол­ненные народной мудрости. Например, Егор говорит Протасову: «Бородатому нянька - не указ», желая подчеркнуть этим, что у Павла должна быть своя точка зрения. Афоризмы Антоновны, человека, прожившего долгую жизнь, нередко при­нимают форму пословиц, поговорок. Свое недовольство молодой прислугой она высказывает следующим образом: «А теперь все норовят в баре, а повад­ки - как у твари».

Наиболее близки к народным афоризмы Чепурного, занимающего особое положе­ние в кругу персонажей пьесы. Безуслов­но, относясь к интеллигенции, Чепурной более тесно связан с народом, часто об­щается с ним, знает его нрав, ему близка народная речь.

Поэтому в его речи афоризмы философ­ского содержания, свойственные интелли­гентской среде, переплетаются с житей­скими истинами. В беседах с Лизой он вы­ражает свою философию, основанную как на размышлениях, теории, так и на житей­ском опыте. Примеры его афоризмов - «Люди грубы и жестоки. Это их природа», «Мастеровые - они все пьяницы».

Совсем иначе выглядят афоризмы Про­тасова, Лизы, Волгина.

Философские афоризмы Лизы поэтич­ны. «Там, где пролита кровь, никогда не вырастут цветы... там растет только не­нависть».

В речи Протасова афоризмы, философ­ские по своему содержанию, часто выгля­дят как отрывки из научных книг. Напри­мер: «Только в области разума человек свободен, только тогда он - человек, ког­да разумен, и если он разумен, он честен. Добро создано разумом, без сознания - нет добра».

Есть и еще одна интересная особен­ность пьесы. Это пунктуация. При чтении пьесы сразу же бросается в глаза расста­новка тире и очень большое количество многоточий. «Да ты - пригрози... Я, мол, тебе дам», или «Ну, - будет, старуха! Еле­на - дома?», или «Но - поймите: мне сов­сем не нужно, чтобы кипело». И такие нео­бычные фразы можно встретить на каж­дой странице.

На первый взгляд может показаться, что такая необычная расстановка тире нужна для того, чтобы помочь актеру при испол­нении своей роли. Но посмотрим повнима­тельнее не только на пьесы, но и на другие произведения Горького. В романе «Мать» не менее своеобразная расстановка тире: «Все любят близкое, но - в большом серд­це и далекое - близко!» или «Ну, это уж - ничего не поделаешь». В чем же все-таки смысл такой расстановки тире?

Мне кажется, что тире служит писателю для того, чтобы разделить фразу на две равные по значению части. Обычно фраза имеет такое строение, когда ударение па­дает на ее конец, а начало остается безу­дарным. У Горького же, как мне кажется, обе части фразы оказываются благодаря тире под ударением. Это придает какую-то неуловимую весомость, даже тяжело­весность речи.

Что касается многоточия, то его роль также заключается в том, чтобы разделить фразы на отдельные части. Читая пьесу, мы чувствуем, как персонажи будто обду­мывают каждое слово, прежде чем его произнести. За этим угадывается медли­тельность и обстоятельность волжского характера Горького.

Итак, проанализировав текст пьесы «Де­ти солнца», можно прийти к выводу, что ей свойственны те же черты, что и всей дра­матургии Горького в целом: афористич­ность, меткость образов в метафорах, особенности пунктуации.

Все эти приемы Горький применяет для того, чтобы ярче и более выпукло выпи­сать своих героев.

	Холера в «Детях солнца» пугает прислугу не меньше, чем химические опыты главного героя Фото Юрия Мартьянова / Коммерсантъ
	Роман Должанский. . "Дети солнца" Адольфа Шапиро (Коммерсант, 18.10.2008 ). Марина Давыдова. . Адольф Шапиро поставил в Малом театре "Детей солнца" (Известия, 16.10.2008 ). Анна Гордеева. . В Малом театре поставили Максима Горького (Время новостей, 16.10.2008 ). Майя Одина. . В Малом театре состоялась премьера пьесы «Дети солнца» Горького (Газета.Ru, 17.10.2008 ). Григорий Заславский. . Адольф Шапиро поставил в Малом театре пьесу Максима Горького "Дети солнца" (НГ, 20.10.2008 ). Евгения Шмелева. . В Малом театре советская классика напомнила «Вишневый сад» (Новые известия, 21.10.2008 ). Наталия Каминская. . "Дети солнца". Малый театр (Культура, 23.10.2008 ). Наталья Казьмина. . Адольф Шапиро поставил в Малом театре Горького, пьесу «Дети солнца» (Планета Красота, №11-12, 2008 ).

Дети солнца. Малый театр. Пресса о спектакле

Коммерсант , 18 октября 2008 года

В Малом театре поставили горьковские многоточия

"Дети солнца" Адольфа Шапиро

Малый театр показал свою первую премьеру нового сезона - "Детей солнца" Максима Горького в постановке дебютировавшего на сцене главной московской театральной академии знаменитого режиссера Адольфа Шапиро. Рассказывает РОМАН ДОЛЖАНСКИЙ.

Малый театр всегда сам по себе, не больно-то он оглядывается на прочие театры, на календарь и на смежные искусства. Одни его именно за это и почитают, другие именно за это не посещают никогда. Если и приглашают на старинные академические подмостки режиссера со стороны, то помещают его в специфическую систему координат: и прошлые работы этого режиссера вроде как и значения не имеют, и что он будет потом делать, наверняка в Малом никто не поинтересуется. Но в случае с Адольфом Шапиро отдельно рассматривать спектакль нельзя - во-первых, режиссер слишком серьезный и уважаемый, во-вторых, выбор пьесы уж больно интересный и небанальный.

Любопытно, что предыдущей работой господина Шапиро была антиутопия Рэя Бредбери "451 по Фаренгейту" в театре Et cetera. Горьковские "Дети солнца" написаны, разумеется, иначе и в иную эпоху, но по большому счету о том же: об одиночестве интеллигенции и о ее конфликте с народом. Если Адольф Шапиро счел возможным протянуть единую тему из беспринципно-буржуазного театра в театр, застегнутый на все пуговицы, значит, он уверен: тема насущна.

Не менее интересно и то, что несколько лет назад он же ставил в МХТ имени Чехова "Вишневый сад". А в "Детях солнца" легко прочитать внутреннюю полемику (но, кстати, и преемственность тоже) с последней чеховской пьесой - Горький написал "Детей солнца" буквально через полгода после смерти Чехова. Обстоятельства работы, как говорится, многое в горьковском сочинении объясняют - и извиняют: "Детей" Горький писал в камере Трубецкого бастиона Петропавловской крепости, куда был заключен после ареста по делу о Кровавом воскресенье. Именно за решеткой придумал писатель историю про химика Павла Протасова, живущего в мире науки и в плену возвышенных идей о предназначении интеллигенции. Жена, на которую герой не обращает внимания, увлечена его другом художником. Самого Протасова любит богатая вдова-купчиха, а брат ее, ветеринар, влюблен в душевно нездоровую сестру Павла. Вокруг этих людей живет плебс - слесарь, поколачивающий жену, горничные и предприимчивые нувориши, постепенно прибирающие к рукам имущество Протасовых. Да еще начинается эпидемия холеры - можно рассматривать ее как бытовое обстоятельство, можно как символическое.

О тюрьме в новом спектакле Малого театра напоминают металлические стены-решетки по бокам игровой площадки. О солнце, источнике жизни, может напомнить разве что бьющий сквозь стекло дальних дверей и слепящий, когда их открывают, свет театрального прожектора. Сцена Малого театра раздета до кирпичного неглиже задней стены, на которую проецируются взятые режиссером из реплик пьесы названия отдельных сцен. Пространство спектакля словно разряжено, в нем много воздуха, мало напряжения - действие развивается последовательно и неторопливо. И главные горьковские герои производят впечатление скорее пресыщенных жизнью людей, нежели стремящихся познать и обрести ее смысл. Вот и мужчины - художник Вагин (Глеб Подгородинский) и ветеринар Чепурной (Виктор Низовой) - оказываются заметно моложе женщин, к которым их тянет, Елены (Светлана Аманова) и Лизы (Людмила Титова). Первый из молодых оказывается совсем уж ничтожным, а второй кончает жизнь самоубийством - два характера по-разному, но все-таки обретают завершенность. Обе же героини, увы, остаются довольно-таки невнятными. В отличие от купчихи Мелании: Евгения Глушенко "подает" ее зрителю сочно, напористо, хотя и несколько однообразно.

Интереснее всех, конечно, Василий Бочкарев - один из лучших сегодняшних актеров своего поколения - в роли Протасова. Прежде всего потому, что роль оторванного от реальности, слабо адаптированного к социуму интеллигента (в последней по времени значительной версии "Детей солнца", на советском еще телевидении, ученого играл Иннокентий Смоктуновский) не кажется бочкаревской. Хоть и позволяет господин Бочкарев зрителю несколько раз откровенно посмеяться над своим героем, но сатирических красок избегает - они не в его палитре. Никчемность Протасова Василий Бочкарев не судит, и интереснее всего на него смотреть в те моменты, когда Горький ставит в репликах героя многоточия - отсутствие слов влечет за собой минутное смятение эмоций и жестов.

В этих актерских секундах сегодня можно найти больше смысла и глубины, чем во всей смутной философии пьесы. О сегодняшней интеллигенции пьеса "Дети солнца" ничего не говорит. Дело в том, сегодня интеллигенция (что бы ни значило это слово) никуда не зовет, никакими идеями о своем особом предназначении она не вдохновлена. Это не значит, что мрачные "пророчества" Горького - мол, если что, то образованных начнут бить - потеряли в России актуальность. Но расстановка сил совсем другая. С постановкой "Детей солнца" в МХТ в 1905 году связан один из самых поучительных моментов русской театральной истории: в конце первого представления интеллигентные зрители бросились на сцену спасать актеров: они приняли написанный Горьким в четвертом акте холерный бунт за реальное вторжение погромщиков-черносотенцев в театр. Сегодня не бросятся, можно не сомневаться.

Известия , 16 октября 2008 года

Марина Давыдова

Утомленные Горьким

Известный режиссер Адольф Шапиро поставил в Малом театре "Детей солнца". Актуальная некогда пьеса даже на склонной к архаике старейшей сцене Москвы кажется сейчас дремучим анахронизмом.

В Малый театр всегда приходишь со спокойной душой. И уходишь тоже со спокойной. Это в других местах ты можешь столкнуться со сценической грубостью, актерским кривлянием, откровенной похабщиной и излишествами всякими нехорошими. С доморощенным авангардом. С размалеванными примадоннами. С классикой, превращенной в мыльную оперу. Малый театр предсказуем, как постоянная экспозиция Третьяковской галереи. Что ожидал увидеть, то и увидел. Музеи, кстати, тоже бывают разные. Малый театр - опрятный музей. В нем не пририсовывают классикам усы, и пыль с картин смахивать, как правило, не забывают. В нем добротный и не испорченный сериалами актерский состав. В нем законсервировали традиции минувших лет, но совершенно этого не скрывают и не выдают старые истины за сегодняшние откровения. Я лично не очень люблю консервы, но все же предпочитаю их продуктам третьей свежести, невыносимо смердящим в некоторых других закоулках нашего сценического пространства.

Речь сейчас, однако, не о Малом театре, а о спектакле "Дети солнца", который поставил там Адольф Шапиро. Шапиро, в сущности, режиссер, чей стиль родствен здоровому консерватизму Малого. Он умеет раствориться в артистах, умеет через них передать свою сокровенную мысль, не давит концепциями, не впадает в формализм. И тут вполне можно было рассчитывать на благодатный альянс, который когда-то случился у цитадели традиции с Сергеем Женовачем. Но - не вышло.

Женовач пришел в Дом Островского с Островским. Не с великими пьесами "Лес" или "Гроза", а с очаровательной комедией "Правда - хорошо, а счастье лучше". Ее бьющая в глаза театральность счастливо совпала с лицедейскими умениями и желаниями корифеев Малого. В этом обаятельном спектакле все было ненатужно, непритязательно, ненарочито. Адольф Шапиро принес в театр пьесу Горького и поставил ее не просто как текст с россыпью выигрышных ролей, но как некий манифест. В интерпретации Шапиро написанная в 1905 году драма явно оказалась срифмована с вроде бы бесконечно далеким от нее романом Рэя Брэдбери "451 градус по Фаренгейту", поставленным в театре Et Cetera в прошлом сезоне. И тут, и там Шапиро поведал публике об узком круге интеллигенции, живущей посреди враждебного мира и пытающейся сохранить честь и достоинство своего круга. Не растерять его традиции, не забыть заповеди.

Ясно, что для режиссера это сейчас больная тема и трудно не разделить его боли. Но как же неудачно, как невпопад выбрал он литературную основу двух своих сценических сочинений. У Горького, как и у Брэдбери, окружающий мир готов подмять и раздавить прекраснодушных идеалистов. Главный герой "Детей солнца" Павел Протасов занят своими химическими формулами, его жена озабочена равнодушием мужа, его друг Вагин - любовными страданиями (он влюблен в жену Протасова). Они живут накануне социальных взрывов, но, поглощенные своими интеллигентскими проблемами, не могут ни предотвратить грядущие катаклизмы, ни осознать их истинные причины. И чем глубже становится их конфликт с действительностью, тем яснее понимаешь, что "Дети солнца" описывают те проблемы и те заблуждения, которые оказались вытравлены из реальности самим ходом неумолимой истории. Ибо тренд современной жизни, ее нерв состоит не в отгороженности образованного сословия от народа, а в размывании всех и всяческих социальных границ, в мимикрии, на которую давно уже это самое сословие согласилось. Если оно и исчезнет, то не потому, что будет сметено ураганом революции, а потому, что добровольно, не говоря худого слова, согласится обслуживать вкусы и потребности агрессивного и вездесущего плебса. Да уже согласилось - вот в чем беда! Спектакль и жизнь словно бы существуют в параллельных никак не соприкасающихся реальностях. Театр говорит, даже вопиет о мнимых опасностях, словно не видя реальных. И эта его слепота оказывается губительна для очаровательной порой стилистической архаики.

Спектакль хорош там и тогда, где хороши играющие в нем артисты (все же актерский потенциал Малого, как ни старайся, не спрячешь в карман), но характерно, что хороши у Шапиро в основном исполнители ролей второго плана. Чудесно играет слесаря Егора Александр Коршунов, прекрасна Евгения Глушенко в роли провинциальной женщины-вамп Мелании - пергидрольный парик и плащ со стразами удачно дополняют ее лихой сценический гротеск. Зажигательно играет ветеринара Чепурного Виктор Низовой. Зато компания прекраснодушных интеллигентов выглядит тут вяло и неубедительно. Глеб Подгородинский (Вагин) так суетливо страдает, что страданиям его не веришь ни на грош. Предмет его воздыханий Елена Николаевна и зазноба Чепурного Лиза, сыгранные народными артистками России Светланой Амановой и Людмилой Титовой, старше своих героинь лет на тридцать и явно годятся обожателям в матери. Даже бесконечно любимый мною Василий Бочкарев (Протасов) тщетно пытается актуализировать то, что не подлежит актуализации. И чем дальше, тем безнадежнее становятся попытки. Когда во втором акте на смену забавной бытовой суете идет социальный пафос вчерашнего дня, добротная архаика Малого театра начинает отчетливо напоминать вампуку, участники которой по случаю забрели в справедливо гордящийся своими традициями музей.

Время новостей, 17 октября 2008 года

Анна Гордеева

Прямая и явная угроза

В Малом театре поставили Максима Горького

«Дети солнца» не самая известная из пьес пролетарского классика, и в постсоветское время она ставится редко: сейчас в Москве ее только в Малом театре и можно увидеть. Горький написал «Детей солнца» в 1905 году в Петропавловской крепости, куда попал после 9 января. Очевидно, картина наивной, растаптываемой, страдающей и страшной толпы и повлияла на атмосферу этой пьесы; вероятно, с помощью «Детей солнца» Горький разбирался и с окружающей действительностью, и с самим собой, с тем, что такое на улице происходит и как к этому относиться.

При этом «улица» - она, как и положено, за воротами: действие происходит в небогатом барском доме. Хозяин - Павел Федорович Протасов (Василий Бочкарев) так увлечен своими научными опытами, что не замечает скучающей жены (Светлана Аманова). За ней ухаживает давний друг хозяина, художник Дмитрий Сергеевич Вагин (Глеб Подгородинский). В самого Протасова при этом влюблена чудовищно необразованная, но трогательная в своем преклонении перед ученым человеком купчиха Мелания (Евгения Глушенко). За сестрой хозяина Лизой, девушкой в годах (Людмила Титова), ухаживает местный ветеринар Чепурной (роль досталась Виктору Низовому). И вроде пьеса так и могла бы прокатиться по почти водевильной колее. В ней есть потешный барин, не обращающий внимания на закручивающийся у него под носом роман жены и не способный вразумить работающего на него пьяного слесаря (попытка прочитать тому мораль, что бить жену нехорошо, заканчивается совершеннейшим конфузом моралиста; он еще и извиняться начинает за непрошеные советы). Есть няня, блистательно сыгранная Людмилой Поляковой, - этакая пожилая добродушная махина, способная довести до истерики своей ежесекундной заботой и обижающаяся не на шутку, когда ее просят хоть на минутку эту заботу прекратить. Есть любовник-ловелас, картинно встающий на колено пред замужней дамой сердца и уговаривающий ее «жить свободно». Горничная (Ольга Жевакина), утверждающая, что она девушка честная, и потому требующая с будущего содержателя семьдесят пять, а не двадцать пять рублей. Все есть - и смех в зале периодически возникает (тут забавно вспомнить, что Горький в тюрьме просил у начальства разрешения написать «комедию»). Вот только это точно не водевиль. Это пьеса о том, что русской интеллигенции делать с русским народом.

Ответ - бояться. И вот об этом страхе сочинена и поставлена пьеса.

С первых сцен о своем страхе говорит Лиза. Но Лиза нездорова, мы узнаем, что она некоторое время провела в больнице (явно психиатрической). Лиза рассказывает о том, как видела затоптанного в толпе парня с разбитой головой, и забыть этого парня она не может. Людмила Титова воспроизводит симптомы душевной болезни с фантастической точностью - от чересчур внимательного наклона головы до тревожных движений рук; ей веришь на сто процентов даже тогда, когда ее героиня начинает изображать Офелию в венке и в белой хламиде (она же - смирительная рубашка). Повторяющиеся явления Лизы - звоночки страха, присутствующие в обыденной жизни: Лиза - самая чуткая из обитательниц дома, именно она распознает в тривиальном пьянице Егоре будущего погромщика. Вот только ее никто не слушает.

Хозяин пытается разговаривать с Егором на языке морали и логики - с тем же успехом мог бы на китайском языке. Чепурной, лучше разбирающийся в среде человек (поскольку практик, а не теоретик), готов просто врезать зарвавшейся дворовой сволочи, но, конечно, ученый собрат его останавливает. (Как до и после того много раз в истории России интеллигентные люди останавливали людей дела, потому что ж нехорошо бить людей по лицу, даже если эти люди того вполне заслуживают.) И адекватный ответ на периодически вспыхивающую агрессию слесаря, в финале чуть не приведшую к катастрофе, обеспечивают в итоге не образованные мужчины (и муж, и несостоявшийся любовник, и прибежавший спасаться в дом знакомый врач не способны противостоять ворвавшейся толпе), а вылетевшая на крыльцо хозяйка дома с пистолетом в руках и туповатый, но оставшийся верным хозяевам дворник (Евгений Куршинский).

Артисты Малого театра в этой пьесе отлично делают именно то, что умеют лучше всего: они играют характеры и биографии. Каждая роль - тщательно прописанный портрет, узнаваемо земной и ярко-театральный одновременно. Василий Бочкарев в роли хозяина дома - передвигающийся по комнатам быстрым шагом (вот сейчас не успеет добежать, и что-нибудь в пробирках рванет!), отлично обозначающий вот эту ученую зацикленность на себе и абсолютную слепоту - женщина герою в любви объясняется прямым текстом, а он все просит уточнить, что она имеет в виду. Евгения Глушенко, наделившая свою Меланию узнаваемыми повадками новых русских дам - первого поколения, вот только-только выбившихся из ларечниц. (И нигде не переборщила!) Виктор Низовой, подаривший влюбленному ветеринару и основательность врача, и тщательно скрываемую нервную шаткость, и прописанное в речи украинское детство (когда герой волнуется, акцент звучит сильнее). И, конечно, Александр Коршунов в роли слесаря Егора - пьяный (точнее, никогда не просыхающий) кураж, снисходительность к непонимающим жизнь господам и та угроза, что слышна Лизе и до поры до времени никому больше.

Но если артисты качественно делают свою работу, то режиссера в спектакле почти нет. Трудно поверить, что это спектакль Адольфа Шапиро, человека, что никогда прежде не робел ни с текстами, ни с трактовками. Возможно, его предупредили, что в Малом театре лучше не «расходиться»? Он аккуратно разводит мизансцены, кто-то из артистов встает ближе к рампе, кто-то дальше, но никаких волевых усилий к пьесе не приложено. Есть маленькие ходы, минимальные «штучки», и очень к месту придуманные штучки: так, когда герой предлагает купчихе «Давайте выпьем чаю», перед «чаем» вставлена незапланированная Горьким пауза, и героиня соглашается раньше, чем этот «чай» прозвучит, после же определения напитка слегка разочарована. Это не просто игра с тривиальной фразой, купчиха нервничает, и понятно, как она привыкла снимать стресс. Это правильно сделано. И более тонкая вещь: Лиза (по тексту) боится красного цвета, он явно напоминает о погибшем на ее глазах парне. В пьесе дворник одет в красную рубаху, и Лиза из-за того дергается; в спектакле на светлой рубахе дворника лишь узенький красный поясок, почти незаметный: реплика «почему он в красном?» подчеркивает душевную болезнь.

Но маленьких этих деталей недостаточно. «Дети солнца» все же не лучшая из горьковских пьес, она многословна, действие в ней провисает, и даже тогда, когда все уже понятно про взаимоотношения героев, диалоги продолжают топтаться на одном месте. Это ровно тот случай, когда волевой жест режиссера необходим, чтобы подчеркнуть то, что он считает важным, а неважное выбросить вовсе. Но, кажется, последняя фраза героя, звучащая на авансцене после отбитого нападения дурной толпы «За что мне это?» остается вопросом и для режиссера. При том, что XX век предложил несколько решений - за что. Впрочем, было бы интересно услышать и новые версии. Не случилось.

Газета .Ru, 17 октября 2008 года

Майя Одина

Горький с фейерверками

В Малом театре состоялась премьера пьесы «Дети солнца» Горького. Сюжетом столетней давности заинтересовался режиссер Адольф Шапиро. Первое сотрудничество Малого с известным постановщиком театру пошло на пользу, а режиссеру не очень.

Склонившись над пробиркой, профессор делает неловкий жест рукой, и – трах! –взрыв! Нянька, шмыгая ногами, задевает канделябр, и – пшш! – вспыхнули бенгальские огни. Работник споткнулся о половицу – и бах! Дым! Шум! Публика хватается за сердце. Еще взрыв! И в зале, и на сцене вскрикивают. Сразу ясно: в доме живет химик со всеми вытекающими отсюда последствиями – от него один дискомфорт, он всем мешает, а все его отвлекают от работы. Придумано отменно. Жаль только, что блестящая идея с пиротехникой оказалась иллюстративной – прожила первые десять минут спектакля и сникла, словно ее и не было. Не иначе как пожарная охрана Малого театра не дала развернуться.

Зато вторая режиссерская идея – повтор некоторых реплик светописью на стене – растянулась на весь спектакль, однако дополнительных смыслов в происходящее на сцене не особенно привнесла, даже, наоборот, выглядела устаревшим дидактическим приемом. И в самом деле, что оттого, что все прочитали: «буду и я генералом», «и снова Егор», «предмет разговора неделикатный», «ага, химик, попался» и прочее.

И вообще обидно, что «Дети солнца» в Малом как-то не удались.

Тем более жаль, что поставил спектакль Адольф Шапиро – режиссер, Горького хорошо чувствующий и знающий, это его «На дне» и «Последние» с большим успехом шли и идут в «Табакерке». Правда, там пространство было камерным. В Малом же так и казалось, что сцена чересчур широка и для актеров, и для режиссера. Впрочем, должно быть, дело не в сцене, а в пьесе.

Лет сто назад Малый «Детей солнца» игнорировал. И в начале века, когда она была ультрамодной – одна история ее написания (в 1905 году в Петропавловской крепости) уже будоражила воображение театралов. Не вдохновились они ею и в советское время, когда смысл ее по-пролетарски был перевернут с ног на голову. А сейчас почему-то заинтересовались, хотя никаких соприкосновений с действительностью в пьесе не чувствуется. Впрочем, и как сюжет чисто исторический она режиссера тоже явно не интересовала.

Тогда что?

Почему пьеса появилась в репертуаре именно сейчас – тайна, так и не раскрывшаяся за 3 часа скрупулезного, добросовестного, но, честно сказать, утомительно скучного спектакля. Малый театр ждал почти век и, увы, поторопился. Лет через пять соприкосновения «Детей солнца» с действительностью очень даже могут и возникнуть – стоит лишь дооформиться классовому обществу. Тогда горьковская история и для наших дней станет вполне актуальной.

Сюжет «Детей солнца» для начала ХХ века злободневнейший: полное неприятие друг другом господ и мастеровых, попытка установить человеческие отношения, не избавившись при этом от взаимного презрения и страха.

Главный герой – генеральский сын Протасов – весь в химии, вроде как создает некоего гомункула. (Правда, у Адольфа Шапиро эта тема несколько притушена, его Протасов просто делает опыты.) Жена-красавица (С. Аманова) скучает от невнимания мужа и принимает ухаживания художника. В сестру безнадежно влюблен ветеринарный врач. А в самого химика – вдова мясника (Евгения Глушенко). Все, исключая ученого, маются от безделья и неясной тоски. По дому бродит нянька (Л. Полякова), страдающая, что все разлаживается и что баре разучились прислуге отдавать приказы. А еще шныряют подвыпившие мастеровые, приструнить которых действительно никто не умеет, но и без них обойтись – тоже.

Все страшно далеки друг от друга – господа и прислуга, мужья с женами, женихи с невестами и братья с сестрами. Разрозненность и непонимание роковое. Этой теме бы и стать доминирующей, она вроде и в декорациях заявлена: плетеные столики и кресла-качалки, венские стулья на фоне грубой кирпичной стены, и в каждой мизансцене подобное чувствуется.

Но в общее не складывается.

Единственный, кто выглядит более менее или гармонично, – это Василий Бочкарев в роли химика Протасова. Несмотря на общую расплывчатость спектакля, исполнителя главной роли не отметить нельзя. Беспомощный в быту, поминутно призывающий к решению любой проблемы то жену, то няньку, деликатный эгоист, Протасов так погружен в свои опыты, что, сидя в зале, невольно досадуешь на каждого, кто его от них отрывает. В советские годы именно по Протасову проходила линия критики загнивающего капитализма. У Адольфа Шапиро к главному персонажу очевидная симпатия. У Василия Бочкарева – тоже.

К финалу из человека, одухотворенного идеей, он превращается в человека растерянного. Говорливый, легко произносящий пылки речи, он к финалу не знает, ни что сказать, ни как себя повести. Так и обрывается его попытка призвать к совести охамевший пролетариат на полуслове. Только вот если продержится спектакль в репертуаре, как это бывает в Малом, несколько лет, может быть, тогда и прозвучат эти безмолвие и беспомощность актуально. Но пока – нет.

НГ , 20 октября 2008 года

Григорий Заславский

Особенные гордые люди

Адольф Шапиро поставил в Малом театре пьесу Максима Горького "Дети солнца"

В среду и в четверг на прошлой неделе в Малом театре сыграли премьеру пьесы Максима Горького «Дети солнца». Нельзя сказать, чтобы Горького Малый театр как-то игнорировал: в 80-е, например, выходили спектакли «Фома Гордеев» и «Зыковы». В середине 90-х «Чудаков» поставил Александр Коршунов, который, кстати, в нынешней премьере играет слесаря Егора. И все-таки нынешний выбор режиссера спектакля Адольфа Шапиро наверняка многих удивил.

Известно, что «Дети солнца» – не первое название, на котором сошлись режиссер и театр. Выбор был долгим и оттого еще более неожиданной казалась пьеса, устроившая, то есть показавшаяся одинаково интересной и известному режиссеру, и театру, далекому от какой-либо суеты. Ну и Шапиро – он тоже не из тех, кто работает в публицистическом жанре. Выходит, обе стороны думали о вечном. А спектакль вышел основательным, неторопливым и при этом – очень ко времени. Не так, конечно, как сто с лишним лет назад, когда с разницей в десять дней вышли премьеры в Театре В.Ф.Комиссаржевской и в МХТ (Станиславский и Немирович-Данченко ставили его вдвоем, причем Станиславский сперва собирался еще и играть главную роль, которую потом передоверил Василию Ивановичу Качалову): тогда, как известно, в МХТ на премьере сцену холерного бунта в зале приняли за визит черносотенцев, пришлось даже занавес давать. И тем не менее: пьесу свою Горький написал, если можно так сказать, не любя русскую интеллигенцию. Чехов писал о метаниях, но – не обобщая. А в «Детях солнца» по всему выходит, что ученые эти и художники, и вся родня их – люди бессмысленные, бесцельные, трусливые. Народ спивается, гниет, а господа этого как будто не видят, им лица людей интересны в гримасе своей, поскольку эти лица пригодны для эскиза, для будущего масштабного полотна. Они – скопцы, бесплодные в философском, онтологическом, если угодно, смысле. Взрывать свои колбы попусту, печалиться, что что-то закисло, когда тут жена того гляди уйдет к художнику, – это, как говорится, пожалуйста. А помочь в производстве – когда ему предлагают реальное, промышленное дело, – это, знаете ли, увольте. Прикладная наука – не для Протасова (Василий Бочкарев).

Ленин называл интеллигенцию г…м нации – вот об этом и написал, можно так сказать, свою пьесу «Дети солнца» пролетарский писатель Максим Горький.

Неприятно, конечно, но – что поделать?! – прав. Опять ведь плохо. А интеллигенция опять молчит. А слесари, которые остались еще, – опять пьяные…

«Дети солнца» в Малом – редкий по нынешним временам спектакль, но по духу, по настроению даже – близкий лучшим спектаклям Малого последних лет. Три часа с четвертью – по нынешним временам много, но когда заканчивается спектакль еще минут семь зал аплодирует, многие – стоя. Километры текста зал выслушивает с искренним интересом, а аплодисменты, их качество (что важно в театре!) позволяют говорить об успехе и удаче спектакля, не только отдельных ролей, – тут публика не скрывает симпатий, ко второму действию и провожая, например, и даже встречая аплодисментами Евгению Глушенко, которая играет Меланию, влюбленную в главного героя-химика.

Да тут почти все хороши, просто замечательны: Василий Бочкарев – Протасов, его сестра, сумасшедшая Лиза – Людмила Титова, его жена Елена – Светлана Аманова, художник Вагин – Глеб Подгородинский, Борис Чепурной, брат Мелании – Виктор Низовой, Егор, слесарь – Александр Коршунов, нянька Антоновна – Людмила Полякова, дворник Роман – Евгений Куршинский… О каждом из них можно рассказывать отдельно, говорить о характерах, непростых отношениях с другими, об истории каждого.

Это – мир. Когда говорят иногда, что в театре на сцене рождается и умирает целый мир или другая жизнь, этим словам давно уже никто не верит, поскольку этого нигде или почти нигде нет, а в «Детях солнца» эта мысль обретает смысл.

Интересно рассказать, например, как играет здесь Бочкарев, для которого роль Протасова неожиданно и любопытно продолжает тему, взятую в «Мнимом больном»: в обоих случаях герои выдумывают смертельно опасный и сильно удаленный от реальности мир, но, конечно, по-разному соприкасаются с протекающей вокруг жизнью.

Как он удивляется признанию Мелании: «Это… так не нужно мне…» Как искренне прячется за доморощенным эскапизмом: «Не мое дело – ходить и говорить всем, что хорошо, что нехорошо…» Как режиссер не боится обращать монологи актеров прямо в зал – то Протасова, то Меланию он выталкивает на край сцены, «снимает» освещение до того залитой ярким солнцем площадки, чтобы свои недоумения, признания они направляли прямиком в зал. И как искренна Мелания – Евгения Глушенко, когда готова отдать себя на заклание, выстроить Протасову лабораторию, плюс еще – башню (как в те годы любили в интеллигенции эти башни!), избавить от всех забот, лишь бы жить рядом, видеть его, пускай издалека... Делится этими планами с женой Протасова. Как она смешна. Как грустна. И смертельна, и опять же бесплодна ее любовь и вся жизнь. Ему не нужно «это», и никому не нужно.

Брат – вешается, сестра Протасова – окончательно сходит с ума. Слесарь Егор натравливает на «химика» взбунтовавшихся мастеровых.

Текста и вправду много. Но много – запоминающегося.

«Что это началось? Так хорошо было…»

Как хорошая книга, спектакль Шапиро одновременно увлекает собственным сюжетом и, простите, заставляет думать о жизни. Неправильно мы живем. И ничего хорошего из нашей нынешней жизни не выйдет. Можно, конечно, утешать себя тем, что это Горький толкает в эти пессимистические тупики… Но – не утешается что-то.

Новые известия, 21 октября 2008 года

Евгения Шмелева

В Малом театре отважились на эксперимент: допустили до постановки режиссера со стороны – Адольфа Шапиро. Для первого сотрудничества он выбрал пьесу Максима Горького «Дети солнца», написанную более ста лет назад, в разгар революции 1905 года. Интерпретация советской классики вышла неожиданно чеховской.

Когда-то Владимир Немирович-Данченко очень метко подметил разницу между Антоном Чеховым и Максимом Горьким. Чехов, писал он, это «сладкая тоска солнечного заката, стонущая мечта вырваться из этих будней...» Горький «тоже рвется из тусклого «сегодня», но как? С боевым кличем, с напряженными мускулами, с бодрой, радостной верой в «завтра», а не в «двести – триста» лет».

Однако Адольф Шапиро, который уже дважды и очень успешно ставил Горького на московской сцене («Последние» и «На дне» в «Табакерке»), отчего-то посчитал иначе. Он перечитал классика еще раз, посмотрел на него в фас и в профиль и неожиданно увидел в нем... Чехова. Поводы для такой интерпретации, конечно, были. Горький восхищался Чеховым, обожал «Чайку» и «Дядю Ваню». Именно Чехов в свое время вдохновил сомневавшегося в себе Горького попробовать себя в драме. «Дети солнца» были написаны через два года после «Вишневого сада», спустя полгода после смерти Чехова. Мотивы во многом схожи: начало века, умирающая усадьба, декаданс и вечная русская тоска по новой красивой жизни, людям, подобным солнцу, и далекому будущему, когда человечество превратится в «величественный, стройный организм». Правда, отличий тоже немало: Горький писал не в Ялте, а в Петропавловской крепости в 1905 году, сразу после «Кровавого воскресенья».

В советское время «Детей солнца» ставили как пьесу остросоциальную, классовую. На сцене Малого театра все иначе. Это тихий, нежный и лиричный спектакль о «чеховских людях» и загубленной бессмысленной жизни. Натуральный «Вишневый сад». Светлая просторная сценография, придуманная Владимиром Ковальчуком, воссоздает руины дворянского гнезда на фоне обнаженной сценической коробки. Здесь уже нет сада, только зыбкий песок. Вместо воздуха – пары от химических опытов «дяди Вани» Протасова. Приближается холера, но милые и смешные дачники в летних костюмах заняты собой. Все они, кроме деятельного химика-биолога Протасова, патологически одиноки, несчастны и влюблены: причем безнадежно, вплоть до самоубийства. И, разумеется, все они друг друга не слышат и не понимают.

Фирменная чеховская глухота чувствуется в каждом, включая няньку, горничную и нетрезвых деревенских мужиков, но в Протасове, которого играет Василий Бочкарев, выглядит совсем анекдотично. Горе-ученый носится с идеей создать гомункула и познать тайны жизни. При этом водоросль под микроскопом его интересует значительно больше, чем собственная супруга. Вокруг него – совершенно автономно – происходят классические «пять пудов любви»: жена Елена от обиды крутит роман с другом семьи Вагиным, сестра Лиза играет в мучительные кошки-мышки с ветеринаром Чепурным, а к самому Протасову подбирается вдова мясника Мелания, мечтающая купить себе нового – такого чистого и умного – мужа.

Как и положено чеховским героям, временами «дети солнца» тревожно вглядываются вдаль и, стоя на авансцене, произносят долгие монологи о будущем. «Человек будет владыкой всего…» и так далее. Когда-то горьковские сентенции окрыляли. Сегодня слушать их без улыбки просто невозможно. Тут не хочешь, а вспомнишь слова Чехова: «Не люблю я, когда Горький, точно священник, выходит на амвон и начинает читать проповедь своей пастве, с церковным «оканьем». Оптимистичные прогнозы Елены и Протасова производят такое же впечатление: в эти минуты даже грешным делом кажется, что пьеса безнадежно устарела. Лет на сто.

Резонером в спектакле выступает мрачная, как «дитя подземелья», Лиза. Она – единственная, кто чувствует катастрофу и знает то, что давно не новость: жизнь полна грязи, ненависти и ужаса, люди – звери, а интеллигенты – ах! – как страшно они далеки от народа. По-видимому, эту простую мысль можно считать в постановке Адольфа Шапиро основной. О том же, но другими словами, он говорил в предыдущей своей работе: фантастической притче «451 по фаренгейту» по повести Рэя Брэдбери в театре Et Cetera. По стилистике это совершенно разные работы, но по сути одно и то же: попытка достучаться до слепоглухонемой интеллигенции (в финале монолог Протасова обрубается на полуслове: «люди должны быть...») Но, увы, попытка провалилась на корню. Колокольный звон в спектакле слышен хуже, чем звонки мобильников в зале. А фразы, высвечивающиеся на дальней стене лазером, выглядят хитрым маневром, отвлекающим от смысловых пустот. В результате зрителям остается одно: любоваться актерами.

Актерский ансамбль Малого театра неисправимо хорош. Василий Бочкарев простодушен и забавен в роли русского Фауста Протасова. Правда, есть неловкие моменты, когда кажется, что режиссер зомбировал народного артиста ради неведомой нам сверхзадачи. Это два монолога на авансцене, исполненные на полном серьезе, с блеском голубых глаз. Женщины в спектакле очаровательны, но несколько однотонны. Людмила Титова (Лиза) старательно играет маниакальную депрессию. А Светлана Аманова (Елена) рисует идеальную русскую женщину: воплощение терпения, красоты и мудрости, что вообще-то очень скучно. На фоне занудных интеллигентов празднично-яркими выглядят мещане: сияющая стразами «подлая бабенка» Мелания в исполнении Евгении Глушенко и ее брат – грубый циник с нежным сердцем Чепурной Виктора Низового. Всю горьковскую иронию по поводу «детей солнца» и светлого будущего можно оценить, изучая персонажей из народа: дремуче-диких баб и вечно пьяных мужиков во главе со слесарем-разбойником Егором, которого блестяще играет Александр Коршунов.

Помимо концептуальных недочетов, у «Детей солнца» есть и другие: новаторская для Малого театра сценография с обнаженной коробкой сцены сильно повредила акустике. Иногда актеров просто не слышно, что очень плачевно, если учесть, что главный адресат спектакля – слепоглухонемые интеллигенты.

Культура , 23 октября 2008 года

Наталия Каминская

Новая плата по старым счетам

"Дети солнца". Малый театр

В этой пьесе, написанной, как известно, М.Горьким во время его заключения в Петропавловской крепости, тема страшной непредсказуемости простого неотесанного человека весьма сильна. История с "кровавым воскресеньем" 1905 года, с гапоновщиной и побоищами на улицах гвоздем засела в сознании писателя, и пьеса - ее прямой отголосок. В последней сцене работник Егор со товарищи врывается в дом интеллигента Протасова и устраивает там что-то вроде пьяного погрома. Но и до того на протяжении всей пьесы этот Егор, даром что имел золотые руки, был груб, неадекватен, жену свою бил смертным боем, куражился, провоцировал, а прекраснодушный хозяин дома с ним миндальничал и практически попустительствовал открытому хамству.

Протасов - ученый, поглощенный только своими опытами, и не замечает, что у него под носом друг дома затевает роман с его собственной женой, что в него самого влюблена другая женщина и т.п. Любовные перипетии, классическая слепота хозяина и связанные с этим курьезные ситуации - все это могло бы составить недурной водевиль, если бы его автором был не Алексей Максимович, писатель крайне неспокойный, с бешеным гражданским темпераментом и волчьей социальной зоркостью. Но "Дети солнца" - это история о том, насколько имущий класс понятия не имеет о сущности собственного народа. А точнее - о том, что интеллигенция живет, подобно страусу, спрятав голову в песок, и не чует надвигающейся кровавой бури. Интеллигенция, которая профукала и страну, и народ, и саму себя... Хороша, однако, темка! Сразу хочется поспорить с теми, кто объявит ее неактуальной нынче. Неужели неактуальная, если всю историю российской интеллигенции можно рассматривать и как череду ослепительных прорывов духа и с тем же успехом - как последовательную цепь социальных и духовных банкротств? Вот и на текущий момент имеется свой сюжет - называйте его, согласно темпераменту, как угодно: трансформация, капитуляция, аннигиляция еtс, но так или иначе вопрос все равно стоит.

Кто бы сомневался, что режиссер Адольф Шапиро именно по этому вопросу и решил высказаться, именно за этим ему и понадобилась пьеса "Дети солнца". В прошлом сезоне он именно ему посвятил свой спектакль в Театре "Et Сetera" "451о по Фаренгейту", где антиутопия Брэдбери о технократическом социуме, оболванивающем личность, превратилась у него в историю о том, как тоталитарная власть преследует людей со свободным мышлением и с духовными запросами. Тему гибели культуры он рассматривает через призму политической власти. Взаимоотношения интеллигенции с окружающим миром интересуют его именно в этой плоскости. И хотя горьковские "Дети солнца" - совершенно иной материал, чем повесть Брэдбери, любимая мысль режиссера - прежняя, что не может не вызывать уважения. Само его упорное намерение размышлять о той части народонаселения, которую на протяжении семидесяти лет советской власти именовали кондитерским словом "прослойка", а нынче и вовсе ее "звать никак", выглядит поступком. Особенно в общем контексте российского театра, явно утратившего социальные ориентиры. Но если в предыдущем спектакле система причин и следствий, выстроенная режиссером, располагалась поперек авторской, то в нынешнем она, кажется, послушно следует за горьковской.

Обитатели дома Протасовых живут своими человеческими влечениями и слабостями, не ведая, что за стенами уже вовсю воет ураган перемен. Предчувствует беду только сестра главного героя Лиза, но она больна какой-то душевной болезнью, и ее предчувствия отдают декадентскими наваждениями, очень модными в начале ХХ века. ЛюдмилаТитова отлично передает это нездоровье - у нее странная напряженная пластика, сосредоточенный "невидящий" взгляд.

Вообще главный праздник этого спектакля состоялся, и называется он "актерский ансамбль". Здесь играют осмысленно, глубоко и уверенно, с точнейшими деталями, со вкусными подробностями. В союзе с профессиональной, внятной режиссурой артисты Малого способны доставить зрителю настоящее удовольствие. Евгения Глушенко - Мелания Чепурная, та самая, что влюблена в ученого, замечательно играет наивный пыл и искренний восторг нувориша перед людьми умственного труда. Ее тянет в этот дом, где тепло, красиво и беспечно. Меланья смешна, вульгарна, но и ужасно одинока, и эта человеческая внятность вызывает к ней симпатию.

Роскошно работает Людмила Полякова в роли няньки. Вот кто тоже чует беду, но на своем, хлопотливом простонародном уровне, который в этом доме решительно никем не рассматривается. Виктор Низовой играет несчастно влюбленного в Лизу ветеринара Чепурного, и перед нами драма сильного, вполне земного, но надорванного непосильной ношей чувств человека. А Глеб Подгородинский (художник Вагин) с неподражаемым изяществом играет представителя богемы. Горький вложил в его уста явно издевательские тексты, бесконечные объяснения в любви, полные красивостей и литературных архаизмов. Но у актера и это очеловечено, окрашено понятной растерянностью и одиночеством. Зато работник Егор по-настоящему страшен, Александр Коршунов с первой же сцены дает почувствовать и пьяную дурь, и взрывоопасную бессмысленную энергию этого столь любезного сердцу Протасова представителя пролетариата. Хороша сцена, когда он с иезуитской тупой настойчивостью посылает красивую и благородную Елену Протасову (Светлана Аманова) к своей, подхватившей холеру жене.

Предчувствия грандиозного катаклизма щедро разлиты Горьким едва ли не в каждой сцене пьесы: тут и бесчинства работника, и продажность горничной (Ольга Жевакина), и болезнь Лизы, и озабоченность няньки, и эпидемия холеры. И, наконец, финал, ради которого, кажется, все режиссером и затевалось. Он в спектакле напоминает все виды неуправляемого взрыва представителей народа, в том числе и еврейские погромы. Так, к Протасовым вбегают, прося убежища, доктор и маленькая девочка со скрипкой. Эпизод сделан классно - взрывной темп, тревожная музыка Григория Гоберника, сцену пересекают пролетарии, обозленные, кажется, с рождения, и избитый неизвестно за что главный герой бросает в зал беспомощные слова: "Люди должны быть..." В роли Протасова - замечательный артист Василий Бочкарев, он играет тонко, акварельно и очень убедительно. Перед нами вечное дитя, обаятельное даже в своем эгоизме, смешное в своей слепоте и в своих мечтах о солнечной энергии.

Режиссер, очевидно, гораздо больше любит своих интеллигентных героев, чем автор пьесы. Горький, как известно, предъявлял интеллигенции непомерные счета за все: за прекраснодушие и малодушие, за чистоплюйство и отсутствие воли, за детский эгоизм и социальную глухоту. Принято даже считать, что он попросту ненавидел эту часть народонаселения, хотя точнее было бы сказать - взыскивал с нее с беспощадностью.

Так или иначе, но Адольф Шапиро поставил в Малом театре спектакль, где разливаются человеческие кантилены. Но по большому счету он о том, как одинокий голос скрипки (читай - культуры) глохнет под натиском быдла. Недаром в финале девочка пиликает на скрипочке на фоне всеобщего разбоя. Между тем горьковская коллизия если и дает повод к экстраполяции в наше сегодня, то все же в иной плоскости. И спившегося пролетария, и бесполезное интеллигентское ископаемое нынче вполне можно поместить в один вагон с надписью "лузер", ибо в самодовольном обществе потребления и те, и другие задвинуты на бессловесные роли. Родись нынче новый Алексей Максимович, его ученые, доктора и художники беседовали бы со сцены, скажем, об экономическом кризисе и о грядущем его влиянии на семейный бюджет, а вовсе не о научных открытиях во благо человечества. Новоявленный Горький писал бы не о буре за стенами дома, а о вязком болоте так называемого стабильного существования. Вследствие чего и беда, и вина интеллигенции обрели бы совсем иные смысловые параметры.

То, что профукали горьковские герои, и то, что с удручающей скоростью исчезает в нашем теперешнем обществе, - это две большие одесские разницы. Хотя, если театр все еще предъявляет своим пролетариям умственного труда некий строгий счет, значит, эти самые пролетарии еще существуют. Что несколько обнадеживает.

Планета Красота , № 11-12, 2008

Наталья Казьмина

О людях простых и сложных

Адольф Шапиро поставил в Малом театре Горького, пьесу «Дети солнца». Название слышали все, содержание, по воспоминаниям, путаное и многословное, ясно не перескажет никто. Уже событие. Опытный режиссер психологического направления дебютировал в цитадели русского актерства, большие актеры встретились с сильной концептуальной режиссурой, Горького - не самого близкого Малому театру автора (хотя «Фальшивую монету» и «Дачников» Б. Бабочкина здесь помнят) - сыграли в Доме Островского. Из этого всего высеклась искра, вышел толк.

Спектакль выглядит не вполне типично для Малого театра, что вовсе не плохо. Напротив, любопытно. По ощущениям - ритму, звуку, «картинке», душевным токам, идущим со сцены, - это, скорее, мхатовский спектакль его лучших времен (сейчас в МХТ так не играют). Актеры Малого выглядят суше, строже, самоуглубленнее, чем обычно, - играют, «как в жизни», рисуют не маслом, но пастелью, извлекая из игры актуальные смыслы. Не мудрено, потому что с Горьким у Шапиро давние и счастливые отношения. Удачными были его спектакли «На дне» и «Последние» в «Табакерке». Они до сих пор идут. Удача - и «Дети солнца». На горьковских спектаклях Шапиро всегда помнишь, что перед тобой не только «великий пролетарский писатель», но и автор «несвоевременных мыслей». На «Детях солнца» еще и обнаруживаешь, что автор опять своевремен, и заглядывать в тексты Горького надо бы чаще. Не похожи «Дети солнца» и на предыдущий спектакль Шапиро «451 градус по Фаренгейту». Важное для Шапиро высказывание в стенах калягинского театра «Et cetera» все-таки страдало тенденциозностью. Игралось приемом наружу, было рассчитано, что называется, и на дураков, их должна была разбудить та тревога, которую испытывает режиссер по отношению к современному миру. Этот расчет на всех сразу был явно принципиальным выбором Шапиро.

В «Детях солнца», особенно поначалу, не ощущаешь никаких «посланий». Во всем разлита спокойная созерцательность. Взгляд режиссера, как это бывает в кино, медленно панорамирует, разглядывает героев: какие такие дети? какого такого солнца? В их костюмах есть легкий исторический намек, но, несмотря на активно используемую в них современную «джинсу», нет ощущения, что сюжет осовременен и вообще в осовременивании нуждается. Скорее, мы наблюдаем прошедшую некогда жизнь сквозь пресловутую «четвертую стену», смотрим на героев, как на диковинных рыб в аквариуме… Такой же печальный, солнечный, но не согревающий осенний свет (художник Д. Исмагилов) был разлит в пространстве Давида Боровского, сделанном для ефремовского «Дяди Вани». Почему-то вспомнилось.

Пространство «Детей солнца», действительно, для Малого театра необычно. Оно практически пустое. Никакого павильона, никакой «волшебной коробочки», вместо этого - две условные стены вдоль кулис. Во время действия на замшелых (или закопченных?) кирпичах задника, высоко слева, непредсказуемо и неритмично, а то и нелогично происходящему проступают слова и реплики кого-нибудь из героев пьесы или ремарки Горького. Будто кто-то медленно читал пьесу, потом возвратился к тому, обо что споткнулся, задумался над страницей и отчеркнул строчку. А фраз-афоризмов тут предостаточно. Ну, например, высказывание некоего Назара Авдеевича (В. Коняев), домовладельца и будущего капиталиста: «Ссудная касса - это для души». Пять слов, а человек виден насквозь.

Пространство сцены не просто распахнуто, раздето - до колосников, с которых нянька Антоновна сгоняет шумливого дворника (Е. Куршинский), до задней кирпичной стены, в которую буквально вросло уютное ампирное крыльцо протасовского дома. Вот и все, что осталось от проданного Назару Авдеевичу «гнезда», от «генеральского дома», потерю которого нянька Л. Поляковой оплакивает в душе ежесекундно. Ее фраза «Дом брошен» звучит и как укор, и как угроза будущих несчастий, даже когда она говорит об обыденном: подогретом молоке для Лизы Протасовой, безобразиях пьяного слесаря или мягкотелости своего хозяина, Павла Протасова.

В 2004 году в спектакле «Вишневый сад» в МХТ Шапиро и Д. Боровский раскрыли занавес не вдоль рампы, а вдоль кулис, как гигантские ворота, за которыми обнаружилась зияющая пустота. Это ошарашило публику, но выглядело пугающе многозначительно. В «Детях солнца» Владимир Ковальчук, обнажив сцену, не просто удивил зрителя ее объемом, оглушил ее обыденностью и сиротством, но увеличил в ней содержание тревоги и одиночества, постоянно угнетающих героев спектакля. Здесь все нуждаются в собеседнике, ласке, опоре, но никто никого не может толком дослушать. Все движение сюжета, все порывы героев объясниться, эту общую вечную маету Шапиро выстраивает не параллельно рампе, но перпендикулярно зрительному залу, отчего каждый из горьковских «детей солнца» будет уважен «крупным планом», каждому будет дан свой лирический монолог или хотя бы фраза. Даже двум горничным, Фиме (О. Жевакина) и Луше (И. Жерякова), это будет дозволено. Одна, нахальная, городская, будет бойко утверждать: «Я девушка честная», - и тут же алчно спрашивать: «Сколько?». Другая, деревенская, похожая на испуганную монашку, станет повторять слова «черная немочь» с таким ужасом, будто увидела не странных своих господ, а самого черта.

Из всех пьес Горького, особенно тех, что ощущаются как «чеховские» (не «украденные» у Чехова, как шутят или сердятся некоторые, но развивающие настроение эпохи канунов или спорящие с чеховским мироощущением), «Дети солнца» - не самая выигрышная. Она кажется абсолютно бессобытийной, в ней нет ярко выраженного главного героя. И это отсутствие кажется Шапиро важным. Именно эту бессобытийность жизни он и делает главным событием своего спектакля, каждому герою дает право высказаться, но ни одному не дает быть правым, получить утешение или совет.

Шапиро будто смотрит на старую пьесу сквозь наше сегодня, удивляется количеству совпадений и рифм и не ленится (а многие современные режиссеры, берясь за подобные, все-таки реалистические пьесы, именно ленятся) - не ленится подробно, тщательно и страшно заинтересованно вникнуть в жизнь горьковских персонажей, понять, что их волнует и отчего волнует так сильно. Вместе с актерами Малого театра, которые пребывают в хорошей форме, явно дисциплинированы и способны выполнить сложные режиссерские задачи (это всегда по спектаклю видно), он представляет жизнь русского захолустья, как плотный поток, глубокую реку с сильным течением. На такую реку иногда хочется смотреть и смотреть, а иногда и нырнуть в нее не помешает. Как и Протасов, которого В. Бочкарев играет человеком умным, деликатным и при этом смешным и трагически бесполезным сегодняшнему дню, Шапиро отказывается «ходить целый день и говорить всем, что хорошо и что нехорошо». Ничью сторону не принимает, не кипятится, не страдает, никого не учит (как пробовал в «Фаренгейте»), а задумчиво, усмехаясь, исследует русскую жизнь начала века. Замечает, какая она нелепая, горькая, бесцельная. Как мало изменилась за сто лет. Типажи все те же, и все - плоть от плоти этой «надувательной земли», как сказал бы Гоголь: то «природные господа», а то - «повадки, как у твари». Фигура слесаря Егора, мастера на все руки и вечно пьяного мужика, который избивает жену только за то, что сам «всю жизнь в обиде прожил», - в этом смысле типичная. Сыгран он А. Коршуновым мощно и страшно: вот он въяве, русский бунт, бессмысленный и беспощадный. «Человек, если разумен, то добр», - спорит ученый-химик Протасов. «Человек бесполезен и неприятен», - возражает врач-ветеринар Чепурной. И оба правы. Так и выстраивается эта энциклопедия русской жизни, составленная Горьким без пафоса и без надежды. Если внедриться в эту жизнь глубоко, как нервная эксцентричная Лиза (Л. Титова), которая не хочет слышать грубых слов и видеть красного цвета, можно угодить в больницу. Если все время, как она, слушать предчувствия и бояться перемен, можно убить, оттолкнуть любимого человека. Если все время молчать, как Елена (С. Аманова), «ненавидя драму», т.е. не опускаясь до выяснения отношений, можно потерять любовь. Если красть чужую любовь, а портреты писать с досады, как художник-неврастеник Вагин (Г. Подгородинский), можно истрепать и талант. Тут даже у бойкого Миши (С. Потапов), этого явного предшественника современных «кризис-менеджеров», есть своя драма: он большой уже мальчик, а его никто не принимает всерьез, он ко всем - с открытой душой, а Чепурной ему руки не подает, брезгует. Даже в напористой и недалекой Меланье (блистательно сыгранной Е. Глушенко) живет боль, есть и то, и другое, и «природа», и «тварь»: толстокожесть и доброе сердце, хватка и мечтательность, хабальство и трезвая самооценка, нет только гордыни, которая русскому человеку, может, и вредит больше всего на свете во все времена.

Вся эта компания разномастных, разномасштабных людей, и простых, и сложных, живущих бок о бок и никак не способных наладить свою жизнь, напоминает настраивающийся оркестр: различаешь все инструменты, обрывки разных мелодий, но связная музыкальная фраза никак не сложится. Дирижера нет. Разве что смерть заставит их собраться с мыслями? У Шапиро никакой не бунт пьяного Егора против своего благодетеля Протасова становится кульминацией спектакля, а самоубийство Чепурного (В. Низовой), в котором и предположить нельзя было тонкой нервной организации. Когда здоровый с виду и даже циничный молодой человек вешается, это ошарашивает всех, после такого иначе вспоминаешь его веселую историю о рыжем поросенке, которого спасли, да он оказался никому не нужен, иначе звучит и главная фраза роли: «Хочется мне что-то сделать… эдакое, знаете, геройское… А что? Не могу догадаться». Никак не могут догадаться и те, кто остался в живых.

Очень трезво разобрав нравы горьковских «детей солнца» и следуя этой логике дальше, Шапиро ужесточает и финал пьесы, ровно вполовину укорачивая знаменитую фразу Протасова: «Люди должны быть светлыми и яркими… как солнце». В. Бочкарев свое «Люди должны быть…» произносит растерянно, раненно, с недоумением, но и с какой-то еле уловимой требовательностью.

…Год назад, собираясь только ставить «Детей солнца», Шапиро рассказывал мне о давнем впечатлении, которое произвел когда-то Малый театр на него, молодого и нетерпимого формалиста. Забрел он туда случайно, а получил одно из самых сильных впечатлений в жизни. «Вышли на сцену Турчанинова и Рыжова, сели за стол, стали разговаривать, и вся моя левизна исчезла. У меня какое-то раздвоение личности произошло. Я забыл всю свою крутость». Когда спектакль сделан хорошо и волнует, становится совершенно не важно, к какой «партии» принадлежат те, кто в этом замешан.

Горький Максим

Дети солнца

Горький А.М.

Дети солнца

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:

Павел Федорович Протасов.

Лиза, его сестра.

Елена Николаевна, его жена.

Дмитрий Сергеевич Вагин.

Борис Николаевич Чепурной.

Мелания, его сестра.

Назар Авдеевич.

Миша, его сын.

Егор, слесарь.

Авдотья, его жена.

Яков Трошин.

Антоновна, нянька.

Фима, горничная.

Луша, горничная.

ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ

Старый барский дом. Большая, полутемная комната; в ее левой стене окно и дверь, выходящие на террасу; в углу - лестница наверх, где живет Лиза; в глубине комнаты арка, за ней столовая; в правом углу - двери к Елене. Книжные шкафы, тяжелая, старинная мебель, на столах - дорогие издания, на стенах - портреты ученых натуралистов. На шкафе белеет чей-то бюст. У окна налево - большой круглый стол; перед ним сидит Протасов, перелистывает какую-то брошюру и смотрит, как на спиртовой лампочке греется колба с какой-то жидкостью. На террасе под окном возится Роман и глухо, уныло поет песню. Это пение беспокоит Протасова.

Протасов. Послушайте, дворник!

Роман (в окне). Чего?

Протасов. Вы бы ушли... а?

Роман. Куда?

Протасов. Вообще... вы мне несколько мешаете...

Роман. А хозяин велел... почини, говорит...

Антоновна (входит из столовой). Ишь, пачкун... сюда пришел...

Протасов. Молчи, старуха...

Антоновна. Мало тебе места в своих-то комнатах...

Протасов. Ты, пожалуйста, туда не ходи... я там надымил...

Антоновна. А теперь здесь напустишь угару... Дай хоть дверь отворю...

Протасов (торопливо). Не надо, не надо! Ах ты... старуха!.. Ведь я тебя не прошу... Ты вот уговори дворника, чтоб он ушел... а то он мычит...

Антоновна (в окно). Ну, ты чего тут возишься? Уходи!

Роман. А как же... хозяин велел...

Антоновна. Иди, иди! После уделаешь...

Роман. Ну, ладно... (С грохотом уходит.)

Антоновна (ворчливо). Задохнешься ты когда-нибудь... Вон, говорят, холера идет. Генеральский сын тоже... а занимается неизвестно чем, только одни неприятные запахи пускаешь...

Протасов. Подожди, старуха... я тоже буду генералом...

Антоновна. По миру ходить будешь ты. Дом-то вот спалил на свою химию с физией.

Протасов. Физикой, старуха, а не физией... И, пожалуйста, оставь меня в покое...

Антоновна. Там этот пришел... Егорка...

Протасов. Позови его сюда...

Антоновна. Пашенька! Скажи ты ему, злодею, что же он делает? На-ка, вчера опять жену смертным боем бил.

Протасов. Хорошо... я скажу...

(По лестнице неслышно сходит Лиза, - останавливается перед шкафом, тихо открывает его.)

Антоновна. Да ты - пригрози... Я, мол, тебе дам!

Протасов. Уж я его напугаю! Не беспокойся, старуха, иди...

Антоновна. Надо - строго. А то ты со всеми людьми точно с господами разговариваешь...

Протасов. Ну, - будет, старуха! Елена - дома?

Антоновна. Нет еще. Как ушла после завтрака к Вагину, так и нет с той поры... Смотри - прозеваешь жену-то...

Протасов. Старуха, не говори глупостей! Я рассержусь.

Лиза. Няня! Ты мешаешь Павлу заниматься...

Протасов. Ага... ты здесь? Ну, что?

Лиза. Ничего...

Антоновна. Тебе, Лизонька, пора молоко пить.

Лиза. Я знаю:

Антоновна. А про Елену Николаевну я все-таки скажу: я бы на ее месте нарочно роман составила с кем-нибудь... Никакого внимания женщине нет... Видно, кашку слопал, чашку о пол... И детей нет... какое же удовольствие женщине? Ну, она и...

Протасов. Старуха! Я начинаю сердиться... уходи! Экая... смола!

Антоновна. Ну-ну... лютый! Не забудь про Егорку-то... (Идет.) Молоко в столовой стоит, Лизонька... А капли - пила?

Лиза. Да, да!

Антоновна. То-то... (Уходит в столовую.)

Протасов (оглянувшись). Удивительная старуха! Бессмертна, как глупость... и так же назойлива... Как здоровье, Лиза?

Лиза. Хорошо.

Протасов. Это чудесно! (Напевает.) Это чудесно... это чудесно...

Лиза. А нянька права, знаешь?

Протасов. Сомневаюсь. Старики редко бывают правы... Правда всегда с новорожденным. Лиза, посмотри, здесь у меня простые дрожжи.

Лиза. Нянька - права, когда говорит, что ты мало обращаешь внимания на Елену...

Протасов (с огорчением, но мягко). Как вы мне мешаете,- ты и нянька! Разве Лена - немая? Ведь она сама могла бы сказать мне... если б я что-нибудь... как-нибудь не так, как нужно, и... вообще там... А она молчит! В чем же дело?

(Из столовой выходит Егор, немного выпивший.) Ага - вот Егор! Здравствуйте, Егор!

Егор. Доброго здоровья.

Протасов. Видите ли, в чем дело, Егор: нужно устроить маленькую жаровню... с крышкой... такая конусообразная крышка, а в вершине ее круглое отверстие, выходящее трубой... понимаете?

Егор. Понимаю. Можно.

Протасов. У меня есть рисунок... где он? Идите сюда...

(Ведет Егора в столовую. В дверь с террасы стучит Чепурной,

Лиза отворяет ему.)

Чепурной. Эге, дома? Добрый день!

Лиза. Здравствуйте...

Чепурной (поводит носом). И коллега дома, как слышно по запаху...

Лиза. Откуда вы?

Чепурной. А с практики. Собачке жены управляющего казенной палатою горничная хвостик дверью отдавила, - так я тот собачий хвост лечил, и дали мне за это три карбованца, - вот они! Хотел купить вам конфет, да подумал: пожалуй, неловко угощать вас на собачьи деньги, и - не купил.

Лиза. И хорошо сделали... садитесь...

Чепурной. Однако же от этого варева запах - сомнительной приятности. Коллега, уже кипит!

Протасов (выбегая). Не надо, чтобы кипело! Ну, что это?! Что же вы не сказали, господа?

Чепурной. Да я же сказал, что кипит оно...

Протасов (огорченно). Но - поймите: мне совсем не нуж- но, чтобы кипело!

(Егор выходит.)

Лиза. Кто же это знал, Павел?..

Протасов (ворчит). Мм... черт!.. Теперь снова надо...

Егор. Павел Федорович, дайте рублевку...

Протасов. Рублевку? Ага... сейчас! (Ищет во всех карманах.) Лиза, у тебя нет?

Лиза. Нет. У няни есть...

Чепурной. И у меня тоже... вот три!

Протасов. Три? Дайте, пожалуйста... Вот,

Егор, три, - все равно?

Егор. Хорошо... сосчитаемся... Спасибо! Прощайте...

Лиза. Павел, няня просила тебя сказать ему... ты забыл?

Протасов. Что - сказать? Ах... да! Гм... да! Егор, вы... присядьте, пожалуйста! Вот... Может быть, ты сама скажешь, Лиза?.. (Лиза отрицательно качает головой.) Видите ли, Егор... мне надо вам сказать... то есть это нянька просила... дело в том, что вы... будто бы бьете вашу жену? Вы извините, Егор...

Егор (встает со стула). Бью...

Протасов. Да? Но, знаете, это ведь нехорошо... уверяю вас!

Егор (угрюмо). Чего хорошего...

Протасов. Вы понимаете? Так зачем же вы деретесь? Это зверство, Егор... это надо оставить вам... Вы - человек, вы разумное существо, вы самое яркое, самое прекрасное явление на земле...

Егор (усмехаясь). Я?

Протасов. Ну да!

Егор. Барин! А вы бы спросили сначала, за что я ее бью?

Протасов. Но - поймите: бить нельзя! Человек человека не должен, не может бить... это же так ясно, Егор!

Егор (с усмешкой). А меня били... и очень даже много... Если же про жену сказать... может, она не человек, а - черт...

Протасов. Какой вздор! Что такое черт?

Егор (решительно). Прощайте! А бить я ее буду... покуда она передо мной не станет как трава перед ветром, буду я ее бить! (Идет в столовую.)

Протасов. Послушайте, Егор! Вы же сами сказали... ушел! И, кажется, обиделся... Как глупо вышло... Эта нянька всегда... что-нибудь устроит... нелепое! (С досадой уходит за портьеру.)

Чепурной. Очень убедительно говорил коллега!

Лиза. Милый Павел... он всегда смешной!

Чепурной. Я бы, знаете, того Егора за чуб да палкой!

Лиза. Борис Николаевич!

Чепурной. А что? Ну, простите, коли грубо. Но он рассуждает правильно: его били, значит, он может бить! Я продолжаю: следует его еще бить...

Лиза. Прошу вас... зачем вы так говорите, зачем?

Чепурной. Да на этой же логике построены все карательные законы!

Лиза. Вы знаете, как я не люблю, как боюсь всего грубого... и всегда вы, как будто нарочно, дразните меня! Подождите... Этот слесарь... он вызывает у меня чувство страха. Он такой... темный... и эти огромные обиженные глаза... Мне кажется, я их уже видела... тогда, там, в толпе...

Чепурной. Э, да не вспоминайте! Ну его...

Лиза. Разве можно забыть об этом?

Чепурной. Что толку?

Лиза. Там, где была пролита кровь, никогда не вырастут цветы...

Чепурной. Да еще как растут!

Лиза (встает и ходит). Там растет только ненависть... Когда я слышу что-нибудь грубое, резкое, когда я вижу красное, в моей душе воскресает тоскливый ужас, и тотчас же перед глазами встает эта озверевшая, черная толпа, окровавленные лица, лужи теплой красной крови на песке...

Чепурной. Ну, снова вы договоритесь до припадка...

Лиза. И у ног моих - юноша с разбитой головой... он ползет куда-то, по щеке и шее у него льется кровь, он поднимает голову к небу... я вижу его мутные глаза, открытый рот и зубы, окрашенные кровью... голова его падает лицом в песок... лицом...

Горький Максим

Дети солнца

Горький А.М.

Дети солнца

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:

Павел Федорович Протасов.

Лиза, его сестра.

Елена Николаевна, его жена.

Дмитрий Сергеевич Вагин.

Борис Николаевич Чепурной.

Мелания, его сестра.

Назар Авдеевич.

Миша, его сын.

Егор, слесарь.

Авдотья, его жена.

Яков Трошин.

Антоновна, нянька.

Фима, горничная.

Луша, горничная.

ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ

Старый барский дом. Большая, полутемная комната; в ее левой стене окно и дверь, выходящие на террасу; в углу - лестница наверх, где живет Лиза; в глубине комнаты арка, за ней столовая; в правом углу - двери к Елене. Книжные шкафы, тяжелая, старинная мебель, на столах - дорогие издания, на стенах - портреты ученых натуралистов. На шкафе белеет чей-то бюст. У окна налево - большой круглый стол; перед ним сидит Протасов, перелистывает какую-то брошюру и смотрит, как на спиртовой лампочке греется колба с какой-то жидкостью. На террасе под окном возится Роман и глухо, уныло поет песню. Это пение беспокоит Протасова.

Протасов. Послушайте, дворник!

Роман (в окне). Чего?

Протасов. Вы бы ушли... а?

Роман. Куда?

Протасов. Вообще... вы мне несколько мешаете...

Роман. А хозяин велел... почини, говорит...

Антоновна (входит из столовой). Ишь, пачкун... сюда пришел...

Протасов. Молчи, старуха...

Антоновна. Мало тебе места в своих-то комнатах...

Протасов. Ты, пожалуйста, туда не ходи... я там надымил...

Антоновна. А теперь здесь напустишь угару... Дай хоть дверь отворю...

Протасов (торопливо). Не надо, не надо! Ах ты... старуха!.. Ведь я тебя не прошу... Ты вот уговори дворника, чтоб он ушел... а то он мычит...

Антоновна (в окно). Ну, ты чего тут возишься? Уходи!

Роман. А как же... хозяин велел...

Антоновна. Иди, иди! После уделаешь...

Роман. Ну, ладно... (С грохотом уходит.)

Антоновна (ворчливо). Задохнешься ты когда-нибудь... Вон, говорят, холера идет. Генеральский сын тоже... а занимается неизвестно чем, только одни неприятные запахи пускаешь...

Протасов. Подожди, старуха... я тоже буду генералом...

Антоновна. По миру ходить будешь ты. Дом-то вот спалил на свою химию с физией.

Протасов. Физикой, старуха, а не физией... И, пожалуйста, оставь меня в покое...

Антоновна. Там этот пришел... Егорка...

Протасов. Позови его сюда...

Антоновна. Пашенька! Скажи ты ему, злодею, что же он делает? На-ка, вчера опять жену смертным боем бил.

Протасов. Хорошо... я скажу...

(По лестнице неслышно сходит Лиза, - останавливается перед шкафом, тихо открывает его.)

Антоновна. Да ты - пригрози... Я, мол, тебе дам!

Протасов. Уж я его напугаю! Не беспокойся, старуха, иди...

Антоновна. Надо - строго. А то ты со всеми людьми точно с господами разговариваешь...

Протасов. Ну, - будет, старуха! Елена - дома?

Антоновна. Нет еще. Как ушла после завтрака к Вагину, так и нет с той поры... Смотри - прозеваешь жену-то...

Протасов. Старуха, не говори глупостей! Я рассержусь.

Лиза. Няня! Ты мешаешь Павлу заниматься...

Протасов. Ага... ты здесь? Ну, что?

Лиза. Ничего...

Антоновна. Тебе, Лизонька, пора молоко пить.

Лиза. Я знаю:

Антоновна. А про Елену Николаевну я все-таки скажу: я бы на ее месте нарочно роман составила с кем-нибудь... Никакого внимания женщине нет... Видно, кашку слопал, чашку о пол... И детей нет... какое же удовольствие женщине? Ну, она и...

Протасов. Старуха! Я начинаю сердиться... уходи! Экая... смола!

Антоновна. Ну-ну... лютый! Не забудь про Егорку-то... (Идет.) Молоко в столовой стоит, Лизонька... А капли - пила?

Лиза. Да, да!

Антоновна. То-то... (Уходит в столовую.)

Протасов (оглянувшись). Удивительная старуха! Бессмертна, как глупость... и так же назойлива... Как здоровье, Лиза?

Лиза. Хорошо.

Протасов. Это чудесно! (Напевает.) Это чудесно... это чудесно...

Лиза. А нянька права, знаешь?

Протасов. Сомневаюсь. Старики редко бывают правы... Правда всегда с новорожденным. Лиза, посмотри, здесь у меня простые дрожжи.

Лиза. Нянька - права, когда говорит, что ты мало обращаешь внимания на Елену...

Протасов (с огорчением, но мягко). Как вы мне мешаете,- ты и нянька! Разве Лена - немая? Ведь она сама могла бы сказать мне... если б я что-нибудь... как-нибудь не так, как нужно, и... вообще там... А она молчит! В чем же дело?

(Из столовой выходит Егор, немного выпивший.) Ага - вот Егор! Здравствуйте, Егор!

Егор. Доброго здоровья.

Протасов. Видите ли, в чем дело, Егор: нужно устроить маленькую жаровню... с крышкой... такая конусообразная крышка, а в вершине ее круглое отверстие, выходящее трубой... понимаете?

Егор. Понимаю. Можно.

Протасов. У меня есть рисунок... где он? Идите сюда...

(Ведет Егора в столовую. В дверь с террасы стучит Чепурной,

Лиза отворяет ему.)

Чепурной. Эге, дома? Добрый день!

Лиза. Здравствуйте...

Чепурной (поводит носом). И коллега дома, как слышно по запаху...

Лиза. Откуда вы?

Чепурной. А с практики. Собачке жены управляющего казенной палатою горничная хвостик дверью отдавила, - так я тот собачий хвост лечил, и дали мне за это три карбованца, - вот они! Хотел купить вам конфет, да подумал: пожалуй, неловко угощать вас на собачьи деньги, и - не купил.

Лиза. И хорошо сделали... садитесь...

Чепурной. Однако же от этого варева запах - сомнительной приятности. Коллега, уже кипит!

Протасов (выбегая). Не надо, чтобы кипело! Ну, что это?! Что же вы не сказали, господа?

Чепурной. Да я же сказал, что кипит оно...

Протасов (огорченно). Но - поймите: мне совсем не нуж- но, чтобы кипело!

(Егор выходит.)

Лиза. Кто же это знал, Павел?..

Протасов (ворчит). Мм... черт!.. Теперь снова надо...

Егор. Павел Федорович, дайте рублевку...

Протасов. Рублевку? Ага... сейчас! (Ищет во всех карманах.) Лиза, у тебя нет?

Лиза. Нет. У няни есть...

Чепурной. И у меня тоже... вот три!

Протасов. Три? Дайте, пожалуйста... Вот,

Егор, три, - все равно?

Егор. Хорошо... сосчитаемся... Спасибо! Прощайте...

Лиза. Павел, няня просила тебя сказать ему... ты забыл?

Протасов. Что - сказать? Ах... да! Гм... да! Егор, вы... присядьте, пожалуйста! Вот... Может быть, ты сама скажешь, Лиза?.. (Лиза отрицательно качает головой.) Видите ли, Егор... мне надо вам сказать... то есть это нянька просила... дело в том, что вы... будто бы бьете вашу жену? Вы извините, Егор...

Егор (встает со стула). Бью...

Протасов. Да? Но, знаете, это ведь нехорошо... уверяю вас!

Егор (угрюмо). Чего хорошего...

Протасов. Вы понимаете? Так зачем же вы деретесь? Это зверство, Егор... это надо оставить вам... Вы - человек, вы разумное существо, вы самое яркое, самое прекрасное явление на земле...

Текущая страница: 1 (всего у книги 5 страниц)

Горький Максим
Дети солнца

Горький А.М.

Дети солнца

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:

Павел Федорович Протасов.

Лиза, его сестра.

Елена Николаевна, его жена.

Дмитрий Сергеевич Вагин.

Борис Николаевич Чепурной.

Мелания, его сестра.

Назар Авдеевич.

Миша, его сын.

Егор, слесарь.

Авдотья, его жена.

Яков Трошин.

Антоновна, нянька.

Фима, горничная.

Луша, горничная.

ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ

Старый барский дом. Большая, полутемная комната; в ее левой стене окно и дверь, выходящие на террасу; в углу – лестница наверх, где живет Лиза; в глубине комнаты арка, за ней столовая; в правом углу – двери к Елене. Книжные шкафы, тяжелая, старинная мебель, на столах – дорогие издания, на стенах – портреты ученых натуралистов. На шкафе белеет чей-то бюст. У окна налево – большой круглый стол; перед ним сидит Протасов, перелистывает какую-то брошюру и смотрит, как на спиртовой лампочке греется колба с какой-то жидкостью. На террасе под окном возится Роман и глухо, уныло поет песню. Это пение беспокоит Протасова.

Протасов. Послушайте, дворник!

Роман (в окне). Чего?

Протасов. Вы бы ушли... а?

Роман. Куда?

Протасов. Вообще... вы мне несколько мешаете...

Роман. А хозяин велел... почини, говорит...

Антоновна (входит из столовой). Ишь, пачкун... сюда пришел...

Протасов. Молчи, старуха...

Антоновна. Мало тебе места в своих-то комнатах...

Протасов. Ты, пожалуйста, туда не ходи... я там надымил...

Антоновна. А теперь здесь напустишь угару... Дай хоть дверь отворю...

Протасов (торопливо). Не надо, не надо! Ах ты... старуха!.. Ведь я тебя не прошу... Ты вот уговори дворника, чтоб он ушел... а то он мычит...

Антоновна (в окно). Ну, ты чего тут возишься? Уходи!

Роман. А как же... хозяин велел...

Антоновна. Иди, иди! После уделаешь...

Роман. Ну, ладно... (С грохотом уходит.)

Антоновна (ворчливо). Задохнешься ты когда-нибудь... Вон, говорят, холера идет. Генеральский сын тоже... а занимается неизвестно чем, только одни неприятные запахи пускаешь...

Протасов. Подожди, старуха... я тоже буду генералом...

Антоновна. По миру ходить будешь ты. Дом-то вот спалил на свою химию с физией.

Протасов. Физикой, старуха, а не физией... И, пожалуйста, оставь меня в покое...

Антоновна. Там этот пришел... Егорка...

Протасов. Позови его сюда...

Антоновна. Пашенька! Скажи ты ему, злодею, что же он делает? На-ка, вчера опять жену смертным боем бил.

Протасов. Хорошо... я скажу...

(По лестнице неслышно сходит Лиза, – останавливается перед шкафом, тихо открывает его.)

Антоновна. Да ты – пригрози... Я, мол, тебе дам!

Протасов. Уж я его напугаю! Не беспокойся, старуха, иди...

Антоновна. Надо – строго. А то ты со всеми людьми точно с господами разговариваешь...

Протасов. Ну, – будет, старуха! Елена – дома?

Антоновна. Нет еще. Как ушла после завтрака к Вагину, так и нет с той поры... Смотри – прозеваешь жену-то...

Протасов. Старуха, не говори глупостей! Я рассержусь.

Лиза. Няня! Ты мешаешь Павлу заниматься...

Протасов. Ага... ты здесь? Ну, что?

Лиза. Ничего...

Антоновна. Тебе, Лизонька, пора молоко пить.

Лиза. Я знаю:

Антоновна. А про Елену Николаевну я все-таки скажу: я бы на ее месте нарочно роман составила с кем-нибудь... Никакого внимания женщине нет... Видно, кашку слопал, чашку о пол... И детей нет... какое же удовольствие женщине? Ну, она и...

Протасов. Старуха! Я начинаю сердиться... уходи! Экая... смола!

Антоновна. Ну-ну... лютый! Не забудь про Егорку-то... (Идет.) Молоко в столовой стоит, Лизонька... А капли – пила?

Лиза. Да, да!

Антоновна. То-то... (Уходит в столовую.)

Протасов (оглянувшись). Удивительная старуха! Бессмертна, как глупость... и так же назойлива... Как здоровье, Лиза?

Лиза. Хорошо.

Протасов. Это чудесно! (Напевает.) Это чудесно... это чудесно...

Лиза. А нянька права, знаешь?

Протасов. Сомневаюсь. Старики редко бывают правы... Правда всегда с новорожденным. Лиза, посмотри, здесь у меня простые дрожжи.

Лиза. Нянька – права, когда говорит, что ты мало обращаешь внимания на Елену...

Протасов (с огорчением, но мягко). Как вы мне мешаете,– ты и нянька! Разве Лена – немая? Ведь она сама могла бы сказать мне... если б я что-нибудь... как-нибудь не так, как нужно, и... вообще там... А она молчит! В чем же дело?

(Из столовой выходит Егор, немного выпивший.) Ага – вот Егор! Здравствуйте, Егор!

Егор. Доброго здоровья.

Протасов. Видите ли, в чем дело, Егор: нужно устроить маленькую жаровню... с крышкой... такая конусообразная крышка, а в вершине ее круглое отверстие, выходящее трубой... понимаете?

Егор. Понимаю. Можно.

Протасов. У меня есть рисунок... где он? Идите сюда...

(Ведет Егора в столовую. В дверь с террасы стучит Чепурной,

Лиза отворяет ему.)

Чепурной. Эге, дома? Добрый день!

Лиза. Здравствуйте...

Чепурной (поводит носом). И коллега дома, как слышно по запаху...

Лиза. Откуда вы?

Чепурной. А с практики. Собачке жены управляющего казенной палатою горничная хвостик дверью отдавила, – так я тот собачий хвост лечил, и дали мне за это три карбованца, – вот они! Хотел купить вам конфет, да подумал: пожалуй, неловко угощать вас на собачьи деньги, и – не купил.

Лиза. И хорошо сделали... садитесь...

Чепурной. Однако же от этого варева запах – сомнительной приятности. Коллега, уже кипит!

Протасов (выбегая). Не надо, чтобы кипело! Ну, что это?! Что же вы не сказали, господа?

Чепурной. Да я же сказал, что кипит оно...

Протасов (огорченно). Но – поймите: мне совсем не нуж– но, чтобы кипело!

(Егор выходит.)

Лиза. Кто же это знал, Павел?..

Протасов (ворчит). Мм... черт!.. Теперь снова надо...

Егор. Павел Федорович, дайте рублевку...

Протасов. Рублевку? Ага... сейчас! (Ищет во всех карманах.) Лиза, у тебя нет?

Лиза. Нет. У няни есть...

Чепурной. И у меня тоже... вот три!

Протасов. Три? Дайте, пожалуйста... Вот,

Егор, три, – все равно?

Егор. Хорошо... сосчитаемся... Спасибо! Прощайте...

Лиза. Павел, няня просила тебя сказать ему... ты забыл?

Протасов. Что – сказать? Ах... да! Гм... да! Егор, вы... присядьте, пожалуйста! Вот... Может быть, ты сама скажешь, Лиза?.. (Лиза отрицательно качает головой.) Видите ли, Егор... мне надо вам сказать... то есть это нянька просила... дело в том, что вы... будто бы бьете вашу жену? Вы извините, Егор...

Егор (встает со стула). Бью...

Протасов. Да? Но, знаете, это ведь нехорошо... уверяю вас!

Егор (угрюмо). Чего хорошего...

Протасов. Вы понимаете? Так зачем же вы деретесь? Это зверство, Егор... это надо оставить вам... Вы – человек, вы разумное существо, вы самое яркое, самое прекрасное явление на земле...

Егор (усмехаясь). Я?

Протасов. Ну да!

Егор. Барин! А вы бы спросили сначала, за что я ее бью?

Протасов. Но – поймите: бить нельзя! Человек человека не должен, не может бить... это же так ясно, Егор!

Егор (с усмешкой). А меня били... и очень даже много... Если же про жену сказать... может, она не человек, а – черт...

Протасов. Какой вздор! Что такое черт?

Егор (решительно). Прощайте! А бить я ее буду... покуда она передо мной не станет как трава перед ветром, буду я ее бить! (Идет в столовую.)

Протасов. Послушайте, Егор! Вы же сами сказали... ушел! И, кажется, обиделся... Как глупо вышло... Эта нянька всегда... что-нибудь устроит... нелепое! (С досадой уходит за портьеру.)

Чепурной. Очень убедительно говорил коллега!

Лиза. Милый Павел... он всегда смешной!

Чепурной. Я бы, знаете, того Егора за чуб да палкой!

Лиза. Борис Николаевич!

Чепурной. А что? Ну, простите, коли грубо. Но он рассуждает правильно: его били, значит, он может бить! Я продолжаю: следует его еще бить...

Лиза. Прошу вас... зачем вы так говорите, зачем?

Чепурной. Да на этой же логике построены все карательные законы!

Лиза. Вы знаете, как я не люблю, как боюсь всего грубого... и всегда вы, как будто нарочно, дразните меня! Подождите... Этот слесарь... он вызывает у меня чувство страха. Он такой... темный... и эти огромные обиженные глаза... Мне кажется, я их уже видела... тогда, там, в толпе...

Чепурной. Э, да не вспоминайте! Ну его...

Лиза. Разве можно забыть об этом?

Чепурной. Что толку?

Лиза. Там, где была пролита кровь, никогда не вырастут цветы...

Чепурной. Да еще как растут!

Лиза (встает и ходит). Там растет только ненависть... Когда я слышу что-нибудь грубое, резкое, когда я вижу красное, в моей душе воскресает тоскливый ужас, и тотчас же перед глазами встает эта озверевшая, черная толпа, окровавленные лица, лужи теплой красной крови на песке...

Чепурной. Ну, снова вы договоритесь до припадка...

Лиза. И у ног моих – юноша с разбитой головой... он ползет куда-то, по щеке и шее у него льется кровь, он поднимает голову к небу... я вижу его мутные глаза, открытый рот и зубы, окрашенные кровью... голова его падает лицом в песок... лицом...

Чепурной (подходит к ней). Э, боже мой! Ну, что мне делать с вами?

Лиза. Неужели вас не ужасает это?

Чепурной. А... пойдемте в сад!

Лиза. Нет, скажите, скажите мне: понятен вам мой ужас?

Чепурной. А как же? Я понимаю... чувствую!

Лиза. Нет... это неправда! Если бы вы понимали, мне было бы легче... Я хочу сбросить с души моей долю тяжести, и – нет другой души, которая приняла бы ее... нет!

Чепурной. Мамочка моя! А ну – бросьте это! И пойдемте в сад... вон какой запах здесь! Как будто резиновую галошу в постном масле жарили...

Лиза. Да... запах... у меня кружится голова...

Антоновна (из столовой). Лизонька! Уж капли надо принять, а ты еще молоко не выпила!

Лиза (идет в столовую). Сейчас...

Чепурной. Как живете, Антоновна?

Антоновна (прибирает на столе). Ничего... не жалуюсь...

Чепурной. Добре! Здоровеньки?

Антоновна. Слава богу...

Чепурной. Жаль. А то я бы полечил.

Антоновна. Вы уж собачек лучше... Я не собачка...

(Лиза входит.)

Чепурной. А мне хорошего человека полечить хочется...

Лиза. Идемте...

(Идут через дверь на террасу. Протасов с колбой в руках.)

Протасов. Нянька, давай мне кипятку!

Антоновна. Нет кипятку...

Протасов. Ну, пожалуйста, нянька!

Антоновна. Погоди, самовар вскипит... Сказал Егорке-то?

Протасов. Сказал, сказал...

Антоновна. Строго?

Протасов. Очень! Так он, знаешь, весь и затрясся со страха! Я, говорю, тебя, милый, к этому... как его?

Антоновна. Полицеймейстеру?

Протасов. Нет... ну, все равно! Да, к судье... к мировому судье...

Антоновна. Лучше бы полицеймейстером его пугнуть... Ну, что же он?

Протасов. А он... он, знаешь, сказал мне: дурак вы, барин!

Антоновна (негодуя). Да что ты?

Протасов. Да. Именно. Дурак, говорит, вы... не в свое дело нос суете...

Антоновна. Так и сказал? Неужто, Пашенька?

Протасов (смеясь). Нет, нет, старуха! Это не он, это я сам себе сказал... Он подумал, а я сказал...

Антоновна. Э, ну тебя... (Хочет уйти, обиженная.)

Протасов. Ты принеси мне кипятку сама... а то франтиха Фима всегда задевает за что-нибудь подолом или рукавами...

Антоновна. Она, Фима-то ваша, кажись, с хозяйским сыном шашни завела... вот что!

Протасов. А тебе завидно?

Антоновна. Тфу! Чай, ты ей – хозяин... ты должен ей сказать, что это нехорошо для девушки!

Протасов. Ну, старуха, оставь! Право, потвоему, я должен целый день и говорить всем, что хорошо и что нехорошо: Пойми, это не мое дело!

Антоновна. А зачем ты учился? Для чего?

(Мелания – в дверях с террасы.)

Протасов. Ну, иди же! Вот – Мелания Николаевна! Здравствуйте!

Мелания. Здравствуйте, Павел Федорович!

Антоновна. Кто же это дверь не запер? (Запирает.)

Мелания. Какое у вас довольное лицо!

Протасов. Я рад, что вы пришли... а то меня нянька загрызла. И потом мне сегодня удалась одна интересная работа...

Мелания. Да? Как это радует меня! Мне так хочется, чтоб вы прославились...

Антоновна (ворчит, уходя). В городе уж все говорят... Прославился...

Мелания. Я так верю, что вы будете чем-нибудь вроде Пастера...

Протасов. Мм... это – неважно... Но надо говорить – Пастер... Это у вас – моя книга? Прочитали? Не правда ли, – ведь это интереснее, чем роман, да?

Мелания. О, да! Только вот эти знаки...

Протасов. Формулы?

Мелания. Не понимаю я формулов!

Протасов. Это надо немножко заучить... Теперь я дам для вас физиологию растений... Но, прежде всего и внимательнее всего изучайте химию, химию! Это изумительная наука, знаете! Она еще мало развита, сравнительно с другими, но уже и теперь она представляется мне каким-то всевидящим оком. Ее зоркий, смелый взгляд проникает и в огненную массу солнца, и во тьму земной коры, в невидимые частицы вашего сердца (Мелания вздыхает), в тайны строения камня и в безмолвную жизнь дерева. Она смотрит всюду и, везде открывая гармонию, упорно ищет начало жизни... И она найдет его, она найдет! Изучив тайны строения материи, она сведает в стеклянной колбе живое вещество...

Мелания (в восторге). Господи! Почему вы не читаете лекций?

Протасов (смущенно). Н-ну, зачем же это?

Протасов (рассматривая руки). Не советую... у меня руки редко бывают чистые... знаете, возишься со всякой всячиной...

Мелания (искренно). Как бы я хотела сделать что-нибудь для вас, если бы вы знали! Я так восхищаюсь вами... вы такой неземной, такой возвышенный... Скажите, что вам нужно? Требуйте всего, всего!

Протасов. А... ведь вы можете...

Мелания. Что? Что я могу?

Протасов. У вас есть куры?

Мелания. Куры? Какие куры?

Протасов. Домашние птицы... вы же знаете! Семейство куриных... петухи, куры...

Мелания. Знаю... Есть... А – зачем вам?

Протасов. Голубушка! Если бы вы давали мне каждый день свежих яиц... самых свежих, только что снесенных, еще теплых яиц! Видите ли, мне очень много нужно белка, а няня – она скупая, она не понимает, что такое белок... она дает несвежие яйца... и всегда нужно много говорить... лицо у нее кислое...

Мелания. Павел Федорович! Какой вы жестокий!

Протасов. Я? Почему?

Мелания. Хорошо... я буду присылать вам каждое утро десяток...

Протасов. Чудесно! Это меня превосходно устраивает! И я очень, очень благодарю вас! Вы милая... право!

Мелания. А вы ребенок... жестокий ребенок! И ничего вы не понимаете!

Протасов (удивлен). Действительно, я плохо понимаю, почему – жестокий?

Мелания. Потом, когда-нибудь поймете. Елены Николаевны нет дома?

Протасов. Она у Вагина на сеансе...

Мелания. Он вам нравится?

Протасов. Вагин? О, да! Ведь мы с ним давние товарищи... вместе учились в гимназии, потом – в университете... (Смотрит на часы.) Он тоже естественник, но со второго курса ушел в академию.

Мелания. Он и Елене Николаевне, кажется, очень нравится...

Протасов. Да, очень. Он славный парень, несколько односторонен...

Мелания. А вы не боитесь...

(Чепурной стучит в дверь с террасы.)

Протасов (открывая). Чего бояться? Это нянька закрыла...

Мелания. Ах, ты здесь?

Чепурной. А ты уже здесь? Где у вас вода? Елизавета Федоровна просит...

Протасов. Ей нехорошо?

Чепурной. Нет, ничего... капли принять...

(Идет в столовую.)

Протасов. Мелания Николаевна, я на минутку оставлю вас... надо взглянуть...

Мелания. Идите, идите! И возвращайтесь скорее...

Протасов. Да, да! Вы бы в сад пошли, а?

Мелания. Хорошо...

Протасов. Там Лиза... Нянька! Что же – воду мне? (Уходит.)

Чепурной (выходит). Ну что, Маланья? Как дела?

Мелания (быстро и негромко). Ты не знаешь, что такое гидатопироморфизм?

Чепурной. Чего?

Мелания. Гидато-пиро-морфизм?

Чепурной. Бес его знает! А может быть, водяной фейерверк...

Мелания. Врешь?

Чепурной. Да уж так оно. Пиро – значит пиротехника, а метаморфоза фокус. Что ж он, задачи тебе задает?

Мелания. Не твое дело. Иди себе.

Чепурной. А когда ты его у жены отобьешь, то мыльный завод построй: химику не надо будет жалованья платить... (Идет в сад.)

Мелания. Какой ты грубый, Борис! (Встает, осматривается, входит Фима.)

Фима. Елизавета Федоровна просят вас в сад...

Мелания. Хорошо... (Антоновна несет кастрюлю горячей воды. Фима в столовой гремит посудой.) Что это вы несете, няня?

Антоновна. Кипяток Пашеньке...

Мелания. Ах, это для опытов...

Антоновна. Да, всё для них... (Уходит.)

Мелания (заглядывая в столовую). Фима!

Фима (в дверях). Что?

Мелания. Барыня каждый день ходит к художнику?

Фима. В дождь или когда пасмурно не ходят. Тогда господин Вагин сами здесь бывают...

Мелания (подходит ближе к ней). Ты, Фимка, умная?

Фима. Неглупая-с...

Мелания. Ну, ежели что заметишь за ними, мне скажи, поняла?

Фима. Поняла...

Мелания. И – молчи. На. В долгу не останусь.

Фима. Благодарю покорно... Он ей руки целует...

Мелания. Ну, это немного. Так смотри же!

Фима. Хорошо-с... Я понимаю...

Мелания. Иду в сад... Выйдет Павел Федорович, позови меня... (Уходит.)

Фима. Слушаю...

(Антоновна идет.)

Антоновна. Что гремишь чашками-то, как железными? Перебьешь...

Фима. Что я, не умею, что ли, с посудой обращаться?

Антоновна. Ну, ну, не козыряй! Про что тебя купчиха спрашивала?

Фима (идя в столовую). Про Лизавету Федоровну, насчет здоровья...

Антоновна (за ней). Чай, сама бы пошла да поглядела, чем прислугу выспрашивать...

(Входит Назар Авдеев с террасы, снимает картуз, осматривает комнату, вздыхая, щупает пальцем обои. Кашляет.)

Фима (в столовой). Она и пошла. А прислуга – тоже человек. И вы ведь прислуга...

Антоновна. Я знаю, кто я. А только природные господа с прислугой не разговаривают... они отдадут приказание – и всё... да! А теперь все норовят в баре, а повадки – как у твари... Кто это? (Выходит.)

Назар. Это мы. Доброго здоровьица, нянюшка!

Антоновна. Вы что?

Назар. Мне бы Павла Федоровича... Разговор к нему имею...

Антоновна. Ну... сейчас позову... (Идет.)

Фима (выглядывает). Здрассте, Назар Авдеевич!

Назар. Почет и уважение! Эх вы... махровая! Обманщица!

Фима. Пожалуйста! Руками трогать не дозволяется...

Назар. Так и не окажете внимания вдовцу? Вечерком чайку бы попить...

Фима. Тсс...

(Выходит Протасов, – сзади Антоновна.)

Протасов. Вы – ко мне?

Назар. Именно-с!

Протасов. Что такое?

Назар. За квартирку бы...

Протасов (немного раздражен). Послушайте: когда я продал вам этот дом, я деньги ждал за вами целые два года... а вы... когда нужно платить?

Назар. Вчера бы следовало...

Протасов. Ну, вот! Ведь это – неделикатно... Я занят, а вы приходите... и прочее...

Назар. Да я, собственно, не за этим... Я про деньги между прочим... чтобы самому себе напомнить...

Протасов. Вы напоминайте вот няньке или жене... Деньги есть, но – черт их знает, где они! Где-то в ящике... Жена пришлет вам... вот нянька принесет... до свидания!

(Антоновна уходит в столовую.)

Назар. Дозвольте задержать вас!

Протасов. Что такое? Зачем?

Назар. Насчет вашей землицы и дачки...

Протасов. Ну?

Назар. Вам бы продать ее...

Протасов. Какой же дурак ее купит? Она никуда не годится... песок, ели...

Назар (вдохновенно). Это вы справедливо! Земля – совершенно негодная...

Протасов. Вот видите!

Назар. И, кроме меня, никто ее не купит...

Протасов. А вам зачем?

Назар. Под одно-с! Как я уже купил у соседа вашего... то и у вас бы надо...

Протасов. Ну, прекрасно, покупайте! Вы что же, всё богатеете, что ли?

Назар. То есть, как сказать? Расширяюсь...

Протасов. Смешной вы! Ну, зачем вам песок?

Назар. А видите-с... сын мой кончил коммерческое училище и вышел очень образованный человек. Насчет промышленности очень он сообразителен... вот и я возымел охоту к расширению русской промышленности... для чего думаю заводик поставить, чтобы пивные бутылки выдувать...

(Фима в дверях из столовой, слушает.)

Протасов (хохочет). Нет, вы чудак! А ссудную кассу закроете?

Назар. Зачем же? Ссудная касса – это для души... это предприятие благотворительное... действующее на помощь ближнему...

Протасов (смеясь). Да? Ну, хорошо... покупайте мою землю... покупайте... до свидания! (Смеясь, уходит.)

Назар. Позвольте-с! Мм... Ефимья Ивановна, что же это он ушел? Ведь для того, чтобы куплюпродажу совершить, двоих надо, а он ушел!

Фима (пожимая плечами). Известно – блажной...

Назар. Мм... неосновательно! Стало быть – до свидания! (Уходит.)

Роман (сзади Фимы). Где печка дымит?

Фима. Ох, чтоб тебе лопнуть! Что ты?

Роман. Чего боишься? Печка, слышь, дымит?

Миша (вбегая из столовой). Да не здесь, буйвол! В кухне!

Роман. Ну... а я думал – здесь... (Идет.)

Миша (быстро). Ну, Фимка, как же? Квартира и пятнадцать рублей в месяц – идет?

Фима. Подите вы прочь, охальник! Что это – точно лошадь покупаете!

Миша. Ну, нечего там! Я человек деловой. Ты подумай, за кого ты можешь замуж выйти? За мастерового, а он тебя бить будет, вон как наш слесарь жену свою... А я тебя устрою скромно, но чистенько, сытно, и вообще – займусь твоим образованием...

Фима. Ну вас тут... Я девушка честная... к тому же мне мясник Храпов сто рублей в месяц предлагает...

Миша. Старик ведь, дура! Ты сообрази...

Фима. Я и не согласна с ним...

Миша. Ну, вот видишь, дурочка моя! Я же тебе...

Фима. Давайте семьдесят пять...

Миша. Что-о? Семьдесят пять?

Фима. И чтоб на все деньги, сколько следует за год, вексель мне...

Миша (изумлен). Однако-с вы...

Фима. Да-с... (Красноречиво смотрят друг на друга. С террасы входит Егор, порядочно выпивший.) Тише... Ваш папаша ушли...

Миша. Ушел? Извините... (Уходит.)

Фима. Ты куда это лезешь? Через кухню не мог? Хозяин дома через кухню ходит, а ты...

Егор. Молчи... Зови мне барина...

Фима. Да еще и пьяный! Как же барин говорить с тобой будет?

Егор. Не твое дело! Зови! Я сам буду говорить... Иди!

Фима (убегает в столовую). Няня! Нянька!

Протасов (выходит из-за портьеры). Что вы кричите, Фима? Ах, это вы, Егор... Что вам? Я занят... пожалуйста скорее.

Егор. Погодите... Я несколько выпил... трезвый я говорить не умею...

Протасов. Ну, хорошо... в чем дело?

(Антоновна из столовой, за нею Фима.)

Егор. Давеча ты при людях обидел меня... начал говорить насчет жены... ты кто такой, чтобы обижать?

Протасов. Вот видишь, старуха? Ага! Егор, я не хотел обижать вас...

Егор. Нет, погоди! Я с малых лет в обиде живу...

Протасов. Ну да, Егор... я понимаю...

Егор. Стой! Меня никто не любит и никто меня не понимает... И жена не любит... А я хочу, чтобы меня любили, дьявол вас...

Протасов. Не надо кричать...

Антоновна. Ах, пьяная рожа, а?

Егор. Человек я или нет? Почему меня все обижают?

Антоновна. Батюшки, да что же это? (Бежит в столовую. На дворе слышен ее крик.)

Протасов. Вы успокойтесь, Егор... Видите ли, это нянька сказала мне...

Егор. Няньку надо прочь... у тебя уж борода выросла... бородатому нянька – не указ. Ты слушай: я тебя уважаю... я ведь вижу: ты человек особенный... это я чувствую... Ну, тем обиднее мне, что ты при людях... э-эх ты! Хочешь, я на коленки встану перед тобой? Один на один – это мне не обидно... но чтобы при скотском докторе... А жену я вздую... изувечу!.. Я ее люблю, и она меня должна...

(Вбегают Чепурной, Мелания, Лиза, Антоновна, Фима.)

Лиза. Что такое? Что это, Павел?

Чепурной (удерживая Лизу). В чем дело? А нуте?

Протасов. Позвольте, господа...

Мелания. Няня, пошлите за дворником!

Антоновна (уходит и кричит). Роман!

Егор. Ишь, налетело воронье... Шугни их хорошенько, Павел Федорович!

Чепурной. Вы бы, добрый человек, шли себе до вашего дому, а?

Егор. Я – не добрый человек...

Чепурной (хмурит брови). И все ж таки – идите!..

Мелания. Надо полицию...

Протасов. Пожалуйста – ничего не надо! Вы, Егор, идите... а потом – я сам приду к вам.

(Антоновна и Роман являются в дверях столовой.)

Егор. О? Придешь?

Протасов. Приду...

Егор. Ну, ладно... смотри же! Не врешь?

Протасов. Честное слово!

Егор. Вот! Ну, прощай... А все эти люди – как пыль против тебя... прощай! (Уходит.)

Роман. Меня, значит, не надо?

Протасов. Не надо, идите! Ф-фу... Ну, видишь, старуха? (Антоновна вздыхает.) Вот что ты натворила...

Лиза. Я боюсь этого человека... боюсь!

Мелания. Вы уж очень деликатны, Павел Федорович!

Протасов. Нет, ведь я действительно виноват пред ним...

Лиза. Нужно взять другого слесаря, Павел.

Чепурной. Мастеровые – они все пьяницы...

Протасов. Как это нервит и утомляет! Мне не везет сегодня... Вторгаются какие-то глупые мелочи... У меня там сложный опыт с циановой кислотой, а тут... Налей мне чаю, Лиза!

Лиза. Я скажу, чтоб чай перенесли сюда... ты не любишь столовой... (Уходит.)

Протасов. Да... хорошо... Я вообще не люблю темных комнат, а светлых в этом доме нет...

Мелания. Ах, я вас понимаю, Павел Федорович!

Чепурной. Маланья! Как это слово?

Мелания. Какое слово?

Чепурной. А вот ты спрашивала меня...

Мелания. Ничего я не спрашивала...

Чепурной. Забыла? Вот так! Она, знаете, коллега, когда от вас мудреное слово услышит, то у меня спрашивает, что оно значит?

Meлания (обиженно). Ты, Борис... ужасный человек! У меня плохая память на иностранные слова... над чем тут смеяться?

(Фима входит, ловко накрывает стол у окна и постепенно переносит чай.)

Протасов. Вы о чем у него спрашивали?

Мелания (виновато). Я забыла, что такое гидатопироморфизм.

Чепурной. А я ей сказал, что то водяной фейерверк...

Протасов (хохочет). Что-о?

(Лиза входит и хлопочет у стола.)

Мелания. Как тебе не стыдно, Борис!

Протасов (с улыбкой). А странные у вас отношения... вы всегда как бы враждуете друг с другом... извините, может быть, я бестактно говорю?

Мелания. Ах, полноте! Борис не любит меня... мы с ним – как чужие... Он воспитывался в Полтаве у тетки, я – в Ярославле у дяди... Ведь мы сироты...

Чепурной. Казанские...

Мелания. Встретились мы уже взрослыми... и не понравились друг другу... Борис ведь никого не любит... у него не удалась жизнь, и он на всех сердится за это... Он ко мне и не ходит даже...

Чепурной. А знаете, коллега, когда ее муж старенький жив был, придешь к ней, так он просит меня, чтоб я полечил его...

Мелания. Врешь ведь...

Чепурной. Говорю ему – я не всех скотов лечить умею...

Лиза. Борис Николаевич!

(Протасов смущенно смеется.)

Чепурной. Пересолил?

Лиза. Пейте чай...

Чепурной. И ступайте домой. Понимаю...

Мелания. Павел Федорович! А помните, вы хотели показать мне водоросль под микроскопом?

Протасов. То есть клетку водоросли... да, как же... гм... Это можно... даже сейчас – хотите?

Meлания. Ах, пожалуйста! Я буду так рада...

Протасов. Пойдемте... Только у меня там запах... (Идет.)

Мелания (идя за ним). Ничего, ничего!

Чепурной. Комедия! Водорослей захотела корова!

Лиза (огорченно). Борис Николаевич! Вы такой правдивый, простой и сильный... но...

Чепурной. Бейте сразу!

Лиза. Зачем вы напускаете на себя эту грубость, эту тяжелую, неприятную насмешливость? Зачем?

Чепурной. Да я ничего не напускаю...

Лиза. В жизни так много грубого и жесткого... так много ужасного... надо быть мягче, надо быть добрее...

Чепурной. Зачем же лгать? Люди грубы и жестоки, это их природа...

Лиза. Нет, неправда!

Чепурной. А как же неправда? Вы и сами так думаете... и чувствуете так... Разве вы не говорите, что люди – звери, что они грубы, грязны и вы боитесь их? Я тоже знаю это и верю вам... А когда вы говорите – надо любить людей, я не верю. Это вы от страха говорите...

Лиза. Вы не понимаете меня!..

Чепурной. Может быть... Но я понимаю, что любить можно полезное или приятное: свинью, потому что она ветчину и сало дает, музыку, рака, картину... А человек – он же бесполезен и неприятен...

Лиза. Боже мой! Зачем так говорить?

Чепурной. Надо говорить правду, как ее чувствуешь... А добрым я пробовал быть. Взял как-то мальчишку с улицы, воспитать думал, а он скрал у меня часы и – удрал! А то девицу взял, тоже, знаете, с улицы... молодая еще девица была... думал – поживем, а там и повенчаемся... Так она напилась однажды пьяная и в физиономию мне...

Лиза. Перестаньте! Как вы не понимаете, что об этом нельзя рассказывать?

Чепурной. А чего ж? Мне бы именно все надо рассказать однажды, всю жизнь мою... может, оттого стал бы я чище душой...

Лиза. Вам надо жениться...

Чепурной. Эге! И я говорю – надо...

Лиза. Найдите себе девушку...

Чепурной (спокойно). Вы же знаете: девушку нашел я и второй год хожу около нее, как медведь около дупла с медом...

Лиза. Вы – снова? Милый Борис Николаевич, не надо! Я сказала вам мое решительное слово... оно не изменится никогда, ни в одном звуке!

Чепурной. А может быть? Я – хохол, а они упрямы... А может быть?..

Лиза (почти со страхом). Нет!..

Чепурной. Ну, поговоримте пока о другом...

Лиза. Вы пугаете меня своим упрямством...

Чепурной. А вы не бойтесь... Ничего не бойтесь...

(Пауза. Около террасы ворчит Роман. Лиза, вздрогнув, смотрит в окно.)

Лиза. За что вы так нехорошо относитесь к вашей сестре?

Чепурной (спокойно). Она – дура, да еще и подлая...

Лиза. Боже мой!

Чепурной. Не буду, не буду! Вот беда человеку не иметь на языке красных слов!.. Сестра, говорите? Что ж она? Двадцати лет вышла замуж за богатого старика, – зачем это? Потом едва не порешила себя от тоски и отвращения к нему: раз ее с отдушника сняли, – повесилась... а то еще нашатырный спирт пила... Вот – умер он, – она теперь и бесится.

Лиза. Может быть, вы сами виноваты, зачем не поддержали ее?

Чепурной. Может, виноват, а может, и поддерживал...

Лиза. Но казнить ее за это...

Чепурной. А я не только за это. Вы вот не понимаете, зачем она сюда ходит... а я понимаю...

Лиза. Не развивайте мне ваших догадок! Вы лучше подумайте, кто дал вам право быть судьей ее?

Чепурной. А вам кто дал право судить людей? И все люди пользуются этим правом без разрешения... Не судить, как не есть, невозможно для человека...

Мелания (выходит, взволнованная, за ней Протасов). Павел Федорович... я понимаю, но – неужели это правда?

Протасов. Ну, да. Все – живет, всюду – жизнь. И всюду – тайны. Вращаться в мире чудесных, глубоких загадок бытия, тратить энергию своего мозга на разрешение их – вот истинно человеческая жизнь, вот где неисчерпаемый источник счастья и животворной радости! Только в области разума человек свободен, только тогда он – человек, когда разумен, и, если он разумен, он честен и добр! Добро создано разумом, без сознания – нет добра!

(Быстро выхватывает часы, смотрит.) Но, вы извините... я должен идти... да, пожалуйста... черт возьми! (Уходит.)

Мелания. Если б вы слышали, что он говорил там... как он говорил! Мне говорил, одной мне, Мелании Кирпичевой, да! Первый раз в жизни со мной так говорили... о таких чудесах... со мной! Борис – смеется... ну, что же, Борис? (Со слезами в голосе.) Я ведь не говорю, что поняла его мысли, разве я говорю это? Я – дура... Лизавета Федоровна, я смешная? Голубушка моя... вы подумайте: живешь, живешь, так как-то, точно спишь... вдруг – толкнет, откроешь глаза – утро, солнце – и ничего не видишь сразу-то, только свет! И так вздохнешь всей душой, такой радостью чистой вздохнешь... Точно заутреня на пасху...

Чепурной. Да чего ты?

Лиза. Выпейте чаю... сядьте! Вы так взволнованы...

Мелания. Тебе не понять, Борис! Нет, спасибо... не буду чаю... я уйду. Вы меня извините, Лизавета Федоровна... я вам нервы расстроила! Я пойду... до свидания! Вы скажите ему, – ушла, мол... благодарит, мол... Радость вы моя, какой он светлый... чудный какой! (Уходит в дверь на террасу.)