Писатель должен тесно сливать идею с
формою и на нее налагать оригинальную,
самобытную печать своей личности, своего духа.
В. Г. Белинский

Роман «Тихий Дон» М. А. Шолохова можно считать вершиной творчества писателя, лауреата Нобелевской премии. Это роман-эпопея: изображение реальных событий и реальных исторических деятелей сочетается здесь с картинами повседневной бытовой жизни героев. С одной стороны, писатель глубоко вторгается в душевный мир человека, описывает тончайшие движения ума и сердца своих героев, показывает сложность внутреннего мира «простого» человека, его недюжинную натуру. С другой стороны, он дает описание крупномасштабных социальных картин, отражает трагический процесс умирания старого и рождение нового мира. При этом автор использует многообразные художественные приемы.

Композиция романа кольцевая, то есть все события начинаются на мелеховском дворе и заканчиваются там же, куда возвращается главный герой, Григорий Мелехов, после долгих метаний.

В центре романа — история семьи Мелеховых. Сквозь призму личной судьбы каждого ее члена Шолохов показывает все важнейшие этапы жизни донского казачества: накануне и в период Первой мировой войны, во время войны гражданской. Такой прием позволяет особенно остро ощутить трагизм событий той эпохи, которые словно катком, прошлись по судьбе каждого казака.

Большое место в романе занимает мир природы, в этот мир природы включены все герои Шолохова. Для Григория волосы Аксиньи «дурнопьяном пахнут, этаким цветком белым». Дети пахнут «солнцем, травою, теплой подушкой и еще чем-то бесконечно родным. И сами они... как крохотные степные птицы». Природа спасает и очищает. Не раз, особенно после пережитых волнений, Григорий припадает к земле, словно ищет у нее защиты. В эти минуты у него обостряется слух и зрение, он видит и полет орла, и ползущего жука, и прекрасный цветок.

Чувства героев как бы материализуются через природу. К примеру, состояние Аксиньи после одного из разрывов с Григорием сравнивается с пустым и одичалым гумном, но есть и надежда: «встает же хлеб, потравленный скотом. От росы, от солнца, поднимается втолченный в землю стебель; сначала гнется, как человек, надорвавшийся непосильной тяжестью, потом прямится, поднимает голову...» В другой раз Аксинья обращает внимание на растущий под кустом ландыш. И будто увидела она в этом цветке всю свою прошедшую жизнь. А Шолохов, описывая сон женщины, осыпанной розовыми лепестками шиповника, словно уже предугадывает ее будущий трагический конец.

Широко использует Шолохов такой прием, как одушевление. Солнце перед восходом «томится». Молния сравнивается с пахарем-работником. Серые волны гальки на берегу Дона «табунятся» и т. д.

Шолоховские герои живут бурной, драматической жизнью. Иногда в силу своего природного характера. А иногда автор намеренно ставит их в центр драматических событий. Это еще один прием, позволяющий более полно высветить разные грани человеческого характера, показать падение или, наоборот, возвышение личности. В условиях драматических поворотов, трагических ситуаций, когда рвутся привычные связи, можно увидеть истинное лицо человека, его нравственную силу, его возможности.

Язык произведения богат народной речью. Здесь и диалектизмы (баз, курень, поречье и много других), и простонародная речь (теперя, теперича, нонешний, бечь, идти пеши, окромя, тяжельше и др.), и налет заимствований из украинского языка (нехай, дюже, зараз, хорониться, трошки). Текст также полон диалектных идиом: живет, как хохол на отживе; ходить козырем; чует кошка, чье мясо съела; молчи, как дохлая; всех слез не вычерпаешь; хлеба в закромах по ноздри; от ума отошел с перепугу и др. Такой подход позволяет автору окунуть читателя в атмосферу станичной жизни, придать своим персонажам индивидуальные черты. По речи можно определить принадлежность человека к социальной среде, оттенок характера, душевное состояние. Материал с сайта

Шолохов не раз описывает, как на души людей воздействует народная песня: она очаровывает, уносит мысли вдаль, вызывает слезы, объединяет день сегодняшний с днем минувшим.

Язык Шолохова то суров и гневен, то нежен и печален, то исполнен крепким искрометным юмором, то скорбен и грустен.

В самом названии произведения «Тихий Дон» звучит скорбная ирония. Всем своим романом автор показывает, что Дон не тихий — он кипящий и бурный. В романе огромное число персонажей (более шестисот), большинство из них гибнет, однако несмотря на это произведение Шолохова не оставляет ощущения безысходности.

Вся совокупность использованных в романе «Тихий Дон» художественных приемов способствует этому, помогает достичь правдивости, достоверности, жизненности в изображении людей и событий.

Не нашли то, что искали? Воспользуйтесь поиском

На этой странице материал по темам:

• художествнное своеобразие тиий дон
• особенности поэтики композиции тихий дон
• художественное своеобразия романа тихий дон
• особенностив романе м.шолохова «тихий дон»
• художественные приемы в тихом доне шолохова

Мы уже характеризовали манеру шолоховского письма как реалистическую. С предельной точностью, необыкновенным вниманием к деталям рассказывает Шолохов о жизни своих героев, о сложном и противоречивом времени.

Слуху писателя было очень мило слово «бытописательство». Шолохов именно бытописует, в его художественном стиле ясно ощутима тяга к предметности, вещности изображаемого, «мелочам быта», которые, по твердому убеждению писателя, входят в состав самых серьезных конфликтов и связей окружающей действительности. В «бытовых» проявлениях человеческой натуры писатель искал характерное для людей той сложной эпохи, считая, что нет «малых чувств», «малых поступков», что только через показ кажущегося несущественным, малозначительным, через демонстрацию тысяч возможных аспектов реального, тысяч точек видения вырастает подлинная полнота единого.

Реализм Шолохова называют психологическим. Писатель необычайно внимателен к взаимосвязям чувства и действия, к «материальному» выражению внутреннего состояния человека – через жесты, поступки, действия. Шолохов не склонен «копаться» в душах своих героев, он их «заставляет» действовать, активно вмешиваться в окружающую жизнь, через свои деяния раскрывая и свое отношение к миру, и индивидуальные особенности характера. В этом для художника таилась большая опасность. Он обрекал себя на труд, когда с необыкновенной дотошностью необходимо взвешивать каждый поступок, жест, слово персонажа, всегда соотнося его с целостностью характера, с внутренней логикой его развития. Но в этом же было и огромное преимущество: действие, поступок нередко убедительней и доходчивей любого психологического описания и комментария, и оттого шолоховское слово невольно оказывалось обращенным к самой массовой читательской аудитории.

Чрезвычайно пластичен и предметен язык шолоховской эпопеи. В ней гармонично соединены разговорные, просторечные, фольклорные формы языка и литературная речь.

Писатель необычайно чуток к народному слову, с огромным мастерством использует его как исходный материал для строительства художественного мира своего произведения. «Шляхи» (вместо пути), ржавь (вместо ржавчина), ажник (вместо аж), прожечь (вместо пронестись), шибко (вместо быстро), гутарим (вместо говорим) и т.д. – употребление всех этих слов способствовало передаче особого колорита и стихии народного языка, приближению речи персонажей к речи их реальных прототипов.

Писатель умеет одухотворять неживое: у него марево – текучее, звезды дрожат, гора гудит, тишина ткется, галька нацелована волнами, а истоптанный конскими копытами подорожник – живущой.

Выразительна цветопись Шолохова: «калено-красный огромный щит месяца», «серебристая от снега пахота», «шелковисто-зеленое, все в слезинках застывшей росы» жито, которое «кормится… живительной черной кровью» чернозема и «ждет весны, солнца, чтобы встать, ломая стаявший паутинно-тонкий алмазный наст, чтобы буйно зазеленеть в мае». Не меньшую роль в художественном мире романа играет и звукопись: «пролетит ворон, со свистом разрубая крылами воздух, роняя горловой стонущий клекот. Ветром далеко пронесет его крик, и долго и грустно будет звучать он над степью, как ночью в тишине нечаянно тронутая басовая струна», «вот-вот пригнет к земле тополя вихрем, полыхнет сухим, трескучим раскатом грома и пойдет крушить и корежить белый лес над Доном», «Прокофий, с трясущейся головой и остановившимся взглядом, кутал в овчинную шубу попискивающий комочек – преждевременно родившегося ребенка», «около затонувшего вяза, в рукастых оголенных ветвях, одновременно выпрыгнули два сагана, третий, поменьше, ввинчиваясь в воздух, настойчиво раз за разом бился у яра».

Мир в изображении Шолохова богат запахами: из горницы у него «пахнет слежалой одеждой и почему-то – анисовыми яблоками»; «в кизичняке густо пахнет сухим навозом, выпревшей соломой, объедьями сена», а от «мокрых Аксиньиных волос течет «нежный волнующий запах». В вооброжении Григория рождается немыслимое, загадочное, и он говорит Аксинье: «Волосы у тебя дурнопьяном пахнут. Знаешь, этаким цветком белым».

Шолохов умеет сказать ярко, красочно, запоминающе; уже перевернута страница, а образ, созданный писателем, продолжает стоять перед глазами: Аксинья «обвилась вокруг Григория как хмель вокруг дуба», «где-то курчавым табуном белых облачков сияла глубокая, прохладная, пастбищная синь», «кусты шиповника стояли, будто объятые пламенем, и красные ягоды в редкой листве их пылали как огненные языки», «меж туч казаковал молодой желтоусый месяц». До конца романа мы не забудем, как свежий предутренний ветерок рвал из рук Натальи черную траурную косынку, когда она в последний раз провожала Григория, и сердце у нас при воспоминании об этом будет всякий раз невольно сжиматься.

Отложен в сторону последний том, а мы еще долго не сможем забыть Григория, похоронившего Аксинью, над которым в небе сияет черный диск солнца. Мы будем сочувствовать, сопереживать полюбившемуся герою. Таков закон художественного творчества – яркие, красочные образы оказывают на читателя длительное, целенаправленное эстетическое воздействие.

Творчество Шолохова. Характеристика стиля писателя. ( тут нет «шапки»… а кого есть? )

По Г. А. Белой (выдержки из работы о закономерностях стилевого развития советской прозы. С. 213 – 238.):

Своеобразие стиля Ш. – об этом пишут все исследователи – обнаруживается прежде всего в сближении речи автора с народно-разговорной речью изображаемой среды. Однако – это самое общее определение, не вскрывающее специфики шолоховского стиля.

Мера совпадения автора с отдельными Героями весьма относительна: дистанция всегда ощутима. Но и точка зрения автора не монолитна: в ней всегда присутствуют другие ракурсы, звучат другие голоса, что придает ей особую объемность.

Ш. «не столько хочет вписать в жизнь свою авторитетную оценку явлений, придать этим явлениям им самим изобретенную чеканную форму, врезать в жизнь черты своего законченного, а потому неизбежно и замкнутого миропонимания, сколько откликнуться на все ее звучания, как чуткая и верная мембрана» (Д. Горбов о Леонове).

Слова об особой глубине повествовательной манеры рассказа выступают как качественная характеристика стиля Ш. в целом.

О «Судьбе человека»: «Если сформулировать суть внутреннего развития рассказа наиболее кратко и схематично, – пишет В. Кожинов, – можно утверждать, что автор и герой как бы сливаются в глубинном плане судьбы человека, в полном смысла движении исторического времени, материальным воплощением котрого является народ».

В. Шкловский попытался создать модель многомерности стиля Ш. «Книга Ш. – пишет он, – построена на многих кругах анализа: общим планом дана русская революция, ее перипетии. Стиль этих частей, говорящих о борьбе с белыми, похож скорее на военные сводки. Ближе и более детально дано само Войско Донское в его противоречии. Еще ближе дается хутор Татарский, истории семейств Мелеховых и Астаховых… Из этого всего выделяется крупным планом история Григория и Аксиньи. Рассказ идет все время на укрупняющихся метонимиях».

В «Донских рассказах» границы между зонами автора и героя еще очень резки – внутренняя мера и пропорции в этом единстве еще не найдены. Но главное уже обозначилось: как бы ни был увлечен автор переливами голосов своих героев, как бы ни был ярок ковер его повествования, – голос героя не только не поглощает авторскую речь, но, оставаясь себе верным, входит в нее, соединяется с нею, рождая принципиально новый тип художественного повествования.

В том и секрет начала «Тихого Дона», которое является характерным примером, – что перед нами повествование, организованное как авторская речь, в которой обе стихии – описательно-изобразительная и народно-разговорная сливаются в единый стиль….. …. Автор видит действительность не со стороны а изнутри, и эта «внутренняя точка зрения» является питательным источником художественной энергии его повествования.

Специфика стиля Ш. не столько в сближении речи автора с народно-разговорной речью изображаемой среды, как это принято считать, сколько в овладении разноречием, в своеобразии эстетической организации этого разноречия, характеризующейся одновременно целостностью и подвижностью составляющих ее элементов.

«разноречия» - как называет голоса в романе М. Бахтин – являются способом социальной характеристики предмета изображения: «чужие» языки приносят с собою в роман свою особую точку зрения на мир, свой кругозор, свои оценки.

Ориентация на воссоздание действительности через взаимодействующие между собой и автором голоса героев явилась одной из форм художественной организации мира.

Принципиальная новизна позиции Шолохова по отношению к разноголосию, объясняющая целостность стиля, рождена тем, что «творящее сознание стоит как бы на меже языков и стилей».

Специфика стиля Ш. коренится не в сосуществовании однонаправленных сил, как бы ни были они державны, но в их особом взаимодействии. Дифференциация разноречия подтверждает, что закон взаимодействия стилей является определяющим для всех уровней шолоховского повествования.

Взаимодействие в стиле у Ш. – это всегда острое столкновение «малых» стилей, как правило, столкновение контрастное.

Характерный перепад стилей – пение казачьих песен на фоне холодных, книжных размышлений Листницкого (вторая глава второй книги). Писатель не боится резких стыковок – из игры стилей он высекает новый и глубокий свет, оттеняющий и состояние героев, и движение их мысли, и жизнь, стоящую за ними.

Понятие игры, вибрации стилей,(а не простая стыковка, монтаж), более адекватны характеру взаимодействия «малых» стилей в манере Ш.

Своеобразие стиля Ш. характеризуется скорее симфонической оркестровкой этих стилей, нежели их хоровым звучанием.

…. Самый глубокий, но, несомненно самый эффективный, возможный только в таком концептуальном эпическом романе как «Тихий Дон», способ оценки мира: изнутри объекта, стилем.

Взаимодействующие в романе стили, бросая отсвет друг на друга, усложняют изображаемое, говорят о нем больше, чем если бы перед нами были развернутые живописные картины.

Предназначение игры стилем: обнажать, истолковывать, открывать все новые и новые оттенки смысла в изображаемом, оттенки отношения к этому изображаемому автора, героев и читателей.

Концентрическая окружность стиля «Тихого Дона» (Шкловский). (рассказ о русской революции, описание Войска Донского, хуторская жизнь, история Григория и Аксиньи – сферические круги.) Однако эти стилевые круги не сменяют друг друга (как это следует из схемы Шкловского) и не чередуются друг с другом. Они находятся в «броуновском» движении, друг с другом взаимодействуют, вступая в новые и неожиданные сочетания.

Широко распространен прием «рассказа-обобщения», как определил его Л. Якименко, - форма активизирующая стиль: «Висели над Доном тучи, сгущались, чернели. Орудийный гром первых боев уже несли ветры с Украины». Ее значение возрастает от тесного соседства с повествованием об исторически значимых событиях.

Одно из значительных стилевых открытий Ш.: активизация стиля за счет зрительного развертывания описания. Изображение построено так, чтобы читатель увидел происходящее как живую картину, как настоящую, «взаправдашнюю» жизнь: «Тысяча девятьсот шестнадцатый год. Октябрь. Ночь. Дождь и ветер. Полесье. Окопы над болотом, поросшим ольхой. Впереди проволочные заграждения. В окопах холодная слякоть. Меркло блестит мокрый щит наблюдателя. В землянках редкие огни». Короткие фразы – не имеют ничего общего с популярной в начале 20-х годов «рубленной прозой». У них другая функция: активизация стиля за счет динамики сменяющих друг друга кадров, где каждый сам по себе – законченный зрительный образ.

Часто писатель прибегает именно к таким формам речи, которые предполагают именно видение картины: опускаются глаголы, соединительные союзы; основой стилистической структуры становятся назывные предложения («Кабак закрыт. Военный пристав хмур и озабочен. У плетней по улицам – празднично одетые бабы…»). – Ориентация живописи на впечатления, которые она должна вызвать у читателя, породила, в сущности, новый тип «оценки формой», который до тех пор не был знаком советской прозе.

План героя выражен как бы объективно, от автора, но в то же время повествование так приближено к герою, так пропитано его, героя, настроением, состоянием, мыслями, что дистанция между автором и героем почти не ощутима.

Несобственно-прямая речь с ее пронизывающей экспрессией является, в свою очередь, сигналом о существовании еще одного сечения в шолоховском стиле, которое условно можно обозначить как плоскость отношени1 «автор – герой - слушатель».

Рельефность шолоховского повествования, глубинное, многомерное взаимодействие пространственных и временных планов, голосов, разноречий, зон автора и героев и т. п. – все это, как бы ни казалось уникальным и как бы ни было таковым в действительности, и принадлежит своему времени, и выходит за его пределы. «Тихий Дон» был начат в середине 20-х годов и не только с редкой полнотой выразил проблематику «авторитетного стиля», но и раскрыл возможности его реализации на высоком уровне. Благодаря значительности художественных результатов, роман «Тихий Дон» не только разрешает стилевые противоречия своего времени, но и «снимает» их, т. е., синтезируя опыт предыдущего стилевого развития, отвечая на потребности времени, содержит в себе и начала новой художественности.

Анализ показал, что вкусовые детали, как правило, характеризуют ощущения, связанные с личной жизнью героев, и почти никогда не включаются в сферу их социальных эмоций. Таким образом, сфера «сенсорной» изобразительности в поэтике Шолохова чрезвычайно широка и многообразна. Детализация чувственных ощущений – визуально-цветовых, звуковых, одоративных, звуковых, осязательных – рождает самые сложные и причудливые синтезы, подлинную симфонию ощущений необозримого богатства и спектра. И в этом своем особом даре художественного мирочувствования Шолохов как писатель, на наш взгляд, не знает себе равных.

Третья глава диссертации называется «Функции детали в различных сегментах художественного мира романа «Тихий Дон». В ней анализируется специфика использования художественных микрообразов в структуре шолоховского пейзажа, бытовых и батальных сцен, речевых характеристик персонажей.

В первом разделе третьей главы – «Функции детали в структуре шолоховского пейзажа» – рассматривается психологизация пейзажных образов – важный фактор своеобразия индивидуально-авторского стиля писателя.

Пейзажные детали в романе Шолохова наиболее многофункциональны, они могут служить: 1) фоном, на котором разворачиваются события произведения; 2) средством психологического анализа, выражения внутренней жизни персонажей, их душевных переживаний; 3) способом раскрытия философских и символических обобщений; 4) основой создания индивидуально-авторской картины мира; 5) конструктивным компонентом композиции произведения.

«Природное» растворено в человеке, «человеческое» – в природе, и в сфере художественной детализации это особенно очевидно. Принцип «природосообразности» психологических деталей – одна из доминант художественного стиля М. А. Шолохова.

Природная деталь часто служит сюжетным предварением последующих трагических событий. Такой «деталью-предзнаменованием» является эпизод с утенком, нечаянно загубленным Григорием во время покоса. Случайная гибель живого существа здесь – начало целой цепи случайных смертей невольных жертв, оказывающихся неизбежным следствием вмешательства жестоких социальных законов в гармонию природного бытия. Небольшой, казалось бы, эпизод отбрасывает трагический отсвет на все повествование, выявляя внутреннюю связь с одним из ключевых мотивов романа – мотивом трагической вины и ответственности человека за нарушение природной и социальной гармонии .

Шолохов приводит много эпизодов, из которых видна любовь Григория ко всему живому. Будучи на войне, в наступлении, Мелехов не может не заметить маленького жучка. «Григорий не спеша стреляет, целится тщательно и между двумя выстрелами, прислушиваясь к команде взводного, выкрикивающего прицел, успевает осторожно ссадить выползшую на рукав его гимнастерки рябую божью коровку. Потом атака…» (кн. 2, ч. 4, гл. 4,

с. 47). В пылу, в азарте сражения, в опасной близости от смерти Григорий, однако, успевает позаботиться о жизни малого существа – какая знаменательная психологическая деталь! Однако и здесь есть другой, более глубинный мифопоэтический план: в славянской языческой мифологии крылатые насекомые (пчелы, бабочки, особенно божьи коровки) – символы человеческой души, связующие небо и землю. Спасая в пылу смертельного для многих сражения маленькую божью «вестницу», Григорий подсознательно делает шаг к спасению своей грешной души. Переплетение мифоязыческого и христианского контекстов здесь очевидно.

Ключевое значение в романе имеют лейтмотивные деталеообразующие образы Дона, степи, солнца. Они придают пейзажным картинам лирическое звучание, философскую глубину.

Среди «солярных» деталей романа «черный диск солнца» являет собой трагическую вершину духовных блужданий героя, однако его парадоксальное «ослепительное» сияние, разрывающее траурные покровы «черного неба», все-таки дарит надежду.

Писатель создал ярчайшие полотна, изображающие красоту природы родного края. Мастерство М. А. Шолохова, проявилось, прежде всего, во впечатляющих по силе воздействия сопоставлениях природных процессов с духовной жизнью персонажей. Такой эффект создается благодаря продуманной писателем системе художественных деталей , их безупречно выстроенному ансамблю.

Во втором разделе третьей главы – «Специфика использования детали в бытовых и батальных сценах» – показано функционирование различных типов деталей в мирных и военных эпизодах романа. Начало войны предсказывают детали-предзнаменования («сухое лето тлело», «горели сухостойные бурьяны», «вхолостую палила молния»). Нередко в романе появляются детали-антитезы, противопоставляющие друг другу гармонию природного мира и дисгармонию социальных отношений: «Благостным покоем , тишиной веяло от забрызганного скупым солнцем пейзажа. А неподалеку от дороги в бестолковой злобе топтались люди, готовились кровью своей травить сытую от дождей, обсемененную, тучную землю» (кн. 2, ч. 4, гл. 22, с. 185). Такое противопоставление явлений природного и социального мира – один из самых плодотворных уроков Л. Н. Толстого в поэтике Шолохова.

В «Тихом Доне» не акцентируется внимание на описании подвигов, геройства, воинской отваги, упоения боем, что характерно для произведений других писателей о войне. Для Шолохова важно другое: как война влияет на личность, что происходит в душе человека, увидевшего войну, участвовавшего в ней. Вычленение именно этого аспекта темы позволяет почувствовать особенности шолоховского психологизма в изображении войны.

Писатель говорит о том, что каждый по-своему понимает и переживает происходящие события, никого они не оставляют равнодушными. Автор вслед за героями ощущает «чудовищную нелепицу » войны – подобно тому, как Л. Н. Толстой воспринимал войну как «наиболее противное человеческому естеству и всей человеческой природе событие».

Герои романа с горечью видят, как местом кровопролитных сражений становятся мирные поля с созревшим хлебом: как «вызревшие хлеба топтала конница», как сотня «железными подковами мнет хлеб», как «между бурыми, неубранными валками скошенного хлеба разворачивалась в цепь черная походная колонна», как «первая шрапнель покрыла ряды неубранной пшеницы». Прием «градации деталей» , расположения их по степени усиления эмоционального накала, создает впечатление разрушительного шествия враждебных стихий и сил войны по полям и просторам России.

Война попирает важнейшую – земледельческую – ипостась казачьей жизни, и поэтому образ неубранных хлебов становится важнейшей лейтмотивной символической деталью , выражающей авторский приговор войне .

Не менее выразительны и другие метафоры войны, детали-символы, основанные на православном и народно-фольклорном отношении к войне: «земля, распятая множеством копыт», «поле смерти».

«Древесная кровь», «рваные раны» деревьев, «семена войны» в душе человека и «серошинельная кровь » людей – все это значимые пейзажно-психологические детали-символы , приобретающие в шолоховском повествовании обобщающий философский смысл. Наиболее ярким деталеообразующим фактором служат метафорические «гнезда», связанные с образами птицы и дерева – вечных символов жизни и смерти.

Шолохов отвергает насильственную смерть, противопоставляя смерти мудрую животворящую природу, вечную жизнь. Когда Лихачева «погнали» на казнь, он, «проходя мимо смертельно-белой березки, с живостью улыбнулся, стал, потянулся вверх и здоровой рукой сорвал ветку. На ней уже набухали мартовским сладостным соком бурые почки; сулил их тонкий, чуть внятный аромат весенний расцвет, жизнь, повторяющуюся под солнечным кругом. Лихачев совал пухлые почки в рот. Жевал их, затуманенными глазами глядел на отходившие от мороза, посветлевшие деревья и улыбался уголком бритых губ. С черными лепестками почек на губах он и умер …» (кн. 3, ч. 6, гл. 31, с. 203-204). Весенние «лепестки почек» на стынущих губах умирающего героя – ключевая деталь–символ , раскрывающая безумие и ужас бесчеловечной войны, так резко контрастирующей с гармонической жизнью природного мира.

В сцене казни Котлярова вновь обращает на себя внимание значимая для всей сцены психологическую деталь, дарующая приговоренному к смерти герою последнее утешение, подлинный «момент истины».

Неслучайно Котляров увидит в свой последний час «изморозно-белый покров известняковой пыли на придонской дороге, голубым видением вставшие вдали отроги меловых гор, а над ними, над текучим стременем гребнистого Дона, в неохватной величавой синеве небес, в недоступнейшей вышине – облачко . Окрыленное ветром, с искрящимся, белым, как парус , надвершием, оно стремительно плыло на север, и в далекой излучине Дона отражалась его опаловая тень» (кн. 3, ч. 6, гл. 55, с. 350-351). Это светлое облачко, словно отлетающая в иной, лучший мир человеческая душа, дарит герою последнюю радость прикосновения к душе самой природы.

Здесь, как и в сцене жестокой казни Лихачева, писатель использует выразительные композиционные приемы «предварения» и контраста с особым эмоционально-психологическим наполнением – мотивом прощания с жизнью. Он дает своим героям последнюю возможность насладиться красотой родной земли, вдохнуть запахи донской природы, а читателю – в эти моменты предельного напряжения действия романа – со всей силой ощутить противоестественность человеческой вражды для всего живого.

Третий раздел третьей главы называется «Деталь как структурный элемент речевых характеристик персонажей». Своеобразие характеров персонажей романа, то новое в их психологии, что появляется под воздействием исторических событий и обыденной жизни, глубоко раскрываются Шолоховым в их речи. Роль внесловесной (внеречевой) детали , выражающейся в мимике, жесте, походке, движениях героев, особенно велика в ситуации так называемого «второго», «невербального» диалога.

Особое внимание в связи с этим обращают на себя психологически насыщенные речевые характеристики персонажей. Писатель характеризует душевные движения через речь, через общение с окружающими. Особенно экспрессивны диалоги и, в частности, такой их тип, как диалог-поединок . Особенно показательно это в диалогах двух главных героинь, двух соперниц – Аксиньи Астаховой и Натальи Коршуновой.

Эмоция у героев Шолохова настолько действенна, динамична, пластична, что порой кажется, что на эту сферу шолоховской художественной изобразительности оказала влияние эстетика немого кинематографа . Писатель передает «внутренний» мир рельефно, через его внешние динамические проявления.

Чувства, внутреннее состояние обеих женщин показаны с помощью реплик, поз, выразительных мимических деталей. Аксинья защищает свое право на Григория, на любовь, на счастье. Автор комментирует ее эмоциональное состояние через позу и жест («стояла среди комнаты, сунула руки в передник»), движение («подошла почти вплотную»), мимику («стиснула зубы»), взгляд («вглядывалась в лицо врага», «с бурной ненавистью глядела»), интонацию, тон голоса («вкрадчиво, почти шепотом спросила», «едко засмеялась», «глумилась», «сыпала перекипевший шлак слов»).

В сцене объяснения Мелехова-старшего с замужней Аксиньей (по поводу ее связи с неженатым сыном) через сгущенную градацию деталей усиливается динамизм выразительных движений собеседников, предшествующих их высказываниям: Пантелей Прокофьевич «чертом попер в калитку», «шваркнул кота об лавку». Так же ведет себя и Аксинья: «сузив глаза», «кривясь и скаля зубы», «жгла его полымем черных глаз», «сыпала слова». Налицо ярко присущая Шолохову экспрессивная психологическая динамика.

В других, батальных сценах Шолохов с помощью внеречевых мимических деталей с потрясающей художественной силой передает страшную гримасу войны, выражающую озверение, обесчеловечение человека, убивающего себе подобных. В этот момент и те, и другие похожи друг на друга, как зеркальные двойники. Еще живые, они уже напоминают мертвых: зверином оскалом, кривыми судорогами и «страшной мутью» обезображенных ненавистью лиц, «отвисшими челюстями» и «выдавленными» от ужаса из орбит глазами.

В четвертом разделе третьей главы – «Роль детали в создании художественного подтекста» – отмечается, что особую роль в структуре шолоховского психологизма играет подтекстовая деталь, под которой в диссертации подразумевается микрообраз, несущий на себе скрытый, отличный от прямого значения высказывания смысл, который восстанавливается на основе контекста.

Вопрос об использовании М. А.Шолоховым приема подтекста в отечественном шолоховедении является полемическим. Большинство исследователей сходятся во мнении, что в романе «Тихий Дон» подтекста нет как такового, поскольку его персонажам присущ «прямой язык страстей».

Углубленный анализ художественной структуры романа «Тихий Дон» показывает, что психологические ситуации, в которых скрыто эмоциональное напряжение, не выражаемое речевым контекстом, встречаются у М. А. Шолохова достаточно часто. Психологическое содержание подобных эпизодов асимметрично их речевому оформлению. Прямой смысл текста не совпадает с его скрытым, неявным эмоционально-психологическим наполнением, как правило, более глубоким и драматичным. Это позволяет со всей уверенностью говорить о традиции чеховского «подводного течения», о поэтике психологического подтекста в системе художественных приемов создания образа в романе М. А. Шолохова «Тихий Дон», которая выражается с помощью подтекстовой детали.

В пятом разделе – «Деталь как способ авторской оценки» – показано, что шолоховская деталь функционирует и в сфере объективного, и в сфере субъективного контекста. Авторские комментарии основаны на приемах художественной детализации, причем в структуре авторского повествования особенно часто встречаются метафорические детали , детали-параллели, детали-антитезы, детали-ассоциации. Так, размышления о том, как тяжело на душе у Аксиньи после сообщения о свадьбе Григория, предваряются авторским отступлением в форме развернутой метафоры-притчи с изобилием выразительных подробностей и деталей. «Всходит остролистая зеленая пшеница, растет… Откуда ни возьмись, забрел в хлеба табун скота: ископытили, в пахоть затолочили грузные колосья. Там, где валялись, – круговины примятого хлеба… дико и горько глядеть » (кн. 1, ч. 1, гл. 20, с. 96). И дальше автор вновь продолжает раздумья о неодолимости все побеждающей жажды жизни и любви: «Встает же хлеб, потравленный скотом. От росы, от солнца поднимается втолоченный в землю стебель; сначала гнется, как человек, надорвавшийся непосильной тяжестью, потом прямится, поднимает голову, и так же светит ему день, и тот же качает ветер… » (кн. 1, ч. 1, гл. 20, с. 96).

Художественные детали используются в авторских комментариях, напоминающих пословицы, афоризмы, притчи. Возвращение с фронта казаков осенью 1917 года Шолохов сопровождает следующим рассуждением: «Травой зарастают могилы, – давностью зарастает боль. Ветер зализал следы ушедших, – время залижет и кровяную боль , и память тех, кто не дождался родимых и не дождется, потому что коротка человеческая жизнь и не много всем нам суждено истоптать травы …!» (кн.2, ч.5, гл. 1, с. 192).

Наиболее действенна функция детали в авторских обобщениях, по форме напоминающих притчу, ведь притчевая модель строится от конкретного к абстрактному, от частного к общему, от отдельного наблюдения – к размышлению о вечном. И здесь выразительная, удачно найденная деталь-параллель (человек – стебель, обманутая любовь – помертвевшее поле, горе человеческое – выжженная земля и т. п.) служит отправной точкой для глубоких жизненных обобщений, нравственных оценок, философских ассоциаций.

В шестом разделе третьей главы – «Композиционные функции детали в романе «Тихий Дон» – отмечается, что деталь выполняет в шолоховском повествовании не только изобразительно-выразительные, но и композиционные функции, служит конструктивным компонентом художественной структуры романа. Это становится возможным благодаря специфике принципа его построения. Анализ архитектоники романа, отражающий принцип «мерного» течения жизни, показывает, что писатель активно использует возможности художественной детализации для фиксации начала, развития и завершения каждого условно выделяемого «микрофрагмента» в потоке событий. Это дает основание обозначить три композиционных функции детали: «предваряющую»,«сопроводительную», «замыкающую».

Важное значение имеет также тот или иной способ включения детали в структуру повествования . В диссертации выделено четыре таких способа: предварение, повтор, параллелизация и градация. Прием последовательно «повторяющейся» детали широко представлен, например, в портретных описаниях героев, призванных подчеркнуть запоминающиеся черты внешнего облика.

Приобретая ключевое, символическое толкование, детали-повторы превращаются в детали-лейтмотивы , а порой и в детали-символы. Безусловно, символичен в романе-эпопее лейтмотивный образ солнца. Оно «радуется» вместе с героями, «печалится», «сердится» и даже грустно «усмехается»: «По-вдовьему усмехалось обескровленное солнце» (кн.1, ч. 3, гл. 16, с. 348) в сцене, предшествующей получению родными ложного известия о смерти Григория.

Выполняем все виды студенческих работ

Специфика художественного пространства в ранних рассказах М. А. Шолохова

Тип работы: Реферат Предмет: Литературоведение

Оригинальная работа

Тема

Выдержка из работы

О.Я. Алексеева СПЕЦИФИКА ХУДОЖЕСТВЕННОГО ПРОСТРАНСТВА В РАННИХ РАССКАЗАХ М.А. ШОЛОХОВА Актуальность темы, выбранной для данной статьи, обусловлена, прежде всего, тем, что исследованию ранних рассказов М. А. Шолохова на протяжении долгого времени не уделялось должного внимания. Существуют отдельные статьи и ряд монографий, посвященных изучению раннего периода творчества М. А. Шолохова. Внимание их авторов сосредоточено на выявлении особенностей стиля (Н. Великая, А. Хватов, И. Лежнев), способов создания образов (Ф. Бирюков, Л. Якименко), мотивов (Ф. Бирюков, Г. Ермолаев), типа конфликта (Л. Якименко, А. Мацай, В. Гура), а также на соотнесении с романом «Тихий Дон» (Прийма, В. Гура, Г. Ермолаев, И. Лежнев). Предпринималась и попытка комплексного анализа рассказов (С. Семенова)1.

Однако в указанных выше работах рассказы не изучались с целью вычленения пространственной структуры и выявления ее взаимодействия с более сложными уровнями повествования. На наш взгляд, подобный подход мог бы дать возможность взглянуть на проблему интерпретации ранних рассказов М. А. Шолохова с иной точки зрения.

Как известно, анализ художественного произведения может идти по восходящей, т. е. от изучения простых элементов, составляющих повествование (выявление тем, мотивов, пространственно-временной характеристики текста), к исследованию более сложных составляющих, таких, например, как основная идея, сюжет и т. д. Исследователи, в основном, сосредотачивают свое внимание на верхнем пласте произведения, забывая, что именно изучение «первого» уровня зачастую помогает понять динамику развития сюжета, выявить внутреннюю структуру произведения.

В статье мы попытаемся описать пространственную характеристику рассказов, определить ее семантическое наполнение и специфику.

В основу отбора материала был положен принцип тотального изучения рассказов М. А. Шолохова периода 1924−1927 гг. с целью определить ряд текстов, в которых наличествует ситуация перехода границы и, как следствие, пространственная оппозиция. В результате основной корпус исследуемых произведений составили следующие рассказы: «Коловерь»

(1924) — «Пастух» (1925) — «Продкомиссар» (1925) — «Илюха» (1925) — «Председатель Реввоенсовета республики» (1925) — «Двухмужняя» (1925) — «Бахчевник» (1925) — «Чужая кровь» (1926) — «О Колчаке, крапиве и прочем»

(1925) — повесть «Путь-дороженька» (1925) — «Ветер» (1927) .

Художественный мир рассказов М. А. Шолохова четко организован и состоит из двух противоборствующих пространств: «открытого», которое мы условно назвали «город», и «закрытого» — «хутор» / «станица» (т.н. «сословная и областная замкнутость»). Под оппозицией «открытое-закрытое» пространство понимается, прежде всего, оппозиция «старый-новый» режим, «проницаемость-непроницаемость», «статичность-динамичность», «косность-прогресс». Их описание устойчиво: всегда с отрицательными коннотациями изображается «закрытое» («…Вчерась землю делили: как только кому из бедных достается добрая полоса, так зачинают передел делать. Опять на хребтину нам садятся богатеи.» — П, 216- «казаки-посевщики богатыми очкурами покрепче перетянули животы, решили разом и не задумавшись: — Дарма хлеб отдавать?.. Не дадим.» — Пр, 222) и с положительными — «открытое» («Часть рабочих кончала обмолот, пахала под пары, другая часть строила школу» — Д, 365- «Теперя лупай обоими фонорями, свети в оба! Чуть тронешь свою бабу, — за хвост тебя, сукиного сына, да в собачий ящик!» — ОК, 423)4.

Интересно, что если в литературной традиции XIX в. герой бежал от суеты окружающего мира, стремился найти уединение, дабы в нем обрести истинное понимание вещей, смысл жизни, то в рассказах М. А. Шолохова ситуация прямо противоположная. Герой, как и в романтической традиции, также активен, и для него «истина» находится вне окружающей его повседневности, но пространственным воплощением ее является уже не «деревня», а «город». Связано это с переменой установок направляющей силы: теперь изначально «замкнутое» на себе пространство обречено и должно быть разрушено надвигающимся прогрессом, противостоять которому уже невозможно.

Следует отметить, что в одном из рассказов — «Председатель Реввоенсовета республики» — тип «замкнутого» пространства получает совершенно иное семантическое наполнение. Герой, провозглашая свой хутор автономным, объявляет об «осадном кругом положении» (345), как бы помещая его в центр круга, преграждает доступ к нему. В данном случае «замкнутость» имеет фольклорную коннотацию, становится синонимом оберега, призванного охранять хозяина или место, где он живет, от злых духов.

Фольклорные мотивы в описании и разработке пространства просматриваются еще в двух рассказах — «Илюха» (1925) и «Ветер» (1927).

В рассказе «Илюха» одна из мотивировок движения героя — нежелание жениться на нареченной родителями невесте («Больно на монашку похожа: губки ехидно поджатые, все вздыхает да крестится, ровно старушка древняя, ни одной обедни не пропустит, а сама собой — как перекисшая опара», 232). Поиск иной доли перекликается с важной композиционной составляющей сюжета волшебной сказки, в которой «переправа в иное царство есть как бы ось сказки и вместе с тем — ее середина. Достаточно мотивировать переправу поисками невесты, диковинки <…> чтобы получить самый общий, еще пока бледный, несложный, но все же ощутимый каркас, на основе которого слагаются различные сюжеты"5. Так и в рассказе «Илюха» «переправа» резко меняет судьбу героя, делит его жизнь на две части: размеренная и степенная жизнь в родительском доме и начало новой жизни, полной борьбы и самосовершенствования.

В рассказе «Ветер» описание причины («Подводчик обманул его, уехал, не дождавшись конца съезда, и Головнин, не найдя попутной подводы, пошел пешком…»), обстоятельств, при которых один из героев рассказа, Головин, попадает в избу к местному жителю («Темнело быстро. Уродливые очертания дубов виднелись по сторонам, за пологом мглы. Час спустя, уже в темноте, прибился он к огням хутора и, усталый, вошел в первый двор. В оконце маленькой хатки желтел огонек. Постучался…») наводит на мысль о сходстве хаты Турилина с избушкой Бабы-Яги6. Этому способствует и сама атмосфера, окружающая его там («Учителю было душно на холодной печке. Он чувствовал, что по нем ползают мореные вялые вши. Они кусали зло и ненасытно»).

Помимо названных выше доминантных центрообразующих пространств («город-деревня») в рассказах «Пастух», «Бахчевник», «О Колчаке, крапиве и прочем» и повести «Путь-дороженька» вводится дополнительное подпространство: «степь» — П- «бахчевник» — Б- «банда Махно» -Пд- «конюшни» — ОК.

В самом начале рассказов Григорий («Пастух») и Митька («Бахчевник») показаны пассивно-примыкающими к большевикам, способность же их к активной деятельности намечена, но не прописана, что дает автору возможность показать героев в развитии. Окончательное же их становление происходит в конце повествования, когда они доказывают преданность идеи через самопожертвование (Григорий, «Пастух») и готовность во имя нее переступить через законы родства (Митька, «Бахчевник»).

В последних двух из приведенных нами случаев — рассказ «О Колчаке, крапиве и прочем» и повесть «Путь-дороженька» — проблема внутренней самоидентификации героев снята изначально, а их пространственное перемещение обусловлено, прежде всего, стремлением автора сфокусиро-

вать внимание читателя на принципиально важной для него грани характера, например, такой как моральная стойкость (ОК) и сила духа (Пд).

Таким образом, осложнение пространственной структуры художественного произведения высвечивает один из механизмов создания образа.

Традиционно оппозиция «город-деревня» помимо коннотации «ра-зомкнутый-замкнутый» включает в себя понятие «свое-чужое»: «Замкнутое пространство, интерпретируясь в текстах в виде различных бытовых пространственных образов: дома, города, родины — и наделяясь определенными признаками: „родной“, „теплый“, „безопасный“ — противостоит разомкнутому „внешнему“ пространству и его признакам: „чужое“, „враждебное“, „холодное“.». Однако в анализируемых рассказах классическая интерпретация данной оппозиции ломается. Собственно, составляющие ее компоненты меняются местами: «свое» становится далеким- «чужое» -близким. Ср.: «Илья, иди, но домой не заглядывай. Вижу, что зараженный ты кумсамолом, всё с ними, с поганцами нюхался, ну и живи как знаешь, а я тебе больше не указ…» — И (232) — «А знаешь ты, красноармейская утроба, что завтра мы твоих друзей арестуем?» (251) и «Смутно догадывался он, что Федор хочет уехать за Дон к большевикам» — Б (251) — «Давай уйдем с нами отсель, расплюемся с Всевеликим войском донским» (272) и «Выскочили. Бежали, падали. Яков махал руками и кричал <…>: — Братцы! Красненькие! Товарищи!..» — Пд (281) — «Хоружий. Погоны новенькие. Пробритый рядок негустых волос. Свой: плоть от плоти, а стесняется Па-хомыч, как чужого» — К (327) — «Угловато осунулся и пожелтел Петро. По ночам слышал Гаврила, как вздыхал он и ворочился на кровати. Понял, после долгого раздумья, что не жить Петру в станице.» — Ч (499).

Еще одной важной составляющей в изучении пространственной структуры произведения является мотив перехода границы8, непосредственно влияющий на динамику развития сюжета.

Все из приведенных здесь рассказов имеют общую завязку (исключением является «Ветер»). Повествование начинаются с описания внут-ренне-активного, но внешне статичного противостояния героя окружающей действительности («Илюха», «Прдкомиссар», «Коловерь», «Двухмужняя», «Чужая кровь», «О Колчаке, крапиве и прочем», «Председатель Реввоенсовета республики», повесть «Путь-дороженька») или с формирования данной позиции («Пастух», «Бахчевник»). Собственно первая половина повествования призвана показать становление героев и мотивацию поступков. Детальное описание обстановки, условий быта, в которых находится герой, с одной стороны, тормозит действие: повествование как бы растягивается. Однако несовместимость взглядов на сложившийся уклад и вызванная этими обстоятельствами конфликтная ситуация отторгает или выталкивает героя из семьи, что неизбежно стимулирует активность его действий (о чем и свидетельствует переход границы) и, как следствие, влечет стремительную развязку.

В зависимости от «прикрепления» героев к «открытому / закрытому» пространству и их способности переходить границу они четко подразделяются на две группы: персонажи «подвижные» и «статичные». Например: «С весны заявляется в хутор наша же хуторная — Настя. Жила она в шахтах, а тут взяла и приехала, черт ее за подол смыкнул» — ОК (422) — «Я сам работал день и ночь. По белу свету не шатался, как ты!» — Пр (223) — «…убегай сердешный, куда глазыньки твои глядят!» — Б (258) — «…Желаешь с нами идтить — в добрый час, а нет, так баба с возу — кобыле легче!.. — Пойду я, дедушка» — Пд (272) (24, "www.сайт").

Преодоление границы воспринимается героями как отказ от косного существования, разрыв с отягощающим их прошлым и устремленность в будущее. Мотив перехода границы в рассказах М. А. Шолохова четко маркирован не столько перемещением из одного пространства в другое, но прежде всего тем, что герой оказывается перед выбором между близкими людьми по крови и по идее. Причем само понятие нравственный выбор, логически вытекающее из его условий, в рассказах снято и подменено, в соответствии с идеологической установкой, определением классовой принадлежности, что собственно и оправдывает не только отказ героев от кровных уз, но и убийство родного человека («Продкомиссар», «Бахчевник»).

Следует отметить, что данная трактовка ни в коей мере не снимает важной идеологической составляющей образов, более того, на наш взгляд, подобный анализ произведения позволяет вскрыть механизм создания образа вне семантических наполнений, проверить истинность / ложность его интерпретации.

Описанное в рассказах «распространение» советской власти показано как наступление «нового» порядка с методичным и основательным разрушением «старого»: оказываются растоптаны и поруганы понятия традиционализма (долг, семья, уклад жизни) — основные его составляющие. Таким образом, вырисовывается перспектива постепенного вытеснения старого «замкнутого» пространства — новым «открытым». Для упрощения задачи, в соответствии с трафаретными установками (кулаки-большевики), казачество представлено в рассказах с отрицательной точки зрения, что формирует устойчиво-негативное к нему отношение и служит достаточным оправданием, с точки зрения правящего класса, его планомерного истребления: «Оттолкнул мать в сторону, Митьку повалил на пол, бил ногами деловито, долго, жестоко, до тех пор, пока перестали из Митькиного горла рваться глухие, стонущие крики» — Б (257) — «Хорунжий бил старика хлыстом, хрипло, отрывисто ругался. Удары гулко падали на горбатую спину, вспухали багровые рубцы, лопалась кожа, тоненькими полосками сочилась кровь, и без стона все ниже, ниже к земляному полу падала окровавленная голова.» — Пд (265) — «Анна качнулась, вскрикнула, хотела поймать руку мужа, но тот, хрипло матюкаясь, ухватил ее за волосы, но-

гою с силой ударил в живот. Грузно упала Анна на пол, раскрытым ртом ловила воздух, задыхаясь от жгучего удушья. И уже равнодушно ощущала тупую боль побоев." - Д (372). Однако здесь не следует делать поспешных выводов о позиции самого Шолохова.

Формально навязанное новой властью шаблонное описание представителей противоположной стороны соблюдено. Однако если внимательно вчитаться в текст («.через месяц пришли красные. Вторглись в казачий исконный быт врагами, жизнь дедову, обычную, вывернули наизнанку, как порожний карман» — Ч, 484), а особенно в то, как аргументируют свое поведение раскулачиваемые («Меня за мое же добро расстрелять надо, за то, что в свой амбар не пущаю, — я есть контра, а кто по чужим закромам шарит, энтот при законе? Грабьте, ваша сила» — Пр, 224), станет понятно, что сам М. А. Шолохов, если не полностью, то частично на их стороне. Как пишет А. Хватов, «революция круто изменила привычное течение жизни, как плугом прошлась по неподвижной целине быта, сословных традиций и размежевала людей на два лагеря» .

Исключением в ряду анализируемых рассказов является «Ветер». Здесь центр тяжести смещается с политической стороны на нравственную, что свидетельствует о качественно ином, неконъюнктурном этапе создания произведения.

В рассказе показано столкновение двух людей, двух типов мышления, разных по классовому положению и по самопозиционированию. Один — представитель интеллигенции («города») — другой — простой казак, коренной хуторской житель («хутор»). В центре повествования история казака, поражающая глубиной описания и трагизмом человеческой судьбы («„Дай мне, добрый человек, хучь кусок сала. Твои свиньи ноги мои стрескали, ты по совести должон мне за это дать“. Дал ведь, истинный бог! Шматок сала отрезал и сухарей конскую торбу насыпал»). Вызванное поначалу непреодолимое чувство сопереживания чужому горю по мере пове-

ствования сменяется негодованием и отвращения к главному герою: «Отношение как читателя, так и учителя Турилина меняется от симпатии до отвращения. Каким бы униженным и обиженным не чувствовал себя калека, трудно согласиться с тем, что его страдания служат оправданием его бесчеловечности"10.

В рассказе показана деградация человеческой личности, глубина падения которой не поддается оправданию. Усиливает это ощущение и морально-этическая позиция автора, выразителем которой является Головин. Собственно он и дает окончательную оценку поступков Турилина: «Учитель неожиданно свесил ноги и, дергаясь вихрастой головой, сказал с холодным бешенством: „- Эх, сволочной ты человек! Гадина ты!..“».

Подводя итоги, отметим, что в результате данного исследования удалось решить такие поставленные задачи, как описание пространственной структуры текста и выявление ее специфики. На материале проанализированных рассказов мы попытались показать один из возможных способов создания образа и его интерпретации, выявить взаимосвязь между внутренней структурой произведения и его семантическими наполнениями, определить позицию автора, «разглядеть» ее за ширмой коньюнктур-ных догм.

1 Великая Н. Стилевое своеобразие «Донских рассказов» Михаила Шолохова // Михаил Шолохов: Статьи и исследования. М., 1980. С. 87−111- Мацай А. Эскиз творческой программы (Лазоревая степь) // Михаил Шолохов: Статьи и исследования. М., 1980. С. 139−152- Лежнев И. Путь М. Шолохова. М., 1948- Хватов А. Художественный мир Шолохова. М., 1978. С. 8−45- Якименко Л. Большая правда // Литература и жизнь. 1960. 28 окт. С. 3- Ермолаев Г. Михаил Шолохов и его творчество. СПб., 2000. С. 24−45- Семенова С. Мир прозы Михаила Шолохова. От поэтики к миропониманию. М., 2005. С. 11−83.

2 Далее названия рассказов будут указаны в сокращении: «Пастух» — П- «Продкомис-сар» — Пр- «Илюха» — И- «Коловерть» — К- «Председатель Реввоенсовета республики» -ПРр- «Двухмужняя» — Д- «Бахчевник» — Б- «Чужая кровь» — Ч- «О Колчаке, крапиве и прочем» — ОК- «Путь-дороженька» — Пд- «Ветер» — В.

3 ГураВ.В. Жизнь и творчество М. А. Шолохова. М., 1960. С. 35.

5 Пропп В. Я. Исторические корни волшебной сказки. СПб., 1996. С. 202.

6 Там же. С. 58−64.

7 Лотман Ю. М. Структура художественного текста. М., 1973. С. 277−278.

8 «Граница делит все пространство текста на два взаимо не пересекающихся пространства. <.> То, каким образом делится текст границей, составляет одну из существенных его характеристик. Это может быть деление на своих и чужих, живых и мертвых, бедных и богатых.» (Там же. С. 278.).

9 Хватов, А Указ. соч. С. 18.

10 Ермолаев Г. С. Указ. соч. С. 30.

Заполнить форму текущей работой