Образовательный портал. Роман И

Многие люди, читая статью какого-либо критика о том или ином произведение, ожидают услышать негативные высказывания в адрес сюжета произведения, его героев и автора. Но ведь сама критика подразумевает в себе не только отрицательные суждения и указания недостатков, но и анализ самого произведения, его обсуждения с целью дать оценку. Так литературной критике подверглось произведение И. С. Тургенева. Роман «Отцы и дети» явился в «Русском вестнике» в марте 1862 года, после чего начались бурные обсуждения этого произведения в печати. Мнения были разные

Одну из самых критичных точек зрений выдвинул М. А. Антонович, опубликовав свою статью "Асмодей нашего времени" в мартовской книжке «Современника». В ней критик отказывал "Отцам и детям" в каких бы то ни было художественных достоинствах. Он был весьма недоволен романом Тургенева. Критик обвинял автора в клевете на молодое поколение, говорил, что роман написан в укор и поучение молодому поколению, а также радовался, что писатель, наконец, открыл свое истинное лицо - лицо противника прогресса. Как написал Н. Н. Страхов, «вся статья обнаруживает только одно - что критик сильно недоволен Тургеневым и считает священным долгом своим и всякого гражданина не находить как в новом его произведении, так и во всех прежних ничего хорошего».

Сам же Н. Н. Страхов относится к роману «Отцы и дети» с положительной стороны. Он говорит о том, что «роман читается с жадностью и возбуждает такой интерес, какого, смело можно сказать, не возбуждало еще ни одно произведение Тургенева». Также критик отмечает, что «роман так хорош, что на первый план победоносно выступает чистая поэзия, а не посторонние мысли и именно потому, что она остается поэзиею, может деятельно служить обществу». В оценку самого автора Страхов замечает: «И. С. Тургенев представляет образец писателя, одаренного совершенной подвижностью и вместе глубокою чуткостью, глубокою любовью к современной ему жизни Тургенев остался верен своему художническому дару: он не выдумывает, а создает, не искажает, а только освещает свои фигуры он дал плоть и кровь тому, что явно уже существовало в виде мысли и убеждения. Он придал наружное проявление тому, что уже существовало как внутреннее основание». Наружной же сменой романа критик видит смену поколений. Он говорит, «если Тургенев изобразил не всех отцов и детей или не тех отцов и детей, каких хотелось бы другим, то вообще отцов и вообще детей и отношение между этими двумя поколениями он изобразил превосходно».

Еще одним из критиков, давших свою оценку роману Тургенева, был Н. М. Катков. Свое мнение он опубликовал в майском номере журнала «Русский вестник» в статье под названием «Роман Тургенева и его критики». Отметив "созревшую силу первоклассного таланта" Ивана Сергеевича, он видит особенное достоинство романа в том, что автору удалось "уловить текущий момент", современную фазу русского образованного общества.

Самую же положительную оценку роману дал Д. И. Писарев. Его статья была одним из первых критических отзывов на роман «Отцы и дети» и появилась вслед за его публикацией в журнале «Русский вестник». Критик писал: «Читая роман Тургенева, мы видим в нем типы настоящей минуты и в то же время отдаем себе отчет в тех изменениях, которые испытали явления действительности, проходя чрез сознание художника». Писарев отмечает: «Кроме своей художественной красоты, роман замечателен еще тем, что он шевелит ум, наводит на размышления, хотя сам по себе не разрешает никакого вопроса и даже освещает ярким светом не столько выводимые явления, сколько отношения автора к этим самым явлениям»Также он говорит, что все произведение насквозь проникнуто самою полною, самою трогательною искренностью.

В свою очередь, сам автор романа «Отцы и дети», Иван Сергеевич Тургенев, в статье «По поводу отцов и детей» отмечает: «По милости этой повести прекратилось - и, кажется, навсегда - благосклонное расположение ко мне русского молодого поколения». Прочитав в критических статьях о том, что он в своих произведениях "отправляется от идеи" или "проводит идею", со своей стороны, Тургенев сознается, «что никогда не покушался "создавать образ", если не имел исходною точкою не идею, а живое лицо, к которому постепенно примешивались и прикладывались подходящие элементы». На протяжении всей статьи Иван Сергеевич общается только лишь со своим читателем - своим слушателем. И в конце повествования он дает им очень дельный совет: «Друзья мои, не оправдывайтесь никогда, какую бы ни взводили на вас клевету; не старайтесь разъяснить недоразумения, не желайте - ни сами сказать, ни услышать "последнее слово". Делайте свое дело - а то все перемелется».

Но дискуссия не закончилась только лишь обсуждением романа в целом. Каждый из критиков в своей статье рассмотрел одну очень значимую часть произведения, без которой бы не было никакого смысла в написании социально-психологического романа «Отцы и дети». И этой частью был и до сих пор остается главный герой произведения Евгений Васильевич Базаров.

Д. И. Писарев характеризовал его, как человека сильного по уму и по характеру, который составляет центр всего романа. «Базаров - представитель нашего молодого поколения; в его личности сгруппированы те свойства, которые мелкими долями рассыпаны в массах; и образ этого человека ярко и отчетливо вырисовывается перед воображением читателя», - писал критик. Писарев считает, что Базаров, как эмпирик, признает только то, что можно ощупать руками, увидать глазами, положить на язык, словом, только то, что можно освидетельствовать одним из пяти чувств. Критик утверждает, что «Базаров ни в ком не нуждается, никого не боится, никого не любит и, вследствие этого, никого не щадит». Дмитрий Иванович Писарев говорит о Евгении Базарове, как о человеке, беспощадно и с полным убеждением отрицающем все, что другие признают высоким и прекрасным.

Николай Николаевич Страхов называет главного героя «яблоком раздора». «Он не есть ходячий тип, всем знакомый и только схваченный художником и выставленный им "на всенародные очи», - замечает критик. «Базаров есть тип, идеал, явление, "возведенное в перл создания", он стоит выше действительных явлений базаровщины». А базаровщина в свою очередь есть, как сказал Писарев, болезнь, болезнь нашего времени, и ее приходится выстрадать, несмотря ни на какие паллиативы и ампутации. «Относитесь к базаровщине как угодно - это ваше дело; а остановить - не остановите; это та же холера».Продолжая мысль Страхова, можно сказать, что «Базаров реалист, не созерцатель, а деятель, признающий одни действительные явления и отрицающий идеалы».Он вовсе не желает мириться с жизнью. Как написал Николай Николаевич Страхов, «Базаров представляет живое воплощение одной из сторон русского духа, он «более русский, чем все остальные лица романа». «Его речь отличается простотою, меткостью; насмешливостью и совершенно русским складом», - говорил критик.Также Страхов заметил, что «Базаров есть первое сильное лицо, первый цельный характер, явившийся в русской литературе из среды так называемого образованного общества».В конце романа «Базаров умирает совершенным героем, и его смерть производит потрясающее впечатление. До самого конца, до последней вспышки сознания, он не изменяет себе ни единым словом, ни единым признаком малодушия. Он сломлен, но не побежден», - утверждает критик.

Но конечно не обошлось и без обвинений в адрес Базарова. Многие критики осуждали Тургенева за то, что он изобразил главного героя в укор молодому поколению. Так Максим Алексеевич Антонович уверяет нас, что поэт выставил своего героя обжорой, пьянчужкой и картежником.

Сам автор же утверждает, что, рисуя фигуру Базарова, он исключил из круга его симпатий все художественное, придал ему резкость и бесцеремонность тона - не из нелепого желания оскорбить молодое поколение, а всего лишь потому, что он должен был нарисовать его фигуру именно такой. Тургенев сам осознавал: "беда" состояла в том, что воспроизведенный им базаровский тип не успел пройти чрез постепенные фазисы, через которые обыкновенно проходят литературные типы.

Еще одним из главных вопросов в обсуждении критиков романа И. С. Тургенева было отношение самого автора к своему герою.

Николай Николаевич Страхов сначала утверждал, что «Тургенев понимает Базаровых по крайней мере настолько, насколько они сами себя понимают», но потом он доказал, что Иван Сергеевич «понимает их гораздо лучше, чем они сами себя понимают».

Редактор одного из журнала написал: "К тому, что вышло из его рук, он находится точно в таких же отношениях, как и все другие; он может иметь симпатическое или антипатическое чувство к живому лицу, которое возникло в его фантазии, но ему придется совершить точно такой же труд анализа, как и всякому другому, для того, чтобы передать в суждении сущность своего чувства".

Катков же обвинял Тургенева в том, что тот пытался показать Базарова в максимально выгодном свете. Михаил Никифорович не упускает случая упрекнуть писателя в его пронигилистических симпатиях: «В "Отцах и детях" заметно желание автора дать главному типу возможно благоприятнейшие условия. Автор, видимо, как будто опасался показаться лицеприятным. Он как будто усиливался быть беспристрастным <.>. Нам кажется, что если б этих усилий не было, то его произведение еще более выиграло бы в своей объективности».

Д. И. Писарев, в свою очередь говорит, что Тургенев, очевидно, не благоволит своему герою. Критик замечает: «Создавая Базарова, Тургенев хотел разбить его в прах и вместо того отдал ему полную дань справедливого уважения. Он хотел сказать: наше молодое поколение идет по ложной дороге, и сказал: в нашем молодом поколении вся наша надежда».

Тургенев же выражает свое отношение к главному герою такими словами: «Я разделяю почти все его убеждения. А меня уверяют, что я на стороне "Отцов". я, который в фигуре Павла Кирсанова даже погрешил против художественной правды и пересолил, довел до карикатуры его недостатки, сделал его смешным!». «В самый момент появления нового человека – Базарова - автор отнесся к нему критически. объективно». «Автор сам не знает, любит ли он или нет выставленный характер (как это случилось со мною в отношении к Базарову)», - говорит о себе Тургенев в третьем лице.

Итак, теперь мы точно понимаем, что мнения всех критиков очень отличаются друг от друга. У каждого есть своя точка зрения. Но, несмотря на многие отрицательные высказывания в адрес И. С. Тургенева и его произведения, роман «Отцы и дети» и по сей день остается актуальным для нас, ведь проблема разных поколений была и будет. Как уже говорил Дмитрий Иванович Писарев, «это болезнь», и она неизлечима

В один прекрасный день два молодые прогрессиста наехали с севера в мирное деревенское затишье, живьем везя с собой новый дух, который доходил туда прежде лишь в смутных отголосках или слабых и карикатурных проявлениях. Один из этих молодых прогрессистов, уже не самой первой молодости человек, - человек вполне сложившийся и зрелый, - и в нем-то главным образом сидит этот новый дух.

"Что у вас на душе?.. Кто вы, что вы?" - спрашивают этого гостя. - "Вы меня удивляете, - отвечает он, - вам известно, что я занимаюсь естественными науками".

Итак, в нашу глушь пожаловал дух исследования, ясной и точной мысли, положительного знания. Как кстати! Его-то нам и недоставало. Да, это действительно дух нового времени, завоевывающий одну область за другою. Этот дух ясной и точной мысли не ограничивается в наше время только теми науками, которые обыкновенно называются естественными; он простирается повсюду, и нет умственной сферы, которая бы в наше время не полагала своей силы и достоинства в ясной мысли и положительном знании.

Первым делом Базарова, по приезде в деревню к отцу своего молодого поклонника, было отправиться в болото за лягушками. Он выложил свои снаряды и наполнил свою комнату химическим запахом. Компания сидит за утренним чаем, а он, суровый труженик, тащит свою добычу с болота и, не останавливаясь, отрывочно отвечает на докучные расспросы... Это рассказано так, что ни на чем не запнешься и в самом деле поверишь, что вот приехал неутомимый исследователь тайн природы, который не хочет терять ни минуты времени и, не успев протереть глаза со сна после дальней дороги, не успев осмотреться на новом месте, ознакомиться с хозяевами и напиться чаю, спешит на ученую экскурсию, посылает мальчишек в болото за лягушками, в кратких, но выразительных словах объясняет им, для чего они нужны и что в сущности человек и лягушка одно и то же. "Ну полезай, философ", - говорит он шестилетнему мальчишке, который слишком заболтался, между тем как нашему естествоиспытателю дорога каждая минута: он должен немедленно произвести важный опыт над нервною системой.

Что проглянуло в этом: серьезное дело или нет? Автор оставляет нас без всякого намека. Если бы с его стороны был какой-нибудь умысел, то умысел этот непременно отозвался бы так или иначе в тоне его рассказа. Подозрительные глаза инквизиторски наблюдали за всеми движениями автора в его произведении и готовы были видеть во всем злонамеренный умысел; но ни одному критику не пришло в голову остановиться на этом пункте. Действительно, здесь нет ни малейшей иронии. Автор только взял тот дух науки, какой представила ему наша общественная среда, и пустил его действовать, ни за что не принимая на себя ответственности. Очень может быть, что автору и на мысль не приходило спросить себя, серьезное ли это дело или нет; но, без сомнения, в сумме общего впечатления, всеми должно было чувствоваться, что это дело не серьезное. Что за Дюбуа Ремон, или Рудольф Вагнер, или, пожалуй, самый этот Джордж Генри Люис, о котором было у нас так много толков, появился на святой Руси? А если б и появился, так неужели эта типическая черта, которой обрисован Базаров, эта черта, исполненная такой художественной истины в романе г. Тургенева, - неужели эта черта годилась бы и для них? Что за удивительное рвение, как будто лягушки в болоте не могли подождать день-другой! И мы тем сильнее чувствуем неестественность этого рвения, что наш естествоиспытатель вовсе не какой-нибудь чудак ученый, вовсе не какой-нибудь зарывшийся специалист; он живет как все, и гуляет, и празднословит, и ничего не делает.

"Я рассматривал виды Саксонской Швейцарии в вашем альбоме, - говорил однажды Базаров заинтересовавшей его даме, - а вы мне заметили, что это меня занять не может. Вы это сказали потому, что не предполагаете во мне художественного смысла, да во мне и действительно его нет; но эти виды могли заинтересовать меня с точки зрения геологической, с точки зрения формации гор, например".

Не является ли перед нами опять образ того же самого натуралиста, который так спешил накрыть врасплох лягушек в болоте? Он презирает художественный интерес; он даже дамский альбом рассматривает не иначе как "с точки зрения геологической, с точки зрения формации гор".

Светская скучающая женщина заинтересовалась нашим ученым. Он возбуждает ее любопытство, и она делает его предметом своих наблюдений и опытов, а в нем между тем начинает закипать страсть. Пусть бы наш естествоиспытатель, забыв о своих химических снарядах, о своем микроскопе и лягушках, сел с прялкой у ног своей Омфалы ; нет, он не забывает и тут, что он ученый; он не видит, что эта дама, заговаривающая с ним о физике и химии, вовсе не намерена изучать свойства кислорода или опыты с лейденскою банкой ; он не видит, что она хочет изучать не что-либо другое, а его самого, и он рекомендует ей курс химии Пелуза и Фреми да курс физики Гано , и пускается в исчисление всех достоинств этих учебников; он вдруг заговорил как вытверженный урок, и не остановился бы, пока не прервала бы его сама собеседница и не направила разговор в другую сторону. Вот с г-жою Кукшиной он не пускается в подобный разговор; этой он не рекомендует "Физику" Гано; тут он не натянут; тут он, как говорится, в своей тарелке; тут он не заботится о контенансе и не пускается в науку.

Наконец, эта книжка Бюхнера , играющая роль какого-то талисмана, книжка, о которой всего менее мог бы подумать серьезный естествоиспытатель, притом человек положительный, не желающий терять минуты времени на пустые разговоры ("человек положительный, неинтересный, говорить не умею"), распространяющий повсюду химический запах, вечно трудящийся над лягушками и инфузориями: могло ли бы такое праздномыслие, как книжка Бюхнера, остановить на себе внимание серьезного специалиста, каким хочет казаться в своих глазах Базаров?

Нет сомнения, что наука здесь не есть что-либо серьезное и что ее надобно сложить со счетов. Если в этом Базарове сидит действительная сила, то она что-нибудь другое, а никак не наука. Своею наукой он может иметь значение лишь в том окружении, куда он попал; своею наукой он может подавлять только своего старичка-отца, юного Аркадия и мадам Кукшину. Он лишь бойкий школьник, который лучше других вытвердил урок и которого за то поставили в авдиторы . Впрочем, он настолько умен, что и сам это сознает, сам это высказывает, хотя не о себе лично, но вообще о своих соотечественниках в сравнении с настоящими исследователями в тех странах, где это есть дело серьезное. Он и сам не признает особенного значения за своими учеными занятиями; они для него только точка опоры, только средство для дальнейшей цели, а цель его совсем другого свойства и не имеет ничего общего с наукой. Его опыты над лягушками не повели бы к открытиям. Он усердно занимается всем этим, но точно так же, как в былое время молодые и даже довольно зрелые люди усердно занимались философией, ездя из одного немецкого университета в другой, слушали, записывали и религиозно перечитывали в своих тетрадках учение о Sein и Nichts . Бедные молодые люди! Они никого не хотели морочить, они морочили только самих себя . Они надувались, напрягались и губили свои умственные силы на бесплодное дело казаться в своих глазах великими философами. Сколько тяжелых минут переживали они, какой предавались хандре, как они страдали при малейшем намеке, что они трудятся даром! Они готовы были плакать и истязать себя, при малейшем просвете собственного сознания, что они балуются попусту, что они вовсе не философы, что гораздо было бы полезнее заняться каким-нибудь более скромным делом или какою-нибудь наукою, которая более бы соответствовала их действительным потребностям, что они губят самих себя, заглушая в себе эти потребности, отвлекая себя от дельных занятий и становясь через то ни к чему не способными.

Правда, науки, на которые предъявляет претензию Базаров, - другого свойства. Они общедоступны и просты, они школят мысль и приучают ее к трезвости и самоограничению. Эти науки отказываются от преследования первых причин и сущности вещей. Каждая держится своего факта и не отходит от него или отходит лишь на сколько нужно, чтоб охватить его в общности; наблюдение и опыт - их единственный источник, и вся их цель состоит только в том, чтобы привести в известность факт. За этим делом может найти себе место всякий ум, от самого скромного до гениального. Умный и способный человек, каков наш герой, мог бы, конечно, заниматься и химией, и физиологией не без успеха. Но он вовсе не о том хлопочет, чтобы стать специалистом по той или другой части; ему нужна вовсе не положительная часть науки; он занимается естественными науками более в качестве мудреца, в интересе первых причин и сущности вещей. Он потому занимается этими науками, что они, по его мнению, прямо ведут к решению вопросов об этих первых причинах. Он уже заранее уверен, что естественные науки ведут к отрицательному решению этих вопросов, и они ему нужны как орудие уничтожения предрассудков и для вразумления людей в той вдохновительной истине, что никаких первых причин не имеется, и что человек и лягушка в сущности одно и то же.

Этою мудростью, действительно, характеризуется современная умственная фаза в нашем любезном отечестве. Естественных наук у нас нет, и вообще нет никаких наук; наши юные химики, по замечанию г. Тургенева, не умеют отличить кислород от азота ; наши журнальные физиологи в жизнь свою не бывали в анатомическом театре, а между тем, кстати и некстати, то и дело толкуют о мозгах и нервах. Дело в том, что мы естественными науками занимаемся по книжкам Фейербаха и Бюхнера или, еще лучше, по журналу Ноака. Под видом естественных наук мы все также занимаемся немецкою философией или тем побочным выродком ее, который столь же походит на философию, сколько и на естественные науки.

Узкий и трудный путь натуралиста нам не по нраву. Мы возьмем у него лишь кое-что, для форса или для контенанса , и пойдем другим, более широким путем; мы не исследователи, не испытатели - пусть другие корпят над фактами и занимаются наукою для знания - мы мудрецы и вероучители. Мы проповедуем религию нигилизма, мы отрицаем : вот наше назначение, наша гордость и слава. Кто-то из критиков заметил, что этот нигилизм вносит дух плодотворного сомнения, которое освобождает ум от слепой веры в авторитет, и припутал сюда и Картезия, и Канта, и даже Конфуция . Можно наверное сказать, что наш критик столько же знаком с философским сомнением, сколько и с языком, на котором вещал любомудрый Конфуций. Сомнение дело нелегкое и не всякому доступное. Только немногие сильные умы способны к настоящему, серьезному сомнению относительно высших вопросов знания. Вот Декарт и Кант, те были к нему способны, и если бы наш критик был, в свою очередь, способен познакомиться с ними, он узнал бы от них, что такое сомнение, как оно делается и к чему приходит. Наши философы вполне уверены, что сомневаться и отрицать - одно и то же и что кто сомневается, тот непременно должен прийти к отрицанию. Но сомнение ни полагает, ни отрицает; сомнение, настоящее, истинное сомнение, допускает возможность противоположных решений. А где допускается возможность противоположных решений, там, значит, не принято решение ни в ту, ни в другую сторону. Сомнение ставит вопрос, возбуждает энергию к исследованию, к критике, к точнейшему определению силы наших понятий, к разграничению того, что мы знаем и чего не знаем; оно приводит к воздержанию и терпимости, если не к окончательному удостоверению. Но если наше сомнение склоняется в ту или другую сторону, так это признак, что решение уже принято нами и что в нашей критике уже присутствует догматический элемент. Если наше сомнение склоняется к отрицанию, то мы уже не просто сомневаемся, мы уже более или менее уверены и не нуждаемся в сомнении. Если мы отрицаем, то, значит, дело уже решено нами заранее, решено несомненно; мы только обманываем себя, воображая, будто мы сомневаемся; мы порешили дело просто и непосредственно. Мы обошлись без всяких исследований и вопросов, без всякой критики; нам не в чем удостоверяться, и, отвергая возможность противного решения, мы с большею или меньшею нетерпимостию относимся не только к тем, которые приняли решение противоположное, но и к тем, которые допускают возможность того или другого; мы становимся нетерпимы к самой терпимости. Такого рода отрицательное направление не есть дело мысли; напротив, оно служит признаком отсутствия всякого интереса мысли и знания. Оно не просто только воздерживается от решения, - что вовсе не значит отрицать, - оно уже решило все вопросы, еще не задавая их себе. Sic volo, sic jubeo, - говорит оно, как Ювеналова матрона . Люди, предрасположенные таким образом, люди, предубежденные в отрицании, не хотят доказательств; им утомительны и скучны всякие исследования, потому что всякие исследования кажутся им излишними; они уже убеждены и считают себя вполне знающими. Отрицательное направление есть своего рода религия, - религия опрокинутая, исполненная внутреннего противоречия и бессмыслицы, но тем не менее религия, которая может иметь своих учителей и фанатиков. Интерес отрицания, преобладая над всем, влечет этих фанатиков ко всему, что только запечатлено характером отрицания. Каким бы образом ни был добыт отрицательный результат, лишь бы он был православно отрицательный, и он как вдохновение овладевает этими умами и принимается как догмат, без всякого колебания и сомнения. В этом отрицательном догматизме прекращается всякая умственная производительность, исчезают все влечения истины и знания. Добиваться нечего, все решено, и все вздор.

Религия отрицания направлена против всех авторитетов, а сама основана на грубейшем поклонении авторитету. У нее есть свои беспощадные идолы. Все, что имеет отрицательный характер, есть уже eo ipso 14 непреложный догмат в глазах этих сектаторов. Чем решительнее отрицание, чем менее обнаруживает оно колебаний и сомнений, тем лучше, тем могущественнее авторитет, тем возвышеннее идол, тем непоколебимее вера. Отрицательный догматик ничем не связан; слово его вольно как птица; в уме его нет никаких определенных формаций, никаких положительных интересов, которые могли бы останавливать и задерживать его; ему нечего отстаивать, нечего охранять; он избавлен от необходимости сводить концы с концами. Ему нужна только полная самоуверенность и умение пользоваться всеми средствами для целей отрицания Чем менее он разбирает средства, тем лучше. Он в этом отношении совершенно согласен с отцами иезуитами и вполне принимает их знаменитое правило, что цель освящает всякие средства.

Есть ли этот отрицательный догматизм, эта религия нигилизма - явление, характеризующее дух нашего века? Дозволительно ли думать, чтоб это явление было всемирною историческою фазой, которую переживают образованные народы нашего времени? Нет, наше время славится по преимуществу своей свободой и терпимостию, своею наукой, духом исследования и критики, не пренебрегающей ничем и ничего не предосуждающей. Дух догматического отрицания не может быть общим признаком какой бы то ни было всемирной эпохи; но он возможен во всякое время, в большей или меньшей степени, как общественная болезнь, овладевающая некоторыми умами и некоторыми сферами мысли. Как частное явление оно встречается и в наше время, в большей или меньшей степени, в некоторых общественных средах; но, как и всякое зло, оно везде находит себе противодействие в могущественных силах цивилизации. Образование, наука, политическая и промышленная жизнь, развитие и состязание всевозможных интересов, свобода совести, воспитательное влияние среды, живая сила предания - вот препятствия, которые встречает это явление в образованных обществах нашего времени. Но если в этом явлении нельзя видеть общий признак нашего времени, то несомненно узнаем мы в нем характеристическую черту умственной жизни в нашем отечестве за текущий момент. Ни в какой другой общественной среде Базаровы не могли бы иметь обширного круга действий и казаться силачами или гигантами; во всякой другой среде, на каждом шагу, отрицатели сами беспрерывно подвергались бы отрицанию; при каждой встрече приходилось бы им повторять про себя то, что сказал Базаров перед смертью: "Да, поди попробуй отрицать смерть: она меня отрицает, и баста". Но в нашей цивилизации, не имеющей в себе никакой самостоятельной силы, в нашем маленьком умственном мире, где нет ничего стоящего твердо, где нет ни одного интереса, который бы не стыдился и не конфузился самого себя и сколько-нибудь верил в свое существование, - дух нигилизма мог развиться и приобрести значение. Эта умственная среда сама собой подпадает под нигилизм и находит в нем свое вернейшее выражение.

Мы не можем пожаловаться, чтобы наша цивилизация была скудна. Напротив, чего в ней нет? В нашем умственном обращении ходят всевозможные идейки. Мы знаем все языки и знакомы со всеми литературами. Мы касаемся предметов всех знаний и всех сфер жизни. Но это богатство, как всем известно, - ассигнации, и притом фальшивые. Богатство нашего образования есть богатство мнимое; это истина уже избитая, повторенная тысячекратно на все лады, начиная от знаменитого изречения: "gratter le Russe" 15 , - до столь же знаменитого учения об оторванности от народной почвы . Все способы фигуральных выражений были истощены в нашей литературе, чтобы выразить эту мысль. Дело в том, что понятия, составляющие наше умственное образование, не имеют значения действительных сил. Сколько бы их ни было у нас, как бы ни были они разнообразны, и даже как бы ни были они ясны и сильны в отдельных людях (что, впрочем, великая редкость), они не являются организующими, то есть общественными силами. Только те идеи - силы действительные, которые не ограничиваются процветанием в разрозненных умах, но простирают свое действие далее и обнаруживаются как начала, соединяющие людей. Все же, что не обнаруживает такой силы, остается мнимым, воображаемым, недействительным. Идеи, собирающие людей в группы, связывающие их в разнообразные, более или менее крепкие формации, все это и есть то, что мы называем общественными силами. Где этих сил нет или где они подавлены, там образование всегда будет призраком, и как бы по-видимому ни было богато его содержание, оно не будет иметь никакого значения, и отдельные люди всегда будут чувствовать бессилие своего образования. Что бы ни совершалось в их голове, на всем будет лежать печать мнимого, недействительного; между их словами и мыслями не будет ладу, между их мыслями и действиями не будет органической связи. Все в них будет зыбко и шатко, все для них будет сомнительно, и их собственная нравственная личность будет мерещиться им как призрак, их собственная умственная организация будет пугать их как привидение. Человека в отдельности нет; человек везде есть часть какой-нибудь живой связи, какой-нибудь общественной организации; везде он связан с другими людьми, и везде его жизнь и образование условливаются окружающей средою. Человек, взятый отдельно от среды, есть не более как фикция или отвлеченность. Его нравственная и умственная организация, или, говоря вообще, его понятия только тогда действительны в нем, когда он преднаходит их как организующие силы среды, в которой привелось ему жить и мыслить. Но характеристическое отличие нашей среды в том и состоит, что она лишена этих организующих сил, которые группируют людей как общий им всем интерес, проходящий чрез них и живущий между ними. Нет ничего труднее, как найти в нашей общественной среде что-нибудь положительное, на чем могли бы сойтись между собою люди. Вы не свяжете трех человек в одно целое на каком-нибудь положительном интересе; во всяком случае, связь между ними не продержится долго и не окажется плодотворною. Но зато нет ничего легче, как соединить между собою людей в чем-нибудь отрицательном. На положительном все перессорятся, и дело не пойдет; на отрицательном все легко сдружатся, и дело закипит. Даже в сфере так называемых материальных интересов мы замечаем то же явление. Такова историческая судьба нашей цивилизации. История разбила у нас все общественные завязи и дала отрицательное направление нашей искусственной цивилизации. Она сама вся основана на отрицаниях; нет ни одной общественной основы, которая бы чувствовала себя неприкосновенною, нет ни одной общественной силы, которая не была бы подавлена или которой была бы дана возможность развития. Ничему не предоставлено самопроизвольного и естественного течения, и, вместо живых органических сил, люди чувствуют себя в механических сочетаниях, совершенно внешних и чуждых для жизни. Люди живут, таким образом, двойною жизнию, - внешнею, в которой они не принимают умственного и нравственного участия, и внутреннею, которая более походит на мир сновидений, чем на действительность.

Итак, сила нашего нигилизма заключается не в свойстве его содержания, - он в том и состоит, чтобы не иметь никакого существенного содержания, - а в обстоятельствах среды. Среда делает его силою, она условливает его значение и развитие. Отрицание за отрицанием порождает склонность к отрицанию, образует навык, и из этой склонности, из этого навыка вырастает наконец непреодолимая страсть, которая, как и всякая страсть, может доходить до степени помешательства, теряя всякую определенность и всякий предмет. Отрицания для отрицания - вот сущность этой страсти.

Характер силы сообщает нигилизму также его безусловный догматический характер. Сила его в том, что он не допускает никакого сомнения и колебания и вследствие этого исполнен самоуверенности и решимости. А все, что имеет характер несомненного догматизма, производит обаятельное действие на людей. Бывали же, да и теперь есть, целые религиозные культы, которые были основаны на идее уничтожения; массы людей охватывались этим фанатизмом разрушения, в котором видели они конечную цель всего. Есть же и теперь в Индии знаменитая секта тагов , которая приносит свои страшные жертвы тайному идолу, непреодолимо и слепо владеющему своими поклонниками . В сущности, то же явление повторяется и в нигилизме, повторяется в другой сфере, при другой обстановке, при иных условиях. Это, в малом виде, тот же дух, только говорящий иным языком и действующий в других формах.

Дух этого нового культа, разумеется, действует на людей в различной степени. Одни воплощают в себе его дух; другие покоряются ему внешним образом, потому что видят в нем господствующую силу, против которой не находят в себе никакого отпора. Являются ловцы душ, жрецы и учители, и слабосильные люди покоряются их авторитету и слепо следуют за ними.

Что, однако, побуждает людей к такому служению? Каким образом может воплощаться в них такая странная сила? Как они сами отдают себе отчет в своих стремлениях, и какой интерес может иметь для них эта пропаганда? Но во всем ли мы можем отдавать отчет из того, что владеет нами и увлекает нас? Всякая страсть, всякая склонность, и даже всякий навык владеют человеком безотчетно, хотя люди тем не менее чувствуют побуждение объяснять и оправдывать даже то, чему они слепо покорствуют. Эти объяснения и оправдания нисколько не касаются сущности дела, и ими люди только обманывают себя. Приверженцы религиозных культов уничтожения имели свои вероучительные системы; у них были свои обетования. Маленький культ нашего нигилизма имеет также свое вероучение, свои догматы, и у него есть свои обетования. Учители нигилизма находят в различных утопиях с одной стороны, оправдание, для своего культа, с другой - вспомогательное средство пропаганды. Но утопии имеют для них еще и другое, более существенное значение; утопии сами служат наилучшим орудием отрицания и разрушения. Несбыточное, неестественное, невозможное, представляясь делом совершенно возможным и естественным, действует одуряющим образом на умы и довершает разложении их организации - что и требуется. Все близкое, практически возможное, все действительное легче отвергается в силу отдаленного и мечтательного, опьяняющего людей, - а в этом-то и интерес нигилизма.

Тем не менее нигилизм не состоит в утопиях: они служат ему только вспомогательным средством. Люди умные, жрецы и учители, не могут не сознавать в глубине своей души всю тщету этих фантазий, но они не считают нужным подрывать веру в них; напротив, они считают нужным и должным поддерживать эту веру и даже поощрять других ко всевозможным дурачествам.

Чем более проникается человек своим служением, чем более воплощается в нем дух, которому он служит, тем полнее и крепче связываются с этим служением все его личные интересы. Это-то и значит воплощение. Все интересы человека более или менее непосредственно связываются с этим господствующим интересом. Все получает от него питание, и все, в свою очередь, питает его. Человеку в нем и яснее, и теплее, и привольнее, а наконец, и выгоднее. С ним соединяется самолюбие, гордость, самоуважение и уважение других. Как и всякий культ, нигилизм может в числе своих последователей иметь и лицемеров, и фанатиков, и простых обманщиков, и более или менее бескорыстных служителей. Под его знамя могут собираться люди разных сортов. Люди деятельные и способные могут предаваться ему тем с большею охотой, что чувствуют в нем силу. Видя, как легко нигилистические понятия овладевают умами, как мало они встречают себе отпора, как, напротив, все поблажает им и все питает их, люди импульсивные пристращаются к ним, потому что они могут давать им значение и в их собственных глазах, и в глазах других.

В Базарове наш автор взял один из лучших типов нигилизма. Он принадлежит к числу людей импульсивных . Как и все наши образованные люди, он прямо из школы вынес добрый задаток этого духа отрицания, - вынес семя его, которое нашло в нем благодарную почву. Как и у всех наших так называемых образованных людей, в его уме живучими и сильными элементами оказывается лишь то, что запечатлено отрицающим характером; все прочее оказывается слабым, мертвым, гнилым, подлежащим отрицанию. Он держит про себя весь этот хлам только для произведения над ним операции разложения. Он - совершенная противоположность тем "грызунам", "самоедам", "гамлетикам", которых так мастерски изображал г. Тургенев в других своих типах . Те во всем сомневались; но сомневались самым фальшивым и самым бесплодным образом. Они сомневались не из любви к истине, не в интересе дела; напротив, они сомневались во всем от пустоты и безделья. Собственно говоря, они ничем другим и не были заняты, кроме своей собственной личности, и ее-то подвергали они пытке сомнения, ее-то они мучили, терзали и раздирали. Не находя в себе силы ничем заняться и позабыть себя в чем-нибудь, они вечно сравнивали себя с разными носившимися перед ними идеалами, и вечно обращались к себе с разными претензиями, и вечно оставались недовольны, и вечно грызли себя. Но нигилисты - люди совсем другого свойства; они ничего не держатся и сразу от всего отказались; сомневаться им не в чем, они - готовые деятели. Свою особу чтят они как сосуд великой силы и не сравнивают себя ни с какими идеалами; они находят полнейшее удовлетворение своему самолюбию в ходкой деятельности повального отрицания и всеуничтожения. Им незачем грызть и ломать себя; они собою вполне довольны, - они вполне довольны тем, что все легко поддается, легко ломается, легко отрицается. Им незачем обращаться на себя, они нападают на других и нападают тем охотнее, что все само собою валится. "Ты не дорос до нас, - говорит Базаров юному Аркадию, - ты невольно любуешься собою, тебе приятно самого себя бранить; а нам это скучно - нам других подавай! нам других ломать надо!". Меру своего достоинства и самоуважения находят они в той пустоте, которая вокруг них образуется. Они любят и чествуют себя всем тем презрением, которое внушает им ничтожество окружающей среды, лишенной всякой силы сопротивления. Эти люди непременно будут иметь вид людей сильных и притом деловых, прямо идущих к цели, свободных от всякой мнительной и расслабляющей думы, от всяких праздных мечтаний. Таков на вид и герой тургеневского романа. В этом отношении особую характеристическую черту придает ему и то обстоятельство, что он не принадлежит к породе баричей . Эти последние никогда не бывают серьезными отрицателями; нигилизму предаются они из дилетантства, по молодости лет, по глупости, также потому, что видят в нем передовую мудрость, и потому, что легко попадаются в сети, находя, что лучше быть орудием отрицания, нежели служить ему мишенью.

Автор произвел своего героя от бедных родителей, из той волнующейся среды, которая приливает к нашему привилегированному сословию, группируется на его окраинах и просачивается в него с разных сторон. Отец его разночинец, дослужившийся до дворянства и ставший мелким помещиком, владельцем одной или двух дюжин душ. Еще характеристичнее то обстоятельство, что Базаров - внук дьячка, - "как Сперанский", - сказал он раз своему юному приятелю, скривив губы. Может быть, фигура Базарова вышла бы еще типичнее, если б автор прямо произвел его от дьячка .

Когда у нас говорят о замкнутых сословиях, то разумеют обыкновенно дворянство и редко вспоминают о целом огромном сословии, которое, вследствие своей разобщенности, еще более походит на касту, чем дворянство. Мы разумеем духовное сословие. В настоящее время в целом христианском мире нет ничего похожего на эту особую касту, которая образовалась у нас случайно под именем духовного сословия. В католических странах, как известно, духовенство набирается из всех классов общества, и, при всей замкнутости, при всей строгости церковной организации, люди, вступающие в нее, не составляют особой породы, уже по одному тому, что католическое духовенство безбрачно. В странах протестантских духовные лица не связаны безбрачием; но и они не составляют особой породы, не образуют касты, вследствие общего гражданского положения этих стран. Таким образом, и католический, и протестантский мир убереглись от левитизма , так мало совместного с духом христианства, а с тем вместе так мало благоприятного развитию народной и гражданской жизни. Левитизм образовался у нас сам собою, вследствие косности нашей жизни, под влиянием чуждых, внесенных в нее юридических начал. Коль скоро образовалась замкнутая дворянская порода, каста воинов, - то сама собою образовалась порода левитов, духовная каста. Вход в эту последнюю юридически не замкнут, точно также не замкнут и выход; но вход в нее совсем зарос травою, и если из нее многие выходят, то масса пребывает. Церковные должности передаются из рода в род, оставаясь в постоянном обладании особой общественной породы. Если к дворянству до последнего времени притягивались элементы из разных общественных слоев, то к духовенству такой тяги не могло быть, и белое духовенство не возобновлялось новыми элементами, а плодилось нарождением. То положение, которое заняла у нас церковь относительно общества и государства, равно как и преобладание в ней черного духовенства, были причиною, обособившею духовное сословие и пресекшею к нему пути из других общественных слоев. При всем высоком назначении своем белое духовенство стало у нас сословием униженным, стесненным в своей деятельности и лишенным всякого значения в деле общественного развития.

Начала, создающие нравственную организацию, начала, собирающие людей в одно тело, тем сильнее выражаются и действуют, чем разнохарактернее во всех других отношениях бывают элементы, собирающиеся на их зов. Могущество всякого начала всего вернее измеряется тем соединяющим действием, которое оказывает оно на разнородные элементы. Если, по каким-либо историческим судьбам, живущие в обществе начала перестают оказывать такое единящее действие, то они мало-помалу слабеют и теряют чувство собственного существования. Они исчезают и из сознания и из воли людей, оставляя за собой праздное, часто обесславленное имя. Этот закон нравственных организаций очевиден: коль скоро нет разнокачественности в элементах, собирающихся на одно служение, то оно не может обнаруживать своей силы в их соединении; эти элементы не нуждаются в сильном жизненном движении для того, чтобы собраться и составить одно целое; они уже находятся между собою в случайном единении; они уже так близки между собою, что им незачем, да и нет места, энергически придвигаться друг к другу; в своем единении они не испытывают живого действия того начала, которое случайно покрывает их своим именем; связь между ними существенно чужда этому началу; оно не заявляет себя в ней, оно в ней не действует, - и вот от этого-то весьма часто происходит прискорбное противоречие между именем и вещью, между словом и делом, между назначением и действительностью. При таких обстоятельствах всякое звание теряет свой дух или в нем заводится дух особого рода, дурной или хороший, но, во всяком случае, чуждый его сущности. Всякое начало действует лишь там, где люди сближаются между собою в его имя, и действует оно в той мере, в какой превозмогает в людях другие тяготения, пересиливает другие влечения; только при этом условии могут являться люди с плодотворным чувством призвания, с действенною силой убеждения. Каста и все, что ей подобно, не представляет такого условия. Где каста, там не может быть духа призвания, там не может быть никакого живого интереса. Где люди сгруппированы между собою по породе, там не может развиться общий дух служения по призванию. Пока каста остается в разобщении с жизнью, пока в нее не проникают жизненные токи извне, пока живущие в ней люди застрахованы общею косностию от всяких посторонних тяготений и влечений, от всякого рода испытующих наитий и искушений, до тех пор внутреннее противоречие остается скрытым, и существование общественного тела поддерживается его оцепенелостию. Но при первом движении вольного воздуха это противоречие окажется сразу, и признаки гниения будут развиваться в ужасающих размерах. Общественное тело в своих отщепенцах может стать обильным источником злобных отрицаний того самого начала, чье имя оно носит.

И наш нигилизм не может не находить себе поживы в отпрысках духовного сословия. Благодаря сложившимся обстоятельствам, именно между ними он может вербовать себе самых импульсивных поборников. Отсюда-то всего легче и вернее могут выходить его вероучители, и достаточно способные, и достаточно сильные для своего дела. А потому, повторим, очень верный инстинкт побудил г. Тургенева привести своего нигилиста в некоторую связь с этим сословием. Эта черта была бы очень выразительна, если бы художник более воспользовался ею; физиономия героя была бы яснее, и многое в нем стало бы еще натуральнее; не было бы надобности прибегать к некоторым усилиям оттенить эту фигуру, к дуэлям и тому подобному; не было бы надобности в некоторых чертах, слишком исключительных и мало типических, для того, чтобы резче обозначить ее.

Вообще, как случилось уже нам заметить, в фигуре этого героя есть некоторые неясности. В иных местах фантазия автора как будто колебалась, и следствием этих колебаний выходит то, что иногда трудно бывает отделить чисто индивидуальное свойство изображаемого лица от его типических свойств. Базаров не настолько играет роль, чтобы получить значение как индивидуальный характер, а потому все черты в этой фигуре, которые лишены определенного типического значения, кажутся в нем неясностью и недоделанностью. Но мы не имели намерения разбирать роман и изображенные в нем характеры; мы только касаемся некоторых пунктов, имеющих общее значение, и по поводу их стараемся уловить и обозначить типические черты летучего явления нашей современной общественной среды.

Базаров враг фразы - это признак очень хороший. Он терпеть не может лжи и аффектации - чего же лучше? Он вооружается против всяких вычур и праздномыслия: не должны ли мы за это почтить в нем человека суровой истины и искреннего дела? Итак, вот он, грозный преследователь фразы, заедающий нашу мысль, беспощадный истребитель всех этих мыльных пузырей, которые носятся над нашею цивилизацией, искусственной и фальшивой, - всех этих призраков, которые лишают нас чувства действительности! Вот он, отрезвитель, которого мы с таким нетерпением ждали. Какая нужда, что он называется нигилистом? Будем рукоплескать ему, нигилисту.

Так вот, стало быть, почему он и от искусства отрекается, вот почему он остерегается всякой игры фантазии! Призванный к отрезвлению нашей умственной жизни, он гнушается всего, что оказывает разнеживающее влияние на слабый ум человеческий. Вот почему один из критиков провозгласил его умственным аскетом, а другой поклонился ему как человеку дела по преимуществу. Да и как не поклониться? Он пришел положить конец нашему праздномыслию, пустословию и фразерству; своим аскетизмом он искупит нас от этой зловредной язвы, он выведет нас из тумана на ясный свет положительного дела.

Увы, все это напрасно! Все это такой же обман чувств, как и наука с ее лягушками и микроскопами. Наш герой не только не враг фразы, не только не враг аффектации и фальши, но напротив - он сам фраза, сам аффектация и фальшь. Он не терпит известный род фразы, потому что сам предан другому роду. Он преследует не фразу, а только тот род или тот вид ее, который ему не по нутру и который противоположен его собственному роду. Он не любит, например, "красивую" фразу. "О, друг мой, Аркадий Николаевич, - говорит он своему юному поклоннику, - об одном прошу, не говори так красиво!" Он побивает красивую фразу, а сам красуется своею шероховатостью и жестокостью, щеголяет своим умственным аскетизмом, фразерствует своею ненавистию к фразе, рисуется в своих притязаниях на простоту мысли и дела. Убедиться в этом очень легко. Ненавидеть ложь искренно, а не фальшиво можно только из любви к истине. Отрицать фальшивое в мысли и жизни можно только в силу чего-нибудь положительного. Там же, где господствует отрицание, где оно начало и конец, где вся мудрость состоит из ряда нулей и минусов, там невозможна истинная ненависть ко лжи, там эта ненависть ко лжи окажется сама еще пущею ложью. Противодействие дурному и фальшивому может зародиться лишь в чувстве тех начал, которые искажаются и бесславятся в фальшивых явлениях. Нельзя возненавидеть ложь с бухту-барахту; нельзя ни с того ни с сего возненавидеть фразу. Надобно чувствовать и уважать те положительные нормы, на которые фраза посягает. В человеке, испытывающем сильное чувство, понятно и презрение и негодование ко всякой аффектации, ко всякому притворному выражению того же самого чувства. Кто изведал собственным опытом какое-нибудь нравственное настроение, тому легко распознать его карикатуру и тому она будет по справедливости противна. Человек истинно знающий будет возмущен фальшивою наружностию знания гораздо больше, чем простым неведением. Человек истинно верующий будет возмущен корыстно-лицемерною наружностию веры еще более, чем неверием. Человек, действительно имеющий в своей душе инстинкт свободы, будет оскорблен ее фальшивым видом еще более, чем грубым и наивным отсутствием всякого инстинкта свободы. Везде и во всем наши отрицания будут иметь истину лишь в той мере, в какой мы чувствуем и признаем силу положительных начал, извращаемых в своих фальшивых проявлениях. Но эта маленькая мудрость, которая знаменует последнюю фазу нашего умственного развития, состоит из одних отрицаний. Мы уже хорошо знаем эту немногосложную систему; она уже совершила полный цикл своего теоретического развития; она высказана у нас на все лады. Отрицание для отрицания, вот вся ее тайна; ничего в начале и ничего в конце, вот вся ее сила. Откуда же у нигилиста может взяться ненависть к фальши и фразе? Будет ли истина в этой ненависти? Не будет ли эта ненависть сама ничем иным, как ненавистнейшею фразой?

Нигилизм есть милейшее добродушие в молодом Аркадии, ученике и поклоннике нашего героя. То же учение есть отвратительная аффектация и смешная пошлость в мадам Кукшиной и Ситникове, других поклонниках того же героя. А что оно такое в самом герое? Содержание этой мудрости везде одно и то же, но только в разных людях оно принимает разный цвет. Оно и в Базарове не может быть ничем иным, как пустотою. Однако в нем есть нечто такое, чего в других нет. В нем есть нечто такое, что пустоте придает некоторую силу, что лжи придает некоторую искренность, что фразе сообщает до некоторой степени характер действительной мысли и истинного чувства. В Базарове нигилизм не есть простодушная наивность; он не есть в нем и пошлая вычура. В нем есть одно довольно искреннее чувство, которое более или менее примешивается ко всему, и всему более или менее дает печать чего-то серьезного и дельного. Этот элемент, которого нет у учеников и который есть у учителя, - этот элемент есть довольно искреннее и неподдельное чувство озлобления, которое в нем проглядывает. Его научные исследования - фраза; его заботы об общественных язвах - фраза; его общие воззрения, его толки об искусстве, о знании, о людях, об общественных учреждениях, о всеобщей несостоятельности, о необходимости повальной ломки, о непризнавании авторитетов, об отрицании всех начал жизни и мысли, - все это совершеннейшее праздномыслие и пустословие. Так; но ко всему этому примешивается маленькая капля истинного яда, действительной злобы, и вот все это смешение принимает более или менее серьезное значение и внушает решпект окружающим. От фразы спасает Базарова единственно только эта доза натурального яда, которая сообщает жизненный румянец его мысли. В ней источник его умственной энергии, в ней его вдохновение, в ней его сила, ею отличается он от своих поклонников, которые в своей умственной организации не имеют никакого серьезного элемента.

Всякий действительный элемент в уме человека, хотя бы то была частица яда, сообщает его проявлениям силу и жизнь; все правдиво существующее, хотя бы то было и самого дурного свойства, обладает этою тайной, в противоположность мнимому, сочиненному, фальшиво-существующему, налганному. Где и как выработалась эта капля яда, которая действует в нашем нигилисте, - этого мы разыскивать не будем; да об этом нет речи и в самом романе. Но часто, в жизни обществ, эта капля, выработанная при весьма определенных условиях, потом обобщается и передается от человека к человеку, от поколения к поколению, соединяясь с самыми разнообразными воззрениями, замешиваясь в самые разнообразные системы, выражаясь в самых разнообразных действиях. Здесь пришлось ей жить в уме нигилиста, одушевлять его слова и придавать краску реальности его мыслям. Считайте вздором содержание его мыслей, да и содержания в них нет никакого, - но извольте уважить эту каплю яда, признайте ее действительностию и воздайте ей должное серьезными заботами, чтоб она потеряла свою силу и уступила свое место другим, лучшим источникам умственной энергии.

Смотря на тургеневского Базарова, всякий скажет, что это человек честный. Несмотря на все злоухищрения критиков, обвинявших автора во враждебном чувстве к его герою, дело несомненное, что автор не уронил его нисколько и не отнял у него ни одной черты, которая может производить выгодное для него впечатление. Все, что говорит в пользу героя, бросается в глаза. Этого мало; смотря на тургеневского Базарова, вы должны сознаться, что честность в нем не есть какое-нибудь случайное, чисто индивидуальное свойство; вы должны сознаться, что это в нем черта типическая. Вы чувствуете, что он не пойдет на всякую подлость, подобно, например, Ситникову. Правда, он еще молод, жизнь еще не попробовала его; но вы чувствуете, что от всего мелкого и презрительного он довольно застрахован своею гордостию, громадно развившимся самомнением. Если от пошлости спасает его то искреннее чувство озлобления, которое дает тон его уму, то от мелкой подлости спасает его эта гордость. Ему невозможно не быть, в известном смысле и в известной степени, человеком честным; иначе он должен был бы сломить себя и отказаться от высоты, на которой стоит в собственных глазах. Он чтит в себе силу, и ему невозможно оскорбить ее позывами на презрительное и мелкое дело. Ему невозможно представить себя в таком положении, которое с какой-нибудь стороны показало бы его в жалком виде. Он должен быть высок и силен; он должен внушать к себе уважение, - и это в нем не просто расчет, это в нем жизненная потребность. Люди такого разбора могут дойти, пожалуй, до героизма в этом отношении.

Что же? это не худо, скажем мы опять. Каковы бы ни были мнения этих людей, - не должны ли мы воздать почет этим мнениям по крайней мере за то, что они возвышают человека над презрительным и подлым? Конечно, нельзя было бы не воздать этого почета; но при малейшем вникании мы разочаровываемся снова. Для подобных людей не безнравственное - безнравственно, а только впечатление презрительного и жалкого. Норма их нравственности не определяет качества поступка; она определяет только его размеры и относительное значение. Каков бы ни был источник поступка и каков бы ни был его предмет, они спрашивают только, какими они покажутся в нем, большими или малыми, будет ли то в глазах других или в своих собственных. Тот же самый поступок, при одинаковой комбинации своих факторов, будет, по этой норме, казаться и бесчестным и честным, смотря по тому, какой он будет иметь вид, мелкий или крупный, какое будет он производить впечатление, - презрительной мелочи или уважительного события, - водевильного фарса или эпической рапсодии. На мелкий обман не пойдет наш нигилист, потому что мелкий обман уронит его даже в собственном чувстве, в его самомнении; но на тот же обман, только в грандиозных размерах, он пойдет с полною готовностию, потому что обман в таких размерах будет чувствоваться им как сила и будет экзальтировать в нем чувство собственного достоинства. "Ты, брат, еще глуп, я вижу, - говорил Базаров своему юному поклоннику, - Ситниковы нам необходимы. Мне, пойми ты это, мне нужны подобные олухи. Не богам же, в самом деле, горшки обжигать!"

Итак, на подлость наш герой не пойдет; но он не потому ею гнушается, что мотивы ее гнусны, что смысл подлого поступка противоречит его нравственному чувству и сознанию долга, - он это нравственное чувство и сознание долга отрицает в их основах, - нет, он гнушается подлостию лишь по ее мизерному характеру, по ее мелочности и унизительности для его особы. Отнимите этот мизерный характер, раздайте размеры того же в сущности поступка, экзальтируйте этот поступок какими-нибудь далекими целями, так, чтоб он не казался презрительным и мелким, - наш герой охотно совершит его и будет им гордиться. Следовательно, вопрос здесь может быть не о нравственном или безнравственном, не о честном или бесчестном, а только о впечатлении силы или бессилия, только о размерах действия, - о размерах презрительных и подлых по своей малости или уважительных и почетных по своему объему, по многочисленности ожидаемых последствий, по отдаленным целям, к которым оно может повести.

Да откуда и может взяться чувство положительной нравственности в том уме, который разлагает и гноит в себе ее основы? Было бы странно требовать от Базарова другой нравственности кроме той, которая определяется его гордостью и самомнением. Надо брать его как он есть; надобно, пожалуй, и на этом сказать ему спасибо. Тем не менее художественное изображение этого типического лица должно было отозваться горечью и унижением в умах, ему симпатических.

В заключение спросим себя, имеет ли у нас этот нигилизм серьезное значение и суждено ли ему будущее? Капля яда в нем есть, это так; поэтому и нельзя отказывать ему в серьезном значении. Правда, значение это все-таки должно измеряться объемом той среды, в которой он обнаруживается. Наша умственная среда еще так мала, так ничтожна, что происходящие в ней явления, какого бы то ни было свойства, не могут иметь очень большое значение. Но среда эта постоянно расширяется, число принадлежащих к ней людей растет непрерывно, и то, что не имеет большого значения, может с течением времени вырасти до весьма уважительных размеров, если не повстречает серьезного противодействия. В чем же может состоять это противодействие? Напрасны будут всякого рода отрицательные меры против этих отрицательных явлений, - не только напрасны, но и вредны. Всякого рода стеснения и преследования, оказывая только паллиативное действие, могут с течением времени усилить болезнь и сделать ее хроническою. Есть только одно верное радикальное средство против этих явлений, - усиление всех положительных интересов общественной жизни. Чем богаче будет развиваться жизнь во всех своих нормальных интересах, во всех своих положительных стремлениях, религиозных, умственных, политических, экономических, тем менее будет оставаться места для отрицательных сил в общественной жизни. При таких обстоятельствах Базаровым было бы крайне неловко; им приходилось чувствовать себя в положении презрительном и бессильном, а это для них самая лютая смерть.

Примечания:

1 Михаил Никифорович Катков (1818 или 1817-1887; подробнеё о нем см. статью во втором томе словаря «Русские писатели») закончил словесное отделение философского факультета Московского университета с отличием. Примыкал к кружку Станкевича, был близок с Белинским, печатался одновременно с ним в журнале русского гегельянства «Московский наблюдатель» (1838-1839); одновременно с Белинским стал сотрудничать в «Отечественных записках». В 1840-м году уезжает за границу; вернувшись в январе 1843 г. сближается со славянофилами. Защитив магистерскую диссертацию, начинает читать лекции по философии (1845-1849), с 1851 года редактирует университетскую газету «Московские ведомости». В 1856 г. оставил газету и стал редактором журнала «Русский вестник» - в первых трех номерах журнала Катков напечатал свою большую статью «Пушкин» (с некоторыми сокращениями переиздана в сб. «Русская эстетика и литературная критика 40-х - 50-х гг. XIX в.», М., 1982). Известно, что в ту пору Катков исповедовал либеральные воззрения - вплоть до того, что в 1859 г. обсуждал с Герценом в Лондоне возможность издания совместной газеты (См. Русские писатели. 1800-1917. Биографический словарь. Т.II. М.,1982, с.509) - с тем самым Герценом, с которым через два года Катков начнет непримиримую полемику, впервые называя имя своего оппонента в подцензурной печати. «Русский вестник» в начале 1860-х годов совмещал поддержку правительственных реформ (суда присяжных, гласности и пр.) с полемикой против «отрицателей» из «Современника» и «Колокола». Впоследствии в этом журнале будут печататься лучшие русские писатели - Л. Толстой и Ф. Достоевский, Н. Лесков и И. Тургенев, но отношения каждого из них с редактором-издателем журнала будут складываться совсем не идиллически.

Тургенев познакомился с Катковым, по-видимому, в 1841 г. в Берлине, где они одновременно учились в университете. Когда Катков начал издавать «Русский вестник», Тургенев напечатал в его журнале роман «Накануне» (1860 г. , январь).
Известно, что после статьи Добролюбова о романе «Накануне» Тургенев разорвал все отношения с «Современником». «Отцы и дети» появились в журнале Каткова. При этом «Русский вестник» писатель оценивал не очень высоко - так в одном из писем к Достоевскому он заметит (по поводу одной из публикаций катковского журнала), что печататься можно только во «Времени», то есть в журнале самого Достоевского (Письма, т. 4, с. 378). Конечно, литературные отношения того времени не настолько просты и очевидны, чтобы судить о них по письмам одного писателя, - впрочем, Герцену Тургенев напишет (вскоре после цитированного письма Достоевскому):“«Русский вестник не такая уже дрянь - хотя много в нем мне противно до тошноты” (Письма, т. 5, М.,1987, с.15). Катков напечатает ещё роман «Дым», повести «История лейтенанта Ергунова» и «Несчастные»; разрыв Тургенева с «Русским вестником» не будет громким и резким, но когда на Пушкинском празднике 1880 г. Катков протянул свой бокал Тургеневу, тот “холодно посмотрел на него и покрыл свой бокал ладонью руки” (И.С. Тургенев в воспоминаниях современников. Т. II. М., 1983, с. 132 (воспоминания А.Ф. Кони).
Посылая рукопись «Отцов и детей» в «Русский вестник», Тургенев просил П.В. Анненкова, когда тот будет в Москве, прочитать её и прислать ему свои замечания. Анненков передает в своих воспоминаниях разговор с Катковым о романе: “Как не стыдно Тургеневу было спустить флаг перед радикалом и отдать ему честь как перед заслуженным воином”, - говорил Катков. “ Базаров господствует безусловно надо всеми и нигде не встречает себе никакого дельного отпора. Даже и смерть его есть ещё торжество, венец, коронующий эту достославную жизнь, и это, хотя и случайное, но всё-таки самопожертвование. Кто может знать, во что обратится этот тип? Ведь это только начало его. Возвеличивать спозаранку и украшать его цветами творчества значит делать борьбу с ним вдвое труднеё впоследствии. Впрочем, я напишу об этом Тургеневу и подожду его ответа” (П.В. Анненков. Литературные воспоминания. М., 1983, с. 468-469).
Письма Каткова к Тургеневу о романе «Отцы и дети» не сохранились. Но по письмам Тургенева к редактору «Русского вестника» можно хотя бы отчасти восстановить замечания Каткова, увидевшего в романе “апофеозу «Современника»”. В статье “По поводу «Отцов и детей»” (1869), вошедшей в «Литературные и житейские воспоминания», Тургенев цитирует одно из писем Каткова к нему; в письме этом редактор журнала замечает: ”Чувствуется что-то несвободное в отношениях автора к герою повести, какая-то неловкость и принужденность, Автор перед ним как будто теряется, и не любит, а ещё пуще боится его!” (Сочинения. Т.11, М.,1983, с. 92-93). Эта статья вызвала резкое неприятие Каткова, который в 1880 г. в газете “Московские ведомости” (с 1863 г. он вновь стал редактором этой газеты и автором большей части передовых статей в ней) писал:” Г-н Тургенев вышел пред публику с изъявлением своего истинного почтения и совершенной преданности господину Базарову, а в доказательство своих чувств к нему выдал издателя журнала, сославшись на свои разногласия с ним во время печатания”(“Московские ведомости”, 1880, № 5, 6 января. Цитируется по комментарию к статье Тургенева - т.11, с. 374).
Важнейшая проблема творческой истории «Отцов и детей» - проблема редакторского вмешательства в текст романа. Этому вопросу посвящена часть обстоятельных комментариев А.И. Батюто к «Отцам и детям» в Полном собрании сочинений Тургенева (т. VII). По-видимому, некоторые исправления в угоду Каткову Тургенев сделал - об этом он писал Герцену 10 апреля 1862 г.: “Катков (…(уговорил меня выбросить немало смягчающих черт, в чем я раскаиваюсь” (Письма, т. 5, с. 50). При подготовке отдельного издания (в 1862 г.) автор восстановил некоторые отрывки, выброшенные при первой публикации, в том числе и те, которые “заключали положительные характеристики Базарова-демократа”; “однако часть тенденциозных поправок, - пишет комментатор романа, - внесенных в текст «парижской рукописи» (то есть рукописи романа, взятой писателем в Париж, в отличие от той, которая была оставлена Каткову и предназначалась для чтения и поправок Анненкову - Л.С.(под влиянием редакторской цензуры Каткова и дружеских советов Анненкова, осталась в романе навсегда без изменений” (Сочинения, т. 7, с. 434).
Роман, как известно, вызвал бурные споры. «Современник» откликнулся статьей М.А. Антоновича - в ней критик отказывал «Отцам и детям» в каких бы то ни было художественных достоинствах, Тургенева обвинял в клевете на молодое поколение и радовался, что писатель наконец открыл свое истинное лицо - лицо противника прогресса и пр. Писарев в «Русском слове» увидел в романе художественную правду, а в Базарове - представителя молодого поколения, нарисованного одним из самых чутких писателей; как ни далек Тургенев от своего героя, он не мог не показать читателям, что на молодое поколение - “вся наша надежда”. Эти два спорящих мнения намеренно сталкивались в специальном разделе «Русского вестника» - в «Современной летописи»: там, в выпуске № 18 под заглавием «Диковинки русской журналистики», были последовательно напечатаны извлечения из статей двух “нигилистов”. Спор с критиками -“нигилистами” продолжался в статье Каткова «Роман Тургенева и его критики».
Катков упоминает ещё одну статью о романе Тургенева - Н.Н. Страхова в журнале Достоевских «Время». Статью “умную, хорошо написанную”, но ошибочную - Страхов напрасно видит “дух реализма” и “умственный аскетизм” в Базарове - но ни тому ни другому “неоткуда взяться” в современном образованном русском обществе.
Обратим внимание на важный вопрос, обсуждавшийся в статье редактора журнала, - вопрос об авторской позиции. Во-первых, напрасно читатели хотели бы прояснить у автора его замысел и смысл созданного им произведения: “К тому, что вышло из его рук, он находится точно в таких же отношениях, как и все другие; он может иметь симпатическое или антипатическое чувство к живому лицу, которое возникло в его фантазии, но ему придется совершить точно такой же труд анализа, как и всякому другому, для того, чтобы передать в суждении сущность своего чувства”. И всё же Катков не упускает случая упрекнуть писателя в его пронигилистических симпатиях: “В «Отцах и детях» заметно желание автора дать главному типу возможно благоприятнейшие условия. Автор, видимо, как будто опасался показаться лицеприятным. Он как будто усиливался быть беспристрастным (…(. Нам кажется. что если б этих усилий не было, то его произведение ещё болеё выиграло бы в своей объективности (…(”. Иными словами, Тургенев старался показать Базарова в максимально выгодном свете. Что из этого получилось, по мнению Каткова, показано в статье.
Очевидно для любого историка литературы, что произведение искусства живет в тесной связи со своим временем, своей эпохой. Роман Тургенева, полный злободневных намеков, остро современных проблем, вызвал горячий отклик в русском обществе. Статьи Каткова, не вошедшие, к сожалению, в сборник “«Отцы и дети» в русской критике”, представляют важный факт идейной борьбы вокруг романа.
Когда появилась майская статья редактора, Тургенев откликнулся на неё: “Не могу не сказать Вам (…(, как мне понравилась Ваша статья о моем романе; впрочем, я полагаю, Вы должны были слышать похвалы отовсюду. С нетерпением ожидаю второй половины” (Письма, т. 5, с. 96).

Впервые – «Русский вестник», 1862. № 7. Печатается по первой публикации.

2 Дюбуа Ремон (Реймон) Эмиль (1818-1896) - немецкий физиолог; Рудольф Вагнер (Wagner, 1805-1864) - физиолог и анатом; Джордж Генри Люис (Льюис, Lewes) (1817-1878) - английский писатель и философ-позитивист.

Омфала - в греческой мифологии царица Лидии, к которой по приказанию оракула был отдан в рабство на год Геракл. По прихоти Омфалы Геракла наряжали в женскую одежду, и он выполнял домашнюю работу наравне со служанками.

Лейденская банка – прибор, предназначенный для накапливания небольших зарядов электричества (для демонстрации опытов).

Имеется в виду «Cours de chimie g?n?rale» (в трех томах), изданный в середине 50-х годов французскими химиками Теофилем-Жюлем Пелузом (1807-1867) и Эдмондом Фреми (1814-1894); учебник физики Гано в «Отцах и детях» не упоминается.

Контенанс – от франц. contenance – манера держаться; для контенансу – для виду; выражение встречается в XVI главе «Отцов и детей».

Stoff und Kraft (точнее – “Kraft und Stoff” – «Материя и сила», 1855) – книга немецкого физиолога Людвига Бюхнера (1824-1899), популярная среди радикальной молодёжи 1860-х гг. Русский перевод её вышел в 1860 г.

Авдитор (аудитор) - здесь: в некоторых учебных заведениях ученик (преимущественно в духовных училищах), назначавшийся учителем для выслушивания уроков своих товарищей.

Бытие и Небытие (нем.)

10 Речь идет об увлечении немецкой философией значительной части русского студенчества 1830-х - 1840-х гг.; дань этому увлечению отдал и Катков, входивший в кружок московских гегельянцев; учение о Sein и Nichts - по-видимому, подразумевается терминология Гегеля в его (Науке логики(. О русском гегельянстве см. (Былое и думы(Герцена, ч. IY, гл. XXY.

11 О молодых русских физиках и химиках, “не умеющих отличить кислорода от азота”, говорится в XXYIII (последней) главе (Отцов и детей(.

12 Картезий - латинизированное имя Рене Декарта (1596-1650), французского философа и математика; в (Рассуждении о методе((1637) Декарт требовал проверки разумом всех суждений, до того принимавшихся на веру. Кант Иммануил (1724-1804) - немецкий философ, в основных своих работах утверждавший ограниченность возможностей человеческого ума. Конфуций (ок.551-479 до н.э.) - древнекитайский философ; первоначальное конфуцианство занималось только вопросами этики, не касаясь метафизических вопросов, то есть того, что не объясняется разумом, а требует веры.

13 Катков цитирует (Сатиры(Ювенала: в сатире YI женщина, требующая от мужа казни неугодного ей раба, говорит: “Sic volo, sic jubeo, sut pro ratione voluntas” (“Так я хочу, так я велю, вместо доводов пусть будет моя воля”).

14 Вследствие этого (лат.)

15 Gratte le Russe et vous trouverez le tartare (“Поскребите русского и вы найдете татарина”) - эта фраза приписывалась разным историческим лицам: Наполеону, Жозефу де Местру, принцу де Линю и др.

16 Имеется в виду позиция почвеннического журнала братьев Достоевских «Время», в котором сотрудничали Н.Н. Страхов, Ап.А. Григорьев и др.

17 Таги (тхаги) - секта поклонявшихся жестокой богине Кали (Багавани); среди тагов был распространен обычай ритуального удушения людей.

18 По-видимому, речь идет о т.н. “лишних людях”, героях прозы Тургенева 1840-х - 1850-х годов - (Дневника лишнего человека(, (Гамлета Щигровского уезда(и др.

19 Сперанский Михаил Михайлович (1772-1839) - государственный деятель, реформатор; был сыном священника. Здесь и далее в рассуждениях Каткова о духовном сословии содержится намек на то, что виднейшие деятели революционно-демократической публицистики - Чернышевский, Добролюбов, Антонович, Елисеев, Благосветлов - были выходцами из семей священнослужителей.

20 Левитизм – (от левиты - особый клан священнослужителей в иудаизме) – замкнутость, кастовость.

Едва выйдя в свет, роман вызвал настоящий шквал критических статей. Ни один из общественных лагерей не принял новое творение Тургенева .

Редактор консервативного «Русского вестника» М. Н. Катков в статьях «Роман Тургенева и его критики» и «О нашем нигилизме (по поводу романа Тургенева)» утверждал, что нигилизм - общественная болезнь, с которой надо бороться путем усиления охранительных консервативных начал; а «Отцы и дети» ничем не отличаются от целого ряда антинигилистических романов других писателей. Своеобразную позицию в оценке тургеневского романа и образа его главного героя занял Ф. М. Достоевский .

По Достоевскому, Базаров - это «теоретик», находящийся в разладе с «жизнью», это жертва своей собственной, сухой и отвлеченной теории. Иными словами, это герой, близкий к Раскольникову. Однако Достоевский избегает конкретного рассмотрения теории Базарова. Он верно утверждает, что всякая отвлечённая, рассудочная теория разбивается о жизнь и приносит человеку страдания и мучения. По мнению советских критиков, Достоевский свёл всю проблематику романа к этико-психологическому комплексу, заслонив социальное общечеловеческим, вместо того чтобы вскрыть специфику того и другого.

Либеральная критика, напротив, слишком увлеклась социальным аспектом. Она не смогла простить писателю насмешек над представителями аристократии, потомственными дворянами, его иронии в отношении «умеренного дворянского либерализма» 1840-х годов. Малосимпатичный, грубый «плебей» Базаров всё время издевается над своими идейными оппонентами и морально оказывается выше их.

В отличие от консервативно-либерального лагеря, демократические журналы разошлись в оценке проблем тургеневского романа: «Современник» и «Искра» увидели в нем клевету на демократов-разночинцев, стремления которых автору глубоко чужды и непонятны; «Русское слово» и «Дело» заняли противоположную позицию.

Критик «Современника» А. Антонович в статье с выразительным названием «Асмодей нашего времени» (то есть «дьявол нашего времени») отметил, что Тургенев «главного героя и его приятелей презирает и ненавидит от всей души». Статья Антоновича полна резких выпадов и бездоказательных обвинений в адрес автора «Отцов и детей». Критик подозревал Тургенева в сговоре с реакционерами, якобы «заказавшими» писателю заведомо клеветнический, обличительный роман, обвинял в отходе от реализма, указывал на грубую схематичность, даже карикатурность образов главных героев. Впрочем, статья Антоновича вполне соответствует общему тону, который был взят сотрудниками «Современника» после ухода из редакции ряда ведущих писателей. Ругать лично Тургенева и его произведения стало едва ли не обязанностью некрасовского журнала.

Д.И. Писарев, редактор «Русского слова», напротив, увидел в романе «Отцы и дети» правду жизни, заняв позицию последовательного апологета образа Базарова. В статье «Базаров» он писал: «Тургенев не любит беспощадного отрицания, а между тем личность беспощадного отрицателя выходит личностью сильной и внушает читателю уважение»; «...Никто не может в романе ни по силе ума, ни по силе характера сравниться с Базаровым».

Писарев одним из первых снял с Базарова обвинение в карикатурности, возведённое на него Антоновичем, объяснил положительный смысл главного героя «Отцов и детей», подчеркнув жизненную важность и новаторство подобного персонажа. Как представитель поколения «детей», он принимал в Базарове всё: и пренебрежительное отношение к искусству, и упрощённый взгляд на духовную жизнь человека, и попытку осмыслить любовь через призму естественнонаучных взглядов. Отрицательные черты Базарова под пером критика неожиданно для читателей (и для самого автора романа) приобретали положительную оценку: откровенное хамство в адрес обитателей Марьина выдавалось за независимую позицию, невежество и недостатки воспитания — за критический взгляд на вещи, чрезмерное самомнение — за проявления сильной натуры и т.д.

Для Писарева Базаров - человек дела, естественник, материалист, экспериментатор. Он «признает только то, что можно ощупать руками, увидать глазами, положить на язык, словом, только то, что можно освидетельствовать одним из пяти чувств». Опыт сделался для Базарова единственным источником познания. Именно в этом Писарев видел отличие нового человека Базарова от «лишних людей» Рудиных, Онегиных, Печориных. Он писал: «…у Печориных есть воля без знания, у Рудиных - знание без воли; у Базаровых есть и знание и воля, мысль и дело сливаются в одно твердое целое». Такая интерпретация образа главного героя пришлась по вкусу революционно-демократической молодёжи, сделавшей своим кумиром «нового человека» с его разумным эгоизмом, презрением к авторитетам, традициям, сложившемуся миропорядку.

...Тургенев же теперь смотрит на настоящее с высоты прошедшего. Он не идет за нами; он спокойно смотрит нам вслед, описывает нашу походку, рассказывает нам, как мы ускоряем шаги, как прыгаем через рытвины, как порою спотыкаемся на неровных местах дороги.

В тоне его описания не слышно раздражения; он просто устал идти; развитие его личного миросозерцания окончилось, но способность наблюдать за движением чужой мысли, понимать и воспроизводить все ее изгибы осталась во всей своей свежести и полноте. Тургенев сам никогда не будет Базаровым, но он вдумался в этот тип и понял его так верно, как не поймет ни один из наших молодых реалистов...

Н.Н. Страхов в своей статье об «Отцах и детях» продолжает мысль Писарева, рассуждая о реалистичности и даже «типичности» Базарова как героя своего времени, человека 1860-х годов:

«Базаров нимало не возбуждает в нас отвращения и не кажется нам ни mal eleve, ни mauvais ton. С нами, кажется, согласны и все действующие лица романа. Простота обращения и фигуры Базарова возбуждают в них не отвращение, а скорее внушают к нему уважение. Он радушно принят в гостиной Анны Сергеевны, где заседала даже какая-то плохенькая княжна...»

Суждения Писарева о романе «Отцы и дети» разделял Герцен. О статье «Базаров» он писал: «Статья эта подтверждает мою точку зрения. В своей односторонности она вернее и замечательнее, чем о ней думали ее противники». Здесь же Герцен замечает, что Писарев «в Базарове узнал себя и своих и добавил, чего недоставало в книге», что Базаров «для Писарева - больше чем свой», что критик «знает сердце своего Базарова дотла, он исповедуется за него».

Роман Тургенева всколыхнул все слои русского общества. Полемика о нигилизме, об образе естественника, демократа Базарова продолжалась целое десятилетие на страницах почти всех журналов той поры. И если в XIX веке ещё находились противники апологетических оценок этого образа, то к XX веку их вовсе не осталось. Базаров был поднят на щит как предвестник грядущей бури, как знамя всех желающих разрушать, ничего не давая взамен («...уже не наше дело… Сперва нужно место расчистить.»)

В конце 1950-х годов, на волне хрущёвской «оттепели» неожиданно развернулась дискуссия, вызванная статьей В. А. Архипова «К творческой истории романа И.С. Тургенева «Отцы и дети». В этой статье автор пытался развить раскритикованную ранее точку зрения М. Антоновича. В.А. Архипов писал, что роман появился в результате сговора Тургенева с Катковым - редактором «Русского вестника («сговор был налицо») и сделки того же Каткова с советчиком Тургенева П. В. Анненковым («В кабинете Каткова в Леонтьевском переулке, как и следовало ожидать, состоялась сделка либерала с реакционером»).

Против столь вульгарного и несправедливого истолкования истории романа «Отцы и дети» еще в 1869 году решительно возражал сам Тургенев в своем очерке «По поводу «Отцов и детей»: «Помнится, один критик (Тургенев имел в виду М. Антоновича) в сильных и красноречивых выражениях, прямо ко мне обращённых, представил меня вместе с г-м Катковым в виде двух заговорщиков, в тишине уединенного кабинета замышляющих свой гнусный ков, свою клевету на молодые русские силы… Картина вышла эффектная!»

Попытка В.А. Архипова реанимировать точку зрения, осмеянную и опровергнутую самим Тургеневым, вызвала оживленную дискуссию, в которую включились журналы «Русская литература», «Вопросы литературы», «Новый мир», «Подъем», «Нева», «Литература в школе», а также «Литературная газета». Итоги дискуссии были подведены в статье Г. Фридлендера «К спорам об «Отцах и детях» и в редакционной статье «Литературоведение и современность» в «Вопросах литературы». В них отмечается общечеловеческое значение романа и его главного героя.

Конечно, никакого «сговора» либерала Тургенева с охранителями быть не могло. В романе «Отцы и дети» писатель высказал то, что думал. Случилось так, что в тот момент его точка зрения отчасти совпала с позицией консервативного лагеря. Так на всех не угодишь! А вот по какому «сговору» Писарев и другие рьяные апологеты Базарова затеяли кампанию по возвеличиванию этого вполне однозначного «героя» — неясно до сих пор...

Методическая разработка урока

Роман И.С.Тургенева «Отцы и дети» в оценке русской критики

Храпова Елена Викторовна,
учитель русского языка и литературы
ГБОУ СОШ №20 Санкт-Петербурга

Цели урока:

• Образовательная - обобщить знания, полученные при изучении произведения. Выявить позицию критиков о романе И.С. Тургенева “Отцы и дети». Создав проблемную ситуацию, побудить учеников к высказыванию собственной точки зрения. Формировать умения анализировать текст критической статьи.
• Воспитательная - содействовать формированию собственной точки зрения у учащихся.
• Развивающая - формировать навык групповой работы, публичного выступления, умения отстаивать свою точку зрения.

Ход урока

Тургенев не имел притязания и дерзости
создать роман, имеющий
всевозможные направления;
поклонник вечной красоты,
он имел гордую цель во временном
указать на вечное
и написал роман не прогрессивный
и не ретроградный, а,
так сказать, всегдашний.

Н. Страхов

Вступительное слово учителя

Завершая работу над романом Тургенева “Отцы и дети”, мы должны ответить на вопрос, смогли ли мы понять авторский замысел, его отношение к героям, к тем явлениям общественной жизни, которые нашли отражение в романе. Сегодня на уроке мы рассмотрим различные точки зрения на роман, высказанные критиками, попробуем сформировать собственную позицию, основанную и на мнениях, высказанных в критических статьях современников Тургенева, и на анализе творческого замысла самого писателя.

Вопрос классу на выявление уровня восприятия и освоения материала:

Как вы думаете, насколько единогласны были современники Тургенева в оценке романа? Обоснуйте свою точку зрения.

Появление романа стало событием в культурной жизни России, и не только потому, что это была прекрасная книга прекрасного писателя. Вокруг нее закипели страсти, отнюдь не литературные. Незадолго до публикации Тургенев порвал отношения с Некрасовым и решительно разошелся с редакцией “Современника”. Каждое выступление писателя в печати воспринималось его недавними товарищами, а теперь противниками как выпад против некрасовского круга. Поэтому у отцов и детей нашлось немало особо придирчивых читателей, например, в демократических журналах “Современник” и “Русское слово”.

Говоря о нападках критики на Тургенева по поводу его романа, Достоевский писал: “Ну и досталось же ему за Базарова, беспокойного и тоскующего Базарова (признак великого сердца), несмотря на весь его нигилизм.”

Стадия «Вызов» . На доске слова, как вы думаете, когда они были написаны и имеют ли отношение к теме нашего разговора? Подумайте, на какой ключевой вопрос мы должны будем сегодня ответить?

(Только мы - лицо нашего времени!
Рог времени трубит нами в словесном искусстве!
Прошлое тесно. Академия и Пушкин непонятнее гиероглифов!
Бросить Пушкина, Достевского, Толстого и проч. и проч. с парохода современности!
Кто не забудет своей первой любви, не узнает и последней!

Это 1912 год часть манифеста “Пощечина общественному вкусу”. Идеи, которые высказывал Базаров, нашли свое продолжение. Нужны ли Базаровы России?

Распределение по группам . Представлены три портрета Базарова художника Рудакова. Обучающиеся распределяются по группам в зависимости от их визуального восприятия героя.

Проверка домашнего задания . Представление синквейна, выбранного и отредактированного сформировавшейся группой. В зависимости от трактовки образа Базарова группам выдаются методические кейсы по критическим статьям. Как правило, мнения детей не всегда совпадают, поэтому статьи нетрудно распределить по степени возможного согласия или несогласия с позицией критиков.

Проводится работа по группам, используя кейс к уроку.

1 группа работает с кейсом по статье Антоновича М.А. “Асмодей нашего времени”

Вступительное слово учителя перед выступлением учащихся . Как правило, у детей возникает желание узнать, кто такой Антонович М.А., поэтому вступительное слово учителя можно предварить разрешением узнать об авторе статьи из интернета прямо в процессе работы.

Среди критиков был молодой Максим Алексеевич Антонович, работавший в редакции “Современника”. Этот публицист прославился тем, что не написал ни одной положительной рецензии. Он был мастером разгромных статей. Одним из первых свидетельств этого незаурядного таланта стал критический разбор “Отцов и детей”

Название статьи позаимствовано из одноименного романа Аскоченского, опубликованного в 1858 году. Главный герой книги - некий Пустовцев - холодный и циничный злодей, истинный Асмодей - злой демон из иудейской мифологии, соблазнил своими речами Мари, главную героиню. Судьба главного героя трагична: Мари умирает, Пустовцев застрелился и умер без покаяния. По мнению Антоновича, Тургенев относится к молодому поколению с той же беспощадностью, что и Аскоченский.

2 группа работает с кейсом по статье Д. И. Писарева "Отцы и дети", роман И. С. Тургенева.

Вступительное слово учителя перед выступлением учащихся.

Одновременно с Антоновичем на новую книгу Тургенева откликнулся Дмитрий Иванович Писарев в журнале “Русское слово”. Ведущий критик Русского слова редко чем-нибудь восхищался. Он был истинным нигилистом - ниспровергателем святынь и устоев. Он был как раз из тех молодых (всего 22 года) людей, кто в начале 60- х отрекся от культурных традиций отцов и проповедовал полезную, практическую деятельность. Он считал неприличным разговоры о поэзии, музыке в мире, где множество людей испытывают муки голода! В 1868 он нелепо погиб: утонул, купаясь, так и не успев стать взрослым, как Добролюбов или Базаров.

3 группа работает с кейсом, составленным из отрывков из писем Тургенева к Случевскому, Герцену.

Молодежь середины 19 века находилась в положении, во многом сходном с вашим сегодняшним. Старшее поколение неутомимо занималось саморазоблачением. Газеты и журналы полны были статей о том, что Россия переживает кризис и ей необходимы реформы. Крымская война проиграна, армия посрамлена, помещичье хозяйство пришло в упадок, нуждалось в обновлении образование и судопроизводство. Удивительно ли, что молодое поколение утратило доверие к опыту отцов?

Рефлексия . Ответить на вопрос: Нужны ли Базаровы России?

Подведение итогов урока :

“Отцы и дети” это книга о великих, не зависящих от человека законах бытия. Мы видим в ней маленьких, бесполезно суетящихся людей на фоне вечной, царственно-спокойной природы. Тургенев ничего вроде бы не доказывает, убеждает нас в том, что идти против натуры - безумство и всякий такой бунт приводит к беде. Человек не должен восставать против тех законов, которые не им определены, а продиктованы… богом ли, природой? Они непреложны. Это закон любви к жизни и любви к людям, прежде всего к своим близким, закон стремления к счастью и закон наслаждения красотой… В романе Тургенева побеждает то, что естественно: возвращается в родительский дом “Блудный” Аркадий, создаются семьи, основные на любви, а непокорного, жестокого, колючего Базарова и после его смерти по-прежнему помнят и беззаветно любят стареющие родители.

Выразительное чтение финального отрывка из романа.

Домашнее задание : подготовка к сочинению по роману.

Приложение к уроку.

Кейс по роману И.С. Тургенева «Отцы и дети».

И.С.Тургенев

«Хотел ли я обругать Базарова или его превознести? Я этого сам не знаю, ибо я не знаю, люблю я его или ненавижу!»

«Вся моя повесть направлена против дворянства как передового класса».

«Выпущенным мною словом „ нигилист“ воспользовались тогда многие, которые ждали только случая, предлога, чтобы остановить движение, овладевшее русским обществом… Когда я вернулся в Петербург, в самый день известных пожаров Апраксинского двора, слово „нигилист“ уже было подхвачено тысячами голосов, и первое восклицание, вырвавшееся из уст первого знакомого, встреченного мною на Невском, было: „Посмотрите, что ваши нигилисты делают! Жгут Петербург!“

„…Я не имел права давать нашей реакционной сволочи возможность ухватиться за кличку — за имя; писатель во мне должен был принести эту жертву гражданину“.

«Я хотел сделать из него лицо трагическое - тут было не до нежностей. Он честен, правдив и демократ до конца ногтей - а вы не находите в нем хороших сторон?»

«Эстетическое чувство заставило меня взять именно хороших представителей дворянства, чтобы тем вернее доказать мою тему: если сливки плохи, что же молоко? «Все истинные отрицатели, которых я знал, — без исключения (Белинский, Бакунин, Герцен, Добролюбов, Спешнев и т.д.), происходили от сравнительно добрых и честных родителей. И в этом заключается великий смысл: это отнимает у деятелей, у отрицателей всякую тень личного негодования, личной раздражительности. Они идут по своей дороге потому только, что более чутки к требованиям народной жизни».

«… если читатель не полюбит Базарова со всей его грубостью, бессердечностью, безжалостной сухостью и резкостью - если он еге не полюбит, повторяю я - я виноват и не достиг своей цели. Но «рассыропиться», говоря его словами - я не хотел, хотя через это я бы, вероятно, тотчас имел молодых людей на моей стороне…Лучше проиграть сражение(и кажется, я его проиграл) - чем выиграть его уловкой. Мне мечталась фигура сумрачная, дикая, большая, до половины выросшая из почвы, сильная, злобная, честная - и все-таки обреченная на погибель - потому, что она все-таки стоит еще в преддверии будущего, - мне мечтался какой-то странный pendant Пугачеву“».(пара, соответствие (фр.)

«Положа рука на сердце я не чувствую себя виноватым перед Базаровым и не мог придать ему ненужной сладости. Если его не полюбят, как он есть, со всем его безобразием - значит я виноват и не сумел ладить с избранным мной типом. Шутка была бы не важная представить его - идеалом, а сделать волком и все-таки оправдать его - это было бы трудно; и в этом я, вероятно, не успел; но я хочу только отклонить нарекание в раздражении против него. Мне,напротив, сдается, что противное раздражение чувство светится во всем, в его смерти и т.д…."Вопросы:

1. В чем проявилось отношение Тургенева к Базарову?

2. Какие из суждений для вас оказались неожиданными?

3. Что такое «базаровщина»?

4. Существует ли она в наше время?

М.А. Антонович «Асмодей нашего времени» «Современник» № 3 1862.

С первых же страниц, к величайшему изумлению читающего, им овладевает некоторого рода скука; но, разумеется, вы этим не смущаетесь и продолжаете читать, надеясь, что дальше будет лучше, что автор войдет в свою роль, что талант возьмет свое и невольно увлечет ваше внимание. …Вас обдаёт каким-то мертвящим холодом; вы не живете с действующими лицами романа, не проникаетесь их жизнью, а начинаете холодно рассуждать с ними, или, точнее, следить за их рассуждениями. …Это показывает, что новое произведение г. Тургенева крайне неудовлетворительно в художественном отношении.

…негде укрыться от удушливого зноя странных рассуждений и хоть на минуту освободиться от неприятного, раздражительного впечатления, производимого общим ходом изображаемых действий и сцен…

…в романе, за исключением одной старушки, нет ни одного живого лица и живой души, а все только отвлеченные идеи и разные направления, олицетворенные и названные собственными именами…

Главного своего героя и его приятелей он (Тургенев) презирает и ненавидит от всей души;…

…..Он питает к ним какую-то личную ненависть и неприязнь, как будто они лично сделали ему какую-нибудь обиду и пакость, и он старается отметить им на каждом шагу, как человек лично оскорбленный; он с внутренним удовольствием отыскивает в них слабости и недостатки, о которых и говорит с дурно скрываемым злорадством и только для того, чтобы унизить героя в глазах читателей; "посмотрите, дескать, какие негодяй мои враги и противники". Он детски радуется, когда ему удается уколоть чем-нибудь нелюбимого героя, сострить над ним, представить его в смешном или пошлом и мерзком виде; каждый промах, каждый необдуманный шаг героя приятно щекочет его самолюбие, вызывает улыбку самодовольствия, обнаруживающую гордое, но мелкое и негуманное сознание собственного превосходства.

Потом г. Тургенев старается выставить главного героя обжорой, который только и думает о том, как бы поесть и попить, и это опять делается не с добродушием и комизмом, а все с тою же мстительностью и желанием унизить героя даже рассказ об обжорстве. Это личное нерасположение автора к своему главному герою проявляется на каждом шагу и невольно возмущает чувство читателя, которому наконец становится досадно на автора, зачем он так жестоко поступает с своим героем и так злобно издевается над ним…Почти на каждой странице видно желание автора во что бы то ни стало унизить героя, которого он считал своим противником и потому взваливал на него всевозможные нелепости и всячески издевался над ним, рассыпаясь в остротах и колкостях.

Из разных мест романа г. Тургенева видно, что главный герой его человек не глупый, -- напротив, очень способный и даровитый, любознательный, прилежно занимающийся и много знающий; а между тем в спорах он совершенно теряется, высказывает бессмыслицы и проповедует нелепости, непростительные самому ограниченному уму.

Он представляется каким-то ядовитым существом, которое отравляет все, к чему ни прикоснется; у него есть друг, но и его он презирает ни малейшего расположения; есть у него последователи, но и их он так же ненавидит. Всех вообще подчиняющихся его влиянию он учит безнравственности и бессмыслию; их благородные инстинкты и возвышенные чувства он убивает своей презрительной насмешкой, и ею же он удерживает их от всякого доброго дела.

…По-видимому, г. Тургенев хотел изобразить в своем герое, как говорится, демоническую или байроническую натуру, что-то вроде Гамлета; но, с другой стороны, он придал ему черты, по которым его натура кажется самой дюжинною и даже пошлою, по крайней мере весьма далекой от демонизма. И от этого в целом выходит не характер, не живая личность, а карикатура, чудовище с крошечной головкой и гигантским ртом, маленьким лицoм и пребольшущим носом, и притом карикатура самая злостная.

Вообще в художественном отношении роман совершенно неудовлетворителен, чтоб не сказать более из уважению к таланту г. Тургенева, к его прежним заслугам и к его многочисленным почитателям. Общей нити, общего действия, которое связывало бы все части романа, нет; все какие-то отдельные рапсодии…

Как же представляет себе современное молодое поколение г. Тургенев, наш художественный Нестор, наш поэтический корифей? Он, видимо, не расположен к нему, относится к детям даже враждебно; отцам он отдает полное преимущество во всем и всегда старается возвысить их на счет детей…

г. Тургенев смотрит на современные принципы молодого поколения так, как гг. Никита Безрылов и Писемский, то есть не признает за ними никакого действительного и серьезного значения и просто издевается над ними…

…задача его (Тургенева) …приводится к такой формуле: "дети" дурны, они и представлены в романе во всем своем безобразии; а "отцы" хороши, что также доказано в романе…

…Вот каковы (отцы! Они, в противоположность детям, проникнуты любовью и поэзией, они люди нравственные, скромно и втихомолку делающие добрые дела; они ни за что не хотят отстать от века. Даже такой пустой фат, как Павел Петрович, и тот поднят на ходули и выставлен человеком прекрасным…

Молодое поколение мужское мы защищать не станем; оно действительно таково и есть, каким изображено в романе. Так точно мы соглашаемся, что и старое поколение нисколько не разукрашено, а представлено так, как оно есть на самом деле со всеми его почтенными качествами. Мы только не понимаем, почему г. Тургенев дает предпочтение старому поколению; молодое поколение его романа нисколько не уступает старому. Качества у них различны, но одинаковы по степени и достоинству; каковы отцы, таковы и дети; отцы = детям -- следы барства.

Итак, "отцы" и "дети" одинаково правы и виноваты во взаимном отталкивании; "дети" отталкивают отцов, а эти пассивно отходят от них и не умеют привлечь их к себе; равенство полное. -- Далее, молодежь мужская и женская кутит и пьет; это она нехорошо делает, защищать ее нельзя. Но кутежи старого поколения были гораздо величественнее и размашистее…

Автор направляет стрелы своего таланта против того, в сущность чего он не проник. Он слышал разнообразные голоса, видал новые мнения, наблюдал оживленные споры, но не мог добраться до внутреннего смысла, и потому в своем романе он коснулся одних только верхушек, одних слов, которые, произносились вокруг него; понятия же, соединенные в этими словами, остались для него загадкою…

Вопросы:

1. Каково отношение Антоновича к роману И.С. Тургенева?

3. С какой целью написан роман, по мнению критика?

4. Какие из суждений оказались для вас неожиданными? Выскажите свое отношение к роману Тургенева.

Д. И. Писарев

Базаров."Отцы и дети", роман И. С. Тургенева

Новый роман Тургенева дает нам все то, чем мы привыкли наслаждаться в его произведениях. Художественная отделка безукоризненно хороша; характеры и положения, сцены и картины нарисованы так наглядно и в то же время так мягко, что самый отчаянный отрицатель искусства почувствует при чтении романа какое-то непонятное наслаждение, которого не объяснишь ни занимательностью рассказываемых событий, ни поразительною верностью основной идеи…. сквозь ткань рассказа сквозит личное, глубоко прочувствованное отношение автора к выведенным явлениям жизни.

Роман Тургенева, кроме своей художественной красоты, замечателен еще тем, что он шевелит ум, наводит на размышления… Наводит он на размышления именно потому, что весь насквозь проникнут самою полною, самою трогательною искренностью.

На людей, подобных Базарову, можно негодовать, сколько душе угодно, но

признавать их искренность - решительно необходимо.

…работает он ((Базаров) без цели, для добывания насущного хлеба или из любви к процессу работы, а между тем он смутно чувствует по количеству собственных сил, что работа его не останется бесследною и к чему-нибудь приведет…

Если базаровщина - болезнь, то она болезнь нашего времени, и ее приходится выстрадать, несмотря ни на какие паллиативы и ампутации. Относитесь к базаровщине как угодно - это ваше дело; а остановить - не остановите; это та же холера. Болезнь века раньше всего пристает к людям, стоящим по своим умственным силам выше общего уровня. Базаров, одержимый этою болезнью, отличается замечательным умом и вследствие этого производит сильное впечатление на сталкивающихся с ним людей…

Под определение настоящего человека подходит именно сам Базаров; он постоянно

сразу овладевает вниманием окружающих людей; одних он запугивает и отталкивает; других подчиняет, не столько доводами, сколько непосредственною силою, простотою и цельностью своих понятий.

Он никого не любит; не разрывая существующих связей и отношений, он в то же время не сделает ни шагу для того, чтобы снова завязать или поддержать эти отношения, не смягчит ни одной ноты в своем суровом голосе, не пожертвует ни одною резкою шуткою, ни одним красным словцом….

Как Диоген, он готов жить чуть не в бочке и за это предоставляет себе право говорить людям в глаза резкие истины по той же причине, что это ему нравится.

…..Дело в том, что Тургенев, очевидно, не благоволит к своему герою. Его мягкую, любящую натуру, стремящуюся к вере и сочувствию, коробит от разъедающего реализма;

… Масса во всякое время жила припеваючи и, по свойственной ей неприхотливости, удовлетворялась тем, что было налицо. …Масса, составленная из тех сотен тысяч неделимых {4}, которые никогда в жизни не пользовались своим головным мозгом как орудием самостоятельного мышления , живет себе со дня на день…Эта масса не делает ни открытий, ни преступлений, за нее думают и страдают, ищут и находят, борются и ошибаются другие люди, вечно для нее чужие, вечно смотрящие на нее с пренебрежением и в то же время вечно работающие для того, чтобы увеличить удобства ее жизни…Умные люди, не получившие серьезного образования , невыдерживают жизни массы, потому что она надоедает им своею бесцветностью; они сами не имеют понятия о лучшей жизни и потому, инстинктивно отшатнувшись от массы, остаются в пустом пространстве … . Другие люди, умные и образованные , не удовлетворяются жизнью массы и подвергают ее сознательной критике но, оглядываясь назад, постоянно, боязливо спрашивают друг друга: а пойдет ли за нами общество? Люди третьего разряда идут дальше - они сознают свое несходство с массою и смело отделяются от нее поступками, привычками, всем образом жизни.Пойдет ли за ними общество, до этого им нет дела..

Словом, у Печориных есть воля без знания, у Рудиных - знанье без воли;

у Базаровых есть и знанье и воля. Мысль и дело сливаются в одно твердое

целое.

На чьей же стороне лежат симпатии художника? Кому он сочувствует? На этот существенно важный вопрос можно отвечать положительно, что Тургенев не сочувствует вполне ни одному из своих действующих лиц; от его анализа не ускользает ни одна слабая или смешная черта…

В тоне его (Тургенева) описания не слышно раздражения; он просто устал идти;

Тургенев сам никогда не будет Базаровым, но он вдумался в этот тип и понял его так верно, как не поймет ни один из наших молодых реалистов. Взглянув на Базарова со стороны, взглянув так, как может смотреть только человек "отставной", не причастный к современному движению идей, рассмотрев его тем холодным, испытующим взглядом, который дается толькодолгим опытом жизни, Тургенев оправдал Базарова и оценил его по достоинству.

Базаров вышел из испытания чистым и крепким. Против этого типа Тургенев не нашел ни одного существенного обвинения, и в этом случае его голос, как голос человека, находящегося по летам и по взгляду на жизнь в другом лагере,имеет особенно важное, решительное значение. Тургенев не полюбил Базарова, но признал его силу, признал его перевес над окружающими людьми и сам принес ему полную дань уважения.

…В отношениях Базарова к простому народу надо заметить прежде всего отсутствие всякой вычурности и всякой сладости. Народу это нравится, и потому Базарова любит прислуга, любят ребятишки, несмотря на то, что он с ними вовсе не миндальничает и не задаривает их ни деньгами, ни пряниками.

…Базаров держит себя с мужиками просто, не обнаруживает ни барства, ни приторного желания подделаться под их говор и поучить их уму-разуму, и потому мужики, говоря с ним, не робеют и не стесняются; но, …они смотрят на него как на странное, исключительное явление, ни то ни се, и будут смотреть таким образом на господ, подобных Базарову, до тех пор, пока их не разведется больше и пока к ним не успеют приглядеться …

… Такие люди, как Базаров, не определяются вполне одним эпизодом, выхваченным из их жизни. Такого рода эпизод дает нам только смутное понятие о том, что в этих людях

таятся колоссальные силы…

…Базаров - человек жизни, человек дела, но возьмется он за дело только тогда, когда увидит возможность действовать не машинально.

…Если же в сознании, а следовательно, и в жизни общества произойдут желаемые изменения, тогда люди, подобные Базарову, окажутся готовыми, потому что постоянный труд мысли не даст им залениться, залежаться и заржаветь, а постоянно бодрствующий скептицизм не позволит им сделаться фанатиками специальности или вялыми последователями односторонней доктрины…

…Но смотреть в глаза смерти, предвидеть ее приближение, не стараясь себя обмануть, оставаться верным себе до последней минуты, не ослабеть и не струсить - это дело сильного характера. Умереть так, как умер Базаров, - все равно что сделать великий подвиг…

Из Базаровых, при известных обстоятельствах, вырабатываются великие исторические деятели;

…Вглядываясь в своего Базарова, Тургенев как человек и как художник растет в своем романе, растет на наших глазах и дорастает до правильного понимания, до справедливой оценки созданного типа.

…Он сделался человеком, вместо того, чтобы быть воплощением теории нигилизма… …Весь интерес, весь смысл романа заключался в смерти Базарова. Если бы он струсил, если бы он изменил себе, - весь характер его осветился бы иначе; явился бы пустой хвастун, от которого нельзя ожидать в случае нужды ни стойкости, ни решимости; весь роман оказался бы клеветою на молодое поколение, незаслуженным укором.

А Базаровым все-таки плохо жить на свете, хоть они припевают и посвистывают {20}. Нет деятельности, нет любви, - стало быть, нет и наслаждения.

Страдать они не умеют, ныть не станут, а подчас чувствуют только, что

пусто, скучно, бесцветно и бессмысленно.

А что же делать? Ведь не заражать же себя умышленно, чтобы иметь удовольствие умирать красиво и спокойно? Нет! Что делать? Жить, пока живется, есть сухой хлеб, когда нет ростбифу, быть с женщинами, когда нельзя любить женщину, и вообще не мечтать об апельсинных деревьях и пальмах, когдапод ногами снеговые сугробы и холодные тундры.

Вопросы:

1. В чем критик видит достоинства романа Тургенева?

2. К каким выводам приходит Писарев, сравнивая Базарова с «другими литературными типами»»

3. Отношение Тургенева к Базарову.

4. Отношение Базарова к простому народу