Еврипид вакханки краткое содержание. Семейные отношения Еврипида

(Εύριπίδης, 480 – 406 до Р. X.)

Происхождение Еврипида

Третий великий афинский трагик, Еврипид, родился на острове Саламине в 480 г. до Р. X. (Ол. 75, 1), по преданию, в тот же самый день, когда афиняне разбили при Саламине персидский флот , – 20 воедромиона или 5 октября. Родители поэта, подобно большинству афинян, при нашествии полчищ Ксеркса бежали из Аттики и искали себе убежища на Саламине. Отца Еврипида звали Мнесархом (или Мнесархидом), мать – Клито. О них существуют замечательные, друг другу противоречащие известия, которые, может быть, отчасти обязаны своим происхождением насмешливой аттической комедии. Мать Еврипида, как нередко упрекал его Аристофан , была, говорят, торговкою и продавала овощи и зелень; отец, как говорят, был также торговцем или содержателем гостиницы (κάπηγοσ); говорят, что он, неизвестно по какой причине, бежал со своей женой в Беотию и потом снова поселился в Аттике. У Стобея читаем, что Мнесарх был в Беотии и там за долги подвергся оригинальному наказанию: несостоятельного должника вывели на рынок, там посадили и накрыли корзиной. Этим он был обесчещен и потому уехал из Беотии в Аттику. У комиков об этой истории не говорится ничего, хотя они пользовались всем, чем только могли, лишь бы осмеять Еврипида.

Еврипид с актёрской маской. Статуя

Из всего сообщенного можно, кажется, заключить, что родители Еврипида были люди бедные, из низшего сословия. Но Филохор, знаменитый собиратель аттических древностей, живший во времена диадохов, в своем сочинении об Еврипиде, напротив, сообщает, что мать Еврипида происходила из очень благородного семейства; о знатности родителей поэта говорит также и Феофраст (ок. 312 г. до Р. X.), по словам которого Еврипид однажды находился в числе мальчиков, которые во время праздника Фаргелий разливали вино певцам – занятие, для которого выбирались только дети из знатных местных родов. Подобный же смысл имеет замечание одного биографа, что Еврипид был факелоносцем (πύρθορος) Аполлона Зостерия. Поэтому мы должны полагать, что Еврипид происходил из благородного афинского семейства. Он был причислен к округу Флии (Φλΰα).

Юность и воспитание Еврипида

Если отец Еврипида и не был богат, то все-таки он дал своему сыну хорошее воспитание, вполне соответствовавшее его происхождению. Отец особенно старался упражнять сына в атлетике и гимнастике, именно потому, как говорит предание, что при рождении мальчика отец получил от оракула или от прохожих халдеев предсказание, что сын его будет одерживать победы в священных состязаниях. Когда силы мальчика были уже достаточно развиты, отец повез его в Олимпию на игры; но Еврипида на игры не допустили, по молодости. Зато впоследствии он, как говорят, получил награду за атлетическое состязание в Афинах. В юности Еврипид занимался также и живописью; впоследствии в Мегаре находились еще его картины. В зрелом возрасте он ревностно занялся философией и риторикой. Он был учеником и другом Анаксагора Клазоменского , который во время Перикла впервые стал учить в Афинах философии; Еврипид был в дружеских отношениях и с Периклом, и с другими замечательными людьми того времени, как, напр., с историком Фукидидом . В трагедиях Еврипида видно глубокое влияние, которое великий философ (Анаксагор) имел на поэта. О познаниях его в риторике также достаточно свидетельствуют его трагедии. В риторике он пользовался уроками знаменитых софистов Протагора Абдерского и Продика Кеосского, которые долгое время жили и учили в Афинах и были в хороших отношениях с наиболее замечательными людьми в этом городе, сделавшемся тогда сборным пунктом всех выдающихся ученых и художников. В древних биографиях в числе учителей Еврипида упоминается также и Сократ ; но это просто хронологическая ошибка. Сократ был другом Еврипида, который был старше его на 11 лет; они имели общие взгляды и общие стремления. Хотя Сократ редко бывал в театре, однако он приходил туда всякий раз, когда играли новую драму Еврипида. «Он любил этого человека, говорит Элиан, за его мудрость и за нравственный тон его произведений». Эта взаимная симпатия поэта и философа и была причиною того, что комики, осмеивая Еврипида, уверяли, будто Сократ помогает ему писать трагедии.

Драматургическая деятельность Еврипида и отношение к ней его современников

Что побудило Еврипида оставить занятия философиею и обратиться к трагической поэзии, – это нам достоверно неизвестно. По-видимому, он занялся поэзией не по внутреннему побуждению, но по намеренному выбору, желая популяризировать философские идеи в поэтической форме. Впервые он выступил с драмой на 25-м году своей жизни, в 456 г. до Р. X. (Ол. 81,1), в год смерти Эсхила . Тогда он получил только третью награду. Сколько драм написал Еврипид – этого уже и в древности точно не знали; большинство писателей приписывало ему 92 пьесы, в том числе 8 сатирических драм. Первую победу он одержал в 444 г. до Р. X., вторую в 428 г. Вообще в продолжение всей своей долговременной поэтической деятельности он только четыре раза получил первую награду, в пятый раз получил он ее уже после своей смерти, за дидаскалию, которую поставил на сцену от его имени его сын или племянник, по имени тоже Еврипид.

Еврипид. Проект Энциклопедия. Видео

Из этого незначительного количества побед видно, что произведения Еврипида не пользовались у его сограждан особенным вниманием. Впрочем, при жизни Софокла , который, будучи любимцем афинского народа, до самой своей смерти нераздельно царил на сцене, кому-нибудь другому было трудно достичь славы. Кроме того, причина незначительных успехов Еврипида заключалась, главным образом, в особенностях его поэзии, которая, покинув твердую почву древней эллинской жизни, старалась познакомить народ с философскими умозрениями и софистикою , следовательно, приняла новое направление, которое не нравилось поколению, воспитанному на старых обычаях. Но Еврипид, не взирая на нерасположение публики, упорно продолжал идти тем же путем, и в сознании собственного достоинства иногда прямо противоречил публике, если она выражала свое неудовольствие какой-нибудь его смелой мыслью, нравственным смыслом какого-нибудь места в его произведениях. Так, напр., рассказывают, что однажды народ требовал, чтобы Еврипид вычеркнул из своей трагедии какое-то место; поэт вышел на сцену и заявил, что он привык учить народ, а не учиться у народа. В другой раз, когда при представлении «Беллерофонта» весь народ, услышав, как человеконенавистник Беллерофонт восхваляет деньги выше всего на свете, в гневе поднялся с мест и хотел прогнать со сцены актеров и прекратить представление, Еврипид снова явился на сцену и требовал, чтобы зрители дождались конца пьесы и посмотрели, что ожидает поклонника денег. На это похож и следующий рассказ. В трагедии Еврипида «Иксион» герой её, злодей, возводит несправедливость в принцип и дерзкою софистикою разрушает все понятия о добродетели и о долге, так что эта трагедия подверглась порицанию как безбожная и безнравственная. Поэт возражал, и только тогда снял свою драму с репертуара, когда его к этому принудили.

Еврипид не обращал особенного внимания на приговор своих современников, в уверенности, что его произведения будут оценены по достоинству впоследствии. Однажды в разговоре с трагиком Акестором, он жаловался, что в последние три дня ему, несмотря на все старание, удалось написать только три стиха; Акестор похвалился, что он в это время без труда может написать сто стихов; Еврипид заметил: «Но между нами есть разница: твои стихи пишутся только на три дня, а мои навсегда». Еврипид не обманулся в своих ожиданиях; как сторонник прогресса, все более и более привлекавшего к себе молодое поколение, Еврипид со времени Пелопоннесской войны стал встречать мало-помалу все больше одобрения, и вскоре его трагедии сделались общим достоянием аттической образованной публики. Блестящие тирады из его трагедий, приятные песни и глубокомысленные сентенции были у всех на устах и высоко ценились во всей Греции. Плутарх в биографии Никия рассказывает, что после несчастного исхода сицилийской экспедиции многие из афинян, избежавшие плена в Сиракузах и попавшие в рабство или бедствовавшие в другой части острова, были обязаны своим спасением Еврипиду. «Из греков неафинских наибольшими почитателями музы Еврипида были греки сицилианские; они выучивали наизусть отрывки из его произведений и с удовольствием сообщали их один другому. По крайней мере многие из тех, которые оттуда возвратились на родину, радостно приветствовали Еврипида и рассказывали ему, одни – как они освободились из рабства, выучив своего господина тому, что знали наизусть из Еврипидовских трагедий, другие – как они, распевая его песни, получали себе пропитание, когда им после битвы пришлось бродить без приюта». В связи с этим Плутарх рассказывает, как однажды корабль, преследуемый пиратами, искал спасения в бухте города Кавна (в Карии): жители этого города сначала не пускали корабль в бухту; но потом, спросив у корабельщиков, знают ли они что-нибудь из Еврипида и получив утвердительный ответ, позволили им укрыться от преследователей. Комик Аристофан , представитель «доброго старого времени», враг всяких нововведений, особенно сильно нападает на Еврипида и очень часто пересмеивает отрывки из его трагедий; это доказывает, каким значением пользовался Еврипид у своих сограждан во времена Пелопоннесской войны и как известны были его стихи.

Личный характер Еврипида

Нерасположение, с каким долгое время встречали Еврипида его сограждане, отчасти объясняется его личным характером и образом жизни. Еврипид был человек вполне нравственный, что видно уже и из того, что Аристофан нигде не приводит ни одного безнравственного случая из его жизни; но по характеру своему он был серьезен, сумрачен и необщителен; подобно его учителю и другу Анаксагору, которого никто и никогда не видал смеющимся или улыбающимся, он ненавидел всякое беззаботное наслаждение жизнью. И его также не видали смеющимся; он избегал сношений с людьми и никогда не покидал сосредоточенного, задумчивого состояния. При такой замкнутости, он проводил время только с немногими друзьями и с своими книгами; Еврипид был один из немногих людей тогдашнего времени, имевших свою библиотеку, и притом довольно значительную. Поэт Александр Этольский говорит о нем: «Ученик строгого Анаксагора был ворчлив и необщителен; враг смеха, он не умел веселиться и шутить за вином; но все, что он писал, было полно приятности и привлекательности». Он удалялся от политической жизни и никогда не занимал государственной должности. Конечно, при таком образе жизни он не мог претендовать на популярность; подобно Сократу, он должен был казаться афинянам бесполезным и празднолюбивым; они считали его за чудака, «который, зарывшись в свои книги и философствуя с Сократом у себя в углу, думает переделать эллинскую жизнь». Так представляет его Аристофан, конечно, для забавы афинян, в своей комедии «Ахарняне »: Еврипид сидит у себя дома и витает в высших сферах, философствует и сочиняет стихи, и не хочет сойти вниз поговорить с Дикеополисом, так как ему некогда; только уступая настоятельным просьбам последнего, он приказывает ради большого удобства, выдвинуть себя из комнаты. Обращая некоторое внимание на суждения толпы, Еврипид в своей « » советует умным людям не давать своим детям обширного образования, «так как мудрый человек уже и потому, что он любит досуг и уединение, возбуждает ненависть к себе среди своих сограждан, а если он измыслит что-нибудь хорошее, то глупцы считают это дерзким новшеством». Но если Еврипид и удалялся от общественной жизни, однако, как это и видно из его поэзии, он имел патриотическое сердце; он старался возбудить в своих согражданах любовь к отечеству, он живо ощущал неудачи своего родного города, восставал против происков бессовестных вожаков черни и даже в политических делах давал народу здравые советы.

На острове Саламине показывали одинокую тенистую пещеру с входом со стороны моря, которую устроил себе Еврипид, чтобы там уединяться от шумного света для поэтических занятий. По всей вероятности, мрачный и меланхолический характер этой пещеры, напоминавший личные свойства Еврипида, побудил саламинцев назвать эту пещеру именем родившегося на острове поэта. На одном камне, о котором говорит Велькер (Alte Denkmäler, I, 488), находится изображение, относящееся к этой Еврипидовой пещере. Еврипид, полный старик с большой бородой, стоит рядом с музой, которая держит в руке свиток и подводит его к женщине, сидящей на скале. Эта женщина, по объяснению Велькера, «нимфа, живущая в этой прибрежной скале, нимфа этой пещеры, дружелюбно принимающая к себе Еврипида; на устройство здесь пещеры для уединенного занятия мудрою поэзиею указывает стоящий за нимфою Гермес».

Тема женщин у Еврипида

Мрачным и нелюдимым характером Еврипида объясняется и ненависть к женщинам, в которой упрекали его афиняне и особенно Аристофан, в своей комедии «Женщины на празднике Фесмофорий». Женщины, раздраженные дурными отзывами о них Еврипида, хотят отомстить ему и, собравшись на праздник Фесмофорий, где между ними царствует полное согласие, решают устроить суд над поэтом и приговорить его к смертной казни. Еврипид, в страхе за свою участь, ищет кого-нибудь из мужчин, кто согласился бы одеться в женское платье, принять участие в собрании женщин и там защищать поэта. Так как изнеженный, женоподобный поэт Агатон, которого Еврипид просит оказать эту услугу, не желает подвергаться опасности, то Мнесилох, тесть Еврипида, вполне усвоивший себе философско-ораторские приемы своего зятя, принимает на себя эту роль и, одевшись в женское платье, доставленное Агатоном, отправляется в храм Фесмофорий. Здесь происходит судебный процесс, в котором ораторы-женщины яростно нападают на сына торговки, поносящего их пол; Мнесилох горячо защищает своего зятя, но его вскоре узнают и по приказанию призванного в храм притана привязывают к столбу, чтобы после судить его за преступное, вторжение в женское общество. Еврипид, прибежавший в храм, тщетно старается, при помощи разных хитростей, освободить своего тестя; наконец, ему удается освободить его, когда он обещает женщинам впредь никогда их не бранить, и отвлекает, при содействии флейтистки, внимание скифа, стоящего на страже, Увлекаясь этой комедией, позднейшие писатели рассказывали уже как исторический факт, что во время празднества Фесмофорий женщины напали на Еврипида и хотели его убить, но он спасся, дав им обещание, что никогда не станет говорить о них ничего худого; рассказывая об этом, биограф приводит в подтверждение несколько стихов из драмы Еврипида «Меланиппа», в которых говорится: «Брань, произносимая мужчинами против женщин, не попадает в цель; я уверяю, что женщины лучше мужчин». По словам другого биографа, женщины напали на Еврипида в саламинской пещере; они ворвались туда, говорит биограф, и хотели убить его в то время, как он писал трагедию. Как успокоил их поэт – об этом не говорится; конечно, при помощи вышеупомянутого обещания.

Сидящий Еврипид. Римская статуя

Еврипид оказывал женскому полу особенное внимание и выводил женщин на сцену гораздо чаще, чем другие поэты. Страсти женского сердца, особенно же любовь и её столкновение с чувством нравственным, часто бывали предметом его трагедий; таким образом, в его трагедиях легко могли являться такие положения, в которых резко обрисовывались дурные и темные стороны женского сердца. Таким образом, нередко в целых пьесах и во многих отдельных сценах женщина является в дурном свете, хотя нельзя сказать, что в этих сценах выражается твердое убеждение поэта. Афиняне могли оскорбляться как тем, что поэт вообще изображал женщину на сцене со всеми сокровеннейшими её чувствами и побуждениями, так и тем, что женские заблуждения и испорченность характера изображались такими яркими красками, и притом в такое время, когда аттические женщины действительно в нравственном отношении стояли не особенно высоко. Вот причина, почему Еврипид приобрел у афинян репутацию ненавистника женщин; мы же должны признать, что его отношение к женщинам делает ему по крайней мере столько же чести, сколько и стыда. В его драмах мы встречаем много благородных женщин, отличающихся высокою любовью и самопожертвованием, мужеством и силою воли, между тем как мужчины нередко являются рядом с ними в жалкой и второстепенной роли.

Семейные отношения Еврипида

Если резкие суждения Еврипида о женщинах в большинстве случаев объясняются характером драматического сюжета, то некоторые из приговоров этого рода, по-видимому, высказаны им вполне искренно. В своей семейной жизни поэту пришлось вынести тяжкие испытания. По показаниям биографов, у Еврипида были две жены; первая была Хирила, дочь упомянутого выше Мнесилоха, от которой Еврипид имел трех сыновей: Мнесархида, бывшего впоследствии купцом, Мнесилоха, который сделался актером, и Еврипида-младшего, трагика. Так как эта жена была неверна Еврипиду, то он развелся с ней и взял другую жену, Мелито, которая однако оказалась не лучше первой и сама бросила мужа. Эту Мелито иные называют первой женой Еврипида, а Хирилу (или Хирину) – второй; Геллий говорит даже, что у Еврипида были две жены одновременно, что, конечно, неверно, так как в Афинах двоеженство не допускалось. Хирила, как говорят, была в связи с каким-то Кефисофонтом, актером, которого считают молодым рабом Еврипида и о котором комики говорят, что он помогал Еврипиду писать драмы. Неверность Хирилы побудила Еврипида написать драму «Ипполит», в которой он особенно нападает на женщин; испытав ту же неприятность и от второй жены, поэт стал порицать женщин еще более. При таких обстоятельствах он, конечно, мог вполне искренно вложить в уста Ипполита такие странные мысли:

«О Зевс! ты омрачил счастье людей тем, что произвел на свет женщину! Если бы ты хотел поддержать человеческий род, то должен был бы устроить так, чтобы мы не были обязаны женщинам своей жизнью. Мы, смертные, могли бы приносить в твои храмы медь или железо, или дорогое золото, и взамен получать детей из рук божества, каждый сообразно со своим приношением; и эти дети вырастали бы в доме отца свободно, никогда не видя я не зная женщин; ибо ясно, что женщина есть величайшее бедствие».

Отъезд Еврипида из Афин в Македонию

В последние годы своей жизни Еврипид оставил свой родной город. Это было вскоре после представления Ореста (408 г. до Р. X.). Что побудило его сделать это, мы не знаем; может быть, неприятности в семье, или постоянные ожесточенные нападки комиков, или неспокойное положение в Афинах в конце Пелопоннесской войны, а может быть, и все это вместе сделало для него пребывание на родине неприятным. Он отправился сначала в фессалийскую Магнезию, граждане которой приняли его весьма гостеприимно и почтили дарами. Там пробыл он однако недолго и отправился в Пеллу, ко двору царя македонского Архелая. Этот государь не отличался нравственными качествами; он проложил себе дорогу к престолу тройным убийством; но весьма ревностно заботился о том, чтобы ввести в своей стране греческую культуру и нравы, особенно же о том, чтобы придать своему двору поболее блеска, привлекая к себе греческих поэтов и художников. При дворе его жили, в числе других, трагик Агатон афинский, эпик Хирил из Самоса, знаменитый живописец Зевксис из Гераклеи (в Великой Греции), музыкант и автор дифирамбов Тимофей из Милета. При дворе гостеприимного и щедрого царя Еврипид пользовался приятным досугом и в честь македонского царского дома написал драму «Архелай», в которой изображается основание македонского царства потомком Геркулеса Архелаем, сыном Темена. В Македонии же Еврипид написал драму «Вакханки», как можно видеть из находящихся в этой пьесе намеков на местные обстоятельства. Эти пьесы были представлены в Дионе, в Пиерии, близ Олимпа, где существовал культ Вакха и где царь Архелай устроил в честь Зевса и муз драматические состязания.

Вероятно, в этих состязаниях принимал участие также и поэт Агатон, который оставил Афины и прибыл в Пеллу почти в одно время с Еврипидом. В шутку выдуман рассказ, будто красавец Агатон в юности был любовником Еврипида, которому было тогда около 32 лет, и будто в угоду ему Еврипид написал своего «Хризиппа». Столь же мало веры заслуживает и рассказ о том, как старик Еврипид однажды, упившись за обедом у Архелая, поцеловал 40-летняго Агатона, и на вопрос царя, разве он и до сих пор считает Агатона своим любовником, отвечал: «Конечно, клянусь Зевсом; ведь красавцам дана не только прекрасная весна, но и прекрасная осень».

Легенды о смерти Еврипида

При дворе Архелая Еврипид прожил недолго. Он умер в 406 г. до Р. X. (Ол. 93, 3), 75 лет от роду. О смерти его существуют различные рассказы, которые, впрочем, мало заслуживают вероятия. Наиболее распространено было известие, что он растерзан собаками. Биограф рассказывает следующее: В Македонии находилась деревня, населенная фракийцами. Туда прибежала однажды молосская собака Архелая, а жители деревни, по своему обычаю, принесли ее в жертву и съели. За это царь оштрафовал их на один талант; но Еврипид, по просьбе фракийцев, упросил царя простить им этот поступок. Долгое время спустя, Еврипид гулял однажды в роще, близ города, в которой в это же время охотился царь. Собаки, вырвавшись от охотников, бросились на старца и растерзали его. Это были щенки той самой собаки, которую съели фракийцы; отсюда и явилась у македонян пословица «собачья месть». Другой биограф рассказывает, что два поэта, македонянин Аридей и фессалиец Кратев, из зависти к Еврипиду, подкупили за 10 мин царского раба Лизимаха, чтобы он спустил на Еврипида собак, которые и растерзали его. По другим известиям, не собаки, а женщины напали на него ночью на дороге и растерзали его.

Весть о смерти Еврипида получена была в Афинах с глубокой горестью. Говорят, что Софокл , получив эту весть, надел траурную одежду, и во время представления в театре вывел актеров на сцену без венков; народ плакал. Архелай поставил великому поэту приличный памятник в романтической местности между Аретузой и Вормиском, близ двух источников. Афиняне, узнав о смерти поэта, отправили в Македонию посольство, с просьбою о выдаче тела Еврипида для погребения его в родном городе; но так как Архелай на эту просьбу не согласился, то они поставили в честь поэта кенотаф по дороге в Пирей, где впоследствии и видел его Павзаний. По преданию, могила Еврипида, как и могила Ликурга, была разрушена ударом молнии, что считалось знаком особенного внимания богов к смертным, так как место, куда ударила молния, объявлялось священным и неприкосновенным. Историк Фукидид или музыкант Тимофей, говорят, украсил его кенотаф следующей надписью:

«Могилою Еврипиду служит вся Греция, тело же его находится в Македонии, где ему суждено было окончить свою жизнь. Отечество его – Афины и вся Эллада; он пользовался любовью муз и тем приобрел себе хвалу от всех».

Бергк полагает, что эта надпись сочинена не историком Фукидидом, а другим афинянином того же имени из дома Ахерда, который был поэтом и, по-видимому, также жил при дворе Архелая. Может быть, эта надпись назначалась для памятника Еврипиду в Македонии.

Упомянем здесь еще об одном обстоятельстве. Вскоре после смерти Еврипида сиракузский тиран Дионисий , который получил господство в том же году, купил у его наследников, за один талант, принадлежавший поэту струнный инструмент, доску и грифель, и пожертвовал эти вещи, на память об Еврипиде, в храм муз в Сиракузах.

От древности до нашего времени сохранилось много бюстов Еврипида, представляющих его или отдельно, или вместе с Софоклом. Колоссальный бюст поэта из паросского мрамора находится в ватиканском музее Кьярамонти; это, вероятно, копия со статуи, которая была поставлена, по распоряжению Ликурга, в театре, рядом с статуями Эсхила и Софокла. «В чертах лица Еврипида проглядывает та серьезность, мрачность и неприветливость, в которой упрекали его комики, та нелюбовь к веселью и смеху, с которой так согласуется его любовь к уединению, к отдаленной саламинской пещере. Вместе с серьезностью в его фигуре выражается благосклонность и скромность – свойства истинного философа. Вместо софистического самодовольства и самолюбия в лице Еврипида видно что-то честное и искреннее». (Велькер).

Еврипид. Бюст из Ватиканского музея

Еврипид и софистика

Подробнее - в статье «Софистическая философия» (раздел «Влияние софистической философии на Еврипида »)

Еврипид – полный представитель того времени, когда афиняне полюбили софистику и стали щеголять чувствительностью. Склонность к умственным занятиям рано отвлекла его от общественной деятельности, и он жил в кругу философов. Он углубился в скептические идеи Анаксагора , ему нравились обольстительные учения софистов. У него не было бодрой энергии Софокла, усердно исполнявшего гражданские обязанности; он чуждался государственных дел, сторонился от жизни общества, нравы которого изображал, жил в замкнутом кругу. Его трагедии нравились современникам; но честолюбие его оставалось не удовлетворено - возможно, поэтому он в старости покинул Афины, где над его произведениями постоянно смеялись комические поэты.

Родственна ей по тенденции, по содержанию, вероятно, близка к ней и по времени трагедия «Просительницы». Содержание её составляет легенда, что фиванцы не дозволяли похоронить аргосских героев, убитых во время Похода Семерых против Фив , но Тесей принудил их к этому. Ясны и тут намеки на современные политические отношения. Фиванцы тоже не хотели дозволить афинянам похоронить воинов, убитых в сражении при Делии (в 424 году). В конце пьесы аргосский царь заключает союз с афинянами; это также имело политический смысл: вскоре после битвы при Делии афиняне заключили союз с Аргосом. Хор «Просительниц» составляют матери убитых аргосских героев и служанки их; потом к ним присоединяются сыновья этих героев; песни хора превосходны. Вероятно, прекрасный вид имели декорации, представлявшие элевсинский храм Деметры, у жертвенников которого садятся «просительницы» – матери убитых героев. Хороши, вероятно, были и сцены сожжения тех героев, процессия мальчиков, несущих урны с прахом убитых, добровольная смерть жены Капанея, взошедшей на костер к телу мужа. В конце драмы Еврипид путём deus ex machina выводит на сцену богиню Афину, которая требует от аргосцев клятвы никогда не воевать с афинянами. Вслед за этим оформляется афинско-аргосский союз, ради возобновления которого в современности и были написаны «Просительницы».

Еврипид – «Гекуба» (краткое содержание)

Некоторые из дошедших до нас трагедий Еврипида имеют своим содержанием эпизоды из Троянской войны , в частности из ужасных событий гибели Трои ; в них с большой энергией изображены сильные волнения страстей. Так например, в «Гекубе» сначала изображается горесть матери, из объятий которой вырывают дочь, Поликсену, – невесту Ахилла. Остановившись после разрушения Трои на фракийском берегу Геллеспонта, греки решили принести Поликсену в жертву на надгробном холме Ахиллеса; она охотно идет на смерть. В этом момент служанка, пошедшая за водою, приносит Гекубе найденное ею на берегу тело Полидора, сына её, убитого изменником Полиместором, под чью защиту был послан Полидор. Это новое несчастие делает из жертвы Гекубы мстительницу, жажда отомстить убийце сына сливается в её душе с отчаянием от смерти дочери. С согласия главного вождя греческого войска, Агамемнона, Гекуба заманивает Полиместора в палатку и при помощи рабынь ослепляет его. В исполнении своей мести Гекуба выказывает большой ум и необыкновенную смелость. В «Медее» изображена Еврипидом ревность, в Гекубе изображено мщение самыми энергичными чертами. Ослеплённый Полиместор предсказывает Гекубе её дальнейшую судьбу.

Еврипид – «Андромаха» (краткое содержание)

Страсть совершенно иного рода составляет содержание трагедии Еврипида «Андромаха». Андромаха , несчастная вдова Гектора, по завершении Троянской войны, становится рабыней сына Ахилла, Неоптолема. Жена Неоптолема, Гермиона, ревнует ее. Ревность тем сильнее, что у Гермионы нет детей, а Андромаха рожает от Неоптолема сына, Молосса. Гермиона и её отец, спартанский царь Менелай, жестоко преследуют Андромаху, даже угрожают ей смертью; но дед Неоптолема, Пелей, избавляет ее от их гонения. Гермиона, опасаясь мщения мужа, хочет убить себя. Но племянник Менелая, Орест, бывший раньше женихом Гермионы, увозит ее в Спарту, и возбужденные его интригами дельфийцы убивают Неоптолема. В конце пьесы является (deus ex machina) богиня Фетида и предвещает счастливую будущность Андромахи и Молосса; эта искусственная развязка имеет целью произвести в зрителях успокоительное впечатление.

Вся трагедия проникнута враждою к Спарте; это чувство внушено Еврипиду современными отношениями; Спарта и Афины находились тогда в войне между собой. «Андромаха» была поставлена на сцену вероятно в 421 году, несколько раньше заключения Никиева мира. Еврипид с очевидным удовольствием изображает в Менелае суровость и коварство спартанцев, в Гермионе безнравственность спартанских женщин.

Еврипид – «Троянки» (краткое содержание)

Трагедия «Троянки» была написана Еврипидом около 415 года. Её действие разворачивается на второй день после взятия Трои в лагере победоносного эллинского войска. Между вождями победителей-греков распределяются взятые в Трое пленницы. Еврипид изображает, как готовятся к рабской участь Гекуба, жена убитого троянского царя Приама, и супруга Гектора, Андромаха. Сына Гектора и Андромахи, младенца Астианакса, греки сбрасывают с крепостной стены. Одна дочь Приама и Гекубы - троянская пророчица Кассандра, становится наложницей вождя греков, Агамемнона, и в экстатическом безумии делает предсказания о страшной участи, которая вскоре постигнет большинство разрушителей Трои. Другой дочери Гекубы, Поликсене, предстоит быть принесённой в жертву на могиле Ахилла.

Роль хора в этой драме Еврипида исполняют взятые в плен греками троянские женщины. Финалом «Троянок» становится сцена сожжения Трои эллинами .

Как и в случае с «Просительницами», «Андромахой» и «Гераклидами», сюжет «Троянок» имеет тесную связь с тогдашними событиями. В 415 г. до Р. Х. афиняне по совету честолюбивого авантюриста Алкивиада решили резко переломить ход Пелопоннесской войны и добиться общегреческой гегемонии путём военной экспедицию в Сицилию. Этот необдуманный план порицали многие видные люди Афин. Аристофан написал с этой целью комедию «Птицы », а Еврипид – «Троянок», где он ярко изображал кровавые бедствия войны и выражал симпатии к страждущим пленницам. Мысль о том, что даже при удачном завершении похода его дальнейшие последствия будут трагичны для преступивших справедливость победителей, проведена Еврипидом в «Троянках» весьма отчётливо.

«Троянки», одна из лучших драм Еврипида, при первой постановке – около времени начала сицилийской экспедиции – не имела успеха. «Антивоенный» смысл «Троянок» не понравился возбуждённому демагогами народу. Но когда осенью 413 г. всё афинское войско погибло в Сицилии , образумившиеся сограждане признали правоту Еврипида и поручили ему написать поэтическую эпитафию на гробнице павших в Сицилии земляков.

Еврипид – «Елена» (краткое содержание)

Содержание трагедии «Елена» заимствовано из легенды, что Троянская война была ведена из‑за призрака: в Трое был только призрак Елены, а сама Елена была унесена богами в Египет. Молодой царь египетский, Феоклимен, преследует Елену своею любовью; она убегает от него в гробницу царя Протея. Там находит ее занесённый в Египет бурями после взятия Трои муж, Менелай, являющийся в нищенской одежде, так как все его корабли разбиты ураганом. Чтобы обмануть Феоклимена, Елена сообщает ему, что Менелай, якобы, погиб под Троей, и она, став теперь свободной женщиной, готова выйти за царя замуж. Елена просит лишь разрешить ей выйти на лодке в море для совершения последних поминальных обрядов по бывшему мужу. На этой лодке Елена уезжает вместе с переодетым Менелаем. Им помогает жрица девушка Феоноя, единственное благородное лицо пьесы. Феоклимен, раскрыв обман, посылает за беглецами погоню, но её останавливают исполняющие роль deus ex machina Диоскуры: они объявляют, что всё случившееся произошло по воле богов. «Елена» - и по содержанию и по форме одна из самых слабых трагедий Еврипида.

Еврипид – «Ифигения в Авлиде» (краткое содержание)

Еврипид брал темы для своих трагедий также и из преданий об Атридах - потомках героя Атрея, в числе которых были вожди Троянской войны Агамемнон и Менелай. Прекрасна, но искажена позднейшими прибавками драма «Ифигения в Авлиде », содержанием которой служит легенда о принесении в жертву дочери Агамемнона, Ифигении.

Перед отплытием в поход на Трою, греческая армия собирается в гавани Авлиде. Но богиня Артемида прекращает попутные ветры, так как её прогневал верховный вождь эллинов, Агамемнон. Знаменитый прорицатель Калхант объявляет, что гнев Артемиды можно смягчить принесением ей в жертву дочери Агамемнона, Ифигении. Агамемнон отправляет своей жене Клитемнестре письмо с просьбой прислать Ифигению в Авлиду, так как Ахилл, якобы, ставит условием своего участия в походе Трою получение Ифигении в жены. Ифигения приезжает в Авлиду вместе с матерью. Ахилл узнав, что Агамемнон воспользовался его именем в обманных целях, страшно возмущается и заявляет, что не даст принести Ифигению в жертву, даже если для этого придётся сражаться с другими греческими вождями. Ифигения в ответ говорит, что не желает становиться причиной схватки между соотечественниками и с радостью отдаст свою жизнь ради блага Эллады. Ифигения добровольно идёт к жертвенному алтарю, но являющийся в конце трагедии Еврипида вестник сообщает, что в момент жертвоприношения девушка исчезла и вместо неё под ножом оказалась лань.

Сюжет «Ифигении в Авлиде» заимствован Еврипидом из сказаний о Троянской войне, но он дает преданию такой вид, что из него получается нравственный вывод. В запутанности событий человеческой жизни, волнуемой страстями, единственный верный путь – тот, по которому ведет чистое сердце, способное к геройскому самопожертвованию. Ифигения у Еврипида самоотверженно предлагает, чтобы ее принесли в жертву; свободным решением её совершается примирение спорящих между собою героев. Таким образом, эта трагедия свободна от искусственного способа устраивать развязку вмешательством божества, хотя и здесь этот способ отчасти напоминает появление в конце действия Вестника.

Еврипид – «Ифигения в Тавриде» (краткое содержание)

«Ифигения в Тавриде» также имеет высокое художественное достоинство; план её хорош, характеры благородны и обрисованы прекрасно. Содержание заимствовано из легенды о том, что избежавшая жертвоприношения в Авлиде Ифигения стала после этого жрицей в Тавриде (Крыму), но потом убежала оттуда, взяв с собою изображение богини, которой служила.

Артемида, спасшая Ифигению в Авлиде, унесла её оттуда в Тавриду на чудесном облаке и сделала там своей жрицей. Варвары Тавриды приносят в жертву своей Артемиде всех попавших к ним в руки чужестранцев, и Ифигении поручается совершать над этими несчастными предварительный обряд очищения. Между тем, Троянская война окончилась, и вернувшийся на родину отец Ифигении, Агамемнон, был убит собственной женой, Клитемнестрой, и её любовником, Эгисфом. Мстя за отца, брат Ифигении, Орест, убивает свою мать Клитемнестру и подвергается после этого страшным мукам раскаяния, насылаемым богинями Эриниями. Аполлон возвещает Оресту, что он избавится от мучений, если поедет в Тавриду и привезёт оттуда захваченный варварами идол Артемиды. Орест прибывает в Тавриду с другом Пиладом, но местные дикари захватывают их в плен и обрекают на принесение в жертву. Их приводят к жрице Ифигении, сестре Ореста. Еврипид описывает волнующую сцену, в которой Ифигения узнаёт брата. Под предлогом совершения очистительного обряда, Ифигения уводит Ореста и Пилада на берег моря и бежит вместе с ними в Грецию, увозя и изображение Артемиды. Варвары Тавриды бросаются в погоню, но богиня Афина (deus ex machina) заставляет прекратить её.

Ифигения у Еврипида не такое идеальное лицо, как у Гёте, но все‑таки она девушка благочестивая, верная своим обязанностям, горячо любящая родину, такая благородная, что даже варвары уважают ее; она внушает им гуманные понятия. Хотя варвары приносят людей в жертву той богине, которой она служит, сама Ифигения не проливает крови. Драматична та сцена, в которой Орест и Пилад хотят каждый быть принесенным в жертву для того, чтобы спасти от смерти своего друга. Еврипид сумел придать трогательность этому спору друзей, не прибегая к излишней сентиментальности.

Еврипид – «Орест» (краткое содержание)

В обеих трагедиях, имеющих заглавием имя Ифигении, характеры энергичны и благородны, но о трагедии «Орест» уже один из древних схолиастов говорил, что в ней все действующие лица дурны за исключением одного Пилада. И действительно, это и по содержанию и по форме одно из самых слабых произведений Еврипида.

По решению аргосского суда, Орест должен быть побит камнями за убийство матери, Клитемнестры, хотя она сама прежде едва не погубила его вместе с отцом, Агамемноном. Младенец Орест был тогда спасён своей сестрой, Электрой. Теперь Электру судят вместе с Орестом, ибо она соучаствовала в убийстве их общей матери. Орест и Электра надеются на поддержку прибывшего в Аргос во время суда брата их убитого Клитемнестрой отца, спартанского царя Менелая. Однако тот, по трусости и эгоизму, не хочет спасти их. Когда народное собрание присуждает Ореста к смpЕврипид – «Гераклиды» (краткое содержание)ерти, он вместе с верным другом Пиладом захватывает в заложницы жену Менелая, виновницу Троянской войны, Елену. Но божественная сила уносит ее по воздуху. Орест хочет убить дочь Елены, Гермиону. В решающий момент является Deus ex machina, – эту роль играет здесь Аполлон – и велит всем примириться. Орест женится на Гермионе, которую он недавно хотел убить, Пилад на Электре.

Характеры действующих лиц в этой драме Еврипида лишены всякого мифического величия; это обыкновенные люди, без трагического достоинства.

Еврипид – «Электра» (краткое содержание)

Тем же недостатком, но еще больше «Ореста», страдает «Электра», в которой возвышенная легенда переделана так, что она становится похожа на пародию.

Клитемнестра, чтобы избавиться от постоянных напоминаний об убийстве мужа, выдаёт свою дочь, Электру, за простого крестьянина. Электра живет в нищете, сама занимается черной работой по домашнему хозяйству. Ореста Клитемнестра в тех же целях ещё младенцем высылает из столицы Агамемнона, Микен. Возмужав на чужбине, Орест возвращается на родину и приходит к сестре. Электра узнает его по шраму, оставшемуся у него от ушиба, полученного в детстве. Сговорившись с Электрой, Орест убивает за городом любовника их общей матери и главного виновника смерти их отца, Эгисфа. Затем Электра заманивает в свою бедную хижину Клитемнестру под предлогом. будто она родила ребенка. В этой хижине Орест убивает мать. Эта страшная развязка ввергает Электру и Ореста в умопомешательство, но чудесно явившиеся Диоскуры извиняют их тем, что они поступили по повелению Аполлона. Электра выходит замуж за друга Ореста, Пилада. Самого Ореста Диоскуры посылают в Афины, где он будет оправдан и очищен от греха советом старейшин – ареопагом.

Еврипид – «Геракл» (краткое содержание)

«Геракл» (или «Безумие Геракла»), пьеса, рассчитанная на эффекты, имеет несколько сцен, производящих сильное впечатление. В ней соединены два разных действия. Когда Геракл уходит в подземное царство , жестокий фиванский царь Лик хочет убить его жену, детей и старого отца, Амфитриона, оставшихся в Фивах. Неожиданно вернувшийся Геракл освобождает родных и убивает Лика. Но потом он сам подвергает их той судьбе, от которой спас. Гера лишает Геракла рассудка. Он убивает жену и детей воображая, что это жена и дети Еврисфея. Его привязывают к обломку колонны. Афина возвращает ему рассудок. Геракл чувствует горькое раскаяние, хочет убить себя, но является Тесей и удерживает его от этого, уводя в Афины. Там Геракл очищается от греха священными обрядами.

Еврипид – «Ион» (краткое содержание)

«Ион», – прекрасная пьеса по занимательности содержания и по отчетливой характеристике лиц, исполненная патриотизма. Ни величия страстей, ни величия характеров нет в ней; действие основано на интриге.

Ион, сын Аполлона и Креусы, дочери афинского царя, младенцем подкинут устыдившейся случайной связи матерью в дельфийский храм. Он воспитывается там, предназначаясь быть служителем Аполлона. Мать Иона, Креуса, выходит замуж за Ксуфа, избранного афинским царём за геройство на войне. Но у них нет детей. Ксуф приезжает в Дельфы молить Аполлона о рождении потомка и получает от оракула ответ, что первый, кого он встретит на выходе из храма – его сын. Первым Ксуф встречает Иона, и приветствует его как сына. Между тем, тайком от Ксуфа в Дельфы приезжает и Креуса. Слыша, как Ксуф, называет Иона с сыном, она решает, что Ион – побочный отпрыск её мужа. Не желая принимать в свою семью чужака, Креуса подсылает к Иону раба с отравленной чашей. Но Аполлон удерживает ее от злодейства. Он удерживает и Иона, который, узнав о коварном замысле против него, хочет убить Креусу, не зная, что она его мать. Из дельфийского храма выходит жрица, воспитывавшая Иона, с корзинкой и пелёнками, в которых он был найден. Креуса узнаёт их. Сын Аполлона Ион становится наследником афинского престола. Пьеса Еврипида кончается тем, что Афина подтверждает справедливость рассказа о божественном происхождении Иона и обещает могущество потомкам его – ионийцам. Для гордости афинян приятна была легенда, что предок ионийцев происходит из рода древних ахейских царей и не был сыном иноплеменного пришельца, эолийца Ксуфа. Изображённый Еврипидом юноша-жрец Ион, милый и невинный – лицо привлекательное.

Еврипид – «Финикиянки» (краткое содержание)

Позднее «Иона» написана Еврипидом драма «Финикиянки», и которой много прекрасных мест. Название пьесы происходит от того, что хор её составляют пленные гражданки финикийского Тира, которые отправлены в Дельфы, но по дороге задерживаются в Фивах.

Содержание «Финикиянок» заимствовано из мифа о фиванском царе Эдипе , и драма переполнена множеством разных эпизодов из этого цикла легенд. Переделка мифа у Еврипида ограничивается тем, что Эдип и его мать и жена Иокаста еще живы во время похода Семерых против Фив, когда их сыновья Этеокл и Полиник убивают друг друга. Иокаста, которая вместе с дочерью Антигоной тщетно пыталась предотвратить единоборство двух сыновей, убивает себя в стане над их мертвыми телами. Слепого Эдипа, изгнанного из Фив Креонтом, Антигона ведет в Колон. Сын Креонта, Менекей, во исполнение прорицания, данного Тиресием Фивским, бросается с фиванской стены, принося себя в жертву для примирения богов с Фивами.

Еврипид – «Вакханки» (краткое содержание)

Вероятно, еще к более позднему времени принадлежит трагедия «Вакханки». Она, по-видимому, была написана Еврипидом в Македонии. В Афинах «Вакханки», вероятно, поставил на сцену сын или племянник автора, Еврипид Младший, который также поставил на сцену «Ифигению в Авлиде» и не дошедшую до нас трагедию Еврипида «Алкмеон».

Содержанием «Вакханок» служит предание о фиванском царе Пенфее, который не хотел признать богом своего двоюродного брата Вакха-Диониса, возвратившегося из Азии в Фивы. Пенфей видел в экстатическом культе Диониса лишь обман и разврат и стал строго преследовать его служительниц, вакханок, вопреки мнению своего деда, героя Кадма, и знаметитого прорицателя Тиресия Фивского. За это Пенфей был растерзан своею матерью Агавой (сестрой матери Диониса, Семелы) и сопровождавшими ее менадами (вакханками). Дионис навел исступление на всей фиванских женщин, и они во главе с Агавой убежали в горы, чтобы в оленьих шкурах, с тирсами (жезлами) и тимпанами (бубнами) в руках, предаваться вакханалиям. Пенфею Дионис сообщил безумное желание увидеть вакханок и их служение. Нарядившись в женское платье, тот отправился на Киферон, где оно совершалось. Но Агава и другие вакханки по внушению Диониса приняли Пенфея за льва и растерзали его. Агава с торжеством несла окровавленную голову собственного сына во дворец, воображая что это голова льва. Отрезвившись, она исцелилась от безумия и была поражена раскаянием. Конец «Вакханок» Еврипида сохранился плохо, но, насколько можно понять, Агава была осуждена на изгнание.

Эта трагедия одна из лучших у Еврипида, хотя стихи в ней часто небрежны. План её превосходен, в ней строго соблюдено единство действия, последовательно развивающегося из одного основного данного, сцены идут одна за другою в стройном порядке, волнения страстей изображены очень живо. Трагедия проникнута глубоким религиозным чувством и в особенности дышат им песни хора. Еврипид, доселе человек весьма свободомыслящий, в старости, кажется, пришёл к убеждению, что надо уважать религиозные предания, что лучше поддерживать в народе благочестие и не отнимать у него почтение к старинным верованиям насмешками, что скептицизм лишает массу того счастья, какое находит она в религиозном чувстве.

Еврипид – «Циклоп» (краткое содержание)

Кроме этих 18 трагедий, до нас дошла сатирическая драма Еврипида «Циклоп», единственное уцелевшее произведение этой отрасли драматической поэзии. Содержанием «Циклопа» служит заимствованный из Одиссеи эпизод об ослеплении Полифема . Тон этой пьесы Еврипида веселый и шутливый. Хор её составляют сатиры со своим главой, Силеном. Циклоп Полифем по ходу пьесы пускается в путаные, но кровожадные по смыслу рассуждения расхваливая в духе теорий софистов крайний аморализм и эгоизм. Подчинённые Полифему сатиры жаждут избавиться от него, но по трусости опасаются помогать Одиссею, которому грозит гибель от циклопа. В конце этой пьесы Еврипида Одиссей одерживает верх над циклопом из без чужого содействия. Тогда Силен с сатирами в комическом тоне приписывают заслугу Одиссея себе и громко прославляют свою «смелость».

Политические взгляды Еврипида

Оценка творчества Еврипида потомками

Еврипид был последний великий греческий трагик, хотя он и ниже Эсхила и Софокла. Следующее за ним поколение было очень довольно свойствами его поэзии и любило его более, чем его предшественников. Следующие после него трагики ревностно изучали его произведения, почему их можно считать «школой» Еврипида. Поэты новейшей комедии также изучали и высоко уважали Еврипида. Филемон, старейший представитель новой комедии, живший около 330 г. до Р. X., так любил Еврипида, что в одной из своих комедий сказал: «Если умершие действительно живут за гробом, как уверяют некоторые люди, то я повесился бы, лишь бы только видеть Еврипида». До последних столетий древности произведения Еврипида, благодаря легкости формы и обилию практических сентенций, постоянно читались образованными людьми, вследствие чего до нас и дошло так много его трагедий.

Еврипид. Мир страстей

Переводы Еврипида на русский язык

Переводили Еврипида на русский язык: Мерзляков, Шестаков, П. Басистов, H. Котелов, В. И. Водовозов, В. Алексеев, Д. С. Мережковский.

Театр Еврипида. Пер. И. Ф. Анненского. (Серия «Памятники мировой литературы»). М.: Сабашниковы.

Еврипид. Просительницы. Троянки. Пер. С. В. Шервинского. М.: Худ. лит. 1969.

Еврипид. Просительницы. Троянки. Пер. С. Апта. (Серия «Античная драматургия»). М.: Искусство. 1980.

Еврипид. Трагедии. Пер. Инн. Анненского. (Серия «Литературные памятники»). В 2 т. М.: Ладомир-Наука. 1999

Статьи и книги о Еврипиде

Орбинский Р. В. Еврипид и его значение в истории греческой трагедии. СПб., 1853

Беляев Д. Ф. К вопросу о мировоззрении Еврипида. Казань, 1878

Беляев Д. Ф. Воззрения Еврипида на сословия и состояния, внутреннюю и внешнюю политику Афин

Дешарм. Еврипид и дух его театра. Париж, 1893

Котелов Н. П. Еврипид и значение его «драмы» в истории литературы. СПб., 1894

Гаврилов А. К. Театр Еврипида и афинское Просвещение. СПб., 1995.

Гаврилов А. К. Знаменья и действие - мантика в «Ифигении Таврической» Еврипида

После некоторых дат по счёту до Рождества Христова в нашей статье также указывается датировка по древнегреческим Олимпиадам. Например: Ол. 75, 1 – означает первый год 75-й Олимпиады

Вакханки

Перевод Ф. Ф. Зелинского

Действие происходит на площади перед царским дворцом в фиванском кремле. Фасад дворца виден под косым углом с левой стороны сцены; он состоит из центральной колоннады, посередине которой находятся большие ворота, ведущие во двор, и выступающей пристройки с левой стороны, в которой предполагается терем Агавы. Соответствовавшая ей некогда пристройка с правой стороны представляет собой груду развалин, окруженную изгородью; камни обросли зеленью, но через промежутки заметно багровое пламя тлеющих балок, от которого подымаются густые облака дыма; это - бывший терем Семелы. Над ним открывается вид на равнину Исмена; вдали виднеются строгие контуры

Киферона. Время предрассветное, ворота и двери глухо заперты. Перед развалинами терема стоит, опершись на свой тирс и погруженный в раздумье, Дионис. Он является юношей с румяным лицом и томными глазами, одетым в длиннополый плащ восточного покроя и украшенным митрой поверх распущенных роскошных кудрей; кроме плаща он носит в виде накидки небриду, т. е. пятнистую шкуру чубарного оленя. Свою речь он произносит отчасти как монолог, отчасти обращаясь к

зрителям.

Я пришел сюда, в фиванскую страну - я, Дионис, сын Зевса, которого родила некогда Кадмова дочь Семела, пламенем молнии освобожденная от бремени; променяв свой божественный образ на вид человека, я пришел к струям Дирки и к волнам Исмена. И вот передо мною, вблизи дворца, могила моей пораженной перуном матери, дымящиеся развалины ее терема, живое еще пламя Зевсова огня - это вечное клеймо позора, наложенное Герой на память моей матери. Я благодарен Кадму за то, что он объявил недоступным это место, сделав его святыней своей дочери; сам же я отовсюду окружил его плодоносной зеленью виноградной лозы.

Оставив золотые земли лидийцев и фригийцев, облитые лучами солнца плоскогорья персов, твердыни Бактрии, проследовав через суровую страну мидян, через счастливую Аравию и всю Азию, омываемую солеными волнами моря, в укрепленных городах которой ютится смешанное, полуэллинское-полуварварское племя, я этот город навестил первым между эллинскими, установив там свои хороводы и учредив свои таинства, чтобы засвидетельствовать перед смертными свою божественность.

А потому огласил я Фивы раньше прочей Эллады звуками моих песен, облачив жителей в небриды и дав им в руки тирс, обвитое плющом оружие - что сестры моей матери, которым это менее всех приличествовало, не признавали меня, Диониса, сыном Зевса, утверждая, что Семела, отдавшись смертному, прикрывала именем Зевса свою грешную любовь, согласно придуманной Кадмом уловке; вследствие этого, клеветали они, Зевс и убил ее - в наказание за лживую похвальбу о браке с ним. За это я их самих изгнал жалом бешенства из дворца - они обитают в горах, лишенные разума, - и заставил их носить символы моих таинств. С ними изгнал я из домов все женское племя, сколько было у кадмейцев жен и дев; теперь они вместе с дочерьми Кадма сидят без крова на скалах, под сенью зеленых елей. Нужно, чтобы этот город даже против своей воли узнал, каково быть не посвященным в мои таинства; нужно также, чтобы я восстановил честь своей матери Семелы, явившись перед смертными тем богом, которого она родила Зевсу.

Правда, Кадм... но Кадм передал свой сан и свою власть сыну своей дочери Пенфею; а Пенфей богоборствует в отношении меня, отказывая мне в возлияниях и нигде не упоминая меня в своих молитвах. За это я докажу и ему, и всем кадмейцам, что я бог; а затем, если мне удастся устроить к лучшему здешние дела, отправлюсь в другую страну, открывая людям, кто я; если же фиванский народ дерзнет, в своем раздражении, с оружием в руках уводить вакханок с гор, - тогда я, став во главе менад, поведу их на бой. Ради всего этого я и принял смертный вид, превратившись в человека. (Первые лучи солнца освещают дворец; внутри слышатся шаги и говор людей. Дионис, оставив могилу Семелы, подходит к правому краю сцены и, возвышая голос, обращается к скрытому за сценой хору.)

Внимайте вы, дружина моя - вы, покинувшие Тмол, оплот Лидии, женщины, которых я привел из варварской страны, чтобы иметь в вас участниц во власти и спутниц: подымите родные для обитателей Фригии тимпаны, изобретение мое и Матери-Реи, и, окружив царские хоромы Пенфея, шумите перед всем народом Кадма; а я, удалившись в ущелья Киферона, к вакханкам, приму участие в их хороводах. (Уходит направо.)

Лидийские вакханки вступают на сцену. Все они, поверх своей длиннополой одежды, наряжены в небриды: некоторые несут в руках тирсы, остальные тимпаны, т. е. тамбурины, игрой на которых сопровождаются их песни, начиная с третьей строфы. В то же время двери дворца раскрываются, выходит стража, с левой стороны начинают появляться группы любопытных; но после первой

антистрофы все посторонние снова удаляются.

Пришедши с азиатской земли, покинув святой Тмол, мы несем приятное бремя в честь бога Бромия, служим сладкую службу, провозглашая Вакха.

Антистрофа 1.

Кто на улице? Кто на улице? Кто в хоромах? Пусть он удалится; а присутствующие пусть соблюдают чистыми свои благоговейные уста: мы вещаем слова установленной на века веры, прославляя Диониса.

Блажен, кто, милостью богов удостоенный их таинств, соблюдает чистоту в жизни и душой приобщается к сонму посвященных, справляя в горах вакхические празднества среди благочестивых очищений; блажен, кто, подымая символы великой Матери-Кибелы, потрясая тирсом и увенчанный плющом, служит Дионису. - Вперед, вакханки! Вперед, вакханки! Сопровождайте Бромия, богом рожденного бога Диониса, возвращающегося с фригийских гор к просторным и веселым улицам Эллады, - сопровождайте Бромия!

Антистрофа 2.

Его, которого некогда беременная им мать, в муках родильных потуг, вызванных окрыленной молнией Зевса, преждевременно произвела на свет, расставаясь с жизнью под ударом перуна. И тотчас Зевс-Кронид принял его в родильную полость, уложив его в своем бедре; он застегнул покровы золотыми пряжками тайно от Геры. И он родил его, когда волею Мойр исполнилось время, его, рогоносного бога, и увенчал его венками из змей, - вследствие чего и ныне вакханки вплетают себе в кудри эту дикую добычу.

После этой строфы движения вакханок становятся все оживленнее, достигая крайних пределов страстности в эподе; все чаще и чаще раздаются удары в тимпаны. Площадь снова наполняется народом - стражей, челядью и гражданами.

О Фивы, вскормившие Семелу, венчайтесь плющом, украшайтесь зеленью плодоносного тиса, посвящайте себя Вакху ветвями дубов или елей! покрывая грудь пестрыми небридами, обвязывайте их клочьями белой [НО] шерсти и с шаловливыми тирсами в руках чествуйте бога! Скоро вся земля огласится хороводами, когда Бромий поведет свои дружины в горы, да, в горы! где его ждет толпа женщин, в неистовстве покинувшая кросна и челноки по воле Диониса.

Антистрофа 3.

О терем Куретов! о божественное ущелье Крита, давшее жизнь Зевсу! В твоих пещерах трехшлемные Корибанты нашли для нас этот кожей обтянутый обруч, присоединили его строгий звук к сладким напевам фригийских флейт и дали его в руки Матери-Pee, чтобы некогда его шум сопровождал славословия вакханок. А бешеные сатиры выпросили его у Матери-богини и приобщили его к хороводам триетерид, любимых Дионисом.

Любо нам в святой поляне, когда бежишь со всей дружиной, стремясь во фригийские или лидийские горы, и вдруг - погнавшись за козленком, чтобы отведать его крови и испытать сладость сырой пищи - упадешь наземь, защищенная святым покровом небриды. А вождь наш взывает: "Благословен будь, Бромий!" И из земли льется молоко, льется вино, льется пчелиный нектар, эвое! И вот сам Вакх, подымая на своем тирсе горящий багровый пламенем светоч, дымящийся подобно сирийскому ладану, стремится к нам, побуждая нас, изумленных, к бегу и пляске, подстрекая нас к восторженным кликам, закидывая к эфиру роскошные кудри - и среди наших ликований восклицает: "Вперед, вакханки! вперед, вакханки, краса золотого Тмола! Под звуки гудящих тимпанов пойте Диониса, чествуя славословиями благословенного бога и фригийскими возгласами и кликами!" - Любо нам, когда сладкозвучная священная флейта поет святые напевы, сопровождающие наш бег в горы, да, в горы! - и веселая, подобно жеребице, оставленной при пасущейся матке, резвится быстроногая вакханка.

Вакханки

Еврипид Вакханки

Вакханки

Перевод Ф. Ф. Зелинского

зрителям.

антистрофы все посторонние снова удаляются.

Антистрофа 1.

Антистрофа 2.

Антистрофа 3.

Песня замолкает; вакханки с тревожным ожиданием всматриваются в присутствующих, приглашая их присоединиться к ним; те стоят в смущении или удаляются, никто не следует их призыву. Тогда они, грустно понурив голову, направляются к правому краю сцены, где и располагаются группами вокруг своей

корифейки.

ПЕРВОЕ ДЕЙСТВИЕ

ПЕРВАЯ СЦЕНА

С левой стороны сцены появляется слепой Тиресий с тирсом в руке, венком на голове и небридой поверх сетчатой накидки, которую он носит как прорицатель. Все его движения дышат вдохновением; несмотря на свою слепоту, он прямо направляется к колоннаде дворца и останавливается против ворот.

Кто у дверей? Вызови из дворца Кадма, Агенорова сына, который оставил город Сидон и воздвиг здесь твердыню Фив. Скорее скажи ему, что его ищет Тиресий. (Один из стражников уходит во дворец; Тиресий продолжает свою речь, обращаясь к хору.) Он знает уже сам, изза чего я прихожу и о чем мы условились - я, старик, с ним, который еще старше меня: о том, чтобы обвить тирсы зеленью, надеть небриды и увенчать голову ветвью плюща.

Во время последних слов Тиресия Кадм выходит из дворца. Он одет (кроме сетчатой накидки) так же, как Тиресий, но того вдохновения, которое

наполняет все слова и движения Тиресия, в нем нет.

Вот и я, друг мой! во дворце я услышал твои слова - мудрые слова мудрого мужа - и охотно вышел к тебе в том облачении, которое указал нам бог. Он - сын моей дочери; нужно, чтобы он, насколько это в наших силах, был возвеличен нами. Где нам водить хороводы, где выступать мерным шагом, закидывая седую голову? Будь ты мне учителем, Тиресий, старик старику: ты мудр. А у меня хватит силы и днем и ночью без устали стучать тирсом о землю; в своей радости я забыл о своих годах.

То же творится и со мной: и я чувствую себя молодым и попытаюсь плясать.

Что ж, сядем в повозку и поедем в горы?

Тиресий (с усмешкой качая головой)

Нет; этим мы недостаточно почтили бы бога.

Ты хочешь, чтобы я был проводником тебе, старик старику?

Нас с тобой сам бог поведет туда, и мы не устанем.

Кадм (беспокойно озираясь кругом)

Но разве мы одни будем плясать в честь Вакха?

Да; мы одни благоразумны, остальные - нет.

Кадм (воодушевленный словами Тиресия, с жаром протягивая ему руку)

Не будем же медлить; вот моя рука.

Вот моя; возьми ее и сочетай с твоей.

Я знаю, что я смертный, и смиряюсь перед богами.

Тиресий (торжественно)

Напрасны наши мудрствования над божеством. Унаследованные от отцов заповеди, столь же древние, как и само время - никакой ум не в состоянии их низвергнуть, никакая мудрость, будь она даже найдена в сокровеннейшей глуби человеческой души. (Мягче, пожимая руку Кадму.) Скажут, что я позорю свою старость, помышляя о пляске и венчая голову плющом. Но бог не установил различия для молодых и для старых, определяя, кому следует плясать и кому нет; он хочет, чтобы все сообща чтили его, и не желает получать почести по разрядам. (Хочет увлечь Кадма за собой направо: тот, уже некоторое время беспокойно смотревший вдаль, удерживает его.)

Так как ты, Тиресий, не видишь света дня, то я в словах возвещу тебе о происходящем. Вот поспешно приближается ко дворцу Пенфей, сын Эхиона, которому я передал власть над страной. Как он взволнован! Что-то скажет он нового?

Отходят вместе под тень колоннады.

ВТОРАЯ СЦЕНА

С правой стороны быстро приближается Пенфей (юноша лет восемнадцати с красивым, но бледным лицом, носящим отпечаток умственной работы и аскетической жизни) в дорожной одежде, с копьем в руке; за ним следуют его телохранители. Начальник стоящей у дверей дворца стражи почтительно идет к нему навстречу; к нему он обращается, не замечая присутствия хора и обоих

старцев; его речь гневна и прерывиста.

Я уехал было из этой страны; но вот я слышу о небывалом бедствии, разразившемся над нашим городом, - что наши женщины, под предлогом мнимых вакхических таинств, оставили свои дома и теперь беснуются в тенистых горах, чествуя своими хороводами этого новообъявленного бога - Диониса, как его зовут; что они группами расположились вокруг полных кувшинов вина (здесь глаза Пенфея загораются странным блеском; его голос дрожит от внутреннего волнения, которое он хочет побороть, но не может), и тут - кто сюда, кто туда - украдкой уходят в укромные места, чтобы там отдаваться мужчинам; они прикидываются при этом, будто они - священнодействующие менады, на деле же они более служат Афродите, чем Вакху. (После паузы, спокойнее.) Некоторых я поймал: им рабы связали руки и теперь стерегут их в городской тюрьме; за остальными я пойду охотиться в горы - а в их числе Ино, Агава, родившая меня Эхиону, и мать Актеона, Автоноя, - и, опутав их железными сетями, живо заставлю их прекратить свои преступные вакханалии.

Мне говорили также, что появился какой-то иностранец, знахарь и кудесник из Лидийской земли, со светлыми кудрями, роскошными и душистыми, с ярким румянцем, с негою Афродиты в глазах; он-то проводит с молодыми женщинами дни и ночи, посвящая их в вакхические таинства. Это он называет Диониса богом, он говорит, будто он был зашит в бедре Зевса - этот младенец, который был сожжен пламенем молнии вместе с матерью, за ее лживую похвальбу о браке с Зевсом! Да есть ли столь страшная казнь, которой не заслужил бы этот невесть откуда взявшийся пришелец своими кощунственными речами? (Кадм невольно вскрикнул, слыша из уст Пенфея оскорбление памяти Семелы; Пенфей прерывает свою речь, оглядывается и замечает его.) Но вот новое диво! Передо мной, в пестрой небриде, гадатель Тиресий, а с ним и отец моей матери; и оба они - что за смешное зрелище! - с тирсами в руках чествуют Вакха! Мне противно, отец мой, смотреть на вас, старцев, лишенных ума. Стряхни же плющ, избавь свою руку от тирса, ты, отец моей матери!.. Ты ему это внушил, Тиресий? Ты хочешь ввести среди людей службу этому новому богу, чтобы тебе поручали наблюдать за птицами и платили деньги за исследование внутренностей? Если бы тебя не спасала твоя седая старость, ты сидел бы среди вакханок за то, что ты распространяешь гнусные таинства. Да, гнусные! где дело касается женщин и где их на пиру угощают сладким вином - от таких священнодействий ничего путного ожидать нельзя!

Корифейка

Что за нечестивые слова, чужестранец! Как тебе не совестно перед богами и перед Кадмом, посеявшим землеродное племя?

Если мудрый человек выбирает для своей речи достойный предмет, то красота ее не должна возбуждать неудовольствие. У тебя же язык вращается легко, точно у благоразумного, но в речах твоих разума нет; а такой человек - смелый и красноречивый, но лишенный ума, - бывает вредным гражданином.

Этот новый бог, над которым ты глумишься, - я и сказать не могу, сколь велик он будет в Элладе. Заметь, юноша: есть два начала, господствующие в жизни людей.

Первое - это богиня Деметра... она же и Земля; называть ты можешь ее тем или другим именем. Но она сухою лишь пищею вскармливает смертных; он же, этот сын Семелы, дополнил недостающую половину ее даров, он изобрел влажную пищу, вино и принес ее смертным, благодаря чему страждущие теряют сознание своего горя, напившись влаги винограда, благодаря чему они во сне вкушают забвение ежедневных мук - во сне, этом единственном исцелителе печали. Он же, будучи сам богом, приносится в виде возлияний другим богам, так что при его посредничестве люди получают и все прочие блага.

Он же и вещатель - вакхическое неистовство содержит крупную долю пророческого духа: мощной силой своего наития бог заставляет одержимых им говорить будущее. Он же, наконец, вместе с ним приобрел и долю военной силы: не раз выстроенное и вооруженное войско было рассеяно внезапным ужасом, прежде чем его коснулось копье врага; а ведь и это - бешенство, насылаемое Дионисом. И ты увидишь еще, что он займет и дельфийские скалы, резвясь с факелами на двуглавой горе, бросая и потрясая вакхической ветвью, и будет велик во всей Элладе.

Нет, Пенфей, послушайся меня. Не слишком полагайся на свою власть, воображая, что в ней для людей сила; и если ты так или иначе рассудил, но твой рассудок занемог, то не будь слишком убежден в правильности твоих рассуждений. Нет; прими бога в твою страну, принеси ему возлияния, дай посвятить себя в его таинства и возложи себе на голову венок. (Пенфей, с едва скрываемой досадой слушавший эту речь, хочет возражать; Тиресий движением руки дает ему понять, что он еще не кончил.) Конечно, не Дионис заставит женщин соблюдать целомудрие; это дело природы, и вот тебе доказательство: женщина целомудренная и в вакхических таинствах не даст себя совратить. Затем, ты издеваешься над тем, что он был зашит в бедре Зевса; я научу тебя, как следует правильно понимать это сказание. Когда Зевс вырвал его из пламени молнии и отнес младенца на Олимп, в жилище богов, Гера хотела изгнать его из неба. Тогда Зевс принял против нее меры, какие мог только принять бог: он оторвал часть окружающего землю эфира, дал ей образ Диониса и выдал этот призрак, как заложника, гневной Гере. А со временем люди, извратив предание, согласно которому бог Зевс выдал некогда заложника богине Гере, и переиначив слова, распустили молву, что он был вскормлен в бедре Зевса. (Пенфей злобно смеется. Тиресий, после паузы, кротко и грустно продолжает; по всему видно, что его прежнее вдохновение оставило его.)

Как хочешь. Я же и Кадм, над которым ты глумишься, мы покроем плющом голову и пойдем плясать; правда, мы - седая чета, но что делать! так надо. Твои речи не заставят меня богоборствовать: ты поражен крайним безумием. Никакое зелье не поможет тебе, напротив: от зелья скорее всего произошла твоя болезнь.

Корифейка

Спасибо, старик; своею речью ты не унижаешь Феба и вместе с тем, как истинно мудрый человек, воздаешь честь Бромию, великому богу.

Пенфей снова обращается к начальнику стражи, чтобы дать ему приказания; в то же время Тиресий ищет рукой Кадма, желая с ним вместе уйти; но этот последний, не спускавший глаз со своего внука и с грустью заметивший его упорство, подходит к нему и кладет ему руку на плечо; тот в смущении

останавливается, почтительно опустив голову.

Дитя мое! хорошие наставления дал тебе Тиресий; живи с нами, не чуждайся народной веры. Теперь твой ум блуждает, он болен, хотя и кажется здравым. (Вполголоса, наклонившись к Пенфею.) Пусть Дионис не бог, как ты говоришь; все равно называй его таковым, решись на благочестивую ложь, утверждая, что он действительно бог, - тогда поверят, что Семела богоматерь, и это принесет честь всему нашему роду... (Пенфей с негодованием отступает назад, подымая правую руку в знак протеста; Кадм торопливо продолжает, меняя тон.)

А затем - не правда ли, тебе приятно, когда народ толпится у дверей дворца, когда город величает имя Пенфея? Так же и он, полагаю я, радуется, когда его чествуют. А затем - тебе памятна участь несчастного Актеона, которого им же вскормленные лютые собаки разорвали на святой поляне за его хвастливые слова, будто он лучший охотник, чем Артемида? Как бы с тобою не случилось того же! Иди сюда, дай увенчать свою голову плющом; вместе с нами воздавай честь богу.

Пенфей невольно опустил руку при упоминании Актеона; пользуясь его задумчивостью, Кадм снимает свой венок и хочет наложить его на голову внука;

тот вздрагивает и сильно отбрасывает его руку.

Не касайся меня! Иди, служи Вакху, но не думай заразить меня своим безумием. А за это твое безрассудство я накажу его, твоего учителя. (Телохранителям.) Скорее отправляйтесь кто-нибудь к его вышке, с которой он наблюдает за птицами, возьмите ломы, разнесите, опрокиньте ее, превратите все в груду развалин и предайте повязки бурным ветрам; это будет ему больнее всего. (Начальнику стражи.) А вы пройдитесь по городу и выследите того женоподобного чужестранца, который распространяет среди женщин эту новую заразу и учит их осквернять брачное ложе; не на радость себе увидит он фиванские вакханалии, будучи побит камнями в наказание за свои дела.

Часть стражи с начальником уходит. Телохранители стоят в нерешимости, попеременно глядя то на Пенфея, то на Тиресия; повелительный жест Певфея заставляет их уйти, причем они робко прощаются с Тиресием едва заметным движением руки. Тот стоит некоторое время молча, затем медленно и без угрозы

простирает правую руку к Пенфею.

О несчастный! Ты сам не знаешь, что ты делаешь: твое прежнее безрассудство уступило бешенству. Пойдем, Кадм; помолимся богу и за него, как он ни свиреп, и за народ, чтобы он пощадил обоих. Иди со мной с плющовым посохом в руке; (с улыбкой) постараемся поддерживать друг друга: ведь и в самом деле, некрасиво, когда два старика падают. (Быстро спохватываясь ввиду озадаченности Кадма.) Но все равно: нужно служить Зевсову сыну Дионису. А Пенфей... боюсь, как бы он не внес печаль в твой дом, Кадм. Я говорю не как вещатель, а на основании его дел: его безумие не знает границ.

Уходят направо, взаимно поддерживая друг друга, сопровождаемые благословениями хора. Пенфей глядит им вслед и затем, презрительно пожимая

плечами, удаляется в свой дворец.

ПЕРВЫЙ СТАСИМ

Госия, могучая среди богов, Госия, носящаяся на золотых крыльях над землей, слышишь ты эти слова Пенфея? слышишь ты его нечестивое глумление над Бромием? Да, над ним, над сыном Семелы, великим богом-покровителем увенчанных гостей на веселом пиру; над ним, который дал нам такие дары: водить шумные хороводы, веселиться при звуках флейты, отгонять заботы, когда на праздничном пиру поднесут усладу вина, когда за трапезой украшенных плющом мужей кубок навеет сон на них.

Антистрофа 1.

Необузданным речам, попирающему закон и веру неразумию конец несчастье. Напротив, жизнь кроткая и разумная - она и сама не обуревается сомнениями и сохраняет от несчастий наш дом: как далеко они ни живут в эфире, а все же боги видят дела людей. Не в том, стало быть, мудрость, чтобы мудрствовать и возвышаться в своей гордыне над долею смертного. Коротка наша жизнь; кто тем не менее ставит себе слишком высокую цель, тот лишает себя даже минутных радостей жизни; безумным, полагаю я, и нездравомыслящим людям свойствен такой нрав.

Уйти бы нам на Кипр на остров Афродиты, где обитают чарующие душу смертных Эроты! Или в бездождный Пафос, оплодотворяемый струями варварской реки о ста устьях! Но где та, что краше всех, где Пиерия, родина муз, где святые склоны Олимпа? Туда веди нас, о Бромий, Бромий, наш вождь, наш благословенный бог! Там Хариты, там нега, там вакханкам дозволено резвиться.

Антистрофа 2.

Да, наш бог, сын Зевса, любит веселье, но он любит и благодатную Ирену, кормилицу молодежи; оттого-то даровал он людям усладу вина, равно доступную и богачу и бедняку, ни в ком не возбуждающую зависти. Оттого-то ему и противны те, кто не о том заботится, чтобы и в светлые дни, и в сладкие ночи проводить в блаженстве свою жизнь. Вот где мудрость: умом и сердцем сторониться от безмерно умных людей. Веру и обряды простого народа их принимаем и мы.

ВТОРОЕ ДЕЙСТВИЕ

Входит с правой стороны начальник страж и; за ним двое стражников ведут пленного Диониса, один - за левую руку, другой - за правый локоть; в правой руке у Диониса тирс. Они подходят к тому месту колоннады, где на ступеньках стоит высокое каменное кресло; тогда третий стражник отправляется во дворец,

откуда через некоторое время выходит в своем царском облачении Пенфей.

Начальник стражи

Мы явились сюда, Пенфей, имея в руках (показывая Диониса) эту добычу, за которой ты нас послал; не напрасен был наш путь. Но зверь наш оказался ручным; он не стал спасаться бегством, а без принуждения протянул к нам свои руки - не бледнея при этом, нет, вполне сохраняя румянец своих щек, - и с усмешкой предложил нам связать и увести его; он так и остался на своем месте, облегчая этим мою задачу. Мне стало жаль его, и я сказал: "Извини, чужестранец, не по своей воле увожу я тебя, а по приказанию Пенфея, который отправил меня". (Здесь начальник стражи делает маленькую паузу; по его движениям видно, что он имеет сообщить неприятную новость и не знает, как ему это сделать. Пенфей, весь занятый Дионисом, не слушает продолжения его речи.)

Зато вакханки, твои узницы, которых ты схватил, заковал в цепи и заключил в городскую темницу - тех там уже нет: свободные, они весело бегут к святым полянам, призывая бога Бромия. Сами собою оковы спали с их ног, и затворы перестали сдерживать двери - без вмешательства смертной руки. Да, многими чудесами ознаменовался приход в Фивы этого мужа (замечая, что Пенфей его не слушает); а впрочем, - остальное твоя забота.

(при первых же словах начальника спустился к Дионису и жадным взором впился в него; тот все время стоял в спокойной позе, глядя на Пенфея с неподдельным участием. Наконец последний дает страже знак удалиться.) Оставьте его руки; попавшись в мои сети, он от меня не уйдет, как он ни проворен. (Стража с начальником отступает, оставаясь, однако, вблизи; Пенфей еще ближе подходит к Дионису, опять его глаза светятся зловещим блеском, как

А впрочем, чужестранец, ты недурен собой... по крайней мере, на вкус женщин; но ведь ради их ты и явился в Фивы. Не палестра вырастила эти твои длинные кудри, которые вдоль самой щеки свешиваются тебе на плечи, полные неги: да и белый цвет твоей кожи искусственного происхождения: не под лучами солнца приобрел ты его, а в тени, заманивая добычу Афродиты своей красой... (Внезапно отворачивается, как бы желая избавиться от надоедливой мысли; затем медленно поднимается на ступеньки, опускается в кресло и делает Дионису знак подойти ближе. Тот повинуется.)

Итак, первым делом скажи мне, откуда ты родом.

Родом хвастать не могу, но на вопрос твой отвечу без труда; про цветистый Тмол ты, верно, слыхал?

Да, слыхал; это тот, что окружает Сарды?

Оттуда я родом; Лидия - моя отчизна.

Зачем ты вводишь в Элладу эти таинства?

Меня послал Дионис, сын Зевса.

(вспыхивая)

Там есть такой Зевс, который рождает новых богов?

Во сне ли или наяву дал он тебе свои приказания?

Он видел, видел и я; так-то он приобщил меня к своим таинствам.

(с притворным равнодушием)

А таинства эти - в чем состоят они?

О них нельзя знать непосвященным.

Но какая польза от них тем, которые справляют их?

Тебе нельзя слушать об этом без греха, но знать о них стоит.

Пенфей (стараясь скрыть свою досаду)

Ты ловко сумел пустить мне пыль в глаза, чтобы возбудить мое любопытство.

Таинствам бога ненавистны поклонники нечестья.

Пенфей (смущенный ответом Диониса, после минутной паузы)

Ты говоришь, что видел бога воочию; каков же был он собой?

Каковым желал сам; не я этим распоряжался.

Опять ты увернулся, дав мне ловкий, но бессодержательный ответ.

Неразумен был бы тот, кто стал бы невеждам давать мудрые ответы.

А скажи... Фивы - первая страна, в которую ты вводишь своего бога?

Все варвары справляют его шумные таинства.

На то они и многим неразумнее эллинов.

Нет, в этом они многим разумнее их; а впрочем, у каждого народа своя вера.

Пенфей (после новой паузы, стараясь казаться спокойным)

А скажи... днем или ночью справляешь ты свои обряды?

Главным образом ночью: торжественность свойственна тьме.

(со злобным хохотом)

Это - гнилое место твоего служения, коварно рассчитанное на женщин.

И днем может быть придумана гнусность.

Довольно; за твои дурные выдумки ты понесешь кару.

Понесешь кару и ты - за твое невежество и нечестивое обращение с богом.

Как дерзок, однако, наш вакхант! В словесной борьбе он, видно, упражнялся.

Говори, что со мною будет? Какой казни подвергнешь ты меня?

(тщетно стараясь побороть свое смущение)

Прежде всего... я отрежу этот твой нежный локон.

Эта прядь священна; я ращу ее в честь бога.

Затем... передай мне тот тирс, что у тебя в руках.

Сам его отними; это - Дионисов тирс.

А тебя самого я отправлю внутрь дома и заключу в темницу.

(торжественно)

Сам бог освободит меня, когда я захочу.

Это будет тогда, когда ты, окруженный своими вакханками, призовешь его.

Нет; и теперь он близок к нам и видит, что со мной творится.

Где же он? Мне он на глаза не показывается.

Он там же, где и я; ты не видишь его потому, что ты нечестив.

(вскакивая и обращаясь к страже)

Схватите его! Он издевается надо мной и над Фивами.

(к обступившей его страже)

Запрещаю вам - благоразумный неразумным - вязать меня.

А я приказываю им это - я, чья воля властнее твоей.

Ты не знаешь, чего хочешь; не знаешь, что делаешь; не знаешь, что такое ты сам.

Я - Пенфей, сын Агавы, отец мой Эхион.

(с презрительной усмешкой, отдавая себя в руки стражи)

Твое имя удачно выбрано, чтобы сделать своего носителя несчастным.

Ступай! Заключите его в конюшню у яслей, чтобы он видел кругом себя мрак ночи; там пляши себе. (Показывая на хор, который с живейшим участием следил за происходившим и теперь отчасти взмаливается к нему, отчасти окружает Диониса, припадая к его стопам и стараясь уловить его руку или кайму его плаща.) А их, которых ты привел сюда как помощниц в твоих гнусностях, - их я или продам, или, отучив их руки от этой шумной игры на тимпане, приставлю к кроснам как своих рабынь.

(К страже.) Пойдем. (К хору, с нежностью.) Не бойтесь: чему не суждено быть, тому не бывать. (К Пенфею, строго.) А тебе за эти обиды воздаст должное тот Дионис, которого ты не признаешь: злоумышляя против меня, ты его самого уводишь в темницу. (Удаляется со стражей через средние ворота во дворец; вслед за ними уходит и Пенфей, после чего двери плотно затворяются. На сцене остается один только хор.)

ВТОРОЙ СТАСИМ

Ахелоева дочь, девственная владычица Дирка! Не ты ли некогда приняла в свои волны Зевсова младенца, когда Зевс-родитель изъял его из бессмертного огня и скрыл в своем бедре, возгласив: "Иди, Дифирамб, иди сюда, в мое мужское чрево: этим именем нарекаю я тебя, Вакх, в пример Фивам"? И ты же, блаженная Дирка, отталкиваешь нас, когда мы хотим водить увенчанные хороводы в твоей стране? За что отвергаешь ты нас? за что чуждаешься ты нас? Еще - клянемся сладкими плодами Дионисовой лозы - еще вспомнишь ты о Бромии!

Антистрофа.

Доказать же свое землеродное происхождение, свое рождение от змея Пенфей - он, имеющий отцом землеродного Эхиона, - он, это дикое чудовище, не смертный муж, а кровожадный гигант, воюющий с богами! Еще недолго - и он велит связать нас, Бромиевых жриц; и уже теперь он держит в своем доме нашего товарища, заключив его в мрачную тюрьму. Видишь ты, Зевсов сын, Дионис, своих пророков в тисках неизбежности? Явись, светлоликий, спустись с Олимпа, потрясая тирсом, и смири гордыню кровожадного мужа.

Где ты, Дионис? На Нисе ли, кормилице зверей, водишь ты тирсоносные хороводы, или на Корикийских вершинах? Или, верней, в лесистых ущельях Олимпа, где некогда Орфей, ударяя в струны, собирал деревья своею игрой, собирал ею и диких зверей? Счастливая Пиерия! да, Дионис чтит тебя, он придет к тебе со своими таинствами, и ты огласишься его хороводами; да, он перейдет через стремительный Аксий, и за ним потянется сонм его вакханок; он перейдет и через Лудий, отца-благодетеля, дарящего счастье смертным, чистые воды которого оплодотворяют эту славную родину коней.

ТРЕТЬЕ ДЕЙСТВИЕ

ПЕРВАЯ СЦЕНА (КОММОС)

Непосредственно после песни хора, принявшей после унылого вступления мало-помалу радостный и торжествующий характер, раздается из внутренней

Вакханки, пораженные удивлением и страхом, оглядываются кругом.

Ио, ио! Еще раз взываю я к вам, я, сын Семелы, сын Зевса!

Корифейка

Ио, ио! Владыка, владыка, явись же в наш лик, Бромий, Бромий!

Сотряси почву земли, могучий Землеврат!

Корифейка

Га! Тотчас распадутся чертоги Пенфея. Дионис во дворце! Поклоняйтесь ему!

Вакханки

Мы поклоняемся!

Все простирают свои руки ко дворцу. Раздается оглушительный треск, сопровождаемый продолжительным подземным гулом; фасад дворца зашатался, колонны пошатнулись, ворота разверзлись, вся стена кажется готовой

обвалиться.

Корифейка

Смотрите, как пошатнулись каменные перекладины колонн! Это Бромий торжествует победу внутри дворца!

Зажги лучезарный светоч перуна! Воспламени, воспламени чертоги Пенфея!

Корифейка

Га! Видите, видите ли огонь, окруживший святую могилу Семелы? Это - то пламя Зевсовой молнии, которое она некогда оставила, сраженная перуном! Падите ниц, объятые трепетом! владыка наш, сын Зевса, появится среди нас, превратив в груду развалин эти хоромы.

Падают на землю.

ВТОРАЯ СЦЕНА

В ответ на последнее воззвание Диониса поднялся с могилы Семелы огненный столб и стал приближаться к шатающемуся дворцу; пока вакханки лежат на земле, не видя того, что происходит, пламя охватывает весь дворец, кажется, что он горит, но это продолжается лишь несколько мгновений; внезапно призрачный огонь исчезает, дворец по-прежнему стоит на своем месте, и в

открытой его двери появляется - в том же виде как и раньше

Что с вами, варварки? До того ли вы испугались, что упали на землю?.. А вы, верно, заметили, как Бромий потряс до оснований дворец. Встаньте и ободритесь, забыв о трепетном страхе. (Спускается на сцену; вакханки, узнав своего "пророка", быстро поднимаются и радостно окружают его.)

Корифейка

О ты, давший нам свет благословенных вакхических даров, с какою радостью смотрю я на тебя после моего безотрадного одиночества!

(полунежно, полунасмешливо)

Вот оно что! Вы впали в уныние, когда меня вводили во дворец, и казалось, что я буду заключен в мрачную темницу Пенфея?

Корифейка

А то как же! Кто был бы нашим защитником, если бы с тобой случилось несчастье? Но как же был ты освобожден из уз нечестивого мужа?

Я сам себя освободил - легко, безо всякого труда.

Корифейка

И он не заковал тебе рук в оковы узников?

В том-то и состоит причиненная ему обида, что он, думая меня вязать, даже не коснулся меня, а наслаждался в одном лишь своем воображении. Найдя у яслей, близ которых он велел меня запереть, быка, он стал скручивать ему веревками колена и копыта, с трудом переводя дыхание, обливаясь потом, кусая губы. А я между тем спокойно сидел вблизи и смотрел на его усилия. В это время явился Вакх, потряс дворец и зажег огонь на могиле матери; когда Пенфей увидел это, он - воображая, что дворец горит, - стал метаться туда и сюда, приказывая рабам носить речную воду, и вся челядь засуетилась, понапрасну трудясь. а я, спокойно вышедши из дворца, вернулся к вам, не обращая внимания на Пенфея.

Но вот мне кажется - судя по стуку сандалий внутри дома, - что он собирается тотчас появиться перед дворцом. Что-то скажет он, после всего, что случилось! Но как бы он ни горячился, мне не трудно будет противостоять ему; мудрому человеку приличествует соблюдать разумное хладнокровие.

ТРЕТЬЯ СЦЕНА

Из дворца быстро выходит Пенфей в сопровождении начальника стражи; остальная стража следует за ними. Он занят оживленной беседой с начальником, которого он, по-видимому, намерен послать вслед за бежавшим Дионисом;

последнего он замечает не сразу.

Вообрази, что за странное приключение! Бежал тот чужестранец, который только что был в моей власти, будучи закован в цепи. (Замечает Диониса, стоящего вблизи в полусмиренной, полунасмешливой позе.) Но что я вижу! это он. Что это значит? Как удалось тебе проникнуть наружу и явиться перед дверьми моих чертогов?

Остановись и замени свой гнев спокойствием духа.

Как освободился ты от оков? Как проник ты наружу?

Ведь я говорил тебе - или ты не расслышал? - что кто-то освободит меня.

(судорожно сжимая голову руками, с признаками сильнейшей боли)

Кто такой? Ты все говоришь одну странность за другой!

Тот, кто даровал смертным плодоносную виноградную лозу.

Упрек в бешенстве почетен для Диониса.

(поборов свое волнение, обращается к начальнику стражи)

Заприте все ворота стены, окружающей кремль. (Начальник с частью стражи удаляется; Пенфей вздыхает свободнее.)

Что же ты думаешь? Разве боги не сумеют перешагнуть через стену?

(насмешливо)

О да, ты мудр, мудр - а все-таки, где мудрость была уместна, там ты ею не воспользовался.

Напротив; именно там я умею ею пользоваться, где она всего уместнее.

Начальник стражи возвращается; с ним вместе приходит пастух, который, проходя мимо Диониса, робко косится на него, а затем отвешивает Пенфею,

который его не замечает, низкий поклон.

Но обратись сначала к этому человеку и выслушай его весть; он пришел с гор рассказать тебе кое о чем. (Замечая, что Пенфей хочет дать страже знак обступить его, с насмешкой.) А я останусь в твоем распоряжении и не убегу.

ЧЕТВЕРТАЯ СЦЕНА

Пенфей окидывает пастуха гневным взглядом; тот после вторичного поклона

начинает свою, видимо заученную, речь.

Пенфей, владыка нашей фиванской земли! Я прихожу с высот Киферона, которых никогда не покидает сверкающий покров белого снега...

(нетерпеливым жестом обрывая его)

А что за важная весть заставила тебя прийти?

(торопливо)

Вакханок могучих видел я, государь, легкой ногой бежавших из нашей земли, и пришел возвестить тебе и гражданам об их неслыханных и более чем удивительных делах... (Пенфей болезненно прижимает руки к сердцу; пастух в смущении прерывает начатую речь и обиженным тоном спрашивает.)

Но я хотел бы узнать, должен ли я откровенно сказать тебе, как там все обстоит, или же мне умерить свою речь; боюсь я быстроты твоих решений, государь, боюсь твоего вспыльчивого и слишком повелительного нрава.

(быстро и необдуманно)

Говори! что бы ты ни сказал, я обеспечиваю тебе безнаказанность; (спохватываясь) за правду ведь не должно гневаться. (Замечая насмешливое выражение лица Диониса, который не спускал с него глаз.) А чем неслыханнее будет то, что ты расскажешь мне про вакханок, тем строже накажем мы его, который научил женщин этим делам.

Стал я, не торопясь, гнать в гору на пастбище своих коров - к тому времени, когда солнце начинает согревать землю своими лучами, - вдруг я увидел три сборища женщин; одному повелевала Автоноя, другому - твоя мать Агава, а впереди третьего находилась Ино. Все они были погружены в глубокий сон; одни покоились на еловых ветвях, другие - на листьях дуба, положив голову на землю, как кому было удобнее, скромно и прилично, а не так, как ты говоришь - что они, одурманенные вином и звуками флейты, уединяются в леса, ища любовных наслаждений.

Пенфей гневным движением приказывает пастуху перейти к делу.

И вот твоя мать услышала мычание рогатых коров и, став среди вакханок, крикнула им, чтобы они стряхнули сон со своих членов. Они, освободив веки от сладкого сна, поднялись на ноги, представляя чудное зрелище своей красивой благопристойностью, - все, и молодые и старые, но особенно девы. И прежде всего они распустили себе волосы на плечи, прикрепили небриды, если у кого успели развязаться узлы, и опоясали эти пятнистые шкуры змеями, лизавшими себе щеку. Другие тем временем, - у кого после недавних родов болела грудь от прилива молока, а ребенок был оставлен дома, - брали в руки сернят или диких волчат и кормили их белым молоком. После этого они увенчались зеленью плюща, дуба или цветущего тиса. И вот одна, взяв тирс, ударила им о скалу - из скалы тотчас брызнула мягкая струя воды; другая бросила тирс на землю - ей бог послал ключ вина; кому была охота напиться белого напитка, тем стоило концами пальцев разгрести землю, чтобы найти потоки молока; а с плющовых листьев тирсов сочился сладкий мед. Одним словом, будь ты там - ты при виде этого обратился бы с молитвой к богу, которого ты ныне хулишь.

Новое нетерпеливое движение со стороны Пенфея.

Тогда мы, пастухи быков и овчары, собрались, чтобы побеседовать и потолковать друг с другом; и вот один из наших - он любил шляться по городу и говорил красно - сказал нам, обращаясь ко всем (передразнивая насмешливый тон оратора): "Эй вы, сыны святых вершин! Хотите изловить Пенфееву мать, Агаву, увести ее из толпы вакханок и заслужить царскую благодарность?" Мы решили, что он говорит дело, и расположились засадой в листве кустарников так, чтобы оставаться скрытыми.

В положенный час они начали потрясать тирсами в вакхической пляске, призывая в один голос "Иакха"-Бромия, Зевсова сына. И вся гора стала двигаться в вакхическом ликовании, все звери; не было предмета, который бы не закружился в беге. Вот Агава близко пронеслась мимо меня; я выскочил, чтобы схватить ее, оставляя кустарник, в котором скрывался; тогда она вскрикнула: "Скорее, мои быстрые гончие! Эти мужчины хотят нас поймать; за мною! схватите тирсы, да за мною!"

Мы бегством спаслись; а то вакханки разорвали бы нас. Они же, безоружные, бросились на скот, жевавший траву. И вот одна стала производить ручную расправу над вымистой коровой, мычавшей под ее руками; другие рвали на части и разносили телок; вот взлетело на воздух ребро, вот упало на землю раздвоенное копыто; а само животное висело на ели, обливаясь и истекая кровью. Свирепые быки, бравшие раньше на рога всякого, кто их дразнил, теперь валились на землю под тысячами девичьих рук, и покровы их мяса разносились быстрее, чем ты мог бы сомкнуть свои царские очи... (Пенфей с отвращением поднимает руку, протестуя против зловещего предзнаменования последних слов; пастух, заметив свою неловкость, испуганно опускает голову; после краткой паузы он продолжает.)

Совершив это дело, они поднялись точно стая птиц, в быстром беге понеслись к подгорным равнинам, которые, орошаемые Асопом, приносят фиванцам богатый урожай, - к Гисиям и Эрифрам, лежащим у подошвы киферонских скал; ворвавшись туда, точно враги, они стали разносить и опрокидывать все, что им попадало в руки. Ребят они уносили из домов, кого они сажали себе на плечи, тот, не будучи привязан, держался на них и не падал на черную землю. ни мед, ни железо; они клали себе огонь на кудри, и он не жег их.

Крестьяне, видя, что их добро разрушается вакханками, в раздражении взялись за оружие; но тут-то, государь, пришлось нам увидеть неслыханное зрелище. Их заостренному оружию не удалось отведать крови; а вакханки, бросая в них тирсами, наносили им раны и обращали их в бегство - женщины мужчин! но, видно, дело не обошлось без бога. А затем они вернулись, откуда пришли, к тем самым ключам, которые даровал им бог; там они смыли с себя кровь, причем змеи слизали повисшие на их щеках капли, очищая их лицо.

Итак, владыка, этого бога, кто бы ни был он, прими в наш город; помимо своего прочего величия, он, говорят, даровал смертным и виноградную лозу, утешительницу скорбящих. А нет вина - нет и Киприды, нет более утех для людей.

Пенфей, погруженный в глубокое раздумье, машинально делает пастуху знак,

чтобы он удалился; тот, грустно качая головой, уходит.

ПЯТАЯ СЦЕНА

Пенфей все стоит, не говоря ни слова; хор, с радостным напряжением следивший

за рассказом пастуха, видимо торжествует.

Корифейка

Как ни страшно выражать свое мнение открыто перед царем, но оно будет выражено: нет бога, которому уступал бы Дионис!

(очнувшись от оцепенения, бросает свирепый взгляд на вакханок)

Нет! Все теснее и теснее, точно пожар, охватывает нас злорадство вакханок, глубоко позорящее нас перед эллинами. Не следует медлить. (Начальнику.) Иди ты к воротам Электры; скажи, чтобы туда пришли мне навстречу все щитоносцы, все наездники на своих быстрых конях, все, кто потрясает легкой пельтой и натягивает рукой тетиву лука. Да, мы пойдем в поход... (с болезненным смехом) против вакханок! невыносимо терпеть от женщин то, что терпим мы.

Начальник уходит. Дионис, все время стоявший в некотором отдалении от Пенфея, подходит к нему и спокойным голосом, сохраняя все свое хладнокровие,

говорит ему.

Я знаю, Пенфей, ты не слушаешься моих слов; все же, невзирая на все обиды, которые я терплю от тебя, я советую тебе оставаться в покое и не поднимать оружия против бога: Дионис не дозволит тебе увести вакханок с благословенной горы.

(окинув Диониса полугневным-полуиспуганным взором)

Не учи меня! Ты бежал из оков - дорожи же своей свободой. Или ты хочешь, чтобы я снова скрутил тебе руки?

Я предпочел бы, на твоем месте, принести ему жертву, как смертный богу, чем в раздражении прать против рожна.

Я и принесу ему жертву - и для того, чтобы почтить его по заслугам, произведу страшную резню в ущельях Киферона.

(все с тем же невозмутимым равнодушием)

Вы все разбежитесь; а ведь стыдно будет, когда вы со своими медными щитами повернете тыл перед тирсами вакханок.

С каким невыносимым чужестранцем свела меня судьба! Что с ним ни делай - он не хочет молчать.

(торжествующе смотрит на Пенфея, как бы готовя решительный удар; но мало-помалу его лицо и движения начинают выражать сострадание к молодому царю, он приближается к нему, кладет ему руку на плечо и с тоном искреннего

участия говорит ему)

Друг мой! еще есть возможность все устроить к лучшему.

(боязливо и недоверчиво)

Какая? Та, чтобы я подчинился своим же рабыням?

Я сам приведу женщин сюда, не прибегая к оружию.

Спасибо! это уже предательский замысел против меня!

Где же тут предательство, когда я хочу спасти тебя своим замыслом.

Вы, верно, условились в этом, чтобы получить возможность служить Вакху всегда!

Да, ты прав; в этом я условился с богом.

Хочет взять Пенфея за руку; тот стоит в смущении, не зная на что решиться;

но затем отбрасывает руку Диониса и обращается к страже.

Принесите мне оружие. (Дионису.) А ты перестань рассуждать!

Дионис (отступает на несколько шагов, не сводя с Пенфея своих чарующих глаз, и,

пользуясь его озадаченностью, вкрадчиво говорит ему)

Послушай же... тебе хотелось бы видеть, как они там вместе расположились на горе?

(быстро опускает голову; кровь приливает к его лицу, в его глазах снова то

же недоброе выражение, как и в первом действии; как бы бессознательно

вырываются из его у cm произнесенные вполголоса слова)

О да! груду золота дал бы я за это.

(быстро меняя тон, с насмешкой)

Откуда же у тебя явилось такое страстное желание?

(стараясь овладеть собой, со смущением)

Желание? Нет! мне будет больно видеть их отягченными вином.

(ядовито)

Как же так? Тебе хочется взглянуть на то, что тебе больно?

(со все возрастающим смущением)

Ну, да... но молча, сидя под елями.

(с тоном притворного участия)

Напрасно; они выследят тебя, даже если ты придешь тайком.

(тщетно стараясь выпутаться)

Зачем тайком? Я пойду открыто; ты сказал правду.

(протягивая Пенфею руку)

Итак, я поведу тебя, и ты отправишься в путь?

(судорожно сжимая руку Диониса)

Да, пойдем скорее; мне каждой минуты жаль.

(равнодушно)

Так облачись же в льняные ткани.

(удивленно)

Зачем это? Разве я из мужчины превратился в женщину?

А чтобы они не убили тебя, если бы признали в тебе мужчину.

Недурно придумано! Да, ты мудр, я давно это заметил.

(добродушно)

Это Дионис меня умудрил.

Как же назвать хорошим то, к чему ты хочешь склонить меня?

Очень просто: мы войдем во дворец, и я наряжу тебя.

Да, но в какой наряд? неужто в женский?

Дионис кивает головой.

Нет, мне стыдно! (Хочет уйти во дворец.)

(презрительно пожимая плечами)

Видно, ты не особенно хочешь взглянуть на вакханок. (Делает вид, будто хочет удалиться.)

(быстро остановившись, вслед уходящему Дионису)

А скажи... что это за наряд, в который ты хочешь облачить меня?

(тоже останавливаясь)

Я распущу твои волосы, чтобы они с головы свешивались на плечи.

Пенфей (после минутного раздумья одобрительно кивает головой, затем нерешительно

продолжает)

А в чем... вторая принадлежность моего наряда?

Платье до пят, и митра на голову.

(сердито)

Не пожелаешь ли надеть на меня еще чего-либо?

(добродушно)

Дам тебе тирс в руку и надену на тебя пятнистую шкуру оленя.

Нет, я не в состоянии надеть женское платье!

Итак, ты предпочтешь пролить кровь, дав битву вакханкам?

(со вздохом)

Лучше пусть будет что угодно, лишь бы мне не быть посмешищем для вакханок.

(подумав немного, радостно)

Ты прав; следует сначала отправиться на разведку.

(одобрительно)

Это благоразумнее, чем к прежним бедам добывать новые.

Но как же мне пройти по городу так, чтобы кадмейцы меня не заметили?

Мы пойдем по пустынным улицам; я буду твоим проводником.

(после краткой паузы)

Мы сначала войдем во дворец; там я решу, что лучше.

Согласен; я везде готов служить тебе.

Я иду. (Нетвердой походкой поднимается на ступени; проходя мимо стражи, с достоинством.) А затем я или с оружием отправлюсь туда, или (вполголоса Дионису, который последовал за ним до колоннады) послушаюсь твоего совета! (Уходит во дворец.)

(видя, что Пенфей ушел, вдруг обращается к хору)

Победа наша, подруги; он уже направляется к неводу; вакханок он увидит и в наказание примет смерть от них.

Дионис, теперь за тобой дело - а ты вблизи - накажем его. Прежде всего лиши его ума, наведя на него легкое помешательство; будучи в здравом уме, он никогда не захочет надеть женского платья, а лишившись рассудка, наденет его. Я хочу, чтобы он стал посмешищем для фиванцев, после его прежних страшных угроз, ведомый в женском одеянии по городу.

Но я пойду и надену на него наряд, в котором он отправится в царство теней, убитый рукою матери; он узнает Зевсова сына, Диониса, бога столь же грозного для беззаконных, сколько кроткого для благочестивых людей. (Уходит во дворец.)

ТРЕТИЙ СТАСИМ

Суждено ли нам наконец выступать легкой ногой во всенощных хороводах, резвясь в вакхическом веселье и закидывая голову навстречу влажному ночному ветру? Так лань играет, радуясь роскошной зелени лугов, когда она спаслась от страшной облавы, миновала загонщиков, перепрыгнула хитросплетенные тенета. И вот, пока охотник кричит своим гончим, ускоряя их прыть, она, бурноногая, хотя и изнемогая в беге, несется по долине вдоль реки, радуясь безлюдию в зелени густолиственного леса.

В чем мудрость, в чем прекраснейший дар человеку от богов, как не в том, чтобы победоносною десницей смирять выю врагов? А что прекрасно, то и мило навеки.

Антистрофа.

Не скоро движется божья сила, но можно довериться ей; она карает смертных, поклоняющихся неразумию и в угоду безрассудной мечте отказывающих в почете богам. Долгое время поджидают они нечестивца в хитрой засаде, но затем схватывают его. И они правы: не следует в своих мнениях и помыслах возвышаться над верой; не требуется большого усилия мысли, чтобы убедиться в мощи того, что мы называем божеством, чтобы признать вечными и врожденными те истины, которые столь долгое время были предметом веры.

В чем мудрость, в чем прекраснейший дар человеку от богов, как не в том, чтобы победоносной десницей смирять выю врагов? А что прекрасно, то и мило навеки.

Блажен пловец, избегший бури и достигший гавани; блажен и тот, кто усмирил тревогу в своей душе. В остальном прочного счастья нет; и в богатстве, и во власти другой может опередить тебя. Правда, есть и другие надежды, в несметном числе витающие среди несметного числа смертных; но из них одни в конце концов сводятся к достижению богатства, прочие же не сбываются. Нет! чья жизнь счастлива в своих минутных дарах, того и я считаю блаженным.

ЧЕТВЕРТОЕ ДЕЙСТВИЕ

Дионис выходит из дворца; его лицо выражает озабоченность и тревогу.

Медленно спустившись по ступеням, он быстро оборачивается ко дворцу.

Тебя, готового видеть то, что грешно видеть, стремящегося к тому, к чему гибельно стремиться - тебя зову я, Пенфей! Появись перед дворцом, дай мне увидеть тебя в одежде женщины, менады, вакханки... (спохватываясь, вкрадчиво) соглядатаем твоей матери и ее отрада!

(выходит из дворца)

Длиннополый женский хитон окружает его стан, с плеча свешивается небрида, волосы распущены, на голове митра, глаза блуждают. Походка у него нетвердая, старый раб его поддерживает. Вышедши на солнце, он в испуге вскрикивает и судорожно подносит руку к глазам; через несколько времени он,

боязливо косясь на Диониса, говорит ему дрожащим от ужаса голосом.

Что со мной? Мне кажется, я вижу два солнца, дважды вижу Фивы, весь семивратный город... мне кажется, что ты идешь впереди нас в образе быка и что на голове у тебя выросли рога... Уж не подлинно ли ты зверь? С виду ты похож на быка...

(стараясь успокоить его)

Отсюда видно, что бог, не расположенный к нам раньше, сопровождает нас, как друг; (насмешливо) теперь ты видишь то, что должно видеть.

Пенфей (невольно опустивший глаза, всматривается в свой наряд; мало-помалу его ужас

переходит в детскую веселость)

Как же тебе кажется? Не стою ли я в осанке Ино? или скорее Агавы, моей матери?

(одобрительно кивая головой)

Глядя на тебя, я воображаю, что вижу одну из них; да и по наружности тебя можно принять за дочь Кадма. (Направляется к выходу направо, но затем вдруг останавливается; видно, он борется сам с собой; он оборачивается и смотрит на Пенфея взором, полным нежности и сострадания.) Однако вот эта прядь твоих волос не на месте; она свешивается не так, как я ее приладил под митрой.

Видно, она отделилась еще во дворце, когда я наклонял голову и закидывал ее в вакхической пляске.

Ничего, я ее опять прилажу - мое ведь дело ухаживать за тобой. (Подходит к Пенфею.) Держи голову прямо.

Хорошо, украшай меня; на то и отдался я тебе.

Дионис (снимает у него митру, прилаживает волосы, затем опять прикрепляет митру; он не торопится, по всему видно, что он хочет отсрочить момент ухода. Окончив свое дело, он снова направляется к выходу, снова останавливается, снова

глядит на Пенфея и с нежностью говорит ему)

Также и пояс твой недостаточно туго сидит, и складки твоего платья не в строгом порядке спускаются до ног.

И мне так кажется, по крайней мере с правой стороны; но с другой платье правильно свешивается до самого каблука.

(поправляя платье Пенфея)

О, ты назовешь меня еще первым из своих друзей, когда увидишь вакханок... (про себя) гораздо более целомудренными, чем ты ожидаешь.

Окончив свою работу, направляется к выходу; но Пенфей, которого как бы

обдало жаром при упоминании о вакханках, останавливает его.

А скажи... в какую руку мне взять тирс, чтоб еще более уподобиться вакханке? В правую или в ту?

Его следует поднимать правой рукой, одновременно с правой ногой.

Пенфей проделывает указанные движения.

Я рад, что твой ум оставил прежнюю колею.

А сумею ли я поднять на своих плечах весь Киферон с его долинами и с самими вакханками?

Сумеешь, если захочешь. Раньше твой ум был болен, а теперь он таков, каким ему следует быть.

Не взять ли нам ломы с собой? Или мне поднять гору руками, упершись в вершину плечом?

(подлаживаясь под настроение Пенфея)

Не разрушай капищ нимф и жилища Пана, где он играет на свирели!

Ты прав; не силой следует побеждать женщин; я скроюсь лучше под елями.

Ты скроешься так, как тебе следует скрыться, (с особым ударением) явившись коварным соглядатаем менад.

Пенфей (которого при упоминании менад снова обдало жаром, с чувственным хохотом,

причем его лицо принимает все более и более полоумное выражение)

А знаешь, мне кажется, я захвачу их среди кустарников, точно пташек, опутанных сладкими сетями любви!

На то ведь ты и идешь подстерегать их; и ты наверно их захватишь... (про себя) если сам не будешь захвачен раньше.

Веди меня прямо через Фивы; я - единственный гражданин этого города, решившийся на такой подвиг.

Да, ты один приносишь себя в жертву за город, один; за то же и битвы тебе предстоят, которых ты достоин. (После нового крайнего усилия над собой.) Пойдем туда; я буду твоим... (после некоторого колебания) спасительным проводником; а оттуда уведет тебя... (сударением) другой.

(с блаженной улыбкой)

Ты хочешь сказать: моя мать?

(с выражением ясновидящего, дрожащим от жалости голосом)

Высоко надо всем народом...

Для этого я и иду туда!

Обратно ты будешь несом...

Что за блаженство!

На руках матери...

Нет, это слишком пышно!

(с выражением ужаса, закрывая лицо руками)

О да, так пышно...

Правда, я этого заслуживаю... (Забыв договорить фразу, уходит неровной походкой, поддерживаемый своим рабом, закидывая голову и раскачивая тирс; все его движения дышат сознанием неслыханного величия и блаженства.)

(все еще потрясенный виденной им мысленно сценой)

О, ты велик, велик, и велики страдания, которым ты обрек себя; за то же и слава твоя вознесется до небес. Простирайте руки, Агава и вы, ее сестры, дочери Кадма; я веду к вам юношу на страшный бой, а победителем - буду я, да, Бромий. (Хору.) Что все это значит - покажет вам само дело. (Быстро у ходит.)

ЧЕТВЕРТЫЙ СТАСИМ

Мчитесь же, быстрые собаки Неистовства, мчитесь на гору, где дочери Кадма водят хороводы; заразите их бешенством против того, кто в женской одежде, против безумного соглядатая менад. Мать первая увидит его, как он с голой скалы или дерева поджидает ее подруг, и кликнет менадам: "Кто этот лазутчик, вакханки, явившийся сам на гору, да, на гору, подсматривать за бежавшими в горы кадмеянками? Кто мать его? Не женщина его родила, нет; это отродье какойто львицы или ливийской Горгоны".

Антистрофа.

Не он ли возымел неправую мысль и нечестивое желание пойти в безумный и святотатственный поход против твоих, Вакх, и твоей матери таинств, чтобы силой победить непобедимое? Нет, лучше беззаветная преданность богу человека: она лишь доставляет смертным безбольную жизнь. Не завидую я мудрецам; есть другое, высокое, очевидное благо, к которому радостно стремиться: оно состоит в том, чтобы дни и ночи проводить в украшающем нашу жизнь и богоугодном веселье, чтобы сторониться ото всего, что вне веры и правды, и воздавать честь богам.

Предстань, явный Суд, предстань с мечом в руке, порази решительным ударом в сердце его, забывшего и о боге, и о вере, и о правде, его, землеродного Эхионова сына!

Явись быком, или многоглавым змеем, или огнедышащим львом; явись, Вакх, дай ему, ловцу вакханок, попасть в гибельную толпу менад и, смеясь, набрось петлю на него.

ПЯТОЕ ДЕЙСТВИЕ

ПЕРВАЯ СЦЕНА

Тот раб, который сопровождал Пенфея на Киферон, вбегает на сцену весь в пыли, едва переводя дыхание. Увидя дворец Пенфея, он бросается на колени и с

плачем взывает.

О дом, счастливый некогда на всю Элладу, дом сидонского старца, посеявшего змеево семя в ниве Ареса! Хотя я и раб, но я плачу по тебе. (Рыдания не дают ему продолжать.)

Корифейка

Что случилось? Не от вакханок ли приносишь ты весть?

Погиб Пенфей, сын Эхиона!

Вакханки

О владыка Дионис, ты доказал свое божественное величие.

(вскочив с места, с угрозой)

Что вы сказали? Что значат ваши слова? Вам радостно, женщины, горе моих господ?

Вакханки

Мы - чужестранки, и в чужеземных песнях благословляем своего бога; минуло время смирения и страха перед оковами!

Вы думаете, что Фивы так оскудели людьми,

Призывает знаками стражу, челядь и граждан, все в большем и большем числе

сбегающихся на площадь; все, пораженные ужасом, безмолвствуют.

Вакханки

(замечая свое торжество)

Дионис, да, Дионис, а не Фивы, владычествует над нами.

(грустно опустив голову)

Вам это простительно; а все-таки, женщины, веселиться грешно, когда совершилось такое несчастье.

Вакханки

Научи нас, скажи, какою смертью погиб неправый муж, зачинщик неправого дела?

Оставив позади последние хутора нашей фиванской земли и пройдя русло Асопа, мы стали подниматься по склону Киферона, Пенфей, я, сопровождавший своего господина, и тот чужестранец, который был нашим проводником на место празднества. Сначала мы расположились в зеленой дубраве, стараясь не производить шелеста ногами и не говорить громко, чтобы видеть все, не будучи видимы сами. Перед нами была котловина, окруженная крутыми утесами, орошаемая ручьями; здесь, в густой тени сосен, сидели менады, занимаясь приятной работою. Одни, у которых тирс потерял свою зелень, вновь обвивали его плющом; другие, веселые, точно жеребицы, с которых сняли пестрое ярмо, взаимно отвечая друг другу, пели вакхическую песню.

Несчастный Пенфей, не видевший этой толпы женщин, сказал: "Чужестранец, с того места, где мы стоим, я не могу разглядеть этих самозваных менад; а вот со скалы, взобравшись на высокую ель, я мог бы в точности видеть все грешные дела вакханок". Тут мне пришлось быть свидетелем истинного чуда, сотворенного чужестранцем. Схватив за крайний отпрыск ветвь ели, поднимавшуюся до небес, он стал гнуть ее, гнуть, пока не пригнул ее до черной земли, причем дерево описывало дугу, точно лук или колесо, которому циркуль начертал кривую линию его окружности; так-то и чужестранец своими руками пригибал к земле ту горную ель, творя дело, не дозволенное смертному. Затем, поместив Пенфея на этом древесном седалище, он дал ели выпрямиться, мало-помалу, чтобы она не сбросила его: так-то она выпрямилась, упираясь верхушкой в небо, - а на верхушке сидел мой господин.

Но лучше, чем он мог увидеть менад, те увидели его. Едва успел я убедиться, что он сидит на дереве, как иностранец исчез, с эфира же раздался голос, - очевидно, Диониса: "За вами дело, девы! Я привел к вам того, который издевается над вами, надо мною и над моими таинствами; расправьтесь с ним!" Одновременно с этими словами между небом и землею загорелся столб священного огня. Замолк эфир, не шевелились листья горной дубравы, не слышно было голосов зверей; они же, неясно восприняв слухом его голос, поднялись с места и, недоумевая, стали оглядываться кругом. Он снова к ним воззвал; когда же дочери Кадма ясно расслышали приказание Вакха, они понеслись с быстротой голубок, напрягая в поспешном беге свои ноги, и мать Агава, и ее родные сестры, и все вакханки, причем, воодушевленные наитием бога, они перепрыгивали через древесные пни и валуны, которыми зимние потоки загромоздили котловину.

Когда они увидели на ели моего господина, то, взобравшись на возвышавшуюся против ели скалу, они сначала стали со всей силы бросать в него камнями и еловыми ветвями, точно дротиками; другие бросали тирсами в Пенфея, в жалкой стрельбе. Но это ни к чему не вело: он сидел на высоте, недоступной их усилиям, хотя и сам, несчастный, был в безвыходном положении. В конце концов они, наломав дубовых ветвей, начали разрывать корни ели этими нежелезными ломами. Видя, что они ничего этим не достигают, Агава крикнула им: "Окружите дерево, вакханки, и ухватитесь за его ветви; тогда мы поймаем зверя и не дадим ему разгласить тайные хороводы бога". Тут они тысячью рук ухватились за ель и вырвали ее из земли.

Высоко на верхушке сидел Пенфей - и с этой высоты он полетел вниз и грохнулся оземь. Раздался раздирающий крик - он понял близость беды. Мать первая, точно жрица, начала кровавое дело и бросилась на него. Он сорвал митру с головы, чтобы она, несчастная Агава, узнала его и не совершила убийства; он коснулся рукой ее щеки и сказал: "Мать моя, ведь я сын твой, Пенфей, которого ты родила в доме Эхиона; сжалься надо мною, мать моя, за мои грехи не убивай твоего сына!" Но она, испуская пену изо рта и вращая своими блуждающими глазами, одержимая Вакхом, не была в своем уме, и его мольбы были напрасны; схватив своими руками его левую руку, она уперлась ногой в грудь несчастного и вырвала ему руку с плечом - не своей силой, нет, сам бог проник своей мощью ее руки. То же сделала с другой стороны Ино, разрывая тело своей жертвы; к ней присоединились Автоноя и вся толпа вакханок. Дикий гул стоял над долиной; слышались и стоны царя, пока он дышал, и ликования вакханок; одна уносила руку, другая ногу вместе с сандалией; они сдирали мясо с ребер, обнажая кости, и разносили обагренными руками тело Пенфея.

Теперь части разорванного тела лежат в различных местах, одни - под мрачными скалами, другие - в густой листве леса, и не легко собрать их; бедную же его голову сама мать, своими руками сорвавшая ее, наткнула на острие тирса и, воображая, что это голова горного льва, несет ее прямо через Киферон, оставив сестер в хороводах менад. Она приближается к воротам нашего города, гордясь своей несчастной добычей, взывая к Вакху, своему товарищу по охоте, своему помощнику в совершенном деле, ниспославшему ей славную победу... ему, над победным трофеем которого она немало слез прольет!

ВТОРАЯ СЦЕНА (ЭММЕЛИЯ)

Почтим хороводом Вакха, возликуем о несчастье, постигшем Пенфея, змеево отродье; его, который, надев женский наряд и взяв в руки прекрасный тирс, обрекший его аду, последовал за быком, направившим его к гибели. Слава вам, кадмейские вакханки! славную победную песнь заслужили вы - на горе, на слезы себе! Что за прекрасный трофей - схватить обливающуюся кровью руку своего дитяти!

ТРЕТЬЯ СЦЕНА (КОММОС)

На правом краю сцены появляется Агава, с нею толпа фиванских вакханок. Агава - женщина еще молодая, в полном расцвете своей матрональной красоты. Ее пылающие щеки свидетельствуют о вакхическом восторге, который ее объял, ее блуждающие глаза - о том, что этот восторг уже перешел в помешательство. Ее хитон запятнан кровью; на конце своего тирса она несет над левым плечом,

Чего хотят женщины? Какие они на самом деле? Этим вопросом задаются мужчины всех веков и поколений. Не обошел этот вопрос и великого древнегреческого драматурга Еврипида. В своих произведениях он часто поднимал тему женщины. Он был неоднозначен в своих суждениях. Еврипид у своих сограждан приобрел репутацию женоненавистника, так как зачастую резко отзывался о них. Еврипиду это принесло столько славы, сколько и бед. Но также он мог показать женщину сильной, благородной, а мужчин сделать низкими существами. Тема слабого пола в его произведениях занимает главенствующее место. Это можно отчетливо проследить и в одном из его произведений «Вакханки».
Основной сюжетной линией произведения «Вакханки» является борьба Диониса против фиванского царя Пенфея. Дионис родился от Зевса и простой смертной, но всегда хотел занять принадлежащее ему по праву место на Олимпе. Его божественное происхождение часто поддавалось сомнениям. Не верили в его величие Пенфей и Агава, сестра матери древнегреческого бога и ее сын. Они думали, что мать Диониса все выдумала о Зевсе. В его учении видели разврат и одурачивание, так как женщины, поддавшись внушениям Диониса, многочисленно предавались вакханалиям. Пенфей и его мать Агава строго преследовали вакханок, пытаясь всеми силами помешать Дионису проповедовать свою божественность. Для этого они предпринимали самые разные способы. Что у них вышло? Читайте об этом на страницах трагической истории, которая не оставит равнодушными никого.
Еврипид был и остается мастером в написании трагедий. Наши современники изучают манеру его письма и высоко ценят его талант. Читать книги Еврипида всегда интересно, захватывающе, чувствуется интрига. «Вакханки» — яркий тому пример. В книге показана жестокость как людей смертных, так и богов. Кровавые сцены затронут сознание любого читателя, заставят задуматься о причинах и следствиях любой несправедливости. Только кто несправедлив: люди или боги? Это и предстоит выяснить читателю. «Вакханки» — одна из лучших трагедий у Еврипида. Начиная читать эту историю, погружаешься в удивительный мир интриг, злости, несправедливости, но в то же время любви и преданности. Еврипид достойный представитель своего времени. Хотя своими современниками он был не понят. Видимо, он писал для будущих поколений. И сейчас он по достоинству оценен.
Книги Еврипида пропитаны трагизмом, религиозными взглядами, силой страстей и занимают достойное место в умах современников.

На нашем литературном сайте сайт вы можете скачать книгу Еврипид «Вакханки» бесплатно в подходящих для разных устройств форматах — epub, fb2, txt, rtf. Вы любите читать книги и всегда следите за выходом новинок? У нас большой выбор книг самых разных жанров: классика, современная фантастика, литература по психологии и детские издания. К тому же мы предлагаем интересные и познавательные статьи для начинающих писателей и всех тех, кто хочет научиться красиво писать. Каждый наш посетитель сможет найти для себя что-то полезное и увлекательное.

Вакханки

Перевод Иннокентия Анненского

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

Дионис (II) Слуга (III)

Хор вакханок, лидийских женщин Вестник-пастух (III)

Тиресий, слепой старик, прорицатель (II) Вестник-слуга (III)

Кадм, бывший царь фиванский (III) Агава, дочь Кадма, мать

Пенфей, юноша, внук Кадма, новый царь Пенфея (I)

фиванский (I)

Действие происходит в Кадмее, фиванской крепости, к северу от Фив, перед дворцом Кадма. Фасад дворца в дорийском стиле, с колоннами и триглифом. Средняя дверь играет роль главных ворот, ведущих внутрь помещения. У правой периакты (кулисы) куча деревянных обломков, огороженных и обвитых зеленью

винограда. При начале пьесы выходит на сцену слева Дионис в виде поклонника Вакха: сверх длинного, до самых пят, пестрого хитона у него шафранного цвета перекидка, которую стягивает широкий пестрый пояс; по накидке свешивается с плеч небрида - ланья шкура; с головы из-под мягкой митры и плюшевого венка роскошными локонами падают на плечи нежные, светло-золотистые волосы, закрывающие уши и часть щек. изнеженного красавца с женоподобным лицом; щеки белые, с густым румянцем (глаза с поволокой); в

правой руке у него тирс, палка в рост человека, обвитая плющом.

Сын Зевса, Дионис, я - у фиванцев.

Здесь некогда Семела, Кадма дочь,

Меня на свет безвременно явила,

Огнем Зевесовой грозы поражена.

Из бога став по виду человеком,

Я подхожу к струям родимых рек.

(Видит обломки, увитые виноградом.)

Вот матери моей сожженной память

У самого дворца обломки дома

Еще курятся, - в них еще живет

Огонь небесный, Геры горделивой

На мать мою неугасимый гнев...

10 Как хорошо, что сделал неприступным

Кадм дочери святилище; его

Со всех сторон я скрыл и винограда

Кистями нежной зелени обвил.

Богатой Лидии равнины я покинул

И Фригию, и Персии поля,

Сожженные полдневными лучами,

И стены Бактрии, и у мидян

Изведав холод зимний, я арабов

Счастливых посетил и обошел

Всю Азию, что по прибрежью моря

Соленого простерлась: в городах

Красиво высятся стенные башни,

И вместе там грек с варваром живет.

Я в Азии ввел праздники и пляски

И от людей, как бог, везде почтен.

20 Здесь почву Греции впервые попираю.

Из городов Эллады раньше всех

Вас, Фивы, я наполню ликованьем,

Небриды на плечи накину и, взамен

Копья, вручу вам тирс, плющом увитый:

Здесь сестры матери - кто мог бы ожидать?

Во мне Зевеса сына не признали,

И утверждали, будто, согрешив

Со смертным, мать Зевесу приписала

30 Свой женский грех, что ловко сочинил

Ту басню Кадм, и будто Зевс Семелу

Убил за дерзко выдуманный брак.

Я, бешенством объяв их, из домов

Бежать заставил, - потеряв рассудок

Они теперь ушли на Кисрерон

В вакхических одеждах, с жаждой оргий

В груди, и сколько в Фивах есть

Народу женского, всех с ними вместе

Заставил я покинуть очаги.

И под шатрами елей, как попало,

Бездомные на голых спят скалах.

Да, город, ты почувствуешь теперь,

40 Что до сих пор чуждался оргий Вакха.

Семелы матери я память защитить

Являюсь мощным богом, сыном Зевса.

Почет и власть царя здесь отдал Кадм

Пенфею, сыну дочери Агавы.

Он богоборец и ни разу мне

Не сделал возлиянья и в молитвах.

Упоминать не хочет. Пусть же царь

И прочие фиванцы убедятся,

Что точно бог я. Здесь как научу

Себе служить, пойду в другие земли.

50 А если с войском двинутся фиванцы,

Чтоб женщин с Киферона возвратить,

Затеют с ними бой мои менады.

Так вот зачем, обличье изменив,

Из бога стал я с виду человеком.

(Обращаясь к хору, который перед этим только что выступил на Фимелу.)

А вы, со мной покинувшие Тмол,

Вы, Лидии питомицы, подруги

В пути и на стоянке, вы, тимпан

Над головой фригийский поднимая,

Подарок Реи-матери и мой,

60 Столпитесь около дворца Пенфея:

Пусть громкие удары соберут

Сюда фиванцев. Я на Киферон

Пойду теперь, к моим вакханкам новым,

И в хороводы легкие вплетусь.

при произнесении 63 строки проходит вдоль параскений, спускается на фимелу (помост в орхестре, несколько ниже сцены) и располагается с левой стороны от зрителей, четырехугольником по пяти в ряд; средний в первом ряду - корифей. Флейтист (точнее кларнетист) предшествует хору и остается с ним на фимеле во все время пьесы. Хор состоит из 15 лидийских женщин: они в длинных одеждах, босые, на плечах небриды, голова увита плющом или тисом; в руках длинные тирсы в плюще или легкие короткие посохи; у иных, вместо тирса, в руках

тимпан (род бубна). Дионис по окончании пролога уходит направо. Хор поет в унисон. Первые восемь строк исполняет один корифей. Мимические движения, а может быть и плясовые, сопровождают эту вступительную песнь.

Строфа I Земли Азии, где вы?

Тмол священный, ты покинут! Сладок труд мой.

Я истому в славу Бромия подъемлю,

К богу Вакху я взываю: Эвоэ!

Антистрофа I Прочь с дороги, с дороги!

Скройтесь в домы, и уста благоговейно

70 Пусть сомкнутся: Диониса петь я буду,

Как его везде я славлю и всегда.

Строфа II О, как ты счастлив, смертный,

Если, в мире с богами,

Таинства их познаешь ты,

Если, на высях ликуя,

Вакха восторгов чистых

Душу исполнишь робкую.

Счастлив, если приобщен ты

Оргий матери Кибелы;

80 Если, тирсом потрясая,

Плюща зеленью увенчан,

В мире служишь Дионису.

Вперед, вакханки, вперед!

Вы, бога и божьего сына,

Домой Диониса ведите!

С гор Фригийских на стогна Эллады

Отведите вы Вакха домой.

Антистрофа II Грянули громы Зевса

Муки родов приспели:

90 Не доносив, извергнула

Бромия мать из чрева

И под ударом молний

Кончила жизнь безвременно.

Но извергнутого принял

Зевс в свое немедля лоно

И, тая от Геры сына,

Он его в бедре искусно

Золотой зашпилил пряжкой:

Когда же приспел ему срок,

100 Рогатого бога родил он,

Из змеи он венок ему сделал:

С той поры этой снедью звериной

Обвивает менада чело.

Строфа III Вы, колыбель Семелы,

Фивы, плющом венчайтесь!

Нежной листвой оденьтесь,

Пурпуром ягод тиса!

Вакха исполнись, город

110 С зеленью дуба и ели!

И белорунных кистей

Больше на пестрой небриде нашей!

Надменный тирс тебя сподобит Вакху,

И вся страна запляшет за тобою,

Где свои лики промчит Дионис...

В гору он мчится, а женщин толпа

Ждет его там - не дождется.

От станков их отбил Дионис:

Только Вакхом и бредят.

Антистрофа III 120 Крита юдоль святая,

Мрачный приют Куретов,

Зрел ты рожденье Зевса.

С гребнем тройным на шлеме,

Там Корибанты обруч

Звонкой одели кожей.

Дико тимпан загудел:

С сладкими звуками слиться хотел

Фригийских флейт; тимпан вручили Рее,

Но стали петь под гул его вакханки.

130 Рея сатирам его отдала:

Звонкая кожа с ума их свела.

Через два года на третий

Бьют в тимпаны и пляшут они,

Веселят Диониса.

Эпод О, как я люблю Диониса,

Когда он один на горе

От легкой дружины отстанет,

В истоме на землю падет.

Священной небридой одет он,

140 Путь держит к Фригийским горам;

Он хищника жаждал услады:

За свежей козлиною кровью

Гонялся сейчас.

Но чу! Прозвучало: "О Вакх, эвоэ!"