Пелевин поколение пи анализ произведения. Функциональность языковой игры у Виктора Пелевина

480 руб. | 150 грн. | 7,5 долл. ", MOUSEOFF, FGCOLOR, "#FFFFCC",BGCOLOR, "#393939");" onMouseOut="return nd();"> Диссертация - 480 руб., доставка 10 минут , круглосуточно, без выходных и праздников

Шульга Кирилл Валерьевич. Поэтико-философские аспекты воплощения "виртуальной реальности" в романе "Generation "П"" Виктора Пелевина: Дис. ... канд. филол. наук: 10.01.01 Тамбов, 2005 158 с. РГБ ОД, 61:05-10/1081

Введение

Глава I Способы воплощения фантомов виртуальной реальности в романе «Generation "П"» Виктора Олеговича Пелевина 21

1 Полисемантика названия романа Виктора Пелевина «Generation "П"». Определение виртуальной реальности

2 Симулякры: «творчество» и «криэйшен» в романе В. Пелевина «Generation П» 44

3 Критика «позиционирования» как философии жизни в постсоветском обществе 58

4 Мифопоэтический аспект романа «Generation П» 73

Глава II Художественные средства изображения виртуальной реальности в романе Виктора Пелевина «Generation П» 88

2 Функциональность языковой игры у Виктора Пелевина 102

3 Интертекстуальные средства разоблачения симулякровой реальности 115

4 Композиционные приемы создания эзотерического мифа в романе Виктора Пелевина «Generation П» 129

Заключение 142

Список использованной литературы 146

Введение к работе

Виктор Пелевин - одна из ярких художественных личностей в литературном процессе 1990 х - 2004 х годов. Творчество писателя органично вписывается в современную литературу, которая определяется такой характеризующей тенденцией, как синтез различных стилей".

Виктор Олегович Пелевин вошёл в число популярных русских писателей в начале 1990-х годов. Его произведения печатались вначале в журналах под рубрикой «Фантастика». Это были первые рассказы (сказка «Колдун Игнат и люди» (1989), «Реконструктор», «Принц Госплана» (1991), «Бубен верхнего мира» (1993) и повести «Затворник и шестипалый» (1990), «Синий фонарь» (1992). Романы писателя «Омон Ра» (1993) и «Generation П» (1996) показали явное стремление автора философски осмыслять современность, так как они отличались свежестью видения, остроумием и сатирической нацеленностью изображения.

Большинство исследователей объявляло творчество Виктора Пелевина постмодернистским, хотя этот современный прозаик, на наш взгляд, не укладывается в жесткие рамки только этого направления.

Современную историко-культурную ситуацию критика определяет как «нелитературоцентричную», так как якобы художественная литература в наше время уже не является основным средоточием идей, надежд, упований, идеологических образцов, а писатель перестал претендовать на роль пророка и учителя в начале XXI века, когда возник новый термин вместо «читатель» - «потребитель литературной продукции», означающий человека с иным культурным опытом и интеллектуальным кругозором. Современный «потребитель культуры»,

1 Литература современности, по мнению большинства ученых, находится в «продуктивном» кризисе. В кризисе находится и литературоведение, которому не помогают, выражаясь словами И.Н. Сухих, «подпорки» методов и направлений: постмодернизм, постреализм, постромантизм и прочих, так как суть художественных процессов заключается в синтезе различных тенденций, наблюдаемом

с детства воспитанный аудиовизуальными средствами массовой коммуникации, к сожалению, отдаст предпочтение ремейкам, а не романам Льва Толстого и Федора Достоевского. Одной из причин этого является то что, литература XIX века утверждала в основном ценности гуманитарного прогресса. Эта просветительская вера в прогресс к концу XX века была утрачена, как и иная традиционная аксиология, поэтому читатели не обнаруживают в нашей реальности утверждавшихся бесспорно высоких ценностей классической литературы. Произошли существенные сдвиги в картине мира, в концепции человека, в представлениях о роли и задачах художника слова, которые отражаются в произведениях постмодернизма.

"Нельзя сказать, что русские постмодернисты не мечтают о национальном возрождении, но главным его условием они считают преодоление авторитарности любого рода, освобождение от утопий - как социальных, так и трансцендентальных, "постмодернизацию" сознания и бессознательного. Ставка ими делается не на религию, а на культуру. Постмодернисты деконструируют проект Духа (включая христианский метанарратив), что встречает неприятие людей с мироощущением традиционно-религиозного типа. Но как раз постмодернистская переориентация на культурологическую интерпретацию религиозной кодирующей системы, отказ от линейного принципа при подходе к истории, служат известным противовесом росту фундаментализма, являющегося сегодня, может быть, главной для человечества опасностью» .

Исследователь современной литературы должен учитывать и то, что если реализм и модернизм пренебрежительно относились к стереотипам массового сознания (определяя их как пошлость), то постмодернизм обнаружил, что именно эти стереотипы формируют реальность, в которой мы живем. Необходимо отличать массовую «низкую»

повсеместно у всех художников слова.

словесность, эксплуатирующую эти культурные и художественные стереотипы (и в лучшем случае создающую их новые комбинации), и литературу в истинном смысле этого слова, обращающуюся к сущностным проблемам бытия. Виктор Пелевин, творчество которого не равноценно, в лучших своих произведениях стремился к той же традиционной цели русской литературы - к разработке метафизического плана. Он «нащупал» вечные ценности в ускользающей симулякровой реальности, в которой усомнился главный герой романа «Generation П» Вавилен Татарский.

Постмодернизм дал литературе новое измерение, раздвинул ее горизонты, и в то же время поставил писателей перед лицом суперсложных задач: обретения многомерного, нелинейного художественного мышления в масштабах целых культурно-исторических эпох, овладения всеми типами стиля, совмещения в одном авторе художника и философа (историка, литературоведа, культуролога и т. д.), поиск средств для воссоздания множественности истины, моделирование виртуальных миров, качественное обновление литературы, интеллектуальный уровень которой должен соответствовать неизмеримо усложнившимся представлениям о мире. Задач, к осуществлению которых постмодернисты в сущности только приступили и во всей полноте их отнюдь не реализовали. Возможно, это действительно задачи вперед на целую культурную эпоху, но к ним имеет самое непосредственное отношение творчество Виктора Олеговича Пелевина.

Угрозу, способную вызвать «конец литературы» связывают с разработкой технологии компьютерной виртуальной реальности, возможности которой оставляют далеко позади кино и телевидение и открывают перспективы для создания интерактивного искусства. Зритель, введенный в компьютерную виртуальную реальность, оказывается участником фильма, который смотрит, испытывая такие же

6 переживания, как в самой жизни, по своему усмотрению избирает различные варианты различных сцен и тем самым создает новые версии фильма. Степень воздействия интерактивного искусства огромна.

«Интерактивное искусство завернуто в пеленки» , но именно о нем сегодня пишут как об искусстве будущего. По мысли Виктора Ерофеева, у литературы все-таки есть шанс выдержать эту новую конкуренцию: «Единственным выходом для продолжения литературы становится создание такого текста, когда он включается в интерактивную связь с читательским сознанием. Читатель сам моделирует смысл текста, исходя из себя и в этом моделировании обнаруживаясь и обнажаясь. <...> По сути дела, происходит расщепление энергии текста, который лишается своей одномерности и выживает за счет оплодотворения в читательском сознании» .

Литература не выживет, если основные этические и эстетические категории будут вобраны в текст в качестве виртуальности, то есть «никогда» не реализующейся, но реальной возможности . В настоящее время продолжается тесное соприкосновение литературы с техникой. Как видно, этого процесса не избежать: ожидается дальнейшая ее компьютеризация, прогнозируется конец книжной культуры .

Точно так же, как с появлением печатного станка книжная продукция сменила рукописные тексты, в наши дни на замену книге пришла дискета компьютера. Компьютеризация литературы, несомненно, отзывается и на характере чтения, и на характере создания произведений. Вариативность различных версий читаемого текста возрастает в неисчислимое количество раз. Текст утратил всякую стабильность, он может разыгрываться каждый раз по-новому. В большей степени к такому переходу готова, безусловно, постмодернистская литература.

Многое убеждает в том, что постмодернизм - не только

"отшумевший дождь", но и мост в будущее. "Приходится все-таки"идти от постмодерна вперед, а не назад...", - констатирует Виктор Ерофеев .

Михаил Эпштейн пишет о постмодернизме как о новой фазе развития литературы, хотя и отталкивающейся от предшествующей, но тесно связанной с ней: «Постмодернизм был реакцией на утопизм - эту интеллектуальную болезнь будущего, которой была поражена вторая половина XIX века и первая половина XX. Будущее мыслилось определенным, достижимым, воплотимым - ему присваивались атрибуты прошлого. И вот постмодернизм, с его отвращением к утопии, перевернул знаки и устремился к прошлому - но при этом стал присваивать ему атрибуты будущего: неопределенность, непостижимость, многозначность, ироническую игру возможностей» . Творчество Виктора Пелевина несколько отличается от общих постмодернистских тенденций, по мнению большинства исследователей, своим утверждающим пафосом.

Считая, что из «сегодняшних новейших» Пелевин в наибольшей степени имеет право претендовать на роль если не «властителя дум», то все-таки литературного лидера для своей доли «читательского пирога» К.Кедров, путешествуя «в лабиринтах новейшей прозы», выделяет в них роман Пелевина «Чапаев и Пустота». В результате у исследователя возникает мнение, что Пелевин, конечно, найдет понимание у читающих. «Литературная газета» назвала Пелевина «популярным писателем», И. Роднянская - «превосходным писателем». М. Липовецкий ставит Пелевина в один ряд с авторами постмодернистской культурно-эстетической ориентации: Д. Галковским, В. Шаровым, 3. Гареевым, А. Слаповским, А. Королевым, специфику прозы которых, по мнению исследователя, определяет как «артистизм» . С.Корнев идет еще дальше и ставит Пелевина в мировой литературе рядом с Х.Л.Борхесом, Х.Кортасаром, К.Кастанедой, отчасти Ф.Кафкой и

Г.Гессе: «Это доступная, увлекательная и предельно ясная философская проза с оттенком мистики и потусторонности, простая для восприятия и обладающая концентрированным содержанием» .

Публикация очередного произведения вызвала большой поток статей оценочного характера. Отметим, что такой подход к творчеству Пелевина и прежде был наиболее распространен. Попытку глубокого анализа пелевинских текстов осуществляет, пожалуй, лишь С.Корнев , но и он уходит от конкретного анализа текста и определяет для Пелевина место в современном литературном процессе и относит его творчество к особой «школе»: Русский Классический Пострефлективный Постмодернизм . Исследователь заявляет, что «так, как пишет Пелевин, сейчас не пишет никто» . С безаппеляционностью этого утверждения не все соглашаются, но нельзя не обратить внимание на очевидные особенности пелевинской прозы, позволяющие говорить о ее яркой самобытности.

О необходимости глубокого анализа прозы В. Пелевина говорит и другое «громкое» заявление: Л.Рубинштейн пишет о претензии Пелевина «не на «хорошую», а на «новую» прозу, основанную на иных, внелитературных, технологиях [ПО]. Ту же мысль подтверждает Б.Дмитриев, пишущий, что «на излете либеральных реформ появляется реальная литература о современности, странная и неоднозначная, как наша жизнь» .

Можно дальше цитировать полярные оценки, «выставленные» Пелевину критиками, чтобы вывод об отсутствии единой точки зрения был еще более убедителен. Существует лишь одна определенность: огромный интерес к прозе Пелевина. О популярности этого автора у массового читателя говорит не только тираж его книг. Романы и рассказы Пелевина переведены на многие европейские языки, а также корейский и японский. За сборник рассказов «Синий фонарь» он был удостоен в 1993 году малой Букеровской премии. В 1997 году роман

«Чапаев и Пустота» выдвигался и на большую Букеровскую премию. В этом же году он принес автору главную отечественную «фантастическую» премию «Странник». В 1998 году Пелевин появляется на страницах журнала «Нью-Йоркер», одного из самых авторитетных изданий в мире литературы, в списке шести самых многообещающих писателей Европы. А. Генис пишет, что Пелевин входит в мировую литературу «не как русский писатель, а как писатель просто - это лучшее, что может быть» . В 1999 году о нем говорят уже как об исполнителе (плохом ли, хорошем - другое дело) некоей культурной роли.

Но популярность, как известно, не всегда может быть причиной и тем более обоснованием научного интереса. Пелевинская популярность не замыкается на массовом читателе, вниманием так называемого «элитарного читателя» он тоже не обойден. Такая «разноплановая» популярность говорит о востребованности в конце века явлений культуры подобного рода, требует серьезного научного изучения и, следовательно, объяснения истоков такого явления.

Хотя В. Пелевин стал известен в начале 1990-х годов как автор фантастических произведений, вызвавших множество критических откликов, в основе своей отзывы сводились к реакции на внелитературные аспекты творчества писателя, его поведенческую стратегию. Среди подобных отзывов следует выделить более «эстетические» рецензии Р. Арбитмана, Д. Бавильского, А. Немзера на романы «Омон Ра» (1992) и «Жизнь насекомых» (1993)". По мнению исследователей, ранние рассказы, повести, романы продемонстрировали основные тенденции развития прозы данного автора, сделали явным его стремление создать ряд обладающих разной степенью аутентичности картин современной жизни и сознания. При этом писатель постулировал

1 Арбитман, Р. Виктор Пелевин. Омон Ра. Повесть. Знамя. 1992. №5 / Р. Арбитман // Лит. газета. -1992. - № 35 (26 августа) - С.4; Бавильский, Д. Школа нового романа / Д. Бавильский // Независимая газета. - 1996. - 7 сентября. - С.7; Немзер, А. Возражения господина Ломоносова на энтомологические

вариативность взглядов на окружающую действительность.

Более неоднозначными оказались отзывы на появившийся в 1996 году роман «Чапаев и Пустота». А. Генис охарактеризовал его как литературное произведение, широко популяризующее буддийское мировоззрение, соотнес конфликт романа с системой архетипических образов и мифологических мотивов, И. Роднянская, В. Курицын, С. Корнев, Д. Быков 1 отметили свежесть подхода писателя к влиятельным современным дихотомиям и мифам, увлекательность фабулы смелость в обращении с некоторыми «литературными условностями . В свою очередь, С. Кузнецов, П. Басинский, А. Архангельский, Н. Александров развивали тезис о несостоятельности В. Пелевина как прозаика ввиду низкого качества и явной конъюнктурности его текстов .

Роман писателя «Generation П» (1996) вызвал особенно высокий читательский интерес и по этой причине появилось максимальное количество публикаций в периодике. И. Роднянская, С. Костырко, А. Ройфе отстаивали достоинства этого произведения В. Пелевина, указывали на его новаторство как на причину отторжения большинством критиков. Однако даже А. Генис и В. Курицын признали «недоработанность» романа и чрезмерную ориентацию автора на читательские вкусы. Пожалуй, почти не нашлось нейтральных точек зрения, за исключением позиции Л. Пирогова, многократно воспроизведенной в его публикациях, посвященных в том числе и В. Пелевину .

А. Генис считал Пелевина лучшим «певцом виртуальной реальности»: «Пелевин - поэт философ и бытописатель пограничной зоны. Он обживает стыки между реальностями. В месте их встречи возникают яркие художественные эффекты - одна картина мира,

штудии господина Пелевина: Виктор Пелевин. Жизнь насекомых. «Знамя», 1993. № 4. - С. 16. 1 Роднянская, И. Этот мир придуман не нами / И.Роднянская // Новый мир. - 1999. - № 8. - С. 39; Курицын, В. Русский литературный постмодернизм / В. Курицын - М.:2000. - С.25; Корнев, С. Столкновение пустот: может ли постмодернизм быть русским и классическим / С. Корнев // Новое лит. обозрение. - 1997. -№28. - С. 244-259; Быков, Д. «Синий фонарь» под глазом Букера: [О прозе В.„

11 накладываясь на другую, создает третью, отличную от первых двух. Писатель, живущий на сломе эпох, он населяет свои рассказы героями, обитающими сразу в двух мирах» .

Сергей Корнев в пространной рецензии «Столкновение пустот: может ли постмодернизм быть русским и классическим» отмечает, что хотя «формально, Пелевин - постмодернист, и постмодернист классический не только с точки зрения формы, но по содержанию...» .

В другой статье «Блюстители дихотомий. Кто и почему у нас не любит Пелевина» С. Корнев подчеркивает, «что болевые точки у Пелевина - те же самые, что и у русских классиков, разве что упакованы они несколько по-иному, применительно к другой культурной среде. Главная тема пелевинского творчества - самопознание героя в ситуации «плохой реальности», когда вокруг - социальные бури и катаклизмы или засилье сонных, мертвых душ». И решается эта задача полностью в классическом ключе: через примат духа над материей, трансцендентных ценностей над приманками материального существования. Что же не нравится ревнителям классики и высокой духовности? Только то, что Пелевин актуален, что проповедь, которая есть в его книгах, обращена именно к совести наших современников, а не к совести современников Пушкина. С. Корнев подчеркивал: «Впрочем, если отвлечься от буддийской и виртуальной экзотики, основная этическая идея пелевинских текстов - та же самая, которую безуспешно стремились донести до своих современников еще Толстой с Достоевским, а после них - многие мыслители начала века. Это мысль о том, что источник всех бед - не социальная неустроенность, а нравственная неполноценность, неразвитость личностного начала, неспособность жить полноценной внутренней жизнью, - неизбежным следствием чего, в свою очередь, является

Пелевина] / Д. Быков // Столица.-1994. - №7. - С. 57-59.

общая социальная неустроенность» .

Для Сергея Корнева Виктор Пелевин - мистик, буддист,противостящий христианкой идеалогии .

Социальная сатира для Пелевина - только вспомогательное средство, поскольку он против «реальности» вообще, а не только против советской/постсоветской реальности. Последняя ему нужна лишь как источник показательных примеров, случаев, когда общая иллюзорно-абсурдная природа этого мира открывается без всяких прикрас. Именно поэтому Пелевин хватается за любые проблески абсурда и бессмыслицы в окружающем мире, находит их даже там, где другие их не замечают, и доводит в своих текстах до полного гротеска. Для Пелевина, как для мистика и буддиста, элементы абсурда и маразма в западной, позднесоветской и в нынешней российской действительности - это не извращение «нормальной реальности», в которую все еще верят на Западе, а наоборот, наиболее подлинный, ничем не приукрашенный срез «реальности», когда она обнажается во всей ее иллюзорности и пустоте .

Исследователь считает что сам по себе социально-критический, фельетонный аспект литературы волнует Пелевина меньше всего, - именно с этим связан, например, выбор (в «Омоне Ра») такого неблагодарного с точки зрения сатиры объекта, как космическая программа СССР, которая была как раз наиболее реальным, образцово-показательным участком советской действительности. Понятно, что никакой «актуальной сатиры» («обличения», «разоблачения») в данном случае нет, - вряд ли кому-то может прийти в голову, что наша космическая программа была сфабрикована, как были сфабрикованы в Голливуде американские «полеты на Луну» в 70-е годы. Пелевинская сатира разворачивается на другом, более фундаментальном уровне. И в этом, и в других пелевинских текстах ее объектом является «жизнь на показ», господствующая в современном мире практика социального

самогипноза, когда вся без остатка жизнь людей подчинена добыванию атрибутов престижа и благополучия, вызывающих зависть и уважение у других, но никакого подлинного смысла не имеющих.

Роман «Омон Ра» (1993) принес Виктору Пелевину известность,
потому что скандально провоцирующая фабула романа, советская
космическая программа, представлена здесь как тотальный
организованный вымысел, служащий целям идеологической
пропаганды, её «настоящее» значение - совершение кровавых
жертвоприношений, питающих магическую структуру

социалистического государства, вызвала негативный эффект. «Роман была воспринят как злая сатира на тотальный обман советской пропаганды и лишь немногие обратили внимание на неожиданный солипсистский финал «Омона Ра», в котором выясняется, что никакие ракеты никуда и не думали лететь, а все это происходило только в сознании обреченных на смерть «космонавтов», поскольку «достаточно одной чистой и честной души, чтобы на далекой Луне взвилось красное знамя». Роман «Generation П» (1998) получил еще более высокий читательский рейтинг, но был оценен ещё строже, чем предыдущие произведения прозаика. А. Генис и В. Курицын считали его неудачным, «недоработанным» и чрезмерно сориентированным на читательские вкусы . Несмотря на кажущееся изобилие откликов, только в последнее время начала формироваться тенденция основательного научного осмысления творчества Виктора Пелевина. В 2002 году появилась первая диссертация А.В. Дмитриева «Неомифологизм в структуре романов В. Пелевина» , где даётся научный анализ произведениям писателя с точки зрения использования в них мифопоэтики. Справедливо отмечая, что «неомифологическое сознание» - свойство культурной ментальносте всего XX века, а мифологические сюжеты, мотивы, структуры активно используются в ходе создания художественных представлений, автор диссертации считает, что миф

начинает восприниматься как существующий не только в архаическом варианте, но и как свойство человеческого сознания в романах Виктора Пелевина «Чапаев и Пустота» и «Generation П» .

Для творчества В. Пелевина, действительно, характерен неомифологизм как особого рода поэтика, структурно ориентированная на сюжетно-образную систему мифа, своего рода разновидность интертекстуальности, которая определяется (принимая дефиницию И.П. Смирнова) как «<...> слагаемое широкого родового понятия, так сказать, интертекстуальности, имеющего в виду, что смысл художественного произведения полностью или частично формируется посредством ссылки на иной текст, который отыскивается в творчестве того же автора, в смежном искусстве, в смежном дискурсе или в предшествующей литературе» .

Исследователь прав в том, что разнообразная тематика повестей Виктора Пелевина органично включает в себя мифологические сюжеты, построенные на материале отечественной жизни и раскрывающие глубинную суть общественных процессов. Это прежде всего касается романа «Generation П» и «Чапаев и Пустота». Реалии окружающего мира интересуют писателя как вспомогательный фон для отображения духовности человека.

Анализ неомифологизма как главной черты поэтики романов В.Пелевина актуализируется А. В. Дмитриевым, поскольку именно мифологемы принимают активное участие в структурирование художественного мира большинства произведений писателя, являясь активным элементом его поэтической системы. Исследователь правомерно доказывает, что неомифологизм можно назвать одной из важнейших особенностей сюжетосложения прозы В. Пелевина и одним из главных средств проявления авторского присутствия в тексте. Действительно, художественная специфика романа как жанра в целом создаёт максимально приемлемые условия для продуктивного

использования неомифологизма. Особенно это характерно для романа, создаваемого в лоне поэтики постмодернизма. Можно вполне согласиться с исследованием А. В. Дмитриева, так как постмодернизму по определению свойственен интерес к мифу преимущественно в последнем значении. Теоретиками направления обоснованно вводится понятие постмодернистской чувствительности как осознания заведомой неоправданности каких-либо иерархий, претендующих на абсолютность систем приоритетов, невозможности существования сколько-нибудь аутентичной картины мира, мифологичности любого авторитетного «взгляда на мир» (К.-Г. Юнг) . Из осознаваемых таковыми мифологем В. Пелевин, бесспорно, и создаёт художественный мир своих текстов.

Хотя интересующее нас произведение Виктора Пелевина затрагивается А.В. Дмитриевым в его диссертации, но анализ проводится только с позиций функционирования современных мифологем в структуре романов «Омон Ра» и «Generation П». Для полного осознания места последнего романа в творчестве писателя и в целом в современной литературе этого исследования явно недостаточно. За пределами диссертационной работы А.В. Дмитриева остаются такие важные проблемы пелевинского художественного дискурса, как способы сознания виртуальной реальности.

Диссертационные исследования Квон Чжен Им «Современная.русская постмодернистская проза: Венедикт Ерофеев и Саша Соколов» , Бугославской О.В. «Постмодернистский роман: принципы литературоведческой интерпретации («Роман» В. Сорокина и «Последний сон разума» Д. Липскерова) , Жариновой О.В. «Поэтико-философский аспект произведений Виктора Пелевина «Омон Ра» и «Generation П»» ; Азеевой И.В. «Игровой дискурс русской культуры конца XX века: Саша Соколов, Виктор Пелевин» , хотя и не затрагивают проблему виртуальной реальности в творчестве Виктора

16 Пелевина, но позволяют увидеть схожие художественные процессы в области сюжетосложения и создания образа мира и личности в постмодернистских произведениях писателей.

Обзор статей и рецензий, а также диссертационных исследований, которыми располагает литературоведение сегодня, позволяет установить малую степень разработанности интересующей нас проблемы философско-поэтического дискурса романа Виктора Пелевина «Generation П».

Актуальность исследования обусловлена потребностью обобщающего синтеза поэтико-философских особенностей творчества Виктора Пелевина на примере одного из самых спорных и сложных его романов «Generation П», позволяющем получить более глубокое представление о логике развития творчества Виктора Пелевина 1990 х годов, что, в свою очередь, совпадает с приоритетами сегодняшней науки о литературе - исследованием проблем поэтики современного литературного процесса.

Объектом исследования является роман Виктора Пелевина «Generation П» в аспекте выявления способов моделирования в нем виртуальной реальности.

Предметом изучения становится идейно-философская и поэтическая основа романа Виктора Пелевина «Generation П».

Цели исследования: определить способы воплощения поэтико-философских особенностей виртуального информационного техногенного общества в романе Виктора Пелевина «Generation П», его губительного воздействия на сознание и подсознание современного человека.

Изучить поэтико-философскую структуру романа «Generation П»;

проанализировать художественные средства создания «виртуального» пространства и времени в романе Виктора Пелевина;

выявить жанрообразующие компоненты произведения;

определить место романа «Generation П» в творчестве Виктора Пелевина.

Методы исследования: сочетание герменевтического и историко-функционального подходов к изучению художественных произведений.

В основу диссертационного исследования положена рабочая гипотеза: изображение общества высоких компьютерно-информационных технологий, исследование феномена воздействия виртуальной реальности на сознание и подсознание современного человечества позволяет Виктору Пелевину создать оригинальный поэтико-философский образ «сокращенной вселенной», яркий символический образ современного мира.

Научная новизна диссертации заключается в том, что в ней проводится целостный обобщающий анализ наиболее сложного и спорного произведения талантливого представителя современной литературы Виктора Пелевина. Дается представление о романе «Generation П» как о знаковом явлении русской постмодернистской литературы. Предметом специального монографического исследования становится аксиологический и поэтический аспекты прозы Виктора Пелевина. Основные положения, выносимые на защиту:

Роман «Generation П» Виктора Пелевина является знаковым произведением, определившим особенности мировоззрения поколения «Next» наряду с произведениями других ярких писателей современности (Т. Толстой, Л. Улицкой, В. Сорокиным, А. Слаповским, В. Тучковым, М. Палей, Д. Липскеровым).

Тесно связанная с проблемой смысла человеческого бытия, проблема

виртуализации реальности воплотилась в романе «Generation П» в множественности смыслов заголовка романа, его эпиграфе и посвящении «среднему классу», которого не существует. Роман переводит послеперестроечное поколение на пространстве бывшего СССР из реального измерения в режим виртуального симулирования, определяя поколение «П»: как поколение, выбравшее «закордонное Пепси», (хотя выбора на самом деле не было); как поколение конца (которое символизирует древнефольклорный «пес П...ц»); как поколение, «производящее грохочущую и пеструю пустоту» - симулякровый информационный мир, ставший духовной сферой российских людей; а также как поколение Пелевина, художника, осмысляющего виртуальную реальность.

Изображая судьбы центральных персонажей, Виктор Пелевин подчеркивает, что виртуальная реальность, созданная кибернетической информационной системой, угрожает личности, так как происходит тотальная подмена Божьего творения - искусственными роботами. А симулякры, задуманные как знаковая система, поглощают саму жизнь человеческого индивидуума, сужая до катастрофических размеров сферу духовного. Особенно ярко этот процесс показан на примере превращения концепта «творчество» в «криэлторство».

Гротескное преувеличение воздействия западного образа жизнеустройства - «позиционирования» как философии существования в современном российском обществе позволяет художнику воссоздать ужасающую картину вырождения человечества, превращение людей в «оранусов», примитивные продукты мира, где царит культ потребления. В моделировании симулякрового мирообраза в романе «Generation П» писатель успешно применят актуальные неомифологемы, изображающие культ Ваала - Доллара, с помощью которых происходит тотальное

манипулирование обществом. При этом Виктор Пелевин, сатирически

обнажая суть идеологический манипуляций, выражает явную

реальности.

5. Характерными средствами художественной изобразительности,

широко используемой в мифе о «новом русском», многообразные

приемы языковой игры англицизмами как гибритами современного

сознания, а также варьированием интертекстов фольклора,

библейских символов и образов мировой литературы.

Методологической и теоретической базой диссертационного

исследования является комплексный подход к явлениям литературного

базу, созданную М.М. Бахтиным, Ю.М. Лотманом, Е.М. Мелетинским,

Б.А. Успенским, Р. Бартом, Ж. Деррида, Ж. Женеттом, а также

теоретиками постмодернизма И.Л. Ильиным, М.Н. Липовецким, М.Б.

Эпштейном, В.Н. Курициным, Н.Н. Маньковской.

Теоретическая значимость работы заключается в том, что диссертация способствует более глубокому уяснению теоретических сторон постмодернистского романа, в частности способов воплощения симулякровой реальности сатирическими средствами. Практическое применение

Результаты научного исследования могут быть использованы при разработке способов интерпретации постмодернистской прозы в курсах лекций по истории русской литературы XX века, при чтении спецкурсов по проблемам современной литературы.

Апробация диссертационного исследования

Основные положения и отдельные проблемы исследования многократно обсуждались на заседаниях кафедры русской филологии

Тамбовского Государственного Технического Университета, были представлены на Международных научных коференциях в 2003, 2004, 2005 гг. в высших учебных заведениях Украины: городах Харькове и Луганске, а также на Научной конференции молодых ученых ТГТУ города Тамбова.

Структура и объем работы

Работа состоит из введения, двух глав, заключения, примечаний и списка использованной литературы.

Введение включает в себя обоснование темы, актуальности и новизны исследования, обзор критической литературы, а также определеят методологию исследования, его цели и задачи.

Первая глава «Способы воплощения фантомов виртуальной реальности в романе «Generation ТГ» Виктора Олеговича Пелевина» посвящена анализу мифопоэтической структуры произведения, проблемам подмены творчества на «креатив», разоблачения бездуховности жизни: «позиционирования» человека с помощью рекламных слоганов, выявлению функциональности библейской символики как основного способа изображения авторского сознания.

В главе второй «Художественные средства изображения виртуальной реальности в романе «Generation П»» анализируются приемы сопоставления изотерической мифологии с современным «осимулякриванием» действительности; разоблачения подмены духовного на материальное с помощью сатиризации рекламных слоганов; особенности сюжетосложения; а также художественные приемы языковой игры и интертекстуальных способов изображения фантомности и хаотичности окружающего мира.

Заключение содержит выводы по всем разделам диссертационного исследования. Основное содержание работы изложено на 158 страницах. Список использованной литературы включает 139 наименований.

Полисемантика названия романа Виктора Пелевина «Generation "П"». Определение виртуальной реальности

Роман «Generation П» произвел фурор в первую очередь среди многомиллионных пользователей сети Интернет. Как свидетельствует Д. Голинко-Вольфсон, «в глобальной сети Интернет роман Пелевина получил всенародную - точнее всеюзеровскую - славу: он залинкован почти на каждом статусном культурном сайте; в интернетовской периодике переизбыток блиц-опросов о названии романа; периодически публикуются по его поводу интерактивные реплики критиков, сделавших ставку на окультуривание киберпространства, - например, С. Корнева, С. Кузнецова или В. Курицына»

То, что роман был широко востребован именно электронно-медиальной аудиторией, свидетельствует о его актуальности, о том, что задеты эстетические вкусы молодежи. От Пелевина, по призванию интернет-критики, ждали ультрасовременной литературы - по подобию растиражированного «Чапаева и Пустоты»; ждали очередной фольклорно-матрешечный микс голливудских боевиков, мексиканских мыльных опер, советских психушечных историй и еврейских анекдотов. А увидели в романе «Generation П» наделенный высокими литературными достоинствами «занимательный памфлетный портрет московского среднего класса, предприимчивых горемык-трудоголиков среднего возраста и средней руки. Их жизненные воззрения, равно как и стилистический фундамент романа - это наследие интеллигентской романтики Хемингуэя, адаптированного буддизма Сэлинджера, эзоповой футурологии братьев Стругацких с добавкой психоделики Кастанеды и изломанной экстатики Ирвина Вэлша» . Но Пелевин на этот раз предложил на суд читателя не обычную литературу, а «скорее имитирующий печатную беллетристику полифонический интернетовский Chat (буквально «болтовня», т.е. моментальный обмен мнениями в режиме реального времени). Среди разнородного информационного содержимого этого chat a - также разработанный автором пакет программного обеспечения для написания современного, слишком современного, романа, весь набор необходимого для этого software. Вместо ожидаемого литературного бурлеска Пелевин спроектировал компьютерно программированную матрицу современного романа, замаскированную под злободневный социальный фельетон. «Сам автор оборачивается фигурой куда более условной, чем эйхенбаумовский сказитель: он служит обеспечивающим всю технологию письма «железом», hardware, - или жестким диском, где копятся необходимые для варьирования сюжета базы данных. Так, видимо, и должен выглядеть состоящий из дигитальных арабесок роман-броузер в современную кибернетическую эру, - отмечают и продвинутые» интернет-критики» .

Смоделированный по меркам киберпространства, новый роман Пелевина как бы сканирует историю поколения, которое делало девяностые и делалось ими, переводя его из реального измерения в режим виртуального симулирования. «Оно выведено под грифом «Generation П» - среди астрономического числа печатных и сетевых интерпретаций этого термина преобладают «поколение Пепси» или «поколение Пелевина». Это поколение тридцатилетних, с брежневского детства пристрастившееся к закордонному «Пепси» в бутылках новороссийского производства. Двадцать лет спустя оно так и продолжает потреблять обманки и обмылки чужого западного опыта (пусть и в отечественной расфасовке), так и не сумев приспособить к новорусской неразберихе поспешно импортированные блага и LV (liberal values)»

Этот приведенный нами выше взгляд на роман «изнутри» поколения «Пепси» очень многое проясняет в художественном замысле писателя: действительно тенденция смоделировать новую для России реальность, в которой пребывает современное человечество, определить новые духовные ориентиры входит в идейно-тематическую установку романа Виктора Пелевина.

«В конце концов «Generation П» - это производственный роман. Только, в отличие от классических производственных романов, рассказывающих о цементе-шпалах-космических станциях, темой этой книги является производство той грохочущей и пестрой пустоты, в которой проходит наша жизнь», - признавался Виктор Пелевин.

Реклама и процесс ее создания - это «линза, сквозь которую стереотип и условности человеческого потребления становятся чудовищнее, чем на самом деле» (М. Грымзов), поэтому эта сфера жизни в посткоммунистическом пространстве выбрана писателем для воссоздания и деконструкции симулякровой виртуальной реальности, ставшей духовной сферой новых поколений российских людей. Прав М. Липовецкий, утверждая, что «новый роман рожден горестным открытием того факта, что эта принципиально индивидуальная стратегия свободы легко оборачивается тотальной манипуляцией «ботвой»: симулякры превращаются в реальность массово, в индустриальном порядке. Каждый рекламный клип - это на самом деле облеченный в виртуальную плоть квазиреальности симулякр счастья и свободы: «Свободу начинают символизировать то утюг, то прокладка с крылышками, то лимонад. За это нам и платят. Мы впариваем им это с экрана, а они потом впаривают это друг другу, и нам, авторам, это, как радиоактивное заражение, когда уже не важно, кто взорвал бомбу». При таком раскладе разницы между творцом иллюзий и их потребителем не так уж и много. При «массовом воспроизводстве» творца заменяет криэйтор, а Петра Пустоту - Вавилен Татарский. «Пелевин не мог не думать, когда писал этот роман, кто в период «весового воспроизводства симулякров» заменит его, Виктора Пелевина, точнее, много ли останется от Пелевина, если он захочет подольше удержаться в роли культового писателя поколения «П»?». Далее исследователь замечает, что над романом Пелевина, конечно же, витает тень Жана Бодрийяра. Именно с легкой руки этого философа концепция «симулякра и симуляции; - стала знаменем постмодернизма. Именно он первым заговорил о том, что ТВ, и в первую очередь реклама, размывают границу между реальным и иллюзорным, создавая массовым потоком образы власти и вожделения (соответственно, анальный и оральный вау-факторы, как это называется у Пелевина). Эти образы могут иметь отношение к реальности, а могут быть более или менее искусной иллюзией реальности, их главная функция не в отражении, а в моделировании реального и сознании и в поведении потребителя.

Разрушая всякие соответствия с реальностью, симулякры, по Бодрийяру, размывают любую цель человеческой деятельности, что в свою очередь «делает неопределенным различие между правдой и ложью, добром и злом, и в конечном счете устанавливает радикальный закон эквивалентности и обмена, железный закон власти». Естественно, по Бодрийяру, и сама власть, попадая в зависимость от гиперреальности симулякров, подменяется системой фикций. Те, кто читал роман Пелевина, помнят, что он заканчивается августовским кризисом, возникшим, по Пелевину из-за перепроизводства симулякров: главный программист приторговывал налево «черным PR», т.е. скрытой рекламой тех или иных товаров, вопреки заключенным контрактам на скрытую рекламу совсем других товаров. Разоблаченный, он посмертно отомстил встроенным в систему вирусом, который стер все виртуальное правительство.

Симулякры: «творчество» и «криэйшен» в романе В. Пелевина «Generation П»

Изображение реальности как симулякра (копии без оригинала) свойственно многим писателям нового поколения, обратившихся к постмодернизму (Д. Галковский, Е. Радов, Ю. Буйда, М. Шишкин, И. Яркевич). Их интеллектуально-философский фундамент составляют идеи и концепции, эквивалентные представлениям «мир как текст», «мир как хаос», «плюрализм истины», «антилогоцентризм», «языковая игра» и др.

Виктор Пелевин в своих повестях «Затворник и Шестипалый» (1990), «Принц Госплана» (1991), «Бубен верхнего мира» (1993), «Омон Ра» (1993), «Зомбификация» (1995) осуществляет все принципы русского постмодернизма, предпринимая попытку характеристики русского национального характера в современных условиях: в условиях тоталитарной подмены. Даже само название романа «Generation П» заключает в себе «мерцающий симулякр»: оно вмещает множество смыслов, соприкасающихся друг с другом «одной семантической точкой».

Анна Наринская, расшифровывая заголовок романа, рассуждает так: «Новый роман Пелевина называется «Generation П» - «Поколение П» (то бишь «Пепси», как выясняется на первой же странице). Как с восторгом заметил один мой знакомый знаток компьютерного дела (вернее, компьютерной клавиатуры), уже само название представляет собой своего рода шараду: английское G и русское П находятся на одной клавише. Так что «Generation П» - это то же самое, что «Поколение G». Возможно, кому-то это что-нибудь и объясняет» .

Интерпретация симулякра бытия содержится и в самом тексте романа, и в интервью писателя. Везде подчеркнута важность проблемы «профанации», подмены истины, ощущаемой новыми поколениями.

Интервьюер задал вопрос: - «В «Чапаеве и Пустоте», хоть и не без каламбуров и иронии, прямо говорилось о «самых важных вещах», например, о смерти и будущей жизни. В «Generation П» вы эти «самые важные вещи» профанируете. Значит ли это, что вы, как многие писатели нового поколения, считаете, что серьезно в наше время ни о чем говорить нельзя?» Виктор Пелевин ответил: «Самые важные вопросы недоступны профанации. Попробуйте профанировать, например, факт смерти. Получается, как в парном английском граффити: «Бог умер. Ницше. - Ницше умер. Бог». Но в «Generation П», как мне кажется, ничего не профанируется, кроме, может быть, различных идеологий, которые я бы никак не отнес к «самым важным вещам», во всяком случае в своей жизни . Действительно, показывая «симулякровость идеологий, писатель занимается поиском альтернативной реальности», в которой нет обмана. Далее на вопрос: - «В вашей книге обыгрывается идея, что миром правит «тайная ложа» рекламщиков. Вы действительно видите в рекламе новый фольклор или даже новую Библию?», - автор «Generation П» подчеркнул следующее: - «К сожалению, я все больше склоняюсь к выводу, что миром правит не тайная ложа, а явная лажа. Об этом, кстати, и написана книга. То, что реклама стала источником нового фольклора, уже давно очевидно. А Библию я предпочитаю видеть в Библии» .

Знаменателен ответ Виктора Пелевина и на следующий вопрос: - «Накат на СМИ, обвинение их в манипуляции обществом сегодня повсеместны. Голливуд снимает о злокозненных СМИ высокобюджетные фильмы - Truman s Show («Шоу Трумана»), Wag the Dog («Плутовство»). Вы ощущаете себя в этой струе?». Виктор Пелевин ответил: «Сама идея «наката на СМИ» своего рода оксюморон, потому что осуществлять всерьез этот накат можно только через сами СМИ. Большинство СМИ не особо напоминают мне унтер-офицерскую вдову. Я не думаю, что СМИ манипулируют обществом, поскольку невозможно манипулировать абстрактным понятием. Но СМИ, безусловно, манипулируют сознанием. Это их единственное назначение. Чтобы это стало ясно, достаточно хоть раз задуматься, что такое так называемая информация и какова ее субстанция. Дело даже не в том, какую линию проводят СМИ и чьи интересы отражают, - дело в самой их природе. Маршалл Маклюэн сжал всю проблему до великого афоризма: The medium is the message. («Медиум - это послание». - «Эксперт») Лучший перевод на русский слова media (множественное число от medium) - «медиумы», что-то вроде спиритов, - очень почтенная компания. Что касается «струи» - не знаю. Андрей Вознесенский призывал нас избегать попадания в струю. Могу только сказать, что Wag the Dog мне очень нравится, но мне кажется, что проблема, о которой мы говорим, ярче отражена в Dark City. (Wag the Dog - фильм Барри Левинсона о манипулирующих обществом СМИ, Dark City («Город тьмы») - фильм Алекса Пройаса о лабиринтах подсознания. - «Эксперт») .

Из высказываний писателя видно, что Виктор Пелевин ищет «национальную идею», растворившуюся в виртуальной реальности постсоветского периода, посвящая свои произведения разоблачению повсеместной идеологической «подмены». Одной из важных сторон симулякра реальности оказывается подмена творчества на «криэйшен».

«Производство пустоты» - это и есть замена истинного творчества тем, что рекламщики называют «криэйшен». Подлинность, достоверность тех процессов, которые изображаются в романе Виктор Пелевин подчеркнул в своем интервью «Комсомольской правде»: «Писатель должен писать хорошие книги, остальное дело вкуса. Мне, например, политика малоинтересна. А о том, что творится с правительством, подробно написано во второй части «Generation II». Кстати, даже поражает, насколько всё совпадает с текстом - такое ощущение, что его используют как сценарий .

Гибридное русско-американское название «Generation П» отражает ту же реальность, которая есть, но воспринимается как относительная, поскольку современные СМИ могут вложить в сознание людей любые симулякры. Борис Тух писал об этом: «Для читателей (в том числе для тех, которые вдруг узнали себя в героях «Generation П») шоком стало, что Пелевин описывает не далекое или недавнее прошлое (разрыв с которым идеологически прокламировался), а позднеельцинскую (плавно переходящую в раннепутинскую) Россию. Причем отличительной особенностью мира денотата, как говорят филологи-структуралисты (то есть той натуры, с которой пишутся картинки), является предельная неразличимость реального и виртуального» .

Рекламные слоганы как форма выражения авторского сознания в романе «Generation П»

Роман «Generation П» - произведение остро сатирическое, обнаруживающее незаурядный талант сатирика у его автора. Как свидетельствует анализ художественного текста, в «Generation П» утверждается следующая авторская идея: сознание современного человека обусловлено неомифологией, а конкретнее: навязанными масс-медиа мифологемами, из которых оно структурируется. Даже максимально освобожденное от воздействия легко игнорируемых мифологем сознание современного человека все-таки не избегает их воздействия. В отличие от других произведений впервые в романе «Generation П» герой В. Пелевина не стремится до конца следовать логике поступков, навязываемой Сирруфом и духом Че Гевары (фигуры, отчасти родственные Диме из «Жизни насекомых», Чапаеву из «Чапаева и Пустоты»: это персонажи, «соотносимые по функции с фигурами архаического мифа, испытывающими культурного героя), которые приспосабливаются к новой действительности, достигая «своеобразного варианта нирваны» .

Прежде чем герой романа пришел к вершине «зиккурата» постсоветского общества, он создал себе имидж «крутого криэйтора» с помощью написанных им сценариев рекламных слоганов и сюжетов для видеоклипов. Автор романа, помещая в свое произведение множество «изделий ума» Вавилена Татарского, подвергает сатирическому высмеиванию основные пороки современного общества.

Сергей Корнев считал, что писатель в «Generation П» стремился в первую очередь разрушить комплекс базовых дихотомий, якобы свойственных сознанию современного, постсоветского интеллигента:

«В мире пелевинских текстов подвергаются сомнению не просто отдельные штампы и стереотипы нынешнего интеллигентского сознания, но сами базовые бинарные оппозиции, на которых оно держится, которые составляют его фундамент, - именно поэтому Пелевин не устраивает никого, именно поэтому остракизм был таким полным и жестким» .

Довольно резкая оценка С. Корнева в статье «Блюстители дихотомии» целиком посвящена вычленению мифологем и целого ряда бинарных оппозиций, которые сначала утверждаются, а затем последовательно разоблачаются В. Пелевиным.

Интеллигенция, согласно этому исследователю, выработала среди прочих мифологему, согласно которой - «Мы-то хорошие, но то быдло, которое читает наши книги, смотрит наши фильмы, слушает нашу музыку, - оно жрет только всякую гадость, а от настоящего искусства, от высокого, доброго и вечного отказывается. Поэтому мы или ничего не делаем, и бережем свою кристально чистую интеллигентскую душу, или занимаемся халтурой, чтобы заработать на хлеб насущный». ... Положенная в основание этого компромисса дихотомия - «полноценное, но именно поэтому никому не нужное творчество» - халтура, коммерческая «чернуха» или беспринципный агитпроп - оказалась настоящей находкой» .

В. Пелевин, по С. Корневу, разрушает эту мифологему самим фактом своего творчества с техникой "двойного кодирования". То же он проделывает и с другой "базовой дихотомией": - С. Корнев называет одними из главных критиков творчества В. Пелевина, не принявших оного, интеллигентов, занимающих "нишу защитников высокой духовности и национального культурного наследия", т.к. "Пелевин разрушил дихотомию, которая возводила в ранг гражданского подвига их позицию популяризаторов и комментаторов классики: дихотомию одухотворенное культурное наследие / бездуховная современная культура" .

В. Курицын подтверждает мысль С. Корнева, говоря, что слоганы в романе «Generation П» призваны «абсурдировать» особую роль интеллигенции в утверждении духовности: «История и культура Нового времени движутся представлением о существовании радикального Иного: Врага или Трансценденции» .

Подтверждая наличие у текстов В. Пелевина разоблачающей пафосности, Борис Парамонов доказывает, что « ... его стиль, попросту говоря: нагромождение каламбурного абсурда с отчетливо подчеркнутой пародийной цитатностью» . «Наличие «каламбурного абсурда» во многом способствует развенчиванию мифологем, которым следует интеллигенция с помощью рекламных текстов, которым они верят.

Повествователь в романе Виктора Пелевина структурирует каламбуры в рекламных текстах, используя литературные и в целом общекультурные реминисценции. В этом обнаруживается сходство стиля В. Пелевина и В. Сорокина, роман которого «Голубое сало» появился одновременно с «Generation П». Знаменитый каламбур В. Сорокина: «Ты - не Гойя. Ты - другое» .

Марк Липовецкий в статье «Голубое сало поколения, или Два мифа об одном кризисе», сопоставляя роман Владимира Сорокина и Виктора Пелевина, объявляет этих писателей «литературными лидерами постмодернизма» , которые воплощают в своих произведениях объективную разобщенность личности и общества, утрату веры в возможность восстановления гармонии в окружающей действительности.

Действительно, разобщенность, двойственность, расщепленность мира и сознания, его воспринимающего, присутствуют уже в самом названии произведения, совмещающем английское слово «generation» и русское «П». Эпиграфы следующие за названием романа стихов Леонарда Коэна (на английском языке), привносят оттенок драматизма от осознания кризисности происходящего в родной стране.

«Я люблю страну, но не переношу то, что в ней происходит...» - эта строчка коэновского стиха задает тон трагического критицизма, пронизывающего весь роман .

Виктор Пелевин изображает реальность как «перепроизводство» симулякров (копий без оригиналов). В этом ему помогает сквозной художественный прием - «смешение языков»: в романе множество англицизмов и выражений на английском языке. Английский - как язык преуспевания, экономического благоденствия смешивается с русским. «Весь этот роман написан на фантастической смеси русского и английского, где один и тот же текст и даже просто слово наделяется двойственным смыслом в силу двойного статуса, то есть на ходу становится метафорой» .

Смешение языков символизирует распад традиционного мышления, духовной мутации, в результате которой возникают страшные гибриды извращенного сознания. Возникает «вавилонская башня», которую строит поколение «П», не умеющее понять друг друга и живущее в «виртуальной» симулякровой реальности. Все эти процессы ведут, по мнению писателя, к «обезьяньиванию», к примитивизации духа.

Функциональность языковой игры у Виктора Пелевина

Одной из главных, особых образом акцентируемых характеристик поэтики Виктора Пелевина является ее игровой модус, который в целом направлен на утверждение бесконечного множества смыслов виртуальной реальности, выражение авторской позиции по этому поводу.

Понятие «виртуальная реальность» определяется как: «Искусственные реальности: которые возникают благодаря воздействию компьютера на сознание» . В этом случае сознание погружается в некий выдуманный, сконструированный компьютером возможный мир, в котором он может двигаться, видеть слышать и осязать виртуально. В широком смысле виртуальная реальность - это любые измененные состояния сознания: психологический или шизофренический бред, сновидения, наркотическое или алкогольное опьянение, гипнотическое состояние, у всех, кто каким-то образом насильно ограничен в пространстве на достаточно длительное время . В. Руднев отмечает, что виртуальная реальность таит в себе парадокс. Этимология этого слова - истина (virtus) противоречит его значению, которое для носителя обыденного сознания синонимично чему-то вроде «воображаемое, вымышленное, иллюзорное» .

Философия XX века считает более «фундаментальной реальностью» язык, который является частью «подлинной» реальности, поскольку у него кроме плана выражения значения и смысла (содержания) есть еще и план материальной формы (выражение). Реальность немыслима вне языка. Отсюда гипотеза лингвистической относительности, в соответствии с которой не язык ориентируется реальностью, а реальность - языком, потому что каждый язык выражает реальность по-своему. Чтобы знать реальность, надо знать язык . Таким образом любая реальность, кроме языка, является виртуальной. А романы В.Пелевина, наполненные языковыми играми, становятся сценариями видеоигр, которые и выражают виртуальные реальности.

А.Антонов обращал внимание на своеобразные лингвистические эксперименты Виктора Пелевина, которые тот ведёт в двух противоположных направлениях, а именно: «С одной стороны - он,

вроде бы, стремится возвратить слову первозданную чистоту, оживить «умершие» метафоры, то есть занимается тем, что Виктор Шкловский называл «отстранением», а Джордж Оруэлл - «преступным переводом с новояза на старояз». Поэтому многие его герои наделены обострённым языковым чутьём и никогда не жалеют времени, чтобы остановиться и поразмышлять над смыслом того или иного слова или словосочетания... И вместе с тем - разрушая «старый добрый» новояз, Пелевин тут же создаёт другой «новый» язык, правда, не «универсальный», а, так сказать, «одноразовый», функционирующий только в пределах «отдельно взятого» произведения. Естественно будет и называть такой язык «внутренним»» .

«Внутренний язык» Виктора Пелевина, по мнению А.Антонова, ориентирован не на усечение, а на приращение смыслов. «Все пелевинские языковые конструкции вроде «одномайственно», «май его знает», «мир твоему миру» или «май твоему урожаю» не только не уничтожают прежнего значения слова, но сообщают ему ещё одно, дополнительное. Поэтому «огромные красные слова МИР, ТРУД, МАЙ» украшают серые фасады Уран-Батора в то же самое время, как уран-баторские матери отчитывают перед ними детей за «нехорошее» слово, «майский жук» .

В романе «Generation П», как и во многих других произведениях обширный литературный интертекст «как бы он ни обыгрывался, (во многом за счет пародийно-игрового цитирования), выступает коррелятом гротеска» .

Например, цитируя политические тексты эпохи перестройки, Виктор Пелевин дает убийственно-гротескную оценку политическим и экономическим процессам этого времени: «СССР, который начали обновлять и улучшать примерно тогда же, когда Татарский решил сменить профессию, улучшился настолько, что перестал существовать (если государство способно попасть в нирвану, это был как раз такой случай)» .

И. Роднянская справедливо подчеркивает важность языковой игры и отмечает: ««Тексты Пелевина с их четырежды руганным, а по мне - отвечающим внутренней задаче языком, спокойно выстраиваются в этот ряд великих, значительных и просто приметных сочинений, своими особыми средствами - средствами моделирующего воображения - изъясняющих то, «что с нами происходит» .

Нагнетая и спрессовывая «специальную» лексику, будь то лексика марксистско-ленинской идеологии («Омон Ра»), доперестроечного лозунга и плаката («День бульдозериста») или «языка науки» («Встроенный напоминатель»), и перемещая её в «чужую сферу», Пелевин добивается некоего «качественного скачка», после которого слово отрывается от своего прямого значения и как бы «переводится» на другой язык» .

А.Антонов обращает внимание и на другие превращения слова, когда «многозначность» оборачивается своей противоположностью - «не-значностью вообще», слово становится знаком пустоты: «...главная особенность прозы Виктора Пелевина состоит именно в этой зыбкости, в неуловимости перетекания одного мира в другой, в постоянном балансировании на почти неразличимой границе, в непрерывном, по-«сталкерски» скрытном, её переходе» .

Исследователи акцентировали внимание на преобладании игровых аспектов в творчестве Пелевина: «Ощущение призрачности пелевинских миров усиливается благодаря их реминисцентности, вторичности, литературности... Пелевин предпочитает иметь дело не с «непосредственно жизненным», а с уже литературно обработанным материалом, преобразуя его, противопоставляя обыденному призрачный мир. Он пародиен и аллюзивен. Причем иногда -открыто, «в лоб» .

Русский Переплёт
Анализ некоторых романов, повестей и рассказов Виктора Пелевина

GENERATION "П" (Глубинный анализ)

"Ты, Ваван, не ищи во всем символического значения, а то ведь найдешь". - С такими словами Фарсейкин обращается к главному герою книги Татарскому. Или, скорее всего, это автор обращается к критику, предвосхищая разоблачение замысла. А я не внял предупреждению, стал искать и нашел.

Найти было сложно, - слишком много камуфляжа, призванного замаскировать главное содержание романа. Ну, ничего, я к этому успел привыкнуть. Сюжет любого произведения Пелевина всегда обильно сдобрен разнообразнейшими гротескными оборотами, усыпан замысловатыми придумками, экзотическими сценками. Здесь их также хватает, а некоторые из них даже можно принять за основное содержание фабулы. Кажется, вот он, ключ всей композиции. Ан нет, не то! Взять хотя бы "испанскую коллекцию живописи". Помещенная почти в самый конец, эта сцена наталкивает на мысль, что Пелевин посвятил всю книгу одной задаче, - нарисовать современный портрет общества потребления. Тут же сама собой всплывает параллель с "Одномерным человеком" Герберта Маркузе. Бумажки с печатями - вместо картин и скульптур. Читателю остается только согласиться с персонажем Пелевина Азадовским: и правда, зачем вывешивать подлинные полотна, ведь нынешних участников светских околокультурных тусовок, все равно, интересует лишь цена шедевра в миллионах долларов да имя нынешнего его владельца.

Замечательный перевод древнейшей книги.

Миттельшпиль.

Первоначально мне показалось, что этот рассказ - не более чем легкая шутка, простая развлекалка для автора, а заодно и для читателя. Но, вспомнив, что у Пелевина ничего не бывает просто так, я стал внимательней присматриваться к тексту, пытаясь за деревьями увидеть лес. А лес-то стоял, шелестел листвой и не очень расстраивался, что я его не замечаю. Ба! Да вот же он, - вскрикнул я, обернувшись по сторонам и обнаружив, что забрел в самую чащобу. Философская идея, затронутая в этом рассказе оказалась столь фундаментальной, до такой степени глубокой архетипической, что она присутствует практически в каждом произведении мало-мальски приличного писателя (прилично сочиняющего прозу). Но Пелевин нашел для раскрытия идеи неожиданную форму, которая как нельзя лучше подходит для него. Дело в том, что автор посвятил рассказ принципу Ян - Инь. Мужское, светлое, твердое и так далее противостоит женскому, темному, мягкому в любой паре взаимоотношений, какие когда-либо возникали на Земле. Но Пелевин выбрал отношения не двух мужчин и не двух женщин, а двух пар… как это по научному называется… тьфу! Какая гадость!

В паре из двух мужчин один всегда играет ведущую собственно мужскую роль (Ян), а другой - женскую (Инь). В паре женщин одна всегда лидирует (Ян), а вторая за первой следует (Инь). Здесь же автор, мало того, что показал лидирование внутри двух пар, но сравнил их между собой, предварительно вывернув наизнанку.

На основную конструкцию рассказа наложены фоновые проблемы, расположенные внутри парных конфликтов, но выходящие далеко за рамки самих пар. Две проститутки с Тверской оказываются бывшими мужчинами, да еще работниками райкома комсомола (проститутками были, ими и остались, но за хорошие деньги). Два морских офицера с подводной лодки оказались бывшими женщинами… Ну наворочено! Однако вторые и третьи планы я уже рассматривать не стану, ограничусь сказанным.

Образ поколения переходного периода в романе Виктора Пелевина

«Generation «П»

Помялов Артем Викторович,

аспирант Череповецкого государственного университета.

Весь роман представляет собой типичную историю «героя нашего времени». Главный герой – выпускник Литинститута Вавилен Татарский (как и сам Пелевин) не востребован эпохой, так как профессия, для которой его готовили, просто перестала существовать: «Правда, на отделение поэзии он не прошёл – пришлось довольствоваться переводами с языков народов СССР. Потом незаметно произошло одно существенной для его будущего события. СССР, который начали обновлять и улучшать примерно тогда же, когда Татарский решил сменить профессию, улучшился настолько, что перестал существовать (если государство способно попасть в нирвану, это был как раз такой случай). Поэтому ни о каких переводах с языков народов СССР больше не могло быть и речи»

Вообще «поколенческая» тематика становится наиболее востребованной в искусстве постмодернизма. Это связано с глобальными изменениями в общественной жизни на рубеже 90-х годов прошлого века. Если в статичном социуме писателя интересует отличие одной группы или класса людей от другой, то в переходный период на авансцену выходят большие по историческому масштабу общности. В трактовке понятия «поколения» Пелевин ориентируется на «социологию знания» Карла Мангейма, который одним из первых определил сущность поколения и границы этого понятия.

В первую очередь, чтобы получить ясное представление об основной структуре поколений, надлежит разъяснить специфические возможности индивидов, составляющих одно поколение. «Поколение не образует сообщество через посредство социальных уз того типа, что ведут к формированию конкретных групп, хотя иногда может случиться, что чувство единства сознается в качестве основания для создания конкретных групп по возрастному признаку, но в этом случае группы чаще всего представляют собой просто клики с единственной отличительной чертой: образование группы основано на сознании принадлежности к одному поколению, а не на определенных целях».

Для объяснения специфики поколения Мангейм вводит понятие «местоположение», понимая под ним общность места одного поколения в социальной структуре общества: «единство поколения составляется, главным образом, сходным местоположением множества индивидов в социальном пространстве» .

Характерный для литературы постмодернизма тезис о стереотипности мышления человека, в социологии знания так же рассмотрен через «поколенческую» призму, что сближает такого рода социологию и собственно литературный метод. «Факты принадлежности к одному и тому же классу и к одному и тому же поколению или возрастной группе имеют общую черту: в обоих случаях индивиды наделены положением в социальном и историческом процессе; тем самым до определенного уровня ограничивается их потенциальный опыт, и они склоняются к специфическому образу мыслей и характерному, исторически уместному образу действий. Если так, то конкретное местоположение исключает большое разнообразие стилей мысли, опыта, чувств и поступков, обозначает предел для персонального самовыражения. Однако эта негативная граница не исчерпывает существа дела. Каждому местоположению в позитивном смысле присуща тенденция, ориентирующаяся на определённые способы поведения, чувствования и мышления» .

Мы можем сделать вывод о том, что «поколение» представляет собой не более чем особый тип тождественности местонахождения в историко-социальном процессе «возрастных групп». В современной социологии существует понятие поколения переходного периода, то есть поколение, обладающее чертами предшествующей ему общности и приходящей ему на смену. Именно такого рода поколение является основой постсоветского общества в романе « Generation «П». Само поколение переходного периода неоднородно по своей структуре – это, с одной стороны, советское поколение 50-60-х, которое пытается найти место своим идеалам в новой действительности: «Отец Татарского, видимо, легко мог представить себе верного ленинца, благодарно постигающего над вольной аксеновской страницей, что марксизм изначально стоял за свободную любовь, или помешанного на джазе эстета, которого особо протяжная рулада саксофона заставить вдруг понять, что коммунизм победит. Но таков был не только отец Татарского, - таким было все советское поколение пятидесятых и шестидесятых, подарившее миру самодеятельную песню и кончившее в черную пустоту космоса первым спутником – четыреххвостым сперматозоидом так и не наступившего будущего» ; и с другой стороны, «новые русские» - класс людей, заработавших достаточно большие деньги на весьма сомнительных операциях, зачастую преступным путем.

Постмодернисты фиксируют изменения в мире и человеке, посредством смешения разных объектов и предметов действительности. Пелевин обозначает время выхода на сцену своего « generation “П”» как «историческую победу красного над красным», то есть мы можем утверждать, что автора интересуют не внешние изменения картины мира, а внутренняя сущность происходящих событий – изменение психологии человека, приводящее к потере каких-либо целей существования, моральных ценностей («вечность исчезла»), что выражено в пространстве как размывание границ между несочетаемыми объектами, соединение антонимических понятий во всех плоскостях существования героя. «Во всем царила странноватая неопределенность. <…> Этот мир был очень странным. Внешне он изменился мало – разве что на улицах стало больше нищих, а все вокруг – дома, деревья, скамейки на улицах – вокруг как-то сразу постарело и опустилось.… По телевизору между тем показывали те же самые хари, от которых всех тошнило последние двадцать лет. Теперь они говорили точь-в-точь то самое, за что раньше сажали других, только были гораздо смелее, тверже и радикальнее. Татарский часто представлял себе Германию сорок шестого года, где доктор Геббельс истерически орет по радио о пропасти, в которую фашизм увлек нацию, бывший комендант Освенцима возглавляет комиссию по отлову нацистских преступником, генералы СС просто и доходчиво говорят о либеральных ценностях, а возглавляет всю лавочку прозревший наконец гауляйтер Восточной Пруссии» .

Легко увидеть в этом определении не только свойственную Пелевину иронию, но и отождествление с реальными российскими политиками начала 90-х (например, гаулейтер Восточной Пруссии – Борис Ельцин, выходец с востока страны, из Екатеринбурга).

Теперь попытаемся обозначить средства, к которым прибегает Пелевин для создания образа « generation “П”», разумеется, в постмодернистском ключе. Для этого введем понятие «образ». М. Н. Эпштейн пишет: «Образ как отражение действительности наделён чувственной достоверностью, пространственной протяжённостью, предметной законченностью и самодостаточностью…. Будучи идеальным объектом, образ обладает некоторыми свойствами понятий, представлений, моделей и прочих мыслительных конструкций. Образ не просто отражает, но и обобщает действительность, раскрывает в единичном, преходящем, случайном – сущностное, вечное» .

В постмодернизме образ определяется тем, что творит автор, то есть он отражает вымышленный мир в большей степени, чем реальный. «Образ – это пересечение предметного и смыслового рядов, словесно-обозначенного и подразумеваемого» .

Мы будем ориентироваться на определение художественного образа данного В. А. Скиба и Л. В. Чернец в статье «Образ художественный», где наиболее точно выражены специфические черты этого понятия:

1) «художественный образ всегда несёт в себе обобщение, то есть имеет типическое значение»;

2) «максимальная емкость содержания»;

3) «он есть форма содержания в искусстве»;

4) «выражает идейно-эмоциональное отношение автора к предмету».

Из этого мы должны сделать вывод, что художественный образ как средство постижения и моделирования действительности является единственно возможной реальностью в постмодернистском романе. А. Генис пишет: «Образы тут очерчены грубо и резко, как на фантиках. Автор не гонится за точностью детали, отчего обстоятельства места и времени стёрты у него до серийной универсальности» .

Вавилен Татарский выступает как знак своего поколения, он не герой (в классическом понимании литературоведения), а образ-плакат, растворенный в типическом содержании. Это человек, не имеющий своего лица (где-то 27 лет, нет портрета и т.д.), он изначально виртуален. Поэтому герои в романе обретают свое лицо, лишь при «обретении вещей», то есть характеристику героя Пелевин заменяет на список предметов, тем самым, подтверждая свою идею о том, что главная черта современной онтологии – виртуализация. Происходит потеря человеческого «Я», превращение индивида в сеть симулякров – модель, где происходит окончательная замена духовных ценностей материальными. Вслед за физической, по меткому определению Льва Рубинштейна «телесной или оболочной виртуальностью», наступает виртуальность духовная. «На следующий день Морковин приехал к Татарскому домой рано. Он привез с собой большой полиэтиленовый пакет ярко-жёлтого цвета. В пакете был бордовый пиджак из материала, похожего на шинельное сукно. На его нагрудном кармане посверкивал сложный герб, напоминающий эмблему с пачки «Мальборо». Морковин сказал, что этот пиджак – клубный. Татарский не понял, но послушно надел. Ещё Морковин достал из пакета пижонский блокнот в кожаной обложке, невероятно толстую ручку с надписью « Z оо m » и пейджер – тогда они только появились в Москве» . Именно такой вид («клубный») и позволяет человеку войти в новую виртуальную реальность, а, следовательно, окончательно заменить все различия между людьми набором вещей, марок и брендов.

В романе Виктора Пелевина прослеживается характерное для литературы постмодернизма тройственное деление персонажей. Поэтому, следует признать, что основным структурным элементом романа является троица. Ее образуют соотношение трех групп персонажей с образом главного героя произведения Вавилен Татарский. Пугин и Ханин, Малюта и Бло, Гиреев и Азадовский, по большому счету, являются лишь состояниями психики Татарского. Части его личности ведут между собой диалог. Герой временно выбирает одно из оппозиционных состояний, но только для того, чтобы затем преодолеть оба. Таким образом, поколение переходного периода – это поколение, утратившее мироощущение предыдущей эпохи и еще не обретшее черты наступающей. Оно ассимилирует в себе черты обеих, но лишь на поверхностном уровне, заменяя идеологическую основу сугубо материальной. По мнению писателя, в переходную эпоху не может быть индивидуальностей, на авансцену истории выходят однотипные люди-функции вроде Вавилена Татарского.

Следовательно, автор может с присущей всем постмодернистам иронией перейти от объяснения что такое « generation «П» к его определению, к выводу символа эпохи и поколения в целом: «Если вдуматься, уже тогда можно было понять, что дело не в пепси-коле, а в деньгах, с которыми она прямо связывалась. … Для нас важно только то, что окончательным символом поколения «П» стала обезьяна на джипе» .

Литература

1. Генис А. Виктор Пелевин: границы и метаморфозы//Знамя. – 1995. - №12.

2. Мангейм К. Очерки социологии знания. – М., 1999.

3. Пелевин В . Generation « П ». – М ., 2003.

4. Эпштейн М. Образ художественный//Литературный энциклопедический словарь /Под общ. Ред. В. М. Кожевникова, П. А. Николаева. – М: Советская энциклопедия, 1987. – С. 253.

3. Анализ романа «Generation П»

Роман В. Пелевина «Generation "П"», главным пафосом которого является отрицание идеологии потребления, представляет в этом смысле большой интерес. Это история карьерного роста «невостребованного эпохой» выпускника Литературного института по имени Вавилен Татарский, становящегося тружеником рекламы - сначала копирайтером, затем криэйтором. Затем творцом телевизионной реальности, замещающей реальность окружающую, и, наконец, - остается один шаг - живым богом, земным мужем богини Иштар. Одна из важных прикладных тем романа - гуманистически-образовательная. Хотя большинство людей и так догадывается, что реклама и политика (граница между которыми очень расплывчата) по сути вещи недобросовестные и что жевать «Тампакс» без сахара- это вовсе не высшее счастье в жизни, Пелевин четко и профессионально, на уровне терминологических и технических подробностей, лишь слегка утрируя, показывает, каким именно образом изготавливается рекламно-политическое вранье. Этот роман затрагивает один из нервных центров современной жизни.

Главным структурным элементом «Generation П» является троица. Ее образуют две группы персонажей. Часть персонажей романа - это альтернативные состояния психики главного героя Татарского. В момент общения с Пугиным и Ханиным, Малютой и Бло, Гиреевым и Азадовским он как бы раздваивается. Части его личности ведут между собой диалог. Другую группу составляют трое - Гусейн, Морковин и Фарсейкин. Они нужны для связки сюжета. Морковин выступает в качестве как бы главного телевизионного ведущего разворачивающегося в романе действа. Он завершает всяческие эволюции, исчерпав свою функцию, в самом финале повествования, когда Татарский достигает Золотой комнаты, то есть гармоничного конечного состояния души. Именно в тот момент роль ведущего переходит к Фарсейкину. Гусейн ведет судьбу героя на начальной фазе и пытается еще раз ворваться в повествование. Но дорога, по которой собирался вести Татарского Гусейн отвергается оба раза. Таким образом, мы видим комбинацию в виде двойной троицы: трое ведущих и три альтернативные пары состояний, из которых герой временно выбирает одно, а затем преодолевает оба. Первая пара возможных состояний Татарского- Пугин и Ханин. Вернувшийся из Америки таксист и комсомольский функционер, как промежуточные несамостоятельные состояния поочередно умирают в душе героя. Их физическая смерть в результате бандитских разборок - это, само собой разумеется, аллегория. «…Этот виртуальный Пугин, подобно тяжелому металлу из конца периодической таблицы, просуществовал в сознании Татарского считанные секунды и распался». А Ханин задержался чуть подольше. Малюта и Бло - вторая пара состояний. Ориентированный на запад Бло и почвенный Малюта имеют сходные черты с первой парой (эмигрант и чиновник). Они представляют собой более длительное состояние. Под самый занавес Малюту удаляют из «Института пчеловодства». Таков выбор Пелевина, надо думать. Мол, всечеловеческое одержало победу над национальным. «Убей в себе государство». «Войти в цивилизованную семью народов». И прочие замечательные перспективы, персонифицированные в образе Бло. Его братья делают бизнес на гробах, спрос на которые усилился из-за банковских разборок (Похоронное бюро братьев Дебирсян). Третья пара состояний - Гиреев и Азадовский - символизирует социальный выбор Татарского. Первый олицетворяет собой свободный полет души, к которому главный герой всю жизнь стремился. Но «следы унизительной бедности» в одежде и в квартире (дыры на штанах, дешевые сорта водки) Гиреева останавливают движение Татарского к этому состоянию. Кроме того, Гиреев несмотря на свою одухотворенность оказывается всецело в плену у телевизионного монстра, поддается чужим бредовым рекламным фантазиям, которые мастерит «Институт пчеловодства». Азадовский - сам мастер телевизионного бреда. Азадовский - состояние, к которому стоит стремиться. И Татарский достигает его. Правда, Татарский не повторяет Азадовского, а достигает нового состояния, постигает Самость и оборачивается мужем богини Иштар, то есть сам обожествляется. Отражение символического существования в романе Все упирается в деньги, потому что деньги давным-давно уперлись сами в себя. В. Пелевин После крушения тоталитаризма средства имитации перестают быть послушными орудиями диктатуры, но не исчезают, приобретают автономное существование. Главный герой романа, клипмейкер Татарский не может не предположить, что управляющие государством «средства электронной коммуникации» все же являются орудием некой тайной диктатуры, но, в конце концов, убеждается, что нет диктатуры более могущественной, чем диктатура самой виртуальности. Выраженная во вставном трактате философская идея романа заключается в том, что поскольку телевидение делают люди, а сознание людей формируется телевидением, то таким образом суть современной социальности заключается в самодостаточном, закольцованном существовании телевизионного изображения. В современном мире нет человека, человек редуцируется к телевизионному изображению, которого – по сути, в конечном итоге – тоже нет, поскольку оно лишь изображает, копирует реальность, а реальности нет. Пройдя путь снизу доверху в структуре СМИ, герой осваивает цели и принципы работы этой структуры, цели и принципы создания ложных имен-символов. В основе принципа создания ложных символов лежит принцип столпотворения, то есть смешения всего: языков (прежде всего русского и английского), культур, религий, исторических фактов, персоналий и т.д. (здесь все без разбора: восточные символы, Латинская Америка с Че Геварой, русские березки и косоворотки, ковбои в джинсах, средневековая романтика, христианская символика и т.п.). Гигант рекламной мысли тот, кто может срифмовать штаны хоть с Шекспиром, хоть с русской историей. С эрой телевидения наступает эра смешения времен и пространств, в которой есть единственная мера - деньги, а все остальное - товар. Товаром становятся даже пространство и время (они сдаются и продаются). Символы, будучи вырванными из своей культурно-исторической парадигмы, лишаются своего истинного содержания, в результате чего открывается возможность толковать их на основе каких угодно ассоциаций. Так Вещий Олег, символизируя национальный характер, осмысливается как символ вещизма, и возникает слоган «Как ныне сбирается Вещий Олег в Царьград за вещами. На том стояла и стоит русская земля». Демократия (внутри корпоративной струны телевизионщиков) трактуется как демоверсия для ботвы. Ложные символы рождают и ложные стили. Возникают два основных стиля - западнический и ложнославянский. Суть западнического стиля в пропаганде через пепси-колу победы нового над старым, победы всего «крутого» и способного двигаться напролом. Суть ложнославянского стиля - игра на чувстве обывательского патриотизма и приверженности «нашим» традициям, использующийся набор образов здесь примитивен: березки, церкви, колокола, красные рубахи навыпуск, бороды, сарафаны, подсолнухи, лузга и некоторые другие подобные. В целом же все разнородное и разнообразное множество рекламных образов создает один единственный образ - образ счастливого человека (причем счастливого примитивно - как правило, это телесный комфорт, шкурная безопасность). Реклама показывает людям других людей, которые сумели обмануться и найти счастье в обладании материальными объектами. Она стремится убедить, что потребление рекламируемого продукта ведет к высокому и благоприятному перерождению, причем не после смерти, а сразу же после акта потребления.

В те дни в языке и в жизни вообще было очень много сомнительного и странного. Взять хотя бы само имя «Вавилен», которым Татарского наградил отец, соединявший в своей душе веру в коммунизм и идеалы шестидесятничества. Оно было составлено из слов «Василий Аксенов» и «Владимир Ильич Ленин». Отец Татарского, видимо, легко мог представить себе верного ленинца, благодарно постигающего над вольной аксеновской страницей, что марксизм изначально стоял за свободную любовь, или помешанного на джазе эстета, которого особо протяжная рулада саксофона заставит вдруг понять, что коммунизм победит. Но таков был не только отец Татарского, - таким было все советское поколение пятидесятых и шестидесятых, подарившее миру самодеятельную песню и кончившее в черную пустоту космоса первым спутником - четыреххвостым сперматозоидом так и не наставшего будущего.

Татарский очень стеснялся своего имени, представляясь по возможности Вовой. Потом он стал врать друзьям, что отец назвал его так потому, что увлекался восточной мистикой и имел в виду древний город Вавилон, тайную доктрину которого ему, Вавилену, предстоит унаследовать. А сплав Аксенова с Лениным отец создал потому, что был последователем манихейства и натурфилософии и считал себя обязанным уравновесить светлое начало темным.

Несмотря на эту блестящую разработку, в возрасте восемнадцати лет Татарский с удовольствием потерял свой первый паспорт, а второй получил уже на Владимира.

После этого его жизнь складывалась самым обычным образом. Он поступил в технический институт - не потому, понятное дело, что любил технику (его специальностью были какие-то электроплавильные печи), а потому, что не хотел идти в армию. Но в двадцать один год с ним случилось нечто, решившее его дальнейшую судьбу.

Летом, в деревне, он прочитал маленький томик Бориса Пастернака. Стихи, к которым он раньше не питал никакой склонности, до такой степени потрясли его, что несколько недель он не мог думать ни о чем другом, а потом начал писать их сам. Он навсегда запомнил ржавый каркас автобуса, косо вросший в землю на опушке подмосковного леса. Возле этого каркаса ему в голову пришла первая в жизни строка – «Сардины облаков плывут на юг» (впоследствии он стал находить, что от этого стихотворения пахнет рыбой). Словом, случай был совершенно типичным и типично закончился - Татарский поступил в Литературный институт. Правда, на отделение поэзии он не прошел - пришлось довольствоваться переводами с языков народов СССР. Татарский представлял себе свое будущее примерно так: днем - пустая аудитория в Литинституте, подстрочник с узбекского или киргизского, который нужно зарифмовать к очередной дате, а по вечерам - труды для вечности.

Потом незаметно произошло одно существенное для его будущего событие. СССР, который начали обновлять и улучшать примерно тогда же, когда Татарский решил сменить профессию, улучшился настолько, что перестал существовать (если государство способно попасть в нирвану, это был как раз такой случай).

Поэтому ни о каких переводах с языков народов СССР больше не могло быть и речи. Это был удар, но его Татарский перенес. Оставалась работа для вечности и этого было довольно.

И тут случилось непредвиденное. С вечностью, которой Татарский решил посвятить свои труды и дни, тоже стало что-то происходить. Этого Татарский не мог понять совершенно. Ведь вечность - так, во всяком случае, он всегда думал - была чем-то неизменным, неразрушимым и никак не зависящим от скоротечных земных раскладов. Если, например, маленький томик Пастернака, который изменил его жизнь, уже попал в эту вечность, то не было никакой силы, способной его оттуда выкинуть.

Оказалось, что это не совсем так. Оказалось, что вечность существовала только до тех пор, пока Татарский искренне в нее верил, и нигде за пределами этой веры ее, в сущности, не было. Для того чтобы искренне верить в вечность, надо было, чтобы эту веру разделяли другие, - потому что вера, которую не разделяет никто, называется шизофренией. А с другими - в том числе и теми, кто учил Татарского держать равнение на вечность, - начало твориться что-то странное.

Не то чтобы они изменили свои прежние взгляды, нет. Само пространство, куда были направлены эти прежние взгляды (взгляд ведь всегда куда-то направлен), стало сворачиваться и исчезать, пока от него не осталось только микроскопическое пятнышко на ветровом стекле ума. Вокруг замелькали совсем другие ландшафты.

Татарский пробовал бороться, делая вид, что ничего на самом деле не происходит. Сначала это получалось. Тесно общаясь с другими людьми, которые тоже делали вид, что ничего не происходит, можно было на некоторое время в это поверить. Конец наступил неожиданно.

Однажды во время прогулки Татарский остановился у закрытого на обед обувного магазина. За его витриной оплывала в летнем зное толстая миловидная продавщица, которую Татарский почему-то сразу назвал про себя Манькой, а среди развала разноцветных турецких поделок стояла пара обуви несомненно отечественного производства.

Татарский испытал чувство мгновенного и пронзительного узнавания. Это были остроносые ботинки на высоких каблуках, сделанные из хорошей кожи.

Желто-рыжего цвета, простроченные голубой ниткой и украшенные большими золотыми пряжками в виде арф, они не были просто безвкусными или пошлыми.

Они явственно воплощали в себе то, что один пьяненький преподаватель советской литературы из Литинститута называл «наш гештальт», и это было так жалко, смешно и трогательно (особенно пряжки-арфы), что у Татарского на глаза навернулись слезы. На ботинках лежал густой слой пыли - они были явно не востребованы эпохой.

Татарский знал, что тоже не востребован эпохой, но успел сжиться с этим знанием и даже находил в нем какую-то горькую сладость. Оно расшифровывалось для него словами Марины Цветаевой: «Разбросанным в пыли по магазинам (Где их никто не брал и не берет!), Моим стихам, как драгоценным винам, настанет свой черед». Если в этом чувстве и было что-то унизительное, то не для него - скорее для окружающего мира. Но, замерев перед витриной, он вдруг понял, что пылится под этим небом не как сосуд с драгоценным вином, а именно как ботинки с пряжками-арфами. Кроме того, он понял еще одно: вечность, в которую он раньше верил, могла существовать только на государственных дотациях - или, что то же самое, как нечто запрещенное государством. Больше того, существовать она могла только в качестве полуосознанного воспоминания какой-нибудь Маньки из обувного. А ей, точно так же, как ему самому, эту сомнительную вечность просто вставляли в голову в одном контейнере с природоведением и неорганической химией. Вечность была произвольной – если бы, скажем, не Сталин убил Троцкого, а наоборот, ее населяли бы совсем другие лица. Но даже это было неважно, потому что Татарский ясно понимал: при любом раскладе Маньке просто не до вечности, и, когда она окончательно перестанет в нее верить, никакой вечности больше не будет, потому что где ей тогда быть?

Деньги - главная мифологема романа. Большинство остальных символов, по сути, лишь контекстные метафоры денег. На мой взгляд, роман Пелевина «Generation П» хорошо обрисовал картину, сложившуюся на переходе от социалистической власти к демократической. Хорошо показан психологический склад людей того времени, который, в принципе и сейчас остается почти неизменным в плане символики. Этот роман стал для меня очень познавательным, указывая на многие недостатки правительства, «дыры» в сознании людей. Все книги Пелевина хороши по - своему, «Generation П» - вобрало в себя некоторые моменты из уже вышедших в печать его творений: Отец называет сына странным именем, связанным с древней цивилизацией – из романа «Омон Ра», главный герой встречает старого друга, тоже литератора, и эта встреча выводит унылую судьбу главного героя на новый виток – из романа «Чапаев и Пустота», эпизоды «из жизни крутых», неповторимо остроумный взгляд на механизмы российского бизнеса – из рассказа «История паинтбола в России», и еще немного идей, удачно использованных в работах Пелевина. Но книгу читать все равно очень интересно – при чтении погружаешься в проблемы главного героя, понимаешь их смысл, и все встает на свои места. «Generation П» дает четкое представление о том, как человеческая личность может деградировать под влиянием извне, превращаясь в марионетку рекламы и потока общественности, потеря индивидуальности.

Предполагать, что подобный качественный скачок, по мнению Пелевина, способна и должна совершить Россия. 2. Элементы массовой культуры в творчестве Пелевина 2.1 Массовая литература / постмодернизм в прозе В. Пелевина Важным направлением исследования современного литературного процесса является изучение проблемы иерархии и взаимодействия двух существенных элементов художественной...

Влиятельным метарассказам, транслируемым и одновременно воспринимаемым, как к причине и цели структурирования индивидуального сознания.2. Неомифологизм и концепция пустоты в романе «Чапаев и Пустота» 2.1 Неомифологизм как элемент структуры романа «Чапаев и Пустота» В романе В. Пелевина «Чапаев и Пустота» используется более традиционный подход к романному конфликту, то есть система образов не...

Ему автор «доверяет» сказать те самое слова-коды, которые сам не может произнести в силу своей «отстранённости» от написанного текста. II.VII. Буддийская концепция Освобождения и Абсолютной Пустоты, интертекстуально раскрываемая В. Пелевиным. Категория Пустоты в русском постмодернизме в отличие от западного приобретает иную направленность. Так, например, для М.Фуко пустота – это некая почти...

Быстрыми темпами изменяется мир. Появляются новые реалии и, как следствие, новые понятия. Все чаще и чаще мы слышим со всех сторон популярные, ходовые термины, одним из которых является «концепт». Определим это понятие.

Концепт – это универсальная и базовая для данного языка семантическая категория, отраженная в человеческом сознании и обозначенная словом или словами этого языка. Культурный концепт формируется в процессе развития национального сознания и национального языка, и этот процесс формирования чрезвычайно важен, с одной стороны, для понимания сущности содержания концепта, а с другой – для описания особенностей языка в целом. К культурным концептам русской языковой картины мира, которые находятся в стадии формирования, относится концепт «PR».

Cловосочетание «паблик рилейшнз» в настоящее время известно большинству носителей языка, хотя является относительно новой единицей лексической системы.

На сегодняшний день существует более пятисот определений PR, отражающих наличие самых разных концепций и точек зрения на предмет. Обобщенное: «Паблик рилейшнз — это управленческая работа, направленная на установление взаимовыгодных, гармоничных отношений между организацией и общественностью, от которой зависит успех функционирования предприятия».

Лаконичное: «PR — это формирование общественного мнения о товаре, услугах, компании, событии».

Связи с общественностью — это феномен ХХ в., корни которого, однако, уходят глубоко в предание. Ещё во времена расцвета таких цивилизаций, как Вавилон, Древняя Греция и Древний Рим, застройщиков убеждали в том, что им следует признать господство своих правительств и своей религии. Подобная практика существует до сих пор: межличностная коммуникация, мимика краснобайства, строй специальных праздников, паблисити и т. д. Конечно же, никогда эту работу не осуществляла фирма «коммуникаций с общественностью», но сегодня перед работниками публичной сферы, которые занимаются сходной деятельностью, стоят те же задачи. Дополнительный смысл понятие PR обретает благодаря эпитетам. Чёрный PR — использование «чёрных технологий» (иллюзии, фальсификации) для очернения, уничтожения конкурирующей партии, группы и т. д., распространение от её имени оскорбительных или экономически опасных заявлений и др.

Жёлтый PR — использование, с целью привлечения внимания, оскорбительных для большинства населения данного государства приемов (табуированных слов в названии торговых марок, сексуального содержания – в снимках).

Серый PR — раскрутка (положительная или отрицательная). Отличие от «чёрного PR» заключается в том, что он не предполагает прямой лжи. Белый PR — словосочетание возникло для демонстрации определения, контрастного к чёрному PR.

SelfPR — «раскручивание» себя самого, нередко анонимное. Коричневый PR — нечто родственное неофашистской и фашистской пропаганде.

Зелёный PR — социально ответственный PR. Формирование названного концепта, по-видимому, в связи с его идеологической и мировоззренческой значимостью на данном этапе развития языка и общества, начинается вскоре после заимствования соответствующей лексемы. Чрезвычайно интересно то, что формирование нового культурного концепта «PR» в русской языковой картине мира инициировало возникновение художественного концепта в художественной картине мира писателя Виктора Пелевина, что представлено в его романе «Generation «П».

В период глобального социально-исторического перелома конца ХХ в. в обществе заявляет о себе новый тип общекультурного сознания, который знаменует переход «из тоталитарной эпохи – в виртуальную» (М. Эпштейн) и определяется «как постмодернистское мироощущение». Виктор Олегович Пелевин – наиболее яркая фигура современного русского постмодернизма, вызывающая диаметрально противоположные оценки в критике и литературоведении. Большинство исследователей определяет его творчество как «пограничное», связывающее литературу «больших идей» и массовую беллетристику.

В целом лишь в самое последнее время начала формироваться тенденция основательного осмысления вклада Виктора Пелевина в современный литературный процесс. Работы, касающиеся его творчества, по- прежнему сводятся в основном к критическим публикациям в периодике, но появляются – пусть недостаточно полные – обзоры в исследованиях, посвященных современной русской литературе.

Обзор критических откликов и рецензий, а также диссертаций, которыми располагает литературоведение сегодня, позволяет установить достаточно малую степень разработанности интересующего нас концепта «PR» в романе Виктора Пелевина «Generation ‘П’».

Актуальность работы продиктована сложившейся в науке ситуацией. До сих пор данная тема не становились объектом специального исследования, а рассматривались только в свете других проблем. Выявление своеобразия поэтики постмодернистских произведений является значимым и приоритетным направлением сегодняшней науки. Целью исследования становится изучение концепта «PR» в романе Виктора Пелевина в связи с образной, сюжетно-композиционной структурой произведения, особенностью творческой индивидуальности В. Пелевина, что позволяет глубже понять прозу одного из ярких представителей современной литературы, дает возможность увидеть одну из закономерностей литературного процесса в России конца XX – начала XXI вв.

Исследование дает представление о художественной специфике произведений Виктора Пелевина, отражающей сложнейшие процессы внутренней динамики социальной направленности личности в современном мире.

Романы Виктора Пелевина анализируются как феномены современного сознания, воплощающего с помощью неомифологизации, неопределенности, фрагментарности, деканонизации, карнавальной театральности, иронии и самоиронии, интертекстуальности кризисное состояние современного мира. Гипотеза, выдвигаемая в настоящем исследовании, следующая: идейно-тематический замысел романов Виктора Пелевина выражается через архитектонику, подобную компьютерным играм (символ автоматизма современного мышления), с помощью перенасыщения текста англицизмами (знак компьютеризации сознания и космополитизма), через абсурдизацию повествования. Слово повествователя построено по типу слова сценариста. В романе «Generation ‘П’» авторское сознание выражается через философские, авантюрные, фольклорные, религиозные интертексты, свободно варьируемые

Виктором Пелевиным в иронически-игровом модусе.

Постмодернистский роман – это особенная жанровая категория, в которой антинаправленность по отношению к предшествующему культурному опыту рассматривается большинством теоретиков постмодернизма в качестве основной базовой составляющей эстетической парадигмы постмодернистского романа. Роман «Generation ‘П’» несколько расходится с основными установками постмодернизма, предполагающими бесконечность и текучесть смыслов, установление однозначности всех явлений, приводящих персонажи к безысходности. Автор романа «Generation ‘П’» включает в эти художественные тексты только атрибуты постмодернистской философии в неизменном виде. Рассматривая «Generation ‘П’», можно обнаружить особую систему персонажей, в которой выделяются группы «преданных рабов революции», «слуг информации» и «хозяев жизни». В романе «Generation ‘П’» в образах «слуг информации» типизируются пороки современного общества, в котором девальвированы культура, мораль, наука, милосердие, зато процветают и приветствуются «скверноприбытничество», жестокость, насилие и эгоизм, распространено взяточничество, но нет места чувству патриотизма и любви к Родине.

Герои романа «Generation ‘П’», живущие в освобожденном от тоталитаризма, якобы «открытом» обществе, оказываются не свободны, так как вынуждены подчиняться диктату волчьих денежных «бизнес»-законов. «Свобода слова», «свобода печати», «свобода совести», «свобода рынка», «свобода любви», «свобода самовыражения» – эти концепты приобретают, по мнению Виктора Пелевина, качество относительности, становятся симулякрами, фантомами современного общества, которое представляет собой царство тотальной человеческой низости.

Виктор Пелевин показывает те чудовищные формы, которые обрела «симулякровая» свобода, обернувшаяся еще большим рабством и распадом духовности. Вместо единой абсолютной Истины люди обрели множественность относительных, частных «истин». Нормой стала внедренная в сознание идея о правах человека, понимаемая как возможность жить без «репрессирующей» нормы, то есть по законам дикой природы, подчиняясь воле инстинктов. А следование инстинктам, как известно, превращает людей в животных. В романе «Generation ‘П’» ключевым персонажем, демонстрирующим этот процесс «биологизации человека» является Вавилен Татарский.

Анализируя взаимоотношения личности и общества в различные эпохи существования, Виктор Пелевин ярко демонстрирует смену жизненных целей, резкое изменение аксиологических концептов (от жертвенного подчинения идеологическим установкам страны «победившего социализма» до тотальной вседозволенности и поклонения культу «западно- демократического» идеала, воплощенному в преуспевающем бизнесмене). Показывая распад и гибель духовного в человеке, автор «Generation ‘П’» вскрывает и резко обнажает иллюзию стабильности и процветания человека в мире рекламных симулякров, показывает страшную человеческую растерянность, одиночество, опустошенность и бессмысленность существования.

Варьирование интертекстов классических произведений в романах Виктора Пелевина отражает духовно-нравственные изменения в обществе, свидетельствует о значительных сдвигах массового сознания. Наблюдения над обыгрыванием Виктором Пелевиным выдержек и цитат из других произведений в романе«Generation ‘П’», над высмеиванием клишированных фраз позволяют сделать вывод, что применение различных форм интертекстуальности мастерски используется автором для речевых характеристик различных персонажей и для выражения собственной позиции по поводу художественно воссоздаваемых реалий окружающего мира. Пелевин виртуозно владеет различными функциональными стилями русского и английского языков и использует их смешение, неожиданное комбинирование и обнажение скрытых смыслов для более глубокого и емкого осознания последствий распада глобальной «отвлеченно умственной» социальной системы. Писатель воспроизводит в комических формах абсурд бытия на постсоветском пространстве, бывшем когда-то великой державой. Особенно актуален для постмодернистской поэтики прием комической абсурдизации действительности.

В романе Виктора Пелевина «Generation ‘П’» сатирические приемы направлены и на разоблачение «виртуальной реальности» как средства манипулирования массовым сознанием. «Generation ‘П’» – это поколение людей, выбравших «Пепси», жизненные ориентиры и идеалы которых сформировала телереклама, получаемая по телевидению тенденциозная информация. Писатель совмещает документальные приметы постсоветской эпохи с абсурдной метафоризацией, доводит до крайних пределов комическое изображение, применяет гротескные образы и ситуации, чтобы продемонстрировать их фальшь.

Виктор Пелевин, создавая в своем романе фантасмагорический мир, опирается на понимание метаморфозы и как традиционного художественного приема, и как социального явления. Отсюда и амбивалентность механизма превращения. Мы наблюдаем почти традиционные сказочные метаморфозы: из скудной жизни советского человека, устремленного к жертвенному подвигу во имя прекрасного будущего, внезапно образовался быт «широкого потребления», разрекламированный и растиражированный, но существующий большей своей частью только в виртуальной реальности. В романе описано огромное количество различных рекламируемых воображаемых и существующих в реальности только для «новых русских» продуктов. Автор иронизирует по этому поводу: «Все упоминаемые в тексте торговые марки являются собственностью их уважаемых владельцев, и все права сохранены». Он также смеется и над собой: «Мнения автора могут не совпадать с его точкой зрения».

Фамилии и имена, составленные из инициалов вождей пролетариата (Ленин) в сочетании с инициалами знаковых фигур «перестроечного» периода, писателей андеграунда (например, Василий Аксенов), выполняют травестирующую роль, демонстрируя абсурдное совмещение в постсоветский период старых (тоталитаристско-социалисти-ческих) и новых (либерально-демократических по западно-американскому образцу) ценностей (Вавилен). Используя реминисцентные имена, фамилии, пародирующие известных литературных персонажей, намеренно искажающие их семантику, писатель-постмодернист достигает эффекта игровой относительности, зыбкости истины, эстетической перекодировки семантики предшествующей культуры.

Здесь можно говорить о своеобразной эклектике стилей: рекламного, разговорного, научного, сленгового, телевизионно-газетного. Стиль романа несет яркий отпечаток постмодернистского времени, о котором Пелевин пишет так: «И тут случилось непредвиденное. С вечностью, которой Татарский решил посвятить свои труды и дни, тоже стало что-то происходить. <…> Не то чтобы они изменили свои прежние взгляды, нет. Само пространство, куда были направлены эти прежние взгляды (взгляд ведь всегда куда-то направлен), стало сворачиваться и исчезать, пока от него не осталось только микроскопическое пятнышко на ветровом стекле ума». Само время отражается и выражается в языке, где смешано английское и русское, высокое и вульгарное, научное и сленговое, сложное и примитивное, вечное и одномоментное.

В своей словесной игре Виктор Пелевин не меняет значения слова, он лишь «уточняет» его, конструирует удвоение смысла посредством удвоения звучания. Используя фразеологические обороты, писатель закладывает возможность игры переносными значениями, которая и реализуется в тексте романа. Например: «Христос Спаситель. Солидный Господь для солидных господ». Как правило, писатель с помощью контекста создает условия для использования словосочетания или слова как в прямом, так и в метафорическом значении. Азеева И.В. первая обратила внимание на то, что обыгрывание устойчивых речевых оборотов, чаще всего каламбурное, – одна из важных особенностей авторского стиля Пелевина, которая обусловлена и спецификой эстетики постмодернизма, и игровой природой PR.

Все и всюду говорят о том, что надо что-то предпринимать, чтобы не потерять будущие поколения в этой все укрепляющейся системе ложных символов. Но чтобы противостоять чему-то — надо это что-то знать. Роман В. Пелевина «Generation «П»», главным пафосом которого является отрицание идеологии потребления, представляет в этом смысле большой интерес. Это история карьерного роста «невостребованного эпохой» выпускника Литературного института по имени Вавилен Татарский, становящегося тружеником рекламы- сначала копирайтером, затем криэйтором. Затем творцом телевизионной реальности, замещающей реальность окружающую, и, наконец,- остается один шаг - живым богом, земным мужем богини Иштар. Одна из важных прикладных тем романа- гуманистически- образовательная. Хотя большинство людей и так догадывается, что реклама и политика (граница между которыми очень расплывчата) по сути вещи недобросовестные и что «жевать «Тампакс» без сахара - это вовсе не высшее счастье в жизни» Пелевин четко и профессионально, на уровне терминологических и технических подробностей, лишь слегка утрируя, показывает, каким именно образом изготавливается рекламно-политическое вранье. Этот роман затрагивает один из нервных центров современной жизни.

Если остановиться поподробнее на романе В. Пелевина «Generation «П», то мы сможем найти в нем довольно оригинальное отражения концепта «PR». Отражение символического существования в романе: все упирается в деньги, потому что деньги давным-давно уперлись сами в себя. После крушения тоталитаризма средства имитации перестают быть послушными орудиями диктатуры, но не исчезают, приобретают автономное существование. Главный герой романа, клипмейкер Татарский не может не предположить, что управляющие государством «средства электронной коммуникации» все же являются орудием некой тайной диктатуры, но, в конце концов, убеждается, что нет диктатуры более могущественной, чем диктатура самой виртуальности. Выраженная во вставном трактате философская идея романа заключается в том, что поскольку телевидение делают люди, а сознание людей формируется телевидением, то таким образом суть современной социальности заключается в самодостаточном, закольцованном существовании телевизионного изображения.

В современном мире нет человека, человек редуцируется к телевизионному изображению, которого – по сути, в конечном итоге – тоже нет, поскольку оно лишь изображает, копирует реальность, а реальности нет. Пройдя путь снизу доверху в структуре СМИ, герой осваивает цели и принципы работы этой структуры, цели и принципы создания ложных имен-символов. В основе принципа создания ложных символов лежит принцип столпотворения, то есть смешения всего: языков (прежде всего русского и английского), культур, религий, исторических фактов, персоналий и т.д. (здесь все без разбора: восточные символы, Латинская Америка с Че Геварой, русские березки и косоворотки, ковбои в джинсах, средневековая романтика, христианская символика и т.п.). Гигант рекламной мысли тот, кто может срифмовать штаны хоть с Шекспиром, хоть с русской историей. С эрой телевидения наступает эра смешения времен и пространств, в которой есть единственная мера — деньги, а все остальное — товар. Товаром становятся даже пространство и время (они сдаются и продаются). Символы, будучи вырванными из своей культурно-исторической парадигмы, лишаются своего истинного содержания, в результате чего открывается возможность толковать их на основе каких угодно ассоциаций. Так, Вещий Олег, символизируя национальный характер, осмысливается как символ вещизма, и возникает слоган «Как ныне сбирается Вещий Олег в Царьград за вещами. На том стояла и стоит русская земля». Демократия (внутри корпоративной страны телевизионщиков) трактуется как «демоверсия для ботвы». Ложные символы рождают и ложные стили. Возникают два основных стиля – «западнический» и «ложнославянский». Суть «западнического» стиля в пропаганде через пепси-колу победы нового над старым, победы всего «крутого» и способного двигаться напролом. Суть «ложнославянского» стиля — игра на чувстве обывательского патриотизма и приверженности «нашим» традициям. Набор образов здесь примитивен: березки, церкви, колокола, красные рубахи навыпуск, бороды, сарафаны, подсолнухи, лузга. В целом же все разнородное и разнообразное множество рекламных образов создает один единственный образ счастливого человека (причем счастливого примитивно — как правило, это «телесный комфорт», «шкурная безопасность»). Реклама показывает людям других людей, которые сумели обмануться и найти счастье в обладании материальными объектами. Она стремится убедить, что потребление рекламируемого продукта ведет к высокому и благоприятному перерождению, причем не после смерти, а сразу же после акта потребления.

Виктор Пелевин создал первый полноценный миф о роли рекламы в современной российской действительности. Сегодняшний фольклор выражает следующую главную мысль: реклама представляет собой искусную и беспринципную манипуляцию массовым сознанием. Разумеется, профессионал в приватной беседе усмехнется: реклама — это в первую очередь 12-часовой рабочий день, бессмысленная нервотрепка и бесконечная мелочная бухгалтерия, как в сигаретно-пивном ларьке (из которого и перешел в рекламный бизнес главный герой Вавилен Татарский); но подобное определение на миф, разумеется, не тянет. А вот зомбирующий «25-й кадр», использование гипнотизеров или, скажем, разработка рекламных кампаний неким «сионо-масонским лобби» — материал вполне подходящий. Этим Пелевин и пользуется. Собственно, описанное в книге с действительной рекламной реальностью соприкасается главным образом психологически. Именно точность психологических мотиваций людей, заказывающих и делающих рекламу, является основным «реалистическим» достоинством романа. Так, первые встречающиеся в романе заказчики рекламы — одержимые манией величия финансовые махинаторы, большей части которых уготовлена печальная роль жертв бандитской мести, — психологически очень правдоподобный тип. Маловразумительное выражение собственных мыслей, болезненная реакция на намеки относительно возможного краха, хроническое пьянство, дорогая пыжиковая шапка под «стеклянным колпаком» (мелкая, но подкупающая подробность) и, наконец, тщательно скрываемая, но от этого не менее патологическая одержимость суевериями, сила которой такова, что заставляет даже откупаться от «злого духа» значительными суммами, которые выплачиваются сценаристу за совершенно ненужную, но попавшую в больную точку идею — вот вам портрет важнейшей прослойки заказчиков образца 1994 года. Портрет настолько точный, что читатель, убедившись в компетентности автора, принимает за чистую монету и все остальное: и заказчики в те времена случались самые живописные, и заказы зачастую срывались по весьма траурным поводам.

Владимир Евстафьев, президент рекламной группы «Максима», президент РАРА замечает: «Новая книга Пелевина обречена на успех: хищное дыхание бестселлера, т. е. брэнда, отнимающего время и деньги target group у конкурентов, так и сквозит между строк». Потенциальная возможность разъема на цитаты, которые могут быть использованы в качестве слоганов в саморазвивающейся «рекламной кампании» книги (как это происходит, скажем, с «Мастером и Маргаритой» или «Двенадцатью стульями»), роману обеспечена. Слоганы, обильно представленные в романе, неожиданно нашли свое реальное воплощение в жизни. Так, например, одна из новгородских пивоваренных компаний позаимствовала из текста Пелевина слоган про квас «Никола». («Квас — не кола, пей «Николу»»). Спустя всего два месяца после вывода бренда «Никола» на рынок и старта рекламной кампании узнаваемость марки, по данным исследовательской компании «О+К» (Санкт-Петербург), в северной столице составляла уже 66%, при этом 21% респондентов, перечисляя известные им квасные бренды, упоминали эту марку первой. Успехи своего квасного бренда производители объясняют грамотно спланированной рекламной кампанией, достаточным бюджетом на продвижение и оригинальным, «цепляющим» креативом.

Если ряд опорных (большей частью психологических) точек рекламной деятельности указан в «Generation «П» очень правдоподобно, то в целом судить по книге о рекламной действительности, конечно, нельзя — это все равно что изучать историю нэпа по «Двенадцати стульям». Да и нужно ли это? Для этого существуют учебники и пресса, а скоро наверняка появятся и воспоминания… Выход в свет «Generation «П» — появление первого отечественного литературного мифа о рекламном мире.

Сюжет любого произведения Пелевина всегда обильно сдобрен разнообразнейшими гротескными оборотами, усыпан замысловатыми придумками, экзотическими сценками. Здесь их также хватает, а некоторые из них даже можно принять за основное содержание фабулы. Кажется, вот он, ключ всей композиции. Но нет, не то! Взять хотя бы «испанскую коллекцию живописи». Помещенная почти в самый конец, эта сцена наталкивает на мысль, что Пелевин посвятил всю книгу одной задаче,- нарисовать современный портрет общества потребления. Тут же сама собой всплывает параллель с «Одномерным человеком» Герберта Маркузе. Бумажки с печатями- вместо картин и скульптур. Читателю остается только согласиться с персонажем Пелевина Азадовским: и правда, зачем вывешивать подлинные полотна, ведь нынешних участников светских околокультурных тусовок, все равно, интересует лишь цена шедевра в миллионах долларов да имя нынешнего его владельца. Пожалуй, «Generation П» можно было бы принять за отечественный вариант «Одномерного человека», а Пелевина- за сегодняшнего российского Герберта Маркузе. И реакции вроде как, подтверждают догадку. Читающая публика узнала себя. Оттого одни этим романом восторгаются,- узнали. Оттого же другие выражают резкое неприятие,- тоже узнали.

Герой в течение всего повествования куда-то дрейфует, создает рекламные ролики, потом начинает творить посредством мощного компьютера президентов и депутатов, а под конец оказывается творцом судеб всех людей, то есть почти Богом, получая в свои руки жезл,- мобильный телефон с одной единственной кнопкой на панели. Разрыв Пелевина с модернистской традицией еще более двусмыслен. Это особенно отчетливо видно, если сопоставить “Generation П” с другими пелевинскими текстами. Скажем, с “Чапаевым и Пустотой”.

Поэт-декадент Петр Пустота и главный герой нового романа “криэйтор” рекламных текстов и концепций Вавилен Татарский, в сущности говоря, антиподы. Пустота не знает, какая из известных ему реальностей реальна, а какая фиктивна. Но он сам выбирает для себя тот мир, в котором он - комиссар Чапаева, и следует этому выбору со всей возможной последовательностью. Татарский целиком и полностью принадлежит данной, т. е. сегодняшней, реальности, и для того, чтобы выйти за ее пределы, ему нужны стимуляторы, вроде мухоморов, дурного героина, ЛСД или, на худой конец, планшетки для общения с духами.

Пустота проходит путь философского “просвещения” и в конце концов обретает способность “выписаться из больницы”, иначе говоря - по примеру Чапаева - создавать свою реальность. Татарский тоже, казалось бы, проходит путь возвышения от ларечного “реализатора” до живого бога, главы некоего тайного ордена, Гильдии Халдеев, поставляющей России иллюзорную реальность. Но на самом деле его возвышение предопределено его именем, составленным из “Василия Аксенова” и “Владимира Ильича Ленина” и лишь случайно совпавшим с “именем города”. Именем, т. е. “брэндом”. А как шутит коллега Татарского по рекламным делам, “у каждого брэнда своя легенда”. Вавилен Татарский - такая же вещь, такой же продукт, как и то, что он рекламирует.

Петр Пустота - почти романтический образ модерниста; подлинного поэта, творца, избирающего пустоту как предельное выражение философской свободы. А Татарский - пустое место, никто, человеческий word processor, не творец, а “криэйтор”, как настойчиво подчеркивается в романе, волей случая вознесенный до небес. Со своей книжечкой, в которую в любой удобный и неудобный момент записываются рекламные идеи, он просто комичен. Особенно эта комичность очевидна, когда в момент наркотического “прозрения” он “во искупление” сочиняет для Бога “слоган”, действительно гениальный по своей пошлости: “Христос Спаситель. Солидный господь для солидных господ”. Его продвижение по мистико-карьерной лестнице, разумеется, напоминает компьютерную игру (три ступени, три загадки, башня, на которую надо взойти), но на самом деле не он восходит, а им двигают, как фишкой, - недаром каждое новое возвышение Татарского совершается после того, как его прежний босс-наставник, по неясным причинам, погибает. Выбрав в качестве зеркала (сюжета) и маски (автора) - двух главных компонентов описанного в романе “древнего халдейского ритуала” - вполне посредственного тупаря, “типический характер в типических обстоятельствах”, Пелевин демонстративно захлопнул дверь, ведущую не только к романтико-модернистской традиции изображения исключительного героя в исключительных обстоятельствах, но и к себе самому прежнему. Ведь Пелевин не то чтобы однообразен, скорее, последователен: начиная с ранних рассказов и “Омона Ра” вплоть до “Чапаева”, он умно и изобретательно вел свою тему, сразу же отличившую его от других постмодернистов. Если другие открывали за стандартизированными представлениями об истине и реальности - мнимости, фикции, симулякры, то Пелевин упорно доказывал, что из симулякров и фикций можно заново построить реальность.

Новый роман рожден горестным открытием того факта, что эта приниципиально индивидуальная стратегия свободы легко оборачивается тотальной манипуляцией “ботвой”: симулякры превращаются в реальность массово, в индустриальном порядке. Каждый рекламный клип - это на самом деле облеченный в виртуальную плоть квазиреальности симулякр счастья и свободы: “Свободу начинают символизировать то утюг, то прокладка с крылышками, то лимонад. За это нам и платят. Мы впариваем им это с экрана, а они потом впаривают это друг другу, и нам, авторам, это, как радиоактивное заражение, когда уже не важно, кто взорвал бомбу”. При таком раскладе разницы между творцом иллюзий и их потребителем не так уж и много. При “массовом воспроизводстве” творца заменяет криэйтор, а Петра Пустоту - Вавилен Татарский. Пелевин не мог не думать, когда писал этот роман, кто в период “массового воспроизводства симулякров” заменит его, Виктора Пелевина, точнее, много ли останется от Пелевина, если он захочет подольше удержаться в роли культового писателя поколения “П”? Над романом Пелевина, конечно же, витает тень Жана Бодрийяра. Именно с легкой руки этого философа концепция “симулякра и симуляции” стала знаменем постмодернизма. Именно он первым заговорил о том, что ТВ, и в первую очередь реклама, размывают границу между реальным и иллюзорным, создавая массовым потоком образы власти и вожделения (соответственно, анальный и оральный вау-факторы, как это называется у Пелевина). Эти образы могут иметь отношение к реальности, а могут быть более или менее искусной иллюзией реальности, их главная функция не в отражении, а в моделировании реального в сознании и в поведении потребителя.

Разрушая всякие связи с реальностью, симулякры, по Бодрийяру, размывают любую цель человеческой деятельности, что в свою очередь “делает неопределенным различие между правдой и ложью, добром и злом, и в конечном счете устанавливает радикальный закон эквивалентности и обмена, железный закон власти”. Естественно, по Бодрийяру, и сама власть, попадая в зависимость от гиперреальности симулякров, подменяется системой фикций. Те, кто читал роман Пелевина, помнят, что он заканчивается августовским кризисом, возникшим, по Пелевину, из-за перепроизводства симулякров: главный программист подторговывал налево “черным PR”, т. е. скрытой рекламой тех или иных товаров, вопреки заключенным контрактам на скрытую рекламу совсем других товаров. Разоблаченный, он посмертно отомстил встроенным в систему вирусом, который стер все виртуальное правительство.

Смешнее, чем у Бодрийяра. Но по идее все то же: кризис - всего лишь ограниченная инъекция реальности в систему симулякров, которая служит ее обновлению, мифологическому возрождению. В романе этот мотив выражается в финальном возвышении Татарского, становящегося живым богом вместо неприятного (и ответственного за кризис) Азадовского - ритуал умирающего и воскресающего бога налицо.

“Generation П” - первый роман Пелевина о власти per se, где власть, осуществляемая посредством симулякров, оттесняет поиск свободы. Да и, собственно, сама свобода оказывается таким же симулякром, вкачиваемым в мозг потребителя вместе с рекламой кроссовок; недаром жаргонное “лаве” саркастически расшифровывается одним из персонажей романа как сокращение от “liberal values”, иначе говоря - ценностей свободы. Оттого самому Пелевину нескрываемо скучно писать о Татарском и ему подобных. Пелевин - все-таки лирик по складу таланта, и там, где нет нервного контакта между его “я” и “я” героя из текста, исчезает живой напор и остается просто беллетристика среднего качества.

Возвращаясь к теме концепта, отметим, что Пелевин рассматривает рекламу и PR с точки зрения «внедрения и вовлечения». «Внедрение» обозначает процент людей, которые запомнили рекламу. «Вовлечение» — процент вовлеченных в потребление с помощью рекламы. Проблема, однако, состоит в том, что яркая, скандальная реклама, способная обеспечить высокое внедрение, вовсе не гарантирует высокого вовлечения. Аналогично, умно раскрывающая свойства товара кампания, способная обеспечить высокое вовлечение, не гарантирует высокого внедрения. Термин «вовлечение» не просто оказался полезным в работе. Он заставил Татарского задуматься над тем, кто, кого и куда вовлекает.

Сверхзадача любой телерекламы – создание образа счастья, впечатление, что приобретение тех или иных товаров и принесет его человеку. «Поэтому человек идет в магазин не за вещами, а за этим счастьем, а его там не продают». Рекламное счастье существует лишь в клипах. На самом деле они предлагают суррогат счастья, основанный на подмене представления о полноценном существовании, открытом всей полноте проявлений жизни, лишь потребительским вариантом. Мир симулякров-подделок теснит реальность, закрывает ее от человека, плодит теленаркоманов.

PR – это термин, а значит он относится к области науки. Однако это не только наука, но еще и искусство, прежде всего – искусство обмана. Благодаря подобным противоречиям концепт «PR» воспринимается как своеобразный парадокс, причем подобное восприятие создается и за счет того, что он представляется автором в виде оксюморона – как своеобразная «виртуальная реальность».

Парадокс пи-ара еще и в том, что, будучи ориентирована на внешнюю привлекательность, он нуждается в украшении, так как суть его в действительности некрасива.

Пелевин - мастер держать внимание читателя. Но, оторвавшись от текста и взглянув со стороны, обнаруживаешь, что пустота Пелевина так же виртуальна, как и его мир, то есть ее нет, рассеялась, как дым. Пока читаешь роман, легко увериться, что человек - это всего лишь телепередача, которая смотрит другую телепередачу, транслируемую непонятно кем для тех, кого на самом деле нет; но когда, оторвавшись от книги и выходя за дверь, ты реально получаешь кулаком в глаз или проливаешь на ногу кипяток из чайника, о пелевинских доводах как-то забываешь и жизнь сразу наполняется вполне конкретным содержанием. Такой ход мысли тоже неоднократно был обыгран автором, поэтому логически и казуистически его позиция неуязвима, да и не особенно тянет ее уязвлять.

Все это достаточно банальные рекламные технологии. Ничего удивительного в том, что роман «Generation П» посвящен именно им. Главный герой романа - перспективный рекламист, который «входит в бизнес», начиная с гротескно-реальных ступеней и заканчивая фантасмагорией «контроля над миром», превращаясь в бога - не только символически, но и фактически. Книга рассчитана с буквально математической точностью, от эпиграфа до последних строк. Она испещрена сценариями рекламных заставок; обнажая прием, автор объясняет, как именно легче всего завладеть вниманием потребителя. С одной стороны, реклама кругом, все к ней привыкли, все живут в ее мире; с другой - она надоел донельзя, поэтому все с благодарностью принимают любую форму добродушного издевательства, «стеба» над рекламой, в который с определенного момента начинает превращаться роман Пелевина. Здесь играет роль еще один метод, вполне цинично обозначенный автором на страницах романа: привлекать публику за счет отрицания осточертевшей рекламы; антиреклама действеннее рекламы, тем более, что Пелевину безразлично, что рекламировать (десятки самых расхожих товарных марок проходят вереницей через страницы книги, смешиваясь в единую пеструю картину). Ведь главный аспект, который его интересует - раскрутка собственного текста.

Вот он - «серый PR» (тут же рождается еще одно название: «Поколение PR»), прославляемый Пелевиным в его новом романе. Другими словами, самореклама (SelfPR), проводимая настолько умно и в то же время незавуалированно, что читателя немедленно «берет за живое». Самореклама, соединенная с минимальной неожиданностью фабулы, привнесением знакомых реалий, ироническим преломлением эзотерических «откровений»; умелые и джентльменские «отношения с публикой» - попросту PR.

Почему, собственно, реклама? Как знак современного мира, как воплощение семасиологических схем, с одной стороны, открывающих бесконечную перспективу трактовки, с другой - замкнутых на самих себе. В них и суждено блуждать Татарскому и читателю вместе с ним. Кстати, герой нового романа Пелевина - своего рода «человек без свойств», что тоже симптоматично: он не есть персонаж в привычном понимании, а лирическая проекция тени, возникающей при совмещении, в ходе диалога читателя и писателя; отсюда вавилонское смешанное имя, отсюда «космополитическая», национально-невнятная фамилия. Универсальный, всеобщий характер героя и его поисков выражен в старой притче о «птичьем короле» Семурге, имя которого переводится как «тридцать птиц». В финальном рекламном ролике герой тоже множится на тридцать, уходя вдаль по неведомой дороге. Однако результата и финиша у этого пути нет; Пелевин и его персонаж идут вперед по бегущей дорожке, не сдвигаясь с одной точки. И в итоге Татарский - человек вообще - выбирает трон правителя этого гротескного мира, больше не задавая вопросов. Отказавшись от роли мистического учителя, Пелевин оставляет себе право на то, чтобы остаться писателем; право на иронию. Особенно явно она выражена в немногих, но ключевых сценах «озарений» Татарского (как правило, под воздействием тех или иных наркотиков).

Единственное, что от них остается в памяти героя (а также читателя и самого автора) - ничего не значащая вне забытого контекста фраза-формула, разгадка неизвестной теоремы, воплощающая смысл бытия: «Ниточки исчезают, но шарик-то остается!» Подобно Алисе в Стране Чудес, герой Пелевина получает ключ от двери, войти в которую он не в состоянии.

Таким образом, подводя итог работы, мы можем говорить о том, что художественный концепт «PR» в романе В.О. Пелевина «Generation «П», с одной стороны, непосредственно соотнесен с культурным концептом «PR» в языковой картине мира, а с другой – включает в свое ассоциативно- семантическое поле множественные смыслы, выходящие за пределы одноименного культурного концепта и связанные исключительно с художественной картиной мира писателя.