Картина написана: 1889 г.
Холст, масло.
Размер: 139 × 213 см

Описание картины «Три медведя» И. Шишкина

Художник: Иван Иванович Шишкин, Константин Аполлонович Савицкий
Название картины: «Утро в сосновом лесу»
Картина написана: 1889 г.
Холст, масло.
Размер: 139 × 213 см

На отечественных просторах вы не найдете второго такого «хитового» полотна, сюжет которого присутствует на раритетном бабушкином покрывале, вышитой думочке, скатерти, тарелках и даже на обертках с милыми косолапышами. Воспоминания родителей, шоколадные конфеты и ходы пиарщиков – вот что не дает нам забыть о картине И. Шишкина «Утро в сосновом лесу» или, в простонародье, «Три медведя».

А только ли Шишкина? Медведей на холсте нарисовал К. Савицкий, который поначалу изображал двух косолапых, а потом поднял их число до четырех. Раньше считалось, что Шишкин, несмотря на его довольно весомые успехи в анималистической живописи, был не в состоянии изобразить медведей, так что просто эксплуатировал беднягу Савицкого и даже не разрешил тому подписаться на картине. На самом деле художники дружили, а медведи появились уже после того, когда последний сказал, что полотно нединамично. Шишкин мог рисовать кого угодно, но не медведей, вот и дал Савицкому возможность оживить картину и поставить подпись. Коллекционер П. Третьяков был не так лоялен: он купил картину у Шишкина, а это значит, что авторство его, так что никаких Савицких тут быть не может. В общем, надпись была стерта и «Утро в сосновом лесу» стало считаться одной из ключевых картин в творчестве одного из самых выдающихся российских пейзажистов.

Конфеты «Мишка косолапый» с шишкинской репродукцией на фантике и дали название полотну «Три медведя». Появившееся лакомство имело начинку из миндаля, какао-бобов, стоило дорого, но было так вкусно, что даже агитатор всех и вся В. Маяковский не удержался и написал мол, если хотите «Мишек», то отложите на сберкнижку энную сумму денег. Вот так «Мишка косолапый» стал «Тремя медведями» (а их на картине четыре), конфета – одним из признаков СССР, а И. Шишкин – народным художником.

Правда, он и был певцом природы родного края и до «Медведей». Художник хотел и умел удивлять, прежде всего, пейзажами, которые он выписывал настолько ювелирно, что заслужил славу мастера детализации. Только у него увидите дымку тумана, словно парящую среди ветвей столетних сосен, мягкий и уютный мох на валунах, прозрачную воду ручья, утреннюю или вечернюю прохладу, полуденную жару лета. Что интересно, все полотна художника частично эпичны, но монументальны – всегда. При этом Шишкин не пафосен, он просто тот человек, который искренне восхищается величественной природой родного края и умеет изображать ее.

«Утро в сосновом лесу» умиротворяет уравновешенностью своей композиции. Три медвежонка очень гармонично смотрятся с их мамой-медведицей, а к двум половинкам упавшей сосны так и хочется применить божественную пропорцию. Эта картина – словно случайный кадр на старенький фотоаппарат, который удалось сделать туристу, так долго искавшему истинную девственную природу.

А если посмотреть на колорит картины, то художник словно пытается охватить все богатство красок рассветной поры. Мы видим воздух, но он не голубого привычного оттенка, а скорее сине-зеленого, немного мутного и туманного. Преобладающие цвета, которые окружили косолапых жителей леса – зеленые, голубые и солнечно-желтые, отражающие настроение проснувшейся природы. Яркие мерцания золотых лучей на заднем плане словно намекают на солнце, которое вот-вот осветит землю. Именно эти блики и придают картине торжественности, именно они говорят о реалистичности тумана над землей. «Утро в сосновом лесу» - это еще одно подтверждение осязательности полотен Шишкина, ведь прохладный воздух можно даже почувствовать.

Посмотрите внимательно на лес. Его облик передан настолько реалистично, что становится ясно: это не лесная поляна, а глухая чаща – истинное сосредоточение живой природы. Над ней чуть только взошло солнце, лучи которого уже успели пробраться к верху крон деревьев, забрызгав их золотом и снова спрятались в чащу. Влажный, еще не рассеявшийся туман, кажется, разбудил обитателей древнего леса.

Вот проснулись медвежата и медведица, развив свою бурную деятельность. Довольные и сытые мишки с самого утра познают окружающий мир, исследуя ближайшую поваленную сосну, а мама-медведица следит за малышами, которые умиляюще неуклюже карабкаются на дерево. Причем, медведица наблюдает не только за детенышами, а и старается уловить малейшие звуки, которые могут нарушить их идиллию. Просто удивительно, как эти звери, написанные другим художником, смогли оживить композиционное решение картины: поваленная сосна словно была создана для этого медвежьего семейства, занятого своими важными делами на фоне отдаленного и дикого уголка русской природы.

На картине «Утро в сосновом лесу» раскрывается мастерство реалистичного изображения и его качество, причем во многом опережающее современную цифровую технику. Каждая травинка, каждый лучик солнца, каждая иголочка сосны написана Шишкиным любовно и трепетно. Если передний план полотна изображает поваленную сосну со взбирающимися на ней медведями, то на заднем плане расположился древний лес. Медвежата и остальная природа вызывают у каждого человека умиротворяющие положительные эмоции. Звери, словно игрушечные, наполняют добротой начало нового дня и настраивают на позитивное мышление. Глядя на этих милых животных, не вериться, что они – хищники по своей природе и не могут быть способны на жестокость. Но главное даже не в этом. Шишкин акцентирует внимание зрителя на гармонию солнечного света, который исходит от заднего плана картины с медвежатами на переднем плане. Проведите визуально линию через них – и вы непременно заметите, что это самые яркие объекты на картине, а все остальное, включая неправильной формы сосны – это лишь дополняющие штрихи.

Кажется, что «Утро в сосновом лесу» изображает настоящих, живых медведей на некоем фантастичном пейзаже. Вятский лес, с которого списана природа, говорят исследователи, сильно отличается от шишкинского. Просто интересно, существуют ли там сейчас медведи, ведь картина на протяжении века воспитывающая эстетический и моральный вкус людей, так и просит бережно относиться к окружающей природе.

Для начала: Как известно, многие эпохальные события в мировой истории неразрвыно связаны с городом Вятка (в некоторых версиях - Киров (который Сергей Мироныч)). Что причиной тому - звезды может так встали, может воздух или глинозем там какой особо целебный, может коллаедр повлиял, но факт остается фактом: что бы ни случилось в мире особо знаменательного - почти во всем прослеживается "рука Вятки". Однако, до сих пор никто не брал на себя ответственность и нелегкий труд по систематизации всех знаменательных явлений, имеющих непосредственную привязку к истории Вятки. В этой ситуации группа молодых перспективных историков (в моем лице) взялась таки осуществить эту попытку. В результате на свет явился цикл высокохудожественных научно-исторических очерков о документально подтвержденных исторических фактах под рубрикой "Вятка - родина слонов". Кои и планирую я время от времени размещать на этом ресурсе. Итак, начнем.

Вятка - родина слонов

Вятский медведь - главный персонаж картины «Утро в сосновом бору»

Искусствоведами давно доказано, что картину «Утро в сосновом бору» Шишкин писал с натуры, а не с обертки конфеты «Мишка косолапый». История написания шедевра довольно интересна.

В 1885 году Иван Иванович Шишкин задумал написать полотно, отображавшее бы глубинную силу и необъятную мощь российского соснового бора. Местом написания полотна художник выбрал Брянские леса. Три месяца Шишкин жил в шалаше, добиваясь единения с природой. Итогом акции стал пейзаж «Сосновый бор. Утро». Однако, жена Ивана Ивановича Софья Карловна, служившая главным экспертом и критиком картин великого живописца, посчитала, что полотну не хватает динамики. На семейном совете пейзаж решено было дополнить лесной живностью. Первоначально планировалось «пустить по полотну» зайцев, однако, их малые габариты вряд ли сумели бы передать мощь и силу российского леса. Выбирать пришлось из трех фактурных представителей фауны: медведя, кабана и лося. Отбор произвели методом отсечения. Кабан отпал сразу - Софья Карловна не любила свинину. Сохатый также не прошел по конкурсу, так как лось, карабкающийся по дереву, выглядел бы неестественно. В поисках победившего в тендере подходящего медведя Шишкин вновь был отселен в Брянские леса. Однако на этот раз его ожидало разочарование. Все брянские медведи показались живописцу худосочными и малосимпатичными. Шишкин продолжил поиски в других губерниях. 4 года скитался художник по лесам Орловщины, Рязанщины и Псковщины, но так и не нашел экспонат, достойный шедевра. «Непородистый нынче медведь пошел, может, все-таки кабан подойдет?», - писал из шалаша Шишкин жене. Софья Карловна и здесь помогла мужу - в энциклопедии «Жизнь животных» Брема она прочла, что лучшим экстерьером обладают медведи, обитающие в Вятской губернии. Ученый-биолог описывал бурого медведя вятской линии как «крепко сбитое животное с правильным прикусом и хорошо стоящими ушами». На Вятку, в Омутнинский уезд и подался Шишкин в поисках идеального животного. На шестой день проживания в лесу, неподалеку от своей уютной землянки художник обнаружил берлогу великолепных представителей бурой породы медведей. Медведи также обнаружили Шишкина и дописывал их Иван Иванович уже по памяти. В 1889 году великое полотно было готово, аттестовано Софьей Карловной и размещено в Третьяковской галерее.

К сожалению, о существенном вкладе вятской природы в написание картины «Утро в сосновом бору» сейчас мало кто помнит. А зря. И по сей день медведь в этих краях водится мощный и породистый. Общеизвестным является тот факт, что для эмблемы Олимпиады-80 позировал медведь Громыка из зверохозяйства «Зониха».

Вячеслав Сыкчин,
независимый историк,
председатель ячейки медведологов
Вятского общества дарвинистов.

«Монахиня» Ильи Репина

Илья Репин. Монахиня. 1878. Государственная Третьяковская галерея / Портрет под рентгенограммой

С портрета на зрителя задумчиво смотрит молодая девушка в строгой монашеской одежде. Образ классический и привычный - он, вероятно, не вызвал бы у искусствоведов интереса, если бы не мемуары Людмилы Алексеевны Шевцовой-Споре - племянницы жены Репина. В них обнаружилась любопытная история.

Для «Монахини» Илье Репину позировала Софья Репина, урожденная Шевцова. Девушка приходилась художнику свояченицей - и одно время сам Репин был ей серьезно увлечен, но женился на ее младшей сестре Вере. Софья же стала женой брата Репина - Василия, оркестранта Мариинского театра.

Это не помешало художнику неоднократно писать портреты Софьи. Для одного из них девушка позировала в парадном бальном туалете: светлое нарядное платье, кружевные рукава, высокая прическа. Во время работы над картиной Репин серьезно поссорился с моделью. Как известно, художника может обидеть каждый, но немногие могут отомстить так изобретательно, как это сделал Репин. Обиженный художник «переодел» Софью на портрете в монашеские одежды.

Историю, похожую на анекдот, подтвердила рентгенограмма. Исследователям повезло: Репин не счистил первоначальный красочный слой, что позволило в деталях рассмотреть подлинный наряд героини.

«Аллея парка» Исаака Бродского

Исаак Бродский. Аллея парка. 1930. Частное собрание / Исаак Бродский. Аллея парка в Риме. 1911

Не менее интересную загадку оставил для исследователей ученик Репина - Исаак Бродский. В Третьяковской галерее хранится его картина «Аллея парка», на первый взгляд ничем не примечательная: работ на «парковую» тематику у Бродского было много. Однако чем дальше в парк - тем больше красочных слоев.

Один из исследователей обратил внимание, что композиция картины подозрительно напоминала другую работу художника - «Аллею парка в Риме» (Бродский был скуп на оригинальные названия). Это полотно долгое время считалось утерянным, а его репродукция была опубликована лишь в довольно редком издании 1929 года. С помощью рентгенограммы исчезнувшая мистическим образом римская аллея была найдена - прямо под советской. Художник не стал счищать уже готовое изображение и просто внес в него ряд нехитрых изменений: переодел прохожих по моде 30-х годов XX века, «отобрал» у детей серсо, убрал мраморные статуи и немного видоизменил деревья. Так солнечный итальянский парк парой легких движений руки превратился в образцовый советский.

На вопрос, почему Бродский решил спрятать свою римскую аллею, исследовали ответа не нашли. Но можно предположить, что изображение «скромного обаяния буржуазии» в 1930 году с идеологической точки зрения было уже неуместным. Тем не менее из всех постреволюционных пейзажных работ Бродского «Аллея парка» наиболее интересна: несмотря на изменения, картина сохранила очаровательное изящество модерна, которого в советском реализме уже, увы, не было.

«Утро в сосновом лесу» Ивана Шишкина

Иван Шишкин и Константин Савицкий. Утро в сосновом лесу. 1889. Государственная Третьяковская галерея

Лесной пейзаж с медвежатами, играющими на поваленном дереве, - едва ли не самая известная работа художника. Вот только замысел пейзажа Ивану Шишкину подсказал другой художник - Константин Савицкий. Он же и написал медведицу с тремя медвежатами: знатоку леса Шишкину мишки никак не удавались.

Шишкин безукоризненно разбирался в лесной флоре, в рисунках своих учеников замечал малейшие ошибки - то не так изображена кора березы, то сосна похожа на бутафорскую. Однако люди и животные в его работах всегда были редкостью. Тут и пришел на помощь Савицкий. Он, кстати, оставил несколько подготовительных рисунков и эскизов с медвежатами - искал подходящие позы. «Утро в сосновом лесу» изначально не было «Утром»: называлась картина «Медвежье семейство в лесу», а самих мишек на ней было всего двое. Как соавтор Савицкий поставил на полотне и свою подпись.

Когда полотно доставили купцу Павлу Третьякову, тот возмутился: платил за Шишкина (заказывал авторскую работу), а получил Шишкина и Савицкого. Шишкин, как честный человек, авторство себе приписывать не стал. Но Третьяков пошел на принцип и подпись Савицкого кощунственно стер с картины скипидаром. Савицкий позже от авторских прав благородно отказался, а медведей еще долгое время приписывали Шишкину.

«Портрет хористки» Константина Коровина

Константин Коровин. Портрет хористки. 1887. Государственная Третьяковская галерея / Оборотная сторона портрета

На обороте холста исследователи обнаружили послание от Константина Коровина на картоне, которое оказалось едва ли не интереснее самой картины:

«В 1883 году в Харькове портрет хористки. Писано на балконе в общественном саду коммерческом. Репин сказал, когда этот этюд ему показывал Мамонтов С.И., что он, Коровин, пишет и ищет что-то другое, но к чему это - это живопись для живописи только. Серов еще не писал в это время портретов. И живопись этого этюда находили непонятной??!! Так что Поленов просил меня убрать этот этюд с выставки, так как он не нравится ни художникам, ни членам - г. Мосолову и еще каким-то. Модель была женщина некрасивая, даже несколько уродливая».

Константин Коровин

«Письмо» обезоруживало прямотой и дерзким вызовом всему художественному сообществу: «Серов еще не писал в это время портретов» - зато их писал он, Константин Коровин. И он же якобы первым использовал приемы, характерные для того стиля, который потом назовут русским импрессионизмом. Вот только все это оказалось мифом, который художник создал намеренно.

Стройная теория «Коровин - предтеча русского импрессионизма» была беспощадно разрушена объективными технико-технологическим исследованиями. На лицевой стороне портрета нашли подпись художника краской, чуть ниже - тушью: «1883, Харьков». В Харькове художник работал в мае - июне 1887 года: писал декорации для спектаклей Русской частной оперы Мамонтова. Помимо этого, искусствоведы выяснили, что «Портрет хористки» был выполнен в определенной художественной манере - a la prima. Эта техника масляной живописи позволяла написать картину за один сеанс. Коровин начал использовать эту технику только в конце 1880-х годов.

Проанализировав эти две нестыковки, сотрудники Третьяковской галереи пришли к выводу, что портрет был написан только в 1887 году, а более раннюю дату Коровин дописал, чтобы подчеркнуть собственное новаторство.

«Мужчина и колыбель» Ивана Якимова

Иван Якимов. Мужчина и колыбель.1770. Государственная Третьяковская галерея / Полный вариант работы

Долгое время картина Ивана Якимова «Мужчина и колыбель» вызывала недоумение искусствоведов. И дело было даже не в том, что подобного рода бытовые зарисовки абсолютно не характерны для живописи XVIII века - у лошадки-качалки в правом нижнем углу картины слишком неестественно натянута веревка, которая логически должна была бы лежать на полу. Да и рановато было ребенку из колыбели в такие игрушки играть. Также камин и наполовину не поместился на холст, что выглядело очень странно.

«Просветила» ситуацию - в прямом смысле - рентгенограмма. Она показала, что холст был разрезан справа и сверху.

В Третьяковскую галерею картина поступила после распродажи коллекции Павла Петровича Тугого-Свиньина. Ему принадлежал так называемый «Русский музеум» - коллекция живописи, скульптуры и антиквариата. Но в 1834 году из-за финансовых проблем коллекцию пришлось продать - и картина «Мужчина и колыбель» попала в Третьяковскую галерею: не вся, а только ее левая половина. Правая, к сожалению, была утеряна, но увидеть работу целиком все-таки можно, благодаря еще одному уникальному экспонату Третьяковки. Полный вариант работы Якимова обнаружился в альбоме «Собрание отличных произведений российских художников и любопытных отечественных древностей», где собраны рисунки с большей части картин, входивших в коллекцию Свиньина.

«Утро в сосновом лесу» является, пожалуй, одним из самых известных полотен Ивана Шишкина. Первое, что привлекает и умиляет зрителей, смотрящих на шедевр, - это медведи. Без животных картина вряд ли получилась бы такой притягательной. А между тем мало кто знает, что нарисовал зверей вовсе не Шишкин, другой художник по фамилии Савицкий.

Мастер по медведям

Константин Аполлонович Савицкий теперь уже не так известен, как Иван Иванович Шишкин, имя которого знает, наверное, даже ребенок. Тем не менее Савицкий тоже является одним из самых талантливых отечественных живописцев. В свое время он был академиком и членом Императорской Академии художеств. Понятно, что именно на почве искусства Савицкий и познакомился с Шишкиным.
Оба они любили русскую природу и самозабвенно изображали ее на своих полотнах. Вот только Иван Иванович предпочитал больше пейзажи, на которых люди или животные, если и появлялись, то только в роли второстепенных персонажей. Савицкий же, напротив, активно изображал и тех, и других. Видимо, благодаря мастерству друга, Шишкин утвердился в мысли о том, что фигуры живых существ ему не слишком удаются.

Помощь друга

В конце 1880-х годов Иван Шишкин закончил очередной пейзаж, на котором необычайно живописно изобразил утро в сосновом лесу. Однако, по мнению художника, картине не хватало какого-то акцента, в качестве которого он задумал нарисовать 2-х медведей. Шишкин даже сделал наброски для будущих персонажей, но остался недоволен своей работой. Тогда-то он и обратился к Константину Савицкому с просьбой помочь ему с животными. Друг Шишкину не отказал и с радостью взялся за дело. Медведи получились на зависть. Кроме того количество косолапых увеличилось вдвое.
Справедливости ради стоит отметить, что сам Шишкин мухлевать вовсе не собирался и, когда картина была готова, указал не только свою фамилию, но и Савицкого. Оба приятеля были удовлетворены совместным творчеством. Но все испортил основатель знаменитой на весь мир галереи Павел Третьяков.

Упрямый Третьяков

Именно Третьяков приобрел у Шишкина «Утро в сосновом лесу». Однако 2 подписи на картине меценату не понравились. А поскольку после покупки того или иного произведения искусства Третьяков считал себя единственным и полноправным его обладателем, он взял да и стер имя Савицкого. Шишкин принялся было возражать, но Павел Михайлович остался непреклонен. Он сказал, что манера письма, и в том числе и касательно медведей, соответствует манере Шишкина, а Савицкий здесь явно лишний.
Полученным от Третьякова гонораром Иван Шишкин поделился с другом. Однако он отдал Савицкому только 4-ую часть денег, объяснив это тем, что наброски к «Утру» он делал без помощи Константина Аполлоновича.
Наверняка, Савицкому было обидно подобное обращение. Во всяком случае больше он не написал в паре с Шишкиным ни одного полотна. А медведи Савицкого в любом случае действительно стали украшением картины: без них «Утро в сосновом лесу» вряд ли получила бы такое признание.

СПЕЦПРОЕКТЫ

За прошедшее столетие «Утро в сосновом лесу», которую молва, презрев законы арифметики, перекрестила в «Три медведя», стала самой растиражированной картиной в России: шишкинские мишки смотрят на нас с конфетных фантиков, поздравительных открыток, настенных гобеленов и календарей; даже из всех наборов для вышивания крестиком, которые продаются в магазинах «Всё для рукоделия», наибольшей популярностью пользуются именно эти медведи.

Кстати, при чём здесь вообще утро?!

Известно ведь, что изначально эта картина называлась «Медвежье семейство в лесу». И было у неё два автора – Иван Шишкин и Константин Савицкий: Шишкин написал лес, а вот кисти последнего принадлежали сами медведи. Но Павел Третьяков, купивший это полотно, приказал переименовать картину и во всех каталогах оставить только одного художника – Ивана Шишкина.

– Почему? – с таким вопросом Третьякова одолевали многие годы.

Лишь однажды Третьяков объяснил мотивы своего поступка.

– В картине, – ответил меценат, – всё, начиная от замысла и кончая исполнением, говорит о манере живописи, о творческом методе, свойственных именно Шишкину.

И.И. Шишкин. Утро в сосновом бору.

«Медведь» – таково было прозвище самого Ивана Шишкина в юности.

Огромного роста, угрюмый и молчаливый, Шишкин всегда старался держаться в стороне от шумных компаний и забав, предпочитая гулять где-нибудь в лесу в полном одиночестве.

Он и появился на свет в январе 1832 года в самом медвежьем углу империи – в городе Елабуга тогдашней Вятской губернии, в семье купца первой гильдии Ивана Васильевича Шишкина, местного романтика и чудака, увлекавшегося не столько хлебной торговлей, сколько археологическим изысканиями и общественной деятельностью.

Может быть, именно поэтому Иван Васильевич и не стал бранить сына, когда тот после четырех лет обучения в Казанской гимназии бросил учиться с твёрдым намерением более не возвращаться к учёбе. «Ну, бросил и бросил, – пожал плечами Шишкин-старший, – не всем же чиновничьи карьеры строить».

Но Иван не интересовался ничем, кроме походов по лесам. Всякий раз он до рассвета сбегал из дома, возвращался же затемно. Отужинав, молча запирался в своей комнате. Не испытывал он интереса ни к женскому обществу, ни к компании сверстников, которым он казался лесным дикарём.

Родители пробовали было пристроить сына в семейный бизнес, но и к торговле Иван не высказал никакого интереса. Более того, все купцы обманывали и обсчитывали его. «Наш арифметчик-грамматчик идиотичен в вопросах коммерции», – жаловалась его мать в письме к старшему сыну Николаю.

Но тут в 1851 году в тихой Елабуге появились московские художники, вызванные расписывать иконостас в соборной церкви. С одним из них – Иваном Осокиным – Иван вскоре познакомился. Именно Осокин и заметил тягу молодого человека к рисованию. Он принял молодого Шишкина подмастерьем в артель, научив готовить и размешивать краски, а позже посоветовал ехать в Москву и учиться в Училище живописи и ваяния при Московском художественном обществе.

И.И. Шишкин. Автопортрет.

Родные, уже было махнувшие рукой на недоросля, даже воспряли духом, узнав о желании сына стать художником. Особенно отец, мечтавший прославить род Шишкиных в веках. Правда, он полагал, что самым известным Шишкиным станет он сам – как археолог-любитель, раскопавший древнее Чёртово городище под Елабугой. Поэтому отец выделил деньги на обучение, и в 1852 году 20-летний Иван Шишкин отправился покорять Москву.

Именно меткие на язык товарищи по Училищу живописи и ваяния и прозвали его Медведем.

Как вспоминал его однокашник Пётр Крымов, с которым Шишкин вместе снимал комнату в особняке в Харитоньевском переулке, «наш Медведь уже все Сокольники облазил и все поляны нарисовал».

Впрочем, ходил он на этюды и в Останкино, и в Свиблово, и даже в Троице-Сергиеву лавру – работал Шишкин словно без устали. Многие диву давались: за день он нарабатывал столько этюдов, сколько иные за неделю едва могли сделать.

В 1855 году, с блеском окончив Училище живописи, Шишкин решил поступать и в Императорскую Академию художеств в Санкт-Петербурге. И хотя, согласно тогдашней табели о рангах, выпускники Московского училища фактически имели тот же статус, что и выпускники Петербургской Академии художеств, Шишкину просто страстно хотелось учиться писать у лучших европейских мастеров живописи.

Жизнь в шумной столице империи ничуть не изменила нелюдимого характера Шишкина. Как писал он в письмах родителям, если бы не возможность учиться живописи у лучших мастеров, он бы давно уже вернулся домой, в родные леса.

«Надоел Петербург, – писал он родителям зимой 1858 года. – Были мы сегодня на Адмиралтейской площади, где, как вы знаете, цвет петербургской масленицы. Такая всё дрянь, чушь, пошлость, и на эту-то пошлую катавасию стекается пешком и в экипажах почтеннейшая публика, так называемая высшая, чтоб убить часть своего скучного и праздного времени и тут же поглазеть, как веселится публика низшая. А нам, людям, составляющим публику среднюю, право, не хочется смотреть…»

А вот ещё одно письмо, написанное уже весной: «Явился этот неумолкаемый гром экипажей по булыжной мостовой, зимой хоть не беспокоит. Вот настанет первый день праздника, явится бесчисленное множество на улицах всего Петербурга, треуголки, каски, кокарды и тому подобная дрянь делать визиты. Странное дело, в Петербурге вы ежеминутно встречаете или пузатого генерала, или жердину офицера, или крючком согнутого чиновника – эти личности просто бесчисленны, можно подумать, что весь Петербург полон только ими, этими животными…»

Единственное утешение, которое он находит в столице, – это церковь. Парадоксально, но именно в шумном Петербурге, где многие люди в те годы теряли не только веру, но и сам человеческий облик, Шишкин как раз обрёл свой путь к Богу.

Иван Иванович Шишкин.

В письмах к родителям он писал: «У нас в Академии в самом здании церковь, и мы во время богослужения оставляем занятия, идём в церковь, вечером же после классу ко всеношной, там заутрень не бывает. И с удовольствием вам скажу, что это так приятно, так хорошо, как нельзя лучше, как кто чего делал, всё оставляет, идёт, приходит же и опять занимается тем же, чем и прежде. Как церковь хороша, так и священнослужители ей вполне отвечают, священник старичок почтенный, добрый, он часто посещает наши классы, говорит так просто, увлекательно, так живо…»

Божью волю Шишкин увидел и в своих занятиях: он должен был доказать профессуре Академии право русского художника писать русские пейзажи. Сделать это было не так-то просто, ведь в то время корифеями и богами пейзажного жанра считались француз Никола Пуссен и Клод Лоррен, писавшие либо величественные альпийские ландшафты, либо знойную природу Греции или Италии. Российские же пространства считались царством дикости, недостойным изображения на холсте.

Илья Репин, учившийся чуть позже в Академии, писал: «Природа настоящая, прекрасная природа признавалась только в Италии, где были и вечно недосягаемые образцы высочайшего искусства. Профессора всё это видели, изучали, знали и учеников своих вели к той же цели, к тем же неувядаемым идеалам…»

И.И. Шишкин. Дуб.

Но дело было не только в идеалах.

Начиная ещё со времён Екатерины Второй иностранцы наводнили художественные круги Петербурга: французы и итальянцы, немцы и шведы, голландцы и англичане работали над портретами царских сановников и членов императорской семьи. Достаточно вспомнить англичанина Джорджа Доу, автора портретной серии героев Отечественной войны 1812 года, который при Николае I был официально назначен Первым художником Императорского двора. А в то время, пока Шишкин учился в Академии, при дворе в Петербурге блистали немцы Франц Крюгер и Петер фон Гесс, Иоганн Швабе и Рудольф Френц, которые специализировались на изображении великосветских забав – прежде всего балов и охоты. Причём, судя по картинкам, русские дворяне охотились вовсе не в северных лесах, а где-то в альпийских долинах. И, естественно, иностранцы, рассматривавшие Россию в качестве колонии, неустанно внушали петербуржской элите мысль о природном превосходстве всего европейского над русским.

Однако сломить упрямство Шишкина было невозможно.

«Бог указал мне этот путь; путь, на котором я теперь, он же меня и ведёт по нему; и как Бог неожиданно приведёт к цели моей, – писал он родителям. – Твёрдая надежда на Бога утешает в таких случаях, и невольно сбрасывается с меня оболочка тёмных мыслей…»

Не обращая внимания на критику преподавателей, он продолжал писать картины русских лесов, оттачивая технику рисунка до совершенства.

И он добился своего: в 1858 году Шишкин получил Большую Серебряную медаль Академии художеств за рисунки пером и живописные этюды, написанные на острове Валаам. В следующем году Шишкин за валаамский пейзаж получил Золотую медаль второго достоинства, также дающую право обучения за границей за счёт государства.

И.И. Шишкин. Вид на острове Валааме.

За границей Шишкин быстро затосковал по родине.

Берлинская Академия художеств показалась грязным сараем. Выставка в Дрездене – тожеством безвкусицы.

«Мы по невинной скромности себя упрекаем, что писать не умеем или пишем грубо, безвкусно и не так, как за границей, – писал он в своём дневнике. – Но, право, сколько мы видели здесь в Берлине – у нас гораздо лучше, я, конечно, беру общее. Черствее и безвкуснее живописи здесь на постоянной выставке я ничего не видал – а тут есть не одни дрезденские художники, а из Мюнхена, Цюриха, Лейпцига и Дюссельдорфа, более или менее все представители великий немецкой нации. Мы, конечно, на них смотрим так же подобострастно, как и на всё заграничное… До сих пор из всего, что я видел за границей, ничего не довело до ошеломления, как я ожидал, а, напротив, я стал более в себе уверен…»

Не прельстили его ни горные виды Саксонской Швейцарии, где он учился у известного художника-анималиста Рудольфа Коллера (так что, вопреки молве, Шишкин умел превосходно рисовать животных), ни ландшафты Богемии с миниатюрными горами, ни красоты старого Мюнхена, ни Прага.

«Сейчас только понял, что не туда попал, – писал Шишкин. – Прага не представляет собой ничего замечательного, бедны и её окрестности».

И.И. Шишкин. Деревня под Прагой. Акварель.

Только древний Тевтобургский лес с вековыми дубами, ещё помнившими времена нашествия римских легионов, ненадолго пленил его воображение.

Чем больше он ездил по Европе, тем сильнее ему хотелось вернуться в Россию.

От тоски он даже однажды влип в весьма неприятную историю. Сидел он как-то в Мюнхенской пивной, выпив около литра мозельского вина. И чего-то не поделил с компанией подвыпивших немцев, ставших отпускать грубые насмешки по поводу России и русских. Иван Иванович, не дождавшись от немцев ни объяснений, ни извинений, полез в драку и, как утверждали свидетели, голыми руками отправил в нокаут семерых немцев. В итоге художник попал в полицию, и дело могло бы принять самый серьёзный оборот. Но Шишкина оправдали: художник всё-таки, посчитали судьи, ранимая душа. И это оказалось едва ли не единственным его положительным впечатлением от европейской поездки.

Но в то же время именно благодаря опыту работы, приобретённому в Европе, Шишкин и смог стать в России тем, кем он стал.

В 1841 году в Лондоне произошло событие, не сразу оцененное по достоинству современниками: американец Джон Гофф Рэнд получил патент на оловянную тубу для хранения краски, завернутую с одного края и закручивающуюся колпачком с другого. Это был прототип нынешних тюбиков, в которые сегодня упаковывается не только краска, но и масса полезных вещей: крем, зубная паста, еда для космонавтов.

Что может быть обычнее тюбика?

Пожалуй, нам сегодня трудно даже представить себе, как это изобретение облегчило жизнь художникам. Ныне каждый желающий может легко и быстро стать живописцем: пошёл в магазин, купил загрунтованный холст, кисти и набор акриловых или масляных красок – и, пожалуйста, рисуй сколько душе угодно! В прежние же времена художники сами готовили себе краски, покупая у торговцев сухие пигменты в порошках, а затем терпеливо смешивая порошок с маслом. А вот во времена Леонардо да Винчи художники сами себе готовили красящие пигменты, что было крайне трудоёмким процессом. И, допустим, на процесс вымачивания толчёного свинца в уксусной кислоте для изготовления белой краски уходила львиная доля рабочего времени живописцев, поэтому-то, кстати, картины старых мастеров и такие тёмные, художники старались экономить на белилах.

Но даже и смешивание красок на основе пигментов-полуфабрикатов занимало массу времени и сил. Многие живописцы набирали себе учеников для подготовки красок к работе. Готовые же краски хранились в герметично закрытых глиняных горшках и плошках. Понятно, что с набором горшков и кувшинов для масла нельзя было пойти на пленэр, то есть писать пейзажи с натуры.

И.И. Шишкин. Лес.

И это была ещё одна причина, почему в русском искусстве никак не мог получить признания русский пейзаж: живописцы просто перерисовали пейзажи с картин европейских мастеров, не имея возможности рисовать с натуры.

Конечно, читатель может возразить: если художник не может писать с натуры, то почему они не могли рисовать по памяти? Или же и вовсе выдумывать всё из головы?

Но рисовать «из головы» было совершенно недопустимо для выпускников Императорской Академии художеств.

У Ильи Репина в его воспоминаниях есть любопытный эпизод, иллюстрирующий всю важность отношения Шишкина к правде жизни.

«На самом большом своём холсте я стал писать плоты. По широкой Волге прямо на зрителя шла целая вереница плотов, – писал художник. – К уничтожению этой картины меня подбил Иван Шишкин, которому показал эту картину.

– Ну что вы хотели этим сказать! А главное: ведь вы это писали не по этюдам с натуры?! Сейчас видно.

– Нет, я так, воображал…

– Вот то-то и есть. Воображал! Ведь вот эти бревна в воде… Должно быть ясно: какие брёвна – еловые, сосновые? А то что же, какие-то «стоеросовые»! Ха-ха! Впечатление есть, но это несерьёзно…»

Слово «несерьёзно» прозвучало как приговор, и Репин уничтожил картину.

Сам Шишкин, который не имел возможности писать этюды в лесу красками с натуры, во время прогулок делал наброски карандашом и пером, достигнув филигранной техники рисунка. Собственно, в Западной Европе всегда ценились именно его лесные этюды, сделанные пером и тушью. Также Шишкин блестяще рисовал акварелью.

Разумеется, Шишкин был далеко не первым художником, который мечтал рисовать большие холсты с русскими пейзажами. Но как перенести мастерскую в лес или на берег реки? На этот вопрос у художников не было ответа. Некоторые из них строили временные мастерские (как, например, Суриков и Айвазовский), но переносить такие мастерские с места на место было слишком дорого и хлопотно даже для именитых живописцев.

Пробовали также упаковывать готовые смешанные краски в свиные мочевые пузыри, которые завязывали узелком. Потом протыкали пузырь иглой, чтобы немного краски выдавить на палитру, а образовавшееся отверстие затыкали гвоздём. Но чаще всего пузыри просто лопались ещё по дороге.

И вдруг появляются прочные и лёгкие тубы с жидкими красками, которые можно было носить с собой – просто выдавливать немного на палитру и рисовать. Более того, сами краски стали ярче и сочнее.

Следом появился и мольберт, то есть переносной ящик с красками и подставкой для холста, который можно было носить с собой.

Конечно, первые мольберты поднять могли далеко не все художники, но здесь и пригодилась медвежья сила Шишкина.

Возвращение Шишкина в Россию с новыми красками и новыми технологиями живописи вызвало фурор.

Иван Иванович не просто вписался в моду – нет, он сам стал законодателем художественной моды, причём не только в Петербурге, но и в Западной Европе: его работы становятся открытием на Парижской Всемирной выставке, получают лестные отзывы на выставке в Дюссельдорфе, что, впрочем, неудивительно, ведь французам и немцам «классические» итальянские пейзажи надоели не меньше, чем русским.

В Академии художеств он получает звание профессора. Более того, по ходатайству великой княгини Марии Николаевны Шишкин был представлен к Станиславу 3-й степени.

Также в Академии открывается специальный пейзажный класс, а у Ивана Ивановича появляются и стабильный заработок, и ученики. Причём самый первый ученик – Фёдор Васильев – в короткие сроки добивается всеобщего признания.

Произошли перемены и в личной жизни Шишкина: он женился на Евгении Александровне Васильевой – родной сестре своего ученика. Вскоре у молодожёнов появилась дочь Лидия, а следом родились сыновья Владимир и Константин.

Евгения Шишкина, первая жена Шишкина.

«По своему характеру Иван Иванович был рождён семьянином; вдали от своих он никогда не был спокоен, почти не мог работать, ему постоянно казалось, что дома непременно кто-нибудь болен, что-нибудь случилось, – писала первый биограф художника Наталья Комарова. – Во внешнем устройстве домашней жизни он не имел соперников, создавая почти из ничего удобную и красивую обстановку; скитание по меблированным комнатам ему страшно надоело, и он всей душой предался семье и своему хозяйству. Для своих детей это был самый нежный любящий отец, особенно пока дети были маленькие. Евгения Александровна была простая и хорошая женщина, и года её жизни с Иваном Ивановичем прошли в тихой и мирной работе. Средства уже позволяли иметь скромный комфорт, хотя с постоянно увеличивающимся семейством Иван Иванович не мог позволять себе ничего лишнего. Знакомых у него было много, к ним часто собирались товарищи и между делом устраивались игры, и Иван Иванович был самым радушным хозяином и душой общества».

Особенно тёплые отношения у него устанавливаются с основателями Товарищества передвижных художественных выставок художниками Иваном Крамским и Константином Савицким. На лето они втроём снимали просторный дом в деревне Ильжо на берегу Ильжовского озера недалеко от Петербурга. С раннего утра Крамской запирался в мастерской, работая над «Христом в пустыне», а Шишкин и Савицкий обычно уходили на этюды, забираясь в самую глубь леса, в чащобу.

Шишкин очень ответственно подходил к делу: долго выискивал место, затем принимался расчищать кустарник, обрубал сучья, чтобы ничто не мешало видеть понравившийся пейзаж, делал из веток и мха сиденье, укреплял мольберт и приступал к работе.

Савицкий – рано осиротевший дворянин из Белостока – пришёлся по душе Ивану Ивановичу. Общительный человек, любитель длительных прогулок, практически знающий жизнь, он умел слушать, умел и говорить сам. Было много общего в них, и потому оба потянулись друг к другу. Савицкий стал даже крёстным отцом младшего сына художника – тоже Константина.

Во время такой летней страды Крамской и написал самый известный портрет Шишкина: не художник, а золотоискатель в дебрях Амазонии – в модной ковбойской шляпе, в английских бриджах и лёгких кожаных сапогах с железным набойками. В руках – альпеншток, на плече небрежно висят этюдник, ящик с красками, складной стул, зонт от солнечных лучей – словом, всё снаряжение.

– Не просто Медведь, но настоящий хозяин леса! – восклицал Крамской.

Это было последнее счастливое лето Шишкина.

Крамской. Портрет И. И.Шишкина.

Сначала пришла телеграмма из Елабуги: «Сегодня утром батюшка Иван Васильевич Шишкин скончался. Долгом считаю вас известить».

Затем умер маленький Володя Шишкин. Евгения Александровна от горя почернела лицом и слегла.

«Шишкин три месяца уже кусает ногти и только, – писал Крамской в ноябре 1873 года. – Жена его хворает по-старому…»

Затем удары судьбы посыпались один за другим. Пришла телеграмма из Ялты о смерти Фёдора Васильева, а следом умерла и Евгения Александровна.

В письме другу Савицкому Крамской писал: «Е.А. Шишкина приказала долго жить. Умерла в прошлую среду, в ночь на четверг с 5 на 6 марта. В субботу мы её провожали. Скоро. Скорее, чем я думал. Но ведь это ожидаемое».

В довершение всего скончался и младший сын Константин.

Иван Иванович стал сам не свой. Не слышал, что говорят близкие, не находил себе места ни дома, ни в мастерской, даже бесконечные блуждания в лесу не могли облегчить боль утраты. Каждый день он ходил навещать родные могилы, а затем, уже затемно вернувшись домой, он напивался дешевым вином до полного беспамятства.

Друзья боялись приходить к нему – знали, что Шишкин, будучи не в себе, вполне мог броситься на непрошенных гостей с кулаками. Единственный, кто мог бы его утешить, был Савицкий, но тот в одиночестве спивался в Париже, оплакивая смерть своей жены Екатерины Ивановны, которая то ли покончила с собой, то ли погибла в результате несчастного случая, отравившись угарным газом.

Савицкий и сам был близок к самоубийству. Возможно, только беда, приключившаяся с его другом в Петербурге, смогла остановить его от непоправимого поступка.

Лишь через несколько лет Шишкин нашёл в себе вилы вернуться к живописи.

Он написал полотно «Рожь» – специально для VI Передвижной выставки. Огромное поле, которое он зарисовал где-то под Елабугой, стало для него воплощением отцовских слов, прочитанных в одном из старых писем: «Лежит человеку смерть, потом и суд, что еже сеет человек в жизни, то и пожнёт».

На заднем плане могучие сосны и – как вечное напоминание о смерти, которая всегда рядом – огромное засохшее дерево.

На передвижной выставке 1878 года «Рожь», по общему признанию, заняла первое место.

И.И. Шишкин. Рожь.

В том же году он познакомился с молодой художницей Ольгой Лагодой. Дочь действительного статского советника и царедворца, она была одной из первых тридцати женщин, принятых на учёбу вольнослушательницами в Императорскую Академию художеств. Ольга попала в класс Шишкина, и вечно хмурый и косматый Иван Иванович, отрастивший к тому же разлапистую ветхозаветную бороду, вдруг с удивлением обнаружил, что при виде этой невысокой девицы с бездонными голубыми глазами и чёлкой каштановых волос его сердце начинает стучать чуть сильнее обычного, а руки вдруг начинают потеть, как у сопливого гимназиста.

Иван Иванович сделал предложение, и в 1880 году они с Ольгой обвенчались. Вскоре родилась дочь Ксения. Счастливый Шишкин бегал по дому и пел, сметая всё на своем пути.

А через полтора месяца после родов Ольга Антоновна скончалась от воспаления брюшины.

Нет, Шишкин не запил в этот раз. Он с головой ушёл в работу, стараясь обеспечить всем необходимым двух дочерей, оставшихся без матерей.

Не давая себе возможности раскиснуть, заканчивая одну картину, он натягивал холст на подрамник для следующей. Он начал заниматься офортами, освоил технику гравюр, иллюстрировал книги.

– Работать! – говорил Иван Иванович. – Работать ежедневно, отправляясь на эту работу, как на службу. Нечего ждать пресловутого «вдохновения»… Вдохновение – это сама работа!

Летом 1888 года они вновь отдыхали «по-семейному» с Константином Савицким. Иван Иванович – с двумя дочками, Константин Аполлонович – с новой женой Еленой и маленьким сыном Георгием.

И вот Савицкий набросал для Ксении Шишкиной шуточный рисунок: мама-медведица приглядывает, как играются её трое медвежат. Причём двое малышей беззаботно гоняются друг за другом, а один – так называемый годовалый медведь-пестун – смотрит куда-то в чащу леса, словно ожидая кого-то…

Шишкин, увидевший рисунок друга, долго не мог оторвать взгляда от медвежат.

О чём он думал? Возможно, художнику вспомнилось, что язычники-вотяки, всё ещё обитавшие в лесных дебрях под Елабугой, считали, что медведи – это ближайшие родственники людей, что именно в медведей и переходят рано умершие безгрешные души детей.

И если его самого звали Медведем, то это всё его медвежье семейство: медведица – это супруга Евгения Александровна, а медвежата – Володя и Костя, а рядом с ними стоит медведица Ольга Антоновна и ждёт, когда же придёт он сам – Медведь и царь леса…

– Этим медведям нужно хороший фон дать, – предложил наконец он Савицкому. – И я знаю, что здесь надобно написать… Давай-ка на пару поработаем: я лес напишу, а ты – медведей, очень уж они у тебя живые получились…

И тут же Иван Иванович сделал карандашом набросок будущей картины, припомнив, как на острове Городомля, что на озере Селигер, он видел могучие сосны, которые налетевший ураган вырвал с корнем и переломал пополам – как спички. Тот, кто сам видел подобную катастрофу, легко поймёт: сам вид растерзанных в щепки лесных гигантов вызывает у людей оторопь и страх, а на месте падения деревьев в ткани леса остается странное пустое пространство – такая вызывающая пустота, которую не терпит сама природа, но всё-таки вынуждена терпеть; такая же незаживающая пустота после смерти близких людей образовалась и в сердце Ивана Ивановича.

Мысленно уберите медведей с картины, и вам откроется размах случившейся в лесу катастрофы, происшедшей совсем недавно, судя по пожелтевшим сосновым иголкам и свежему цвету древесины в месте слома. Но других напоминаний о буре больше не осталось. Сейчас с небес на лес льётся мягкий золотистый свет Божьей благодати, в которой купаются Его ангелы-медвежата…

Картина «Медвежье семейство в лесу» впервые была представлена публике на XVII Передвижной выставке в апреле 1889 года, а накануне выставки полотно было куплено Павлом Третьяковым за 4 тысячи рублей. Из этой суммы Иван Иванович отдал своему соавтору четвёртую часть – тысячу рублей, чем вызвал у своего старого друга обиду: тот рассчитывал на более справедливую оценку его вклада в картину.

И.И. Шишкин. Утро в сосновом бору. Этюд.

Савицкий писал своим родственникам: «Не помню, писали ли мы Вам о том, что на выставке я не совсем отсутствовал. Затеял я как-то картину с медведями в лесу, приохотился к ней. И.И. Ш-н и взял на себя исполнение пейзажа. Картина вытанцевалась, и в лице Третьякова нашёлся покупатель. Таким образом убили мы медведя и шкуру поделили! Но вот делёжка-то эта приключилась с какими-то курьёзными запинками. Настолько курьёзными и неожиданными, что я отказался даже от всякого участия в этой картине, выставлена она под именем Ш-на и в каталоге значится таковою.

Оказывается, что вопросы такого деликатного свойства в мешке не утаишь, пошли суды да пересуды, и пришлось мне подписаться под картиной вместе с Ш., а затем поделить и самые трофеи купли и продажи. Картина продана за 4 т., и я участник в 4-ю долю! Много скверного ношу в сердце своём по этому вопросу, и из радости и удовольствия случилось нечто обратное.

Пишу Вам об этом потому, что привык держать сердце своё перед Вами открытым, но и Вы, дорогие друзья, понимаете, что весь этот вопрос крайне деликатного свойства, а потому нужно, чтобы всё это было совершенно секретным для каждого, с кем я не желал бы разговаривать».

Впрочем, потом Савицкий нашёл в себе силы примириться с Шишкиным, хотя больше они уже не работали вместе и уже не отдыхали семьями: вскоре Константин Аполлонович с женой и детьми переехал жить в Пензу, где ему предложили должность директора только что открывшегося Художественного училища.

Когда в мае 1889 года XVII Передвижная выставка переехала в залы Московского училища живописи, ваяния и зодчества, Третьяков увидел, что «Медвежье семейство в лесу» висит уже с двумя подписями.

Павел Михайлович был, мягко говоря, удивлен: покупал-то он картину у Шишкина. Но вот сам факт присутствия рядом с великим Шишкиным фамилии «посредственного» Савицкого автоматически снижал рыночную стоимость картины, и снижал порядочно. Посудите сами: Третьяков приобрёл картину, на которой всемирно известный мизантроп Шишкин, практически никогда не писавший людей и животных, вдруг стал художником-анималистом и изобразил четырёх животных. Причём не каких-нибудь там коров, котиков или собачек, а свирепых «хозяев леса», которых – это вам любой охотник подтвердит – весьма затруднительно изобразить с натуры, потому что медведица в клочья порвёт любого, кто рискнет приблизиться к её медвежатам. Но вся Россия знает, что Шишкин пишет только с натуры, и, стало быть, медвежье семейство живописец увидел в лесу столь же явственно, как и написал на холсте. И вот теперь выясняется, что медведицу с медвежатами написал не сам Шишкин, а «какой-то там» Савицкий, который, как считал сам Третьяков, совершенно не умел работать с цветом – все его полотна получались то нарочито яркими, то какими-то землисто-серыми. Но и те и другие были совершенно плоскими, как лубки, тогда как картины Шишкина обладали объёмом и глубиной.

Вероятно, такого же мнения придерживался и сам Шишкин, пригласивший друга к участию лишь из-за его идеи.

Поэтому-то Третьяков и велел стереть скипидаром подпись Савицкого, чтобы не умалять Шишкина. И вообще переименовал саму картину – дескать, дело-то вовсе и не в медведях, а в том волшебном золотом свете, который как будто бы заливает всю картину.

Но вот у народной картины «Три медведя» были ещё два соавтора, имена которых остались в истории, хотя и не значатся ни в одном выставочном и художественном каталоге.

Один из них – Юлиус Гейс, один из основателей и руководителей «Товарищества «Эйнемъ» (впоследствии кондитерская фабрика «Красный Октябрь»). На фабрике «Эйнем» среди всех прочих конфет и шоколада выпускались и тематические наборы сладостей – например, «Клады земли и моря», «Средства передвижения», «Типы народов земного шара». Или, например, набор печенья «Москва будущего»: в каждой коробке можно было найти почтовую открытку с футуристическими рисунками о Москве XXIII века. Также Юлиус Гейс решил выпустить серию «Русские художники и их картины» и договорился с Третьяковым, получив разрешение размещать на обёртках репродукции картин из его галереи. Одна из самых вкусных конфет, сделанная из толстого слоя миндального пралине, зажатого между двумя вафельными пластинами и покрытая толстым слоем глазированного шоколада, и получила обертку с картиной Шишкина.

Обертка конфеты.

Вскоре выпуск этой серии был остановлен, а вот конфета с медведями, получив название «Мишка косолапый», стала выпускаться как отдельный продукт.

В 1913 году художник Мануил Андреев перерисовал картину: к сюжету Шишкина и Савицкого он добавил обрамление из еловых веток и Вифлеемские звезды, потому что в те годы «Мишка» почему-то считался самым дорогим и желанным подарком именно на Рождественские праздники.

Удивительно, но эта обертка пережила все войны и революции трагического ХХ века. Причём и в советское время «Мишка» стал самым дорогим лакомством: в 1920-е килограмм конфет продавали за четыре рубля. У конфеты даже появился слоган, который сочинил сам Владимир Маяковский: «Если хочешь кушать «Мишку», заведи себе сберкнижку!».

Очень скоро конфета получила в народном бытовании новое название – «Три медведя». Заодно так стали называть и картину Ивана Шишкина, репродукции которой, вырезанные из журнала «Огонёк», вскоре появились в каждом советском доме – то ли как манифест безбедного мещанского быта, презиравшего советскую действительность, то ли как напоминание, что рано или поздно, но любая буря пройдёт.

Выбор редакции