Исторические повести. Исторические романы и повести - библиогид

Повести о начале Москвы. Во второй половине XVII в. историческая повесть постепенно утрачивает историзм, приобретая характер любов­но-приключенческой новеллы, которая служит затем основой для развития авантюрно-приключенческого любовного романа. Главное внимание переносится на личную жизнь человека, возникает интерес к морально-этическим, бытовым вопросам.

Показательны в этом отношении повести о начале Москвы, кото­рые С. К. Шамбинаго разделяет на три вида: хронографическую по­весть, новеллу и сказку. Исторической основой этих повестей явилось сказание об убиении Андрея Боголюбского в 1174 г., переработанное в XVI в. при включении его в состав Никоновского летописного свода и Степенной книги. Здесь были усилены агиографическая характеристика князя и отрицательная оценка его убийц, «окаянных» Кучковичей.

Хронографическая повесть о начале Москвы еще сохраняет изве­стную историчность: здесь основание Москвы связывается с Юрием Долгоруким, который создал город на месте сел убитого им боярина Степана Кучки, а его сыновей и дочь Улиту отослал во Владимир к сыну Андрею. Став женой Андрея, Улита, одержимая похотью, воз­главляет заговор против благочестивого мужа и вместе со своими братьями убивает его.

Повесть-новелла уже полностью утрачивает историзм. Основание Москвы приписывается князю Андрею Александровичу и отнесено к 17 июня 1291 г. (указанием «точных» дат автор стремится подчеркнуть «историзм» своей повести). Основное внимание уделяется интриге, связанной с преступной любовью жены суздальского князя Даниила Александровича (в действительности младший сын Александра Невского был московским князем с 1272 по 1303 г.) Улиты к двум юным сыновьям боярина Кучки.

Изображение злой княгини Улиты, распаляемой «сотаниным навождением блудныя похоти», еще связано с традицией нравоучительной литературы о «злых женах». К агиографической традиции восходит стремление показать Даниила мучеником, который «прият мучениче­скую смерть от прелюбодеев и жены своея», и даже в какой-то мере соотнести его с Борисом и Глебом.

Новым в повести-новелле является не только ее сюжет, построен­ный на любовной интриге, но и стремление показать психологическое состояние Кучковичей. Они пребывают «в сетовании и в печали и в скорби велицей» в связи с тем, что упустили князя Даниила «жива», и начинают раскаиваться в содеянном. Только вдохновленные Улитой, рассказавшей им тайны мужа, они, вновь «злого ума наполнишася», совершают убийство. В страхе и трепете бегут Кучковичи из Суздаля, узнав о походе на них Андрея.

В стиле повести тесно переплетаются традиции книжной и народ­но-сказовой манеры повествования. С последней связано наличие рифмованных фраз:

«Почему было бы на Москве царством быти

и кто знал, что Москве государством слыти».

Обращаясь к боярину Кучке, князь Даниил говорит:

«Аще не даси сыновей своих мне во двор,

И аз на тя войною прииду и тебе мечем побью,

а села твои красныя огнем пожгу».

В повести-сказке уже полностью отсутствуют какие-либо намеки на исторические события. Ее герой-Даниил Иванович, который основывает Крутицкий архиерейский дом.

Повесть об основании Тверского Отроча монастыря. Превращение исторической повести в любовно-приключенческую новеллу можно проследить на примере «Повести об основании Тверского Отроча монастыря». Ее герой - княжеский слуга отрок Григорий, уязвленный любовью к дочери пономаря Ксении. Заручившись согласием отца Ксении и князя на брак, Григорий радостно готовится к свадьбе, но «божиим изволением» настоящим женихом Ксении оказывается твер­ской князь Ярослав Ярославич, а Григорий всего-навсего его сватом. Потрясенный Григорий, «великою кручиною одержим бысть», снимает с себя «княжее платье и порты», переодевается в платье крестьянское и уходит в лес, где «хижу себе постави и часовню».

Основной причиной, заставившей Григория бежать «в пустынные места» и основать там монастырь, является не благочестивое стрем­ление посвятить себя богу, как это было ранее, а неразделенная любовь.

Ксения во многом напоминает Февронию: она такая же мудрая, вещая дева, наделенная чертами благочестия. «Узре ту девицу зело прекрасну», князь «возгореся бо сердцем и смятеся мыслию».

В повести широко представлена символика свадебных народных песен. Князь видит вещий сон: его любимый сокол поймал «голубицу красотою зело сияющу»; во время охоты князь пускает своих соколов, и любимый сокол приводит его в село Едимоново и садится на церковь Дмитрия Солунского, где должны были венчаться Ксения с Григорием, и теперь волею судеб место Григория занял князь.

Агиографические элементы, преобладающие в конце повести, не разрушают цельности ее содержания, основанного на художественном вымысле.

«Повесть о Сухане». В поисках новых образов, форм сюжетного повествования, связанного с героической темой защиты родины от внешних врагов, литература второй половины XVII в. обращается к народному эпосу. Результатом книжной обработки былинного сюжета явилась «Повесть о Сухане», сохранившаяся в единственном списке конца XVII в. Ее герой - богатырь - ведет борьбу с монголо-татарскими завоевателями, которые во главе с царем Азбуком Тавруевичем хотят пленить Русскую землю. Поэтизируя героический подвиг Сухана, автор высоко оценивает верную службу богатыря идеальному государю Мономаху Владимировичу. Только с помощью стенобитных орудий удается врагам смертельно ранить Сухана. Но и раненный, он бьется до тех пор, пока не перебил всех врагов. Царь хочет жаловать Сухана за верную службу городами и вотчинами, но умирающий богатырь просит только дать ему, «холопу», «жалованное слово и прощение». Весьма показательно, что отношения богатыря и государя отражают характер отношений служилого человека к московскому царю.

Таким образом, утратив историзм, жанры исторической литературы и XVII в. приобретают новые качества: в них развиваются художественный вымысел, занимательность, усиливается воздействие жанров устного народного творчества, а собственно история становится само­стоятель­ной формой идеологии, постепенно превращаясь в науку.

- «Огни на курганах» Обложка одноимённого сборника 1985 года Жанр: историческая повесть

Трилогия «Нашествие монголов» Жанр: исторические повести

Трилогия «Нашествие монголов» Жанр: исторические повести

- … Википедия

Повесть о Меркурии Смоленском - (в рукописях: «Главизна изъявляется от чудес дивнейшеи заступницы нашеи и великую ее милость святую и бывшую и бывающую тогда и ныне на граде нашем неисчетно от госпожи владычицы нашей богородицы и матере Христа; бога нашего. И память сказуется… …

Историческая повесть XVI в., рассказывающая о присоединении Пскова к Русскому централизованному государству в 1510. Сохранились две «Повести о Псковском взятии», написанные современниками, а возможно и участниками этих событий. Одна повесть была… … Русская история

Широкий, расплывчатый жанровый термин, не поддающийся единому определению. В своем историческом развитии как самый термин «повесть», так и обнимаемый им материал прошли длинный исторический путь; говорить о П. как о едином жанре в древней и новой … Литературная энциклопедия

Повесть временных лет - – принятое в науке название летописного свода, созданного в начале XII в. ПВЛ дошла до нас в двух редакциях, условно именуемых второй и третьей. Вторая редакция читается в составе Летописи Лаврентьевской (рукопись ГПБ, F.п.IV, № 2), Летописи… … Словарь книжников и книжности Древней Руси

Запрос «ПВЛ» перенаправляется сюда; см. также другие значения. Повѣсть временныхъ лѣтъ … Википедия

Книги

• Предания веков. Русская историческая повесть XIX - начала XX столетия (комплект из 2 книг) , . Первый том двухтомника знакомит читателя с выдающимися мастерами исторической прозы начала XIX века. В него вошли произведения А. С. Пушкина, Н. В. Гоголя, Н. М. Карамзина, К. Н. Батюшкова,…
• Смелая жизнь. Историческая повесть , Чарская Лидия Алексеевна. Историческая повесть известной писательницы Лидии Чарской`Смелая жизнь`, написанная в 1905 году, рассказывает об удивительной, полной неожиданных приключений судьбе девушки-дворянки,…

Герой романа - рисовальщик Александр Агин.

Природа суровая. Люди своеобычные, их промысел - трудный. Автор - великий знаток морского дела и, в особенности, истории северного русского мореходства.

Героев своего романа Бульвер-Литтон нашел на картине Карла Брюллова, почти одноименной, «Последний день Помпеи».

Чужих стран Воронкова не видела, но ее воображение и писательское мастерство творили чудеса.

Действительно необычайны приключения Кукши - варяжского пленника, затем раба, вора, а затем - царского гвардейца в Царьграде.

«Тарас Бульба» давно входит в школьную программу седьмого класса. Но хорошо бы иметь в виду, что для прочтения этой повести нужна мудрость, редко свойственная юному возрасту.

Братец Ивашка бежит выручать сестрицу Аннушку из неволи.

Роман и архаичен, и современен. Чтение его в отрочестве, в молодости, в зрелом возрасте - всегда откровение.

Герой немецких и фламандских легенд Уленшпигель, лукавый шут и бродяга, будто бы жил в XIII или XIV веке. Шарль Де Костер переместил его в XVI век.

Найджел Лоринг «молод, красив и чист душою». Его друзья доблестны, его дама прекрасна, и почти все его враги благородны.

Прототипы героев Дюма - графа Алексея и Луизы Дюпюи - декабрист Иван Александрович Анненков и модистка Полина Гебль.

А. С. Пушкин: «…Г-н Загоскин точно переносит нас в 1612 год. Добрый наш народ, бояре, козаки, монахи, буйные шиши - всё это угадано, всё это действует, чувствует, как должно было действовать, чувствовать в смутные времена…»

Трилогия о российских путешественниках, достойных быть известными каждому школьнику.

Весной 989 года князь Владимир Святославич завоевал Херсон - Херсонес Таврический, Корсунь…

Далекая древность - каменный век. А земли - недальние: побережье Белого моря и Онежского Озера.

Джин Монтгомери дотошно изучила историю и быт русских поселений в Америке и придумала увлекательный сюжет.

Ф. М. Достоевский: «…Весь этот рассказ "Капитанская дочка" чудо искусства. Не подпишись под ним Пушкин, и действительно можно подумать, что это в самом деле написал какой-то старинный человек…»

Жорж Санд сочинила повесть о братьях Дзуккато для своего тринадцатилетнего сына Мориса.

«Историки до сих пор спорят о том, что произошло с Девятым легионом. Того, о чем рассказала Р. Сатклиф, возможно, не было, но так могло быть».

Крестоносцы в романе - враги. С тевтонскими рыцарями воюют не на жизнь, а на смерть другие христианские рыцари, герои романа.

Действие самого знаменитого романа Вальтера Скотта происходит в Англии во время правления короля Ричарда Львиное Сердце.

© Алексеев С., 1958

© Мотяшов И., Нагаев И., вступительная статья, 1999

© Кузнецов А., рисунки, 1999

© Оформление серии. Издательство «Детская литература», 2003

© Составление. Издательство «Детская литература», 2003

Вступительная статья И. Мотяшова и И. Нагаева
Увлекательно – о важнейших событиях русской истории

Мастер исторической прозы Алексей Югов как-то воскликнул со страниц «Литературной газеты»:

«Смелый автор, смелое издательство! – подумалось мне, когда я раскрыл книжку Сергея Алексеева «Небывалое бывает». – Петр!.. Исполинская личность русской истории. И вдруг – для ребят, да еще «младшего школьного»! Посмотрим, посмотрим!..» И – зачитался…»

Я тоже зачитался историческими повестями Сергея Алексеева. Зачитался как мальчишка. И спасибо за это автору.

Сергей Михалков

В 1958 году в Детгизе выходит первая книга Сергея Алексеева «Небывалое бывает». Книгу заметили.

Следом, уже по заказу редакции, на одном дыхании – за три недели – он пишет повесть «История крепостного мальчика». И эта книга выходит в том же, 1958 году. Так сорок лет назад в литературу твердой поступью вошел новый автор – детский писатель Сергей Петрович Алексеев.

В одном из первых интервью Алексеев сказал о себе: «Биография моя ничем не примечательна. Отношусь к поколению тех, кто со школьной скамьи тут же шагнул в солдаты. Был военным летчиком, летчиком-инструктором. После демобилизации из армии работал редактором в детском издательстве. Затем попробовал сам написать книгу».

Тогда же, в 1959 году, в Детгизе решили переиздать «Небывалое бывает», и Лев Кассиль отметил в предназначенной для издательства так называемой «внутренней» рецензии, что «писателю удается… сочетать высокую познавательность с подлинной увлекательностью. Предельный лаконизм, живая легкость языка, точность находок, позволяющая по-своему, заново раскрыть перед ребятами очень важные моменты… ярчайших эпох в истории нашей Родины, – все это делает рассказы С. Алексеева… чрезвычайно ценными как с воспитательной, так и чисто литературной точки зрения. А умение передать своеобразие характеров… и великолепный, точный и образный язык придают произведениям Алексеева подлинную прелесть».

И дальше Лев Абрамович, напутствуя начинающего автора, сказал слова поистине пророческие. Он сказал, что рассказы «Сергея Алексеева являются определенным событием в нашей детской художественной исторической прозе». Что «они хрестоматийно просты и войдут в круг любимого чтения школьников, способствуя созданию у детей верных представлений о важных делах русской истории. И в то же время они доставляют настоящее удовольствие каждому, кто любит литературу умную, ясную, проникнутую веселым и свежим взглядом на жизнь, на историю».

Жизнь и талант Сергея Алексеева полностью подтвердили сказанные о нем авансом слова маститого писателя…

Однако Алексеев стал детским писателем не только потому, что однажды почувствовал потребность писать для детей. Он шел к этому больше тридцати лет. Через детство в Плискове, недалеко от Винницы, что на Украине, и отрочество в Москве, в доме своих тетушек-ученых. Через школу и аэроклуб. Через войну, и летное училище, и исторический факультет вечернего отделения Оренбургского пединститута. Через редакторскую, литературно-критическую, организационную работу в Детгизе и в Союзе писателей. Через создание школьного учебника истории СССР, который, пусть в самой отдаленной степени, был первым наброском-конспектом его будущих рассказов и повестей. Через большую школу жизни в детской литературе, являясь более тридцати лет главным редактором единственного в стране литературно-критического журнала «Детская литература», посвященного проблемам литературы и искусства для детей. И однажды настал момент, когда все пережитое, прочувствованное, понятое, все слышанное, и читанное, и сделанное слилось в одно большое, громадное целое, настоятельно потребовало выхода и вылилось в Слове.

Очевидно, что не каждый литературно одаренный человек способен написать хорошую книжку для маленьких. У С. Алексеева есть определенный, может быть даже врожденный, дар разговора с ребятами младшего возраста. И дар этот усилен глубоко осмысленным, сознательным подходом к своей работе. «Главное в детской книге, – считает С. Алексеев, – …не разъяснения, а динамика, действие, характер, вырастающий из поступка. Такой действенный характер ребенок быстро схватывает, чувствует его».

В двух частях этой книги собраны лучшие рассказы Сергея Петровича Алексеева о царе Петре I и о генералиссимусе Александре Васильевиче Суворове.

* * *

«Рассказы о Петре Первом, Нарве и о делах воинских» – это первая часть книги. Читатель знакомится здесь с преобразованиями Петра I, с тем, как стремился он увидеть просторы страны более обширными, а людей – образованными и просвещенными. Рассказы «Чему молодые бояре за границей учились», «Аз, буки, веди…» повествуют о молодом поколении, забота о котором – одно из первейших дел Петра. Суров он был к тем, кто не хотел детей своих отдавать учиться, и к тем молодым из дворян, которые, учась за границей, старались от наук отлынивать, перенимали лишь внешние признаки заграничной культуры, теряли уважение к собственному Отечеству или даже позволяли себе польститься на чужое. Радетель Отечества, воитель и труженик, Петр I хотел видеть будущие поколения достойными преемниками славы России.

Знакомство с героем первой части книги Алексеев начинает внешним портретом, динамичным и лапидарным. «Взглянули солдаты – капитан бомбардирской роты. Рост у капитана громадный, метра два, лицо круглое, глаза большие, на губе, словно наклеенные, черные как смоль усы». Это царь Петр.

Исподволь, от новеллы к новелле раскрывается секрет успешной деятельности Петра, его государственной мудрости. Это мудрость человеческого знания и опыта, которые Петр смолоду не гнушается перенимать отовсюду. Это мудрость народа.

При всем своем уме и демократизме Петр остается царем, владыкой крепостнической, боярской, дворянской империи. Он не может не защищать свой строй, не подавлять народное недовольство самыми жесточайшими методами, не перекладывать основную тяжесть предпринятых им великих государственных усилий на народные плечи. При этом Петр, без сомнения, патриот России, и вся устремленность его государственных деяний – патриотическая…

* * *

«Рассказы о Суворове и русских солдатах» тесно связаны с преемственностью военно-патриотических традиций и обрисовкой характера великого русского полководца Александра Васильевича Суворова. «Ешь, ешь, получай. Да впредь не брезгуй солдатским. Не брезгуй солдатским. Солдат – человек. Солдат мне себя дороже» – так говорит Суворов в рассказе «Суп и каша», обращаясь к генералам, брезгливо относящимся ко всему солдатскому, будь то пища или что-либо другое. Для Суворова единство с солдатами – залог успеха в достижении военного превосходства.

В Суворове писатель ищет и отмечает прежде всего черты, которые позволяли ему одерживать победы с минимальной затратой человеческих сил и жизней. Эта суворовская наука эффективного руководства большими людскими массами может в значительной части быть воспринята сегодняшним читателем и как наука руководства вообще, как образец успешной государственной деятельности на основе безукоризненной компетентности и гуманистической заботы о непосредственных исполнителях.

Но, показывая суровую реальность, которая не разбирает, ребенок ли перед ней, взрослый ли, Алексеев как самый священный долг понимает обязанность взрослого оберегать детскую душу и детскую жизнь, хотя бы и ценой жизни собственной.

Именно в этой органической зависимости «детского» и «взрослого» миров – суть преемственности, залог продолжения и умножения человеческой культуры, роста добра на земле. Суворов ни в одном из походов не расстается со старой отцовской шинелью. Но когда шинель вместе с обозом попала к туркам и солдаты, видя огорчение любимого маршала, добывают эту шинель обратно, Суворов возмущается: «Людьми рисковать! Из-за шинелишки солдатские головы под турецкие пули!» В этом – весь Суворов: в гневе на поручика, который заставил солдат рисковать из-за него. И в трогательной радости, пришедшей на смену гневу: «Потом взял шинель в руки, глянул на потертые полы, на залатанный борт и вдруг заплакал…»

* * *

«Каждую свою книгу я переписываю по шесть-семь раз, – рассказывает С. Алексеев. – Работаю медленно, возвращаясь к тексту снова и снова. Стараюсь, чтобы в окончательном варианте не было никакой правки. Малейшее исправление или вставка заставляют меня переписывать рассказ заново. Долго раздумываю над тем, как начать, как кончить книгу. Стараюсь вслушиваться в фразу, добиваюсь ее музыкальности… Приступая к новой работе, обычно составляю план, но по опыту знаю, что план претерпевает изменения, и довольно неожиданные».

Да, нелегко быть писателем-историком, да еще излагать эту историю увлекательно и интересно, чтобы юный читатель поверил в существование героев твоих книг, поверил бы тебе как правдивому историку…

В жизни Сергея Алексеева было несколько судьбоносных, как в сказе, превращений. Казалось бы, Сергей – бравый летчик и судьбой ему предназначено быть генералом, героем, как случилось с его однокашниками-летчиками… Но жизнь делает резкий поворот: он, «сталинский сокол», входит в штопор, врезается в матушку землю и, как сказочный финист – ясный сокол, превращается в детского писателя. Быстро сказка сказывается, да не быстро дело делается! На это чудесное превращение уходит много времени, сил и лет.

Став писателем, и довольно известным, он отваживается взять еще и журнал. Судьба его вновь делает зигзаг – и вновь удачно. Алексеев переезжает из Киева в Москву, редакторство прибавляет ему общественного веса и положения.

А писатель он – от Бога! И знает и понимает своего читателя – младшего школьника – досконально. То есть настолько улавливает нюансы восприятия и духовные потребности, возрастную психологию юных читателей, их неподдельный интерес к истории и живому образному повествованию с элементами юмора и народной речи, что достигает полного слияния душ.

На каких идеалах в наше сложное время воспитывать подрастающие поколения? Что остается? И здесь писатель Сергей Петрович Алексеев – счастливое исключение, ибо он писал свои исторические книги не только о Ленине и Советской власти, но и о нашей прошлой и древней истории. И эти книги живут и будут жить!

Назову наиболее известные из них: «Сто рассказов из русской истории», «Сын великана», «Грозный всадник», «Идет война народная», «Октябрь шагает по стране», «Декабристы», «Секретная просьба», «Братишка»; три книги рассказов о маршалах: Жукове, Рокоссовском и Коневе; «Пять поклонов Сталинграду»; серия книг: «Петр Первый», «Александр Суворов», «Михаил Кутузов», «Сто рассказов о войне», «Исторические повести о русских победах», «Суровый век».

По отзывам юных читателей, собираемым в 70-80-е годы Домом детской книги, Сергей Алексеев часто делил первое и второе места с популярнейшим в те годы Николаем Носовым. Суммарный тираж книг Сергея Алексеева в 80-е годы составлял более пятидесяти миллионов экземпляров. Его книги выходили на сорока девяти языках народов СССР и зарубежных стран.

Сергей Петрович Алексеев – лауреат Государственной премии СССР, Государственной премии РСФСР, премии Ленинского комсомола. Ему присуждены Международный почетный диплом X. К. Андерсена и Международная премия им. М. Горького. Имеет ряд педагогических наград.

Сейчас Сергей Петрович в хорошей форме. Недавно закончил книгу «Рассказы о Смутном времени», есть новые замыслы. Многие рассказы С. П. Алексеева вошли в хрестоматии и «книги для чтения» для начальной школы. Книги Сергея Алексеева продолжают выходить даже в наше непростое время. Сергей Петрович Алексеев остается востребованным писателем…

Игорь Мотяшов, Игорь Нагаев

Небывалое бывает
Рассказы о Петре Первом, Нарве и делах воинских

Глава первая
На реке Нарове

Поход

Русская армия шла к Нарве. Тра-та-та, тра-та-та! – выбивали походную дробь полковые барабаны.

Шли войска через старинные русские города Новгород и Псков, шли с барабанным боем, с песнями.

Стояла сухая осень. И вдруг хлынули дожди. Пооблетали листья с деревьев. Размыло дороги. Начались холода.

Идут солдаты по размытым дождем дорогам, тонут по колени солдатские ноги в грязи.

Устанут, промокнут солдаты за день, а обогреться негде. Села попадались редко. Ночевали все больше под открытым небом. Разведут солдаты костры, жмутся к огню, ложатся на мокрую землю.

Вместе со всеми шел к Нарве и Иван Брыкин, тихий, неприметный солдат. Как все, месил Брыкин непролазную грязь, нес тяжелое кремневое ружье – фузею, тащил большую солдатскую сумку, как и все, ложился спать на сырую землю.

Только робок был Брыкин. Кто посмелее, тот ближе к костру пристроится, а Брыкин все в стороне лежит, до самого утра от холода ворочается.

Найдется добрый солдат, скажет:

– Ты что, Иван? Жизнь тебе не дорога?

– Что жизнь! – ответит Брыкин. – Жизнь наша – копейка. Кому солдатская жизнь надобна!

Исхудали солдаты, оборвались в пути, болели, отставали от войска, помирали на дальних дорогах и в чужих селах.

Не вынес похода и Иван Брыкин. Дошел до Новгорода и слег. Начался у Брыкина жар, заломило в костях. Уложили солдаты товарища на обозную телегу. Так и добрался Иван до Ильмень-озера. Остановились телеги у самого берега. Распрягли солдаты лошадей, напоили водой, легли спать.

Дремал и Брыкин. Среди ночи больной очнулся. Почувствовал страшный холод, открыл глаза, подобрался к краю телеги, смотрит – кругом вода. Дует ветер, несет волны. Слышит Брыкин далекие солдатские голоса. А произошло вот что. Разыгралось ночью Ильмень-озеро. Вздулась от ветра вода, разбушевалась, хлынула на берег. Бросились солдаты к телегам, да поздно. Пришлось им оставить обоз на берегу.

– Спасите! – закричал Брыкин.

Но в это время набежала волна, телегу повалило набок.

– Спаси-ите! – вновь закричал Брыкин и захлебнулся.

Накрыла солдата вода с головой, подхватила, поволокла в озеро.

К утру вода схлынула. Собрали солдаты уцелевшее добро, пошли дальше.

А об Иване никто и не вспомнил. Не он первый, не он последний – много тогда по пути к Нарве солдат погибло.

Капитан бомбардирской роты

Трудно солдатам в походе. На мосту при переправе через небольшой ручей застряла пушка. Продавило одно из колес гнилое бревно, провалилось по самую ступицу.

Кричат солдаты на лошадей, бьют сыромятными кнутами. Кони за долгую дорогу отощали – кожа да кости.

Напрягаются лошаденки изо всех сил, а пользы никакой – пушка ни с места.

Сгрудились у моста солдаты, обступили пушку, пытаются на руках вытащить.

– Вперед! – кричит один.

– Назад! – командует другой.

Шумят солдаты, спорят, а дело вперед не движется. Бегает вокруг пушки сержант. Что бы придумать, не знает.

Вдруг смотрят солдаты – несется по дороге резной возок.

Подскакали сытые кони к мосту, остановились. Вылез из возка офицер. Взглянули солдаты – капитан бомбардирской роты. Рост у капитана громадный, метра два, лицо круглое, глаза большие, на губе, словно наклеенные, черные как смоль усы.

Испугались солдаты, вытянули руки по швам, замерли.

– Плохи дела, братцы, – произнес капитан.

– Так точно, бомбардир-капитан! – гаркнули в ответ солдаты.

Ну, думают, сейчас капитан ругаться начнет.

Так и есть. Подошел капитан к пушке, осмотрел мост.

– Кто старший? – спросил.

– Я, господин бомбардир-капитан, – проговорил сержант.

– Так-то воинское добро бережешь! – набросился капитан на сержанта. – Дорогу не смотришь, коней не жалеешь!

– Да я… да мы… – заговорил было сержант.

Но капитан не стал слушать, развернулся – и хлоп сержанта по шее!

Потом подошел опять к пушке, снял нарядный, с красными отворотами кафтан и полез под колеса. Поднатужился капитан, подхватил богатырским плечом пушку. Солдаты аж крякнули от удивления. Подбежали, поднавалились. Дрогнула пушка, вышло колесо из пролома, стало на ровное место.

Расправил капитан плечи, улыбнулся, крикнул солдатам: «Благодарствую, братцы!» – похлопал сержанта по плечу, сел в возок и поскакал дальше.

Разинули солдаты рты, смотрят капитану вслед.

– Ну и дела! – произнес сержант.

А вскоре солдат догнал генерал с офицерами.

– Эй, служивые, – закричал генерал, – тут государев возок не проезжал?

– Нет, ваше высочество, – ответили солдаты, – тут только и проезжал бомбардирский капитан.

– Бомбардирский капитан? – переспросил генерал.

– Так точно! – отвечали солдаты.

– Дурни, да какой же это капитан? Это сам государь Петр Алексеевич.

«Без Нарвы не видать моря»

Весело бегут сытые кони. Обгоняет царский возок растянувшиеся на многие версты полки, объезжает застрявшие в грязи обозы.

Рядом с Петром сидит человек. Ростом – как царь, только в плечах шире. Это Ментиков.

Меншикова Петр знал с детства.

Служил в ту пору Алексашка Меншиков у пирожника мальчиком. Ходил по московским базарам и площадям, торговал пирогами.

– Пироги подовые, пироги подовые! – кричал, надрывая глотку, Меншиков.

Однажды Алексашка ловил рыбу на реке Яузе, напротив села Преображенского. Вдруг смотрит Меншиков – идет мальчик. По одежде догадался – молодой царь.

– Хочешь, фокус покажу? – обратился Алексашка к Петру.

Схватил Меншиков иглу и проткнул себе щеку, да так ловко, что нитку протянул, а на щеке ни кровинки.

Петр от неожиданности даже вскрикнул.

Более десяти лет прошло с того времени. Не узнать теперь Меншикова. У царя первый друг и советчик. «Александр Данилович», – почтительно величают сейчас прежнего Алексашку.

– Эй, эй! – кричит сидящий на козлах солдат.

Кони несутся во весь опор. Подбрасывают на выбоинах царский возок. Разлетается в стороны грязь.

Петр сидит молча, смотрит на спину солдата, вспоминает детство свое, игры и потешное войско.

Жил тогда Петр под Москвой, в селе Преображенском. Больше всего любил военные игры. Набрали для него ребят, привезли ружья и пушки. Только ядер настоящих не было. Стреляли пареной репой. Соберет Петр свое войско, разделит на две половины, и начинается бой. Потом считают потери: одному руку сломало, другому бок отшибло, а третьего и вовсе на тот свет отправили.

Приедут, бывало, из Москвы бояре, начнут Петра за потешные игры бранить, а он наведет на них пушку – бух! – и летит пареная репа в толстые животы и бородатые лица. Подхватят бояре полы расшитых кафтанов – и наутек. А Петр выхватит шпагу и кричит:

– Виктория! Виктория! Победа! Неприятель спину показал!

Теперь потешное войско выросло. Это два настоящих полка – Преображенский и Семеновский. Царь величает их гвардией. Вместе со всеми полки идут к Нарве, вместе месят непролазную грязь. «Как-то сейчас покажут себя старые дружки-приятели? – думает Петр. – Это тебе не с боярами воевать».

– Государь! – выводит Меншиков царя из раздумья. – Государь, Нарва видна.

Смотрит Петр. На левом крутом берегу реки Наровы стоит крепость. Кругом крепости – каменная стена. У самой реки виднеется Нарвский замок – крепость в крепости. Высоко в небо вытянулась главная башня замка – Длинный Герман.

А против Нарвы, на правом берегу Наровы, – другая крепость: Ивангород. И Ивангород обнесен неприступной стеной.

– Нелегко, государь, такую крепость воевать, – говорит Меншиков.

– Нелегко, – отвечает Петр. – А надобно. Без Нарвы нам нельзя. Без Нарвы не видать моря.

«Поговори, государь, с солдатами!»

Приехал Петр к Нарве, собрал генералов, стал спрашивать о состоянии войска.

Неловко генералам говорить царю правду. Боятся царского гнева. Докладывают генералы, что все хорошо, что войска дошли без потерь. И пушек достаточно, и ядра есть, и порох хороший.

– А как с провиантом? – спрашивает Петр.

– И провиант есть, – отвечают генералы.

– Так, – говорит Петр, а сам наклонился к Меншикову, шепчет на ухо: «Не верится мне что-то, Данилыч, иное в пути видел».

– Врут. Ей-богу, врут! – отвечает Меншиков. – Пойди поговори, государь, с солдатами.

Пошел Петр. Смотрит – солдаты стоят, ружья чистят.

– Как дела, служивые? – спрашивает Петр.

– Оно ничего, государь, Бог милостив, – отвечают солдаты.

– Ну, а народу в пути много полегло? – спрашивает Петр.

– Полегли, государь. Так ведь на то и дорога дальняя; дожди, государь, непогода.

Взглянул на солдат Петр, ничего не сказал, только дернулся тонкий, словно шило, петровский ус.

– Как дела, бомбардиры? – спрашивает Петр.

– Оно ничего, государь, Бог милостив, – отвечают бомбардиры.

– Ну, а как пушки, как порох?

Молчат пушкари, переминаются с ноги на ногу.

– Так как же порох? – переспрашивает Петр.

– Оно ничего, государь, – отвечают бомбардиры.

И снова молчат, снова переминаются с ноги на ногу.

– Что – ничего? Где обозы, где порох? – не вытерпев, закричал Петр.

– Поотстали, государь, обозы, – отвечают солдаты. – Так ведь дорога дальняя, грязь непролазная. А порох есть, государь. Как же без пороха на войну идти? Подвезут, чай, порох.

И снова дернулся петровский ус, сжались в кулаки огромные руки.

– Как дела, молодцы? – спрашивает Петр.

– Оно ничего, государь, Бог милостив, – отвечают драгуны.

– А как с харчами?

– Вот с харчами разве что худо. Да оно ничего, государь, – отвечают драгуны, – народ терпит. Коней жалко.

Перекосилось от злобы петровское лицо. Понял царь, что генералы говорили неправду. Вернулся Петр в генеральскую избу, снова собрал совет.

– Как же шведа воевать будем? – заговорил царь. – Где порох, где обозы? Чего солдат в пути загубили, чем живых кормить будем? Чего брехали, правду не сказывали?!

Молчат генералы, смотрят на царя исподлобья, заговорить боятся.

Наконец встал старший по чину, Автамон Головин:

– Петр Алексеевич, не гневайся. Русский мужик вынослив. Бог милостив, уж как-нибудь.

– Дурак! – рявкнул Петр. – На Божьей милости далеко не уедешь! Пушки нужны, ядра, корм лошадям и людям. Дело оно нешутейное. Шкуру спущу, коли порядка не будет! Поняли?

И вышел, да так хватил дверью, что у генералов мурашки по спине побежали.

По мере того как летописец переходит от повествования о событиях давно минувших лет к недавнему прошлому, материал летописи становится все более исторически точным, строго фактическим и официальным.

Внимание летописца привлекают только исторические личности, находящиеся на вершине феодальной иерархической лестницы. В изображении их деяний он следует принципам средневекового историзма. Согласно этим принципам, в летопись должны заноситься события лишь сугубо официальные, имеющие историческое значение для государства, а частная жизнь человека, окружающая его бытовая обстановка не интересует летописца.

В летописи вырабатывается идеал князя-правителя. Этот идеал неотделим от общих патриотических идей летописи. Идеальный правитель выступает живым воплощением любви к родной земле, ее чести и славы, олицетворением ее могущества и достоинства. Все его поступки, вся его деятельность определяются благом родины и народа. Поэтому князь в представлении летописца не может принадлежать самому себе. Он в первую очередь исторический деятель, который появляется всегда в официальной обстановке, наделенный всеми атрибутами княжеской власти. Д.С. Лихачев отмечает, что князь в летописи всегда официален, он как бы обращен к зрителю и представлен в наиболее значительных своих поступках. Добродетели князя являются своего рода парадной одеждой; при этом одни добродетели чисто механически присоединяются к другим, благодаря чему стало возможно совмещение идеалов светских и церковных. Бесстрашие, храбрость, воинская доблесть сочетаются со смирением, кротостью и прочими христианскими добродетелями.

Если деятельность князя направлена на благо родины, летописец всячески прославляет его, наделяя всеми качествами наперед заданного идеала. Если деятельность князя идет вразрез с интересами государства, летописец не жалеет черной краски и приписывает отрицательному персонажу все смертные грехи: гордость, зависть, честолюбие, корыстолюбие и т.п.

Принципы средневекового историзма получают яркое воплощение в повестях «О убьеньи Борисове» (1015 г.) и об ослеплении Василька Теребовльского, которые могут быть отнесены к жанру исторических повестей о княжеских преступлениях. Однако по своему стилю это совершенно разные произведения. Повесть «О убьеньи Борисове» излагает исторические факты убийства Святополком братьев Бориса и Глеба с широким использованием элементов агиографического стиля. Она строится на контрасте идеальных князей-мучеников и идеального злодея – «окаянного» Святополка. Завершается повесть похвалой, прославляющей «христолюбивых страстотерпцев», «сияющих светильников», «светлых звезд» – «заступников Русской земли». В ее концовке звучит молитвенный призыв к мученикам покорить поганых «под нозе князем нашим» и избавить их «от усобныя рати», дабы пребывали они в мире и единении. Так, в агиографической форме выражена общая для всей летописи патриотическая идея. В то же время повесть «О убьеньи Борисове» интересна рядом документальных подробностей, реалистических деталей.

Написанная попом Василием и помещенная в летописи под 1097 г. «Повесть об ослеплении Василька Теребовльского» выдержана в стиле историко-документальном.

Экспозицией сюжета является сообщение о съезде князей «на устроенье мира» в Любече. Единодушие собравшихся выражено речью, сказанной якобы всеми князьями: «Почто губим Русъскую землю, сами на ся котору деюще? А половци зешю нашю несуть розно, и ради суть, оже межю нами рати. Да ноне отселе имемся в едино сердце, и блюдем рускые земли; кождо да держить отчину свою...»

Устанавливаемый новый феодальный порядок взаимоотношений («кождо да держит отчину свою») князья скрепляют клятвой – крестоцслованием. Они дают друг другу слово не допускать распрей, усобиц. Такое решение встречает одобрение народа: «...и ради быша людъе ecu». Однако достигнутое единодушие оказалось временным и непрочным, и повесть на конкретном, страшном примере ослепления Василька двоюродными братьями показывает, к чему приводит нарушение князьями взятых на себя обязательств.

Мотивировка завязки сюжета повести традиционная, провиденциалистская: опечаленный «любовью», согласием князей дьявол «влезе» в сердце «некоторым мужем»; они говорят «лживые словеса» Давиду о том, что Владимир Мономах якобы сговорился с Васильком о совместных действиях против него и Святополка Киевского. Что это за «некоторые мужи» – неизвестно, что в действительности побудило их сообщить свои «лживые словеса» Давыду – неясно. Затем провиденциалистская мотивировка перерастает в чисто психологическую. Поверив «мужам», Давид сеет сомнения в душе Святополка. Последний, «смятеся умом», колеблется, ему не верится в справедливость этих утверждений. В конце концов Святополк соглашается с Давидом в необходимости захватить Василька.

Когда Василько пришел в Выдубицкий монастырь, Святополк посылает к нему гонца с просьбой задержаться в Киеве до своих именин. Василько отказывается, опасаясь, что в его отсутствие дома не случилось бы «рати». Явившийся затем к Васильку посланный Давыда уже требует, чтобы Василько остался и тем самым не «ослушался брата старейшего». Таким образом, Давыд ставит вопрос о необходимости соблюдения Васильком своего долга вассала по отношению к сюзерену. Заметим, что Борис и Глеб гибнут во имя соблюдения этого долга. Отказ Василька только убеждает Давыда, что Василько намерен захватить города Святополка. Давыд настаивает, чтобы Святополк немедленно отдал Василька ему. Вновь идет посланец Святополка к Васильку и от имени великого киевского князя просит его прийти, поздороваться и посидеть с Давыдом. Василько садится на коня и с малой дружиной едет к Святополку. Характерно, что здесь рассказ строится по законам эпического сюжета: Василько принимает решение поехать к брату только после третьего приглашения.

О коварном замысле брата Василька предупреждает дружинник, но князь не может поверить: «Како мя хотять яти? оногды (когда недавно) целовали крест». Василько не допускает мысли о возможности нарушения князьями взятых на себя обязательств.

Драматичен и глубоко психологичен рассказ о встрече Василька со Святополком и Давыдом. Введя гостя в горницу, Святополк еще пытается завязать с ним разговор, просит его остаться до Святок, а «Давыд же седяше, акы нем», и эта деталь ярко характеризует психологическое состояние последнего. Натянутой атмосферы не выдерживает Святополк и уходит из горницы под предлогом необходимости распорядиться о завтраке для гостя. Василько остается наедине с Давыдом, он пытается начать с ним разговор, «и не бе в Давыде гласа, ни послушанья». И только теперь Василько начинает прозревать: он «ужаслъся», поняв обман. А Давыд, немного посидев, уходит. Василька же, оковав в «двою оковы», запирают в горнице, приставив на ночь сторожей.

Подчеркивая нерешительность, колебания Святополка, автор рассказывает о том, что тот не решается сам принять окончательного решения о судьбе Василька. Святополк наутро созывает «бояр и кыян» и излагает им те обвинения, которые предъявляет Васильку Давыд. Но и бояре, и «кыяне» не берут на себя моральной ответственности. Вынужденный сам принимать решение, Святополк колеблется. Игумены умоляют его отпустить Василька, а Давыд «поущает» на ослепление. Святополк уже хочет отпустить Василька, но чашу весов перевешивают слова Давыда: «...аще ли сего не створишъ, а пустишь и, то ни тобе княжити, ни мне». Решение князем принято, и Василька перевозят на повозке из Киева в Белгород, где сажают в «истобку молу». Развитие сюжета достигает своей кульминации, и она дана с большим художественным мастерством. Увидев точащего нож торчина, Василько догадывается о своей участи: его хотят ослепить, и он «възпи к богу плачем великим и стенаньем». Следует обратить внимание, что автор повести – поп Василий – не пошел по пути агиографической литературы. Согласно житийному канону, здесь должно было поместить пространный монолог героя, его молитву, плач.

Точно, динамично автор передает кульминационную сцену. Основная художественная функция в этой сцене принадлежит глаголу – своеобразному «речевому жесту», как понимал его А.Н. Толстой. Входят конюхи Святополка и Давыда – Сновид Изечевич и Дмитр:

и почаста простирати ковер,

и простерша, яста Василка

и хотяща и поврещи;

и боряшется с нима крепко,

и не можаста его поврещи.

И се влезше друзии повергоша и,

и связаша и,

и снемше доску с печи,

и възложиша на перси его.

И седоста обаполы Сновид Изеневичь и Дмитр,

и не можаста удержати.

И приступиста ина два,

и сняста другую деку с пени,

и седоста,

и удавиша и рамяно, яко переем троскотати.

Вся сцена выдержана в четком ритмическом строе, который создается анафорическим повтором соединительного союза «и», передающим временную последовательность действия, а также глагольными рифмами.

Перед нами неторопливый рассказ о событии, в нем нет никакой внешней эмоциональной оценки. Но перед читателем – слушателем с большой конкретностью предстает полная драматизма сцена: «И приступи торчин... держа ножь и хотя ударити в око, и грешися ока и перераза ему лице, и есть рана та на Василке и ныне. И посем удари и в око, и изя зеницю, и посем в другое око, и изя другую зеницю. И том часе бысть яко и мертв».

Потерявшего сознание, бездыханного Василька везут на повозке, и у Здвиженья моста, на торгу, сняв с него окровавленную рубашку, отдают ее помыть попадье. Теперь внешне бесстрастный сказ уступает место лирическому эпизоду. Попадья глубоко сострадает несчастному, она оплакивает его, как мертвеца. И услышав плач сердобольной женщины, Василько приходит в сознание. «И пощюпа сорочкы и рече: «Чему есте сняли с мене? да бых в той сорочке кроваве смерть принял и стал пред богомь».

Давыд осуществил свое намерение. Он привозит Василька во Владимир Волынский, «акы некак улов уловив». И в этом сравнении звучит моральное осуждение преступления, совершенного братом.

В отличие от агиографического повествования Василий не морализует, не приводит библейских сопоставлений и цитат. От повествования о судьбе Василька он переходит к рассказу о том, как это преступление отражается на судьбах Русской земли, и теперь главное место отводится фигуре Владимира Мономаха. Именно в нем воплощается идеал князя. Гиперболически передает Василий чувства князя, узнавшего об ослеплении Василька. Мономах «...ужасеся и всплакав и рече: «Сего не бывало есть в Русьскей земьли ни при дедех наших, ни при отцих наших, сякого зла». Он стремится мирно «поправить» это зло, чтобы не допустить гибели земли Русской. Молят Владимира и «кияне» «творить мир» и «блюсти землю Русскую», и расплакавшийся Владимир говорит: «Поистине отци наши и деди наши зблюли землю Русьскую, а мы хочем погубити». Характеристика Мономаха приобретает агиографический характер. Подчеркивается его послушание отцу и своей мачехе, а также почитание им митрополита, сана святительского и особенно «чернеческого». Обнаружив, что он отступил от основной темы, рассказчик спешит «на свое» возвратиться и сообщает о мире со Святополком, который обязывался пойти на Давыда Игоревича и либо захватить его, либо изгнать. Затем автор рассказывает о неудавшейся попытке Давыда занять Василькову волость и возвращении Василька в Теребовль. Характерно, что в переговорах с братом Василька Воло-дарем Давыд пытается свалить свою вину в ослеплении Василька на Святополка.

Мир затем нарушают Василько и Володарь. Они берут копьем город Всеволож, поджигают его и «створи мщенье на людех неповинных, и пролья кровь неповинну». Здесь автор явно осуждает Василька. Это осуждение усиливается, когда Василько расправляется с Лазарем и Туряком (подговоривших Давыда на злодеяние); «Се же 2-е мщенье створи, его же не бяше лепо створити, да бы бог отместник был».

Выполняя условия мирного договора, Святополк Изяславич изгоняет Давыда, но потом, преступив крестное целование, идет на Василька и Володдря. Теперь Василько вновь выступает в ореоле героя. Он становится во главе войска, «възвысив крест». При этом и над воинами «мнози человеци благоверный видеша крест».

Таким образом, повесть не идеализирует Василька. Он не только жертва наветов, жестокости и коварства Давыда Игоревича, легковерия Святополка, но и сам обнаруживает не меньшую жестокость как по отношению к виновникам зла, так и по отношению к ни в чем не повинным людям. Нет идеализации и в изображении великого князя киевского Святополка, нерешительного, доверчивого, слабовольного. Повесть позволяет современному читателю представить характеры живых людей с их человеческими слабостями и достоинствами.

Повесть написана средневековым писателем, который строит ее на противопоставлении двух символических образов «креста» и «ножа», лейтмотивом проходящих через все повествование.

«Крест» – «крестное целование» – символ княжеского братолюбия и единомыслия, скрепленных клятвой. «Да аще кто отселе на кого будеть, то на того будем ecu и крест честный», – этой клятвой скрепляют князья свой договор в Любече. Василько не верит в коварство братьев: «Како мя хотятъ яти? оногды целовали крест, рекуще: аще кто на кого будеть, то на того будеть крест и мы ecu». Владимир Мономах заключает мир со Святополком «целоваше крест межю собою». Василько, отмщая свою обиду Давыду, поднимает «крест честный».

Нож в повести об ослеплении Василька – не только оружие конкретного преступления – ослепления Василька, но и символ княжеских распрей, усобиц. «...Оже ввержен в ны нож!» – восклицает Мономах, узнав о страшном злодеянии. Затем эти слова повторяют послы, направленные к Святополку: «Что се зло створил ecu в Русьстей земли и ввергл ecu ножь в ны?»

Таким образом, «Повесть об ослеплении Василька Теребовльского» резко осуждает нарушение князьями своих договорных обязательств, приводящее к страшным кровавым преступлениям, приносящее зло всей Русской земле.

Описания событий, связанных с военными походами князей, приобретает характер исторического документального сказания, свидетельствующего о формировании жанра воинской повести. Элементы этого жанра присутствуют в сказании о мести Ярослава Окаянному Святополку 1015-1016 гг. Завязкой сюжета является весть Ярославу из Киева от сестры Предславы о смерти отца и гибели Бориса; Ярослав начинает готовиться к походу, собирает войска и идет на Святополка. В свою очередь Святополк, «пристрой бе-щисла вой, Руси и печенег», идет навстречу к Любечу. Противные стороны останавливаются у водной преграды – на берегах Днепра. Три месяца стоят они друг против друга, не решаясь напасть. И только насмешки и укоры, бросаемые воеводой Святополка в адрес Ярослава и новгородцев, вынуждают последних на решительные действия: «...аще кто не поидеть с нами, сами потнем его». На рассвете Ярослав со своими войсками переправляется через Днепр, и, оттолкнув ладьи, воины устремляются в бой. Описание битвы – кульминация сюжета: «...и сступишася на месте. Бысть сеча зла, и не бе лзе озером печенегом помагати, и притиснуша Святополка с дружиною ко озеру, и въступивша на лед и обломися с ним лед, и одалати нача Ярослав, видев же Святополк и побеже, и одоле Ярослав». При помощи стилистической формулы «быстъ сеча зла» дана оценка битвы. Победа Ярослава и бегство Святополка – развязка сюжета.

Таким образом, в данном летописном сказании уже наличествуют основные сюжетно-композиционные элементы воинской повести: сбор войск, выступление в поход, подготовка к бою, бой и развязка его.

Аналогично построены сказания о битве Ярослава со Святополком и польским королем Болеславом в 1018-1019 гг., о междоусобной борьбе Ярослава с Мстиславом в 1024 г. Здесь следует отметить появление ряда новых стилистических формул: враг приходит «в силе тяжце», поле боя «покрыша множество вой»; битва происходит на рассвете «въсходящую солнцю», подчеркнута ее грандиозность «быстъ сеча зла, яка же не была в Руси», воины «за рукы емлюче сечахуся», «яко по удольем крови тещи».

Символический образ битвы-грозы намечен в описании сражения у Листвена между войсками Ярослава и Мстислава в 1024 г.: «Бывши нощи, быстъ тма, молонъя, и гром, и дождь... И быстъ сеча силна, яко посветяше молонъя, блещашеться оружье, и бе гроза велика и сеча силна и страшна».

Образ битвы-грома использован в сказании 1111 г. о коалиционном походе русских князей на половцев, здесь же вражеские войска сравниваются с лесом: «выступиша аки борове».

В описание сражения вводится мотив помощи небесных сил (ангелов) русским войскам, что свидетельствует, по мнению летописца, об особом расположении неба к благочестивым князьям.

Все это позволяет говорить о наличии в «Повести временных лет» основных компонентов жанра воинской повести.

В рамках исторического документального стиля выдержаны в летописи сообщения о небесных знамениях.